Какой теорией руководствовался Макаренко?
На этот счёт существует прелюбопытнейший документ - приложение к его заявлению в Центральный институт организаторов народного просвещения, которое он озаглавил «Вместо коллоквиума». Из этого документа понятно, что познания у Макаренко были очень широкими, и даже в тех предметах, о которых он пишет, что в них он их «практически не знает», его незнание оказывается весьма интересным. Именно так, например, он пишет о химии: «Химию практически не знаю, забыл многие реакции, но общие положения и новейшая философия химии мне хорошо известны. Читал Менделеева, Морозова, Рамзая. Интересуюсь радиоактивностью». Интересно, многие ли современные преподаватели химии читали Менделеева? А уж о Морозове и Рамзае подавляющее большинство из них, скорее всего, и не слышало никогда!
Но нас в данном случае интересует другое. Ко времени написания этого документа, в 1922 году, то есть уже после того, как будущая колония имени Горького уже уверенно стала на ноги, Макаренко, при всей своей начитанности, если и знаком с марксизмом, то крайне фрагментарно или в пересказах - нередко крайне плохих.
Вот что он пишет:
«В области политической экономии и истории социализма штудировал Туган-Барановского и Железнова. Маркса читал отдельные сочинения, но "Капитал" не читал, кроме как в изложении. Знаком хорошо с трудами Михайловского, Лафарга, Маслова, Ленина...».
Заметьте, труды Ленина на самом последнем месте в его списке. Не исключено, что Макаренко просто не догадывается, что Ленина можно рассматривать как теоретика марксизма. Впрочем, в те годы так думал не один Макаренко - что Ленин гениальный практик, но не теоретик.
Список трудов по философии ещё более тоскливый: «С философией знаком очень несистематично. Читал Локка, "Критику чистого разума" [Канта], Шопенгауэра, Штирнера, Ницше и Бергсона. Из русских очень добросовестно изучил Соловьёва. О Гегеле знаю по изложениям».
Другими словами, читал Макаренко, очень много, но, как говорилось раньше в таких случаях, несистематически. Разумеется, что если бы он вдобавок ко всему этому «проштудировал» всю «Науку логики» Гегеля, а потом изучил «Капитал» не в изложении, а даже в оригинале, ничего принципиально от этого не поменялось бы. Потому, что человеческие знания приводятся в стройную систему не книжками, а универсальной по своему характеру практической потребностью, которая организует разрозненные знания в одно единое целое. Притом этим единым целым является отнюдь не сама по себе система знаний, а практическая деятельность, которая востребует эти знания. Притом востребует их обычно не в форме отдельных знаний или их совокупности, а в форме метода, общего подхода к решению конкретных задач, в форме логики практического дела и теории познания того материала, с которым имеешь дело.
И дело тут было не в Макаренко. Боюсь, что с остальными педагогами дело обстояло не лучше. Этот список - довольно таки точно отражение того теоретического фундамента, на котором предстояло строить социалистическую педагогику, поставившую перед собой амбициозную задачу - создать нового человека. Впрочем, задачу эту поставила сама жизнь.
Антон Семёнович Макаренко велик тем, что быстро понял, что этот фундамент - насквозь гнилой, что он никуда не годится. А искать теоретический фундамент для педагогики в марксизме он догадался далеко не сразу. Да и не знал он марксизма совсем, как хорошо видно из приведённого выше документа. Только пока догадывался, что и «Капитал», и Гегель - это важно.
Макаренко достаточно быстро осознал, что этот метод приходится каждый раз переоткрывать, переоткрывать практически, но не без теории. Просто выйти на верную теорию невозможно без практической потребности.
В «Педагогической поэме» он так описывает свою собственную ситуацию:
«Я во всю жизнь не прочитал столько педагогической литературы, сколько зимою 1920 года. Это было время Врангеля и польской войны. Врангель где-то близко, возле Новомиргорода, совсем недалеко от нас, в Черкассах, воевали поляки, по всей Украине бродили батьки, вокруг нас многие находились в блакитно-желтом очаровании. Но мы в нашем лесу, подперев голову руками, старались забыть о громах великих событий и читали педагогические книги.
У меня главным результатом этого чтения была крепкая и почему-то вдруг основательная уверенность, что в моих руках никакой науки нет и никакой теории нет, что теорию нужно извлечь из всей суммы реальных явлений, происходящих на моих глазах».
Эти слова были написаны уже после того, как великолепная педагогическая теория Антоном Семёновичем Макаренко была уже давно «извлечена», поэтому в описании получилась небольшая инверсия. Автор как бы забыл, что в те годы, которые он описывает, из всей «суммы реальных явлений», из которых он собирался извлекать но
вую теорию, ещё почти ничего не было, что эти «явления» ему ещё необходимо было создать, по крайней мере, организовать, чтобы они составили определённую «сумму». Нет, не сами по себе они «происходили на его глазах». Даже самый талантливый «созерцатель» самых выдающихся педагогических явлений не смог бы извлечь из их суммы никакой толковой теории. Антону Семёновичу Макаренко удалось это сделать только потому, что он как раз был не созерцателем, а созидателем этих явлений и главным «интегратором» их «суммы», а это значит - что сам был он во многом продуктом этого процесса созидания.
Впрочем, только так и рождаются толковые крупные теоретики. Но Антон Семенович Макаренко - не только теоретик, совершивший переворот в теории педагогики. Он ещё и автор «Педагогической поэмы» - одной из самых известных художественных книг в мире.