В чем состоит открытие Макаренко?
Главное открытие Антона Семёновича Макаренко состоит в том, что начальной клеточкой педагогического процесса он считал не индивида, а коллектив. Индивид - не исходная точка педагогического процесса - а его цель, продукт. Собственно человеческий индивид, то есть личность не появляется на свет божий в готовом виде, он должен быть ещё сформирован. И сформирована человеческая личность может быть только в человеческом коллективе. Это было ясно и до Макаренко. Ясно было также, что любой коллектив - это совокупность индивидов, но не любая совокупность индивидов - это коллектив. Дело здесь не в количестве индивидов, а в тех отношениях, которые возникают между индивидами внутри этой совокупности. Если это привычные отношения конкуренции, когда каждый думает в первую очередь о себе, а коллектив рассматривается как средство достижения личных целей, то любой коллектив будет неизбежно распадаться на свои составляющие и этим самым оказывать разлагающее влияние на личность.
По этой причине весьма наивно было бы полагать, что всё дело в коллективности. Мол, индивидуализм, эгоизм, конкуренция - это плохо, а вот коллективность, альтруизм, взаимопомощь - это цяця.
На самом деле, и индивидуализм, и эгоизм, и конкуренция представляют собой не что иное, как определённые формы коллективности. Хотел бы я посмотреть на индивидуалиста и эгоиста вне определённого человеческого коллектива, если бы у него не было возможности жить за чужой счёт! Вот недолго бы он оставался индивидуалистом и эгоистом!
Человек вообще не может существовать вне общества, то есть вне коллектива, но отсюда отнюдь ещё не проистекает, что всякое общество является человечным и что всякий коллектив хорош. Как индивид вида Homo sapiens только в обществе становится человеком, так и само общество не является человеческим обществом только потому, что оно представляет собой совокупность индивидов вида Homo sapiens. Оно становится таковым только по мере того, как составляющие его индивиды научаются действовать общественным способом.
А это значит, что в любом человеческом коллективе, даже если это семья, обязательно присутствуют две тенденции - собственно коллективистская и индивидуалистическая, эгоистическая. И весь вопрос в том, какая из них побеждает, то есть оказывается определяющей, подчиняет себе другую. Никакого компромисса, или, как говорят люди, не знающие действительного значения этого слова (которое означает как раз внутренне единство противоположностей, а не простое их сосуществование и внешнюю согласованность) гармонии, между ними быть не может.
Побеждает коллективистская тенденция - общество развивается, побеждает тенденция к подчинению общего частному (то есть конкуренция, которая, как известно, неизбежно порождает монополию) - общество загнивает и в конце концов терпит крах.
Коллективное действие, привычка действовать в коллективе, мыслить от имени коллектива - это и есть то, что можно противопоставить конкуренции. Заботиться не просто о себе, а о коллективе и об общественном целом. Но это не абстрактное противопоставление индивидуального и общественного. Это, в общем-то забота о себе, но такая хитрая, учитывающая, что человек есть существо общественное, что, не позаботившись об общественном целом, он тем самым не сможет реализоваться как личность.
В лекции «Коммунистическое воспитание и поведение» Макаренко приводит такую мысль:
«Логика старая: я хочу быть счастливым человеком, мне нет дела до остальных. Логика новая: я хочу быть счастливым человеком, но самый верный путь, если я так буду поступать, чтобы все остальные были счастливы. Тогда и я буду счастлив. В каждом нашем поступке должна быть мысль о коллективе, о всеобщей победе, о всеобщей удаче. Поэтому противно смотреть на жадного эгоиста, который хочет сейчас ухватить, ухватил, пожирает и забывает, что именно при таком способе действия вместо радости обязательно в каком-то случае схватишь горе...».
Есть ли в коллективистском обществе конкуренция? Конечно, есть. Но не конкуренция частных интересов, а конкуренция между индивидами в процессе достижения общих целей. Когда каждый заинтересован в успехе другого, поскольку без успешных действий другого он не достигнет и своих целей. Собственно, это уже не конкуренция, а просто соревнование. Соревновательностью пронизана вся жизнь колонии имени Горького и коммуны имени Дзержинского. И это далеко не только социалистическое соревнование на производстве или спорт. Это соревнование за преодоление «старой логики» - в каждом отдельном индивиде, в отряде, в колонии или коммуне, в стране, в мире. Для того, чтобы не описывать все виды соревновательности, которыми жил коллектив, возглавляемый Макаренко, напомню всего один эпизод из «Педагогической поэмы», который гораздо глубже, чем любые описания, передает дух соревновательности, господствующий в колонии, а потом в коммуне.
Описан этот эпизод в 15 главе книги, которая имеет название - «Наш найкращий». Так игриво Макаренко озаглавил рассказ о том, как воспитанница родила и задушила ребенка.
- Но разве можно шутить по таким поводам? - скажут одни.
Другие, напротив, похвалят Макаренко, найдя в этом эпизоде элементы постмодерна или еще чего-нибудь модненького.
Но в данном случае, лучше воздержаться от комментариев как склонным к морализированию, так и находящим какой-то особый шарм в аморальности.
Макаренко имел право на такие шутки. С подобными шутками-прибаутками он сумел выиграть соревнование с сотнями человеческих трагедий, которые стояли за очень многими из его воспитанников. Например, Семён Карабанов, который и выдал эту фразу после того, как вернулся из морга, куда возил задушенного воспитанницей ребенка, в действительности был Семёном Калабалиным, который в своей «первой жизни» был руководителем банды грабителей, все совершеннолетние члены которой были расстреляны. А стал он продолжателем дела Макаренко, и в свою очередь вернул к полноценной жизни сотни ребят с покалеченными судьбами. И не бросил своего дела даже после того, как его трехлетний сын был зарезан присланным к нему в колонию малолетним преступником. Калабалин и дальше принимал детей с самыми сложными биографиями, от которых отказывались другие учреждения. Он считал своим долгом спасать их, как спас когда-то его самого Макаренко.
Вот такое вот соревнование с казалось бы неотвратимой судьбой, иногда со смертью, с природой человека, как уверены не только либертарианцы, но и очень многие ученые, как бы играючи, вели Макаренко и его соратники.
В «Флагах на башнях» Макаренко вкладывает в уста головного героя Игоря Чернявина сравнение жизни колонистов с игрой с какими-то непонятными для непосвященных правилами. Сам Чернявин после недолгого сопротивления проникается этой игрой, начинает чувствовать её прелесть, понимать её глубину - в том смысле, что эта игра гораздо глубже, чем то, что он, да и не только он, считал настоящей жизнью, постепенно проходить все ступеньки «коммунарской карьеры» и в финале становится любимцем коммунаров и секретарём совета бригадиров коммуны. И дело здесь не в том, что Игорь Чернявин - художественный образ. На самом деле, таких «чернявиных» через колонию им. Горького и коммуну им. Дзержинского прошло десятки, а то и сотни. Дело в том, чтобы понять жизненность этой «игры», что на самом деле это именно та «свободная игра творческих сил», о которой когда-то писал Маркс как о сущности коммунизма, только те, кто или сам в какой-то форме прошёл через нечто подобное.
Для «непосвящённых», хотя иногда даже и теоретически очень подкованных, она будет оставаться всего лишь игрой. Одни будут к такой игре относиться положительно и даже пытаться выстроить на этом очередную теорию - о каком-нибудь «homo ludens». Другие - резко отрицательно. Я, например, встречал очень грамотного философа, который никак не мог поверить, что строевая подготовка (в воспитательной системе Макаренко военная подготовка вообще, и строевая в частности играли огромную роль) может служить средством выработки у человека очень даже развитых эстетических чувств, иногда просто служить для него дверью в мир человеческой культуры. Что уж тогда говорить о неграмотных и о нефилософах. Таких во времена Макаренко было очень много - обвинявших его в том, что он превратил детское учреждение в казарму, что вырабатывая у детей привычку к дисциплине, «воспитывает рабов» и т.п.
Макаренко же беспощадно высмеивал и тех, кто восторгался игрой как методом воспитания (были, например, такие, кто выстроил модную на то время теорию «подпольного самоуправления»), так и теми, кто слышать не хотел о каких-то играх в таком серьезном, на их взгляд, деле, как воспитание. Сам он прекрасно понимал, что игра - дело весьма серьёзное и относиться к ней нужно только по-серьёзному. Ведь «играл» Макаренко со своими воспитанниками в будущее человечества. Один из немногих советских теоретиков, кто в полной мере понял и оценил значение педагогической системы Макаренко для будущего (похоже, что этого не понял даже Э.В. Ильенков, который, сам совершив эпохальные открытия в области педагогики, даже не упоминает о Макаренко в своих работах), В.А. Босенко в своей книге «Воспитать воспитателя» пишет следующее:
«Учебные заведения вообще должны стать своего рода полномочным представительством (полпредством) будущего в настоящем, причём и в научно-техническом отношении, и в организации общественных (коллективистских) отношений работников».
Колония имени Горького, а потом коммуна имени Дзержинского представляли собой действующую идеальную модель общества будущего. Но не какого-то далёкого утопического коммунизма, а идеальную модель ближайшего будущего, как оно мыслилось классиками марксизма. По форме - это полнейшая демократия: всем распоряжается общее собрание, совет командиров; а по содержанию - самая что ни на есть диктатура пролетариата. Здесь все её основные элементы. Начиная от её сущности - выработки новой дисциплины и заканчивая внешней формой - что это именно диктатура промышленного рабочего класса. В колонии у них ещё никакой промышленности не было, но форму они вырабатывали с самого начала. С приходом агронома Шере (прообразом его был Н.Э. Фэре) эта форма обрела более или менее ясные очертания - индустриальное, то есть построенное на науке, сельское хозяйство. В коммуне же были пройдены все основные этапы становления промышленности - от кустарного промысла и мануфактуры - до самого передового на то время производства - электросверлилок и фотоаппаратов.
В общем, всё по Гегелю: каждый индивид в своём индивидуальном развитии должен пройти все основные этапы, которые прошло в своем развитии человеческая культура. Только индивид сделать этого сам не может. А вот правильно организованный здоровый коллектив - пожалуйста. И вовсе неважно, что индивиды, его составляющие, изначально были страшно далеки от культуры. Культурный коллектив очень быстро заставляет некультурных его членов подчиниться общей воле. Да ещё находить в этом подчинении особое удовольствие. Это последнее было обязательным условием. Подчинение на любых других условиях Макаренко не только не приветствовал, но и решительно отвергал.
Воспитание новой дисциплины
У Макаренко вообще не разберёшь - где демократия, а где диктатура. Полная демократия при обсуждении перерастает в жесточайшую диктатуру принятого коллективного решения, диктатуру выработавшейся в коллективе традиции, диктатуру общественного мнения. Доходит до вещей просто возмутительных с точки зрения демократически настроенного человека - совет командиров, общее собрание решает - можно ли тому или иному коммунару или коммунарке жениться или выходить замуж именно за этого человека. Коммунара или воспитанника по самым пустячным казалось бы поводам вызывают на средину, и общее собрание устраивает ему страшную моральную экзекуцию. Но самим коммунарам такие порядки очень нравились.
Людям, демократически настроенным, этого не понять. Это логика свободного человека, и она недоступна тем, кто уверен, что демократия - это процедура. Свободный человек отличается от раба тем, что раб, для того, чтобы вести себя хотя бы более или менее по-человечески, нуждается в ограничении сверху - неважно, хозяин это, начальник, государство, страх голодной смерти или хотя бы страх господень и боязнь морального осуждения [3].
В очерке «Максим Горький в моей жизни» Антон Семёнович Макаренко пишет:
«В этом заключалось гнусное возражение против всяких реформ и революции, что только основываясь на рабстве, человек может работать, в этом заключалась явная вера ретроградов и тайная вера либералов, что только оставаясь рабом, человек может работать».
Это и в самом деле очень похоже на гимнастику. Взять воспитание точности. Коммунар сам устанавливает время своего возврата из отпуска, но если опоздал на десять минут - арест. Он же сам установил время! Ему никто не мешал сказать, что он придёт на десять минут позже. Ведь воспитание точности, это не воспитание умения приходить вовремя - это воспитание самоуважения, чувства человеческого достоинства. Не научившись уважать себя, нельзя научиться уважать другого. Так можно научиться разве что гневно осуждать других за то, что себе обычно прощаешь.
Ни либералы, ни ретрограды не в состоянии понять, что там где формальный демократ видит перерастание демократии в диктатуру (в действительности он просто не понимает, что демократия - это тоже диктатура), на самом деле может происходить ровно обратный процесс - превращения диктатуры в демократию. Свободный человек сам устанавливает для себя правила или свободно принимает правила, установленные другими, например, те или иные традиции. Самое смешное, что и традиция у макаренковских колонистов и коммунаров предельно диалектична. Вроде, традиция предполагает неизменность. А у них традиции являются формой, в которой коллектив и каждый его член постоянно развиваются, меняются чуть ли не на глазах.
Педагогика Макаренко это есть постоянный процесс постепенного превращения раба в человека. Слово «постепенного» здесь стоит не случайно. Это очень важное слово. Обычно его понимают совершенно неверно, видят в постепенности какую-то плавность, спокойствие. На самом деле ровно наоборот - постепенный, это преодолевающий определённые ступени, или достигающий новых и новых степеней. Другими словами - это процесс прерывный, скачкообразный. Впрочем, других процессов, кроме прерывных, скачкообразных и не бывает. Еще Зенон Элейский доказал своими апориями, что даже простое перемещение невозможно понять как непрерывное и непротиворечивое. Просто далеко не всякий понимает эту обязательную скачкообразность движения, развития. Макаренко же довольно быстро понял, что в педагогике никакое движение невозможно без перерыва постепенности, без скачка, без взрыва. Он так и называл один из главных элементов своей педагогики - педагогический взрыв. На самом деле вся его педагогика состояла из очень сложной системы «направленных взрывов» - начиная от требования забыть всю прошлую жизнь воспитанников и заканчивая совершенно немыслимой по тем временам целью, которую поставил перед собой коллектив коммунаров - высшим образованием для всех.
Нет, в принципе против всеобщего высшего образования не возражали многие. Но при этом обязательно добавляли, что это дело далекого будущего, так будет при коммунизме. А Макаренко понимал, что если не начать делать это прямо сейчас, то никакого коммунизма, и никакого будущего у этого общества не будет. Поэтому он начинал строить будущее, если здесь будет позволено скаламбурить на тему товарного производства, «не отходя от кассы», с теми людьми, которые оказались под рукой, не взирая на то, что под рукой оказались, самые неподходящие с точки зрения будущего люди. И ведь получалось. Получалось нечто совершенно невероятное.
Опыт Макаренко показал, что только свободный человек может работать по-настоящему. Его воспитанники за 4 часа рабочего дня выполняли и перевыполняли дневную норму взрослого рабочего. Притом труд им был не в тягость, а, скорее, в радость. Можно предположить, что дело было не только и даже не столько в том, что рабочий день длился всего 4 часа, и они не успевали устать, а ещё и в том, что это были не взрослые, а дети. Самый интересный труд превратится в каторгу, если человек прикован к нему на всю жизнь. И наоборот, самый каторжный труд может восприниматься как свободная игра творческих сил, если знаешь, что он только этап в твоей стремительно развивающейся жизни, которая представляет собой восхождение от более простых ко всё более сложным формам труда. На языке теории это и называется снятием разделения труда. И Макаренко достиг в этом деле просто невообразимых успехов:
«Трудовое воспитание постепенно у нас перешло в производственное воспитание, я не ожидал сам, к чему оно может привести. Но в последние годы я не удивлялся, когда у меня мальчики 13- 14 лет управляли группой фрезерных станков, где нужна и математика, и очень тонкое соображение.
Я уже не говорю, что здесь надо знать и качество материала, и качество резца, уметь читать чертежи и так далее. Рядом с мальчиком 14-15 лет, который уже сам прекрасный фрезеровщик и руководит группой фрезеровщиков, вы видите, мальчика лет 16-17- начальника цеха, правда, может быть, цеха более простого, а уже в 19 лет юноша руководит сложным цехом.
Этот путь, который для взрослого человека, может быть, потребует 10 лет, для мальчика на производстве потребует 1-2 года».
А если человек к 19 годам научился управлять сложным цехом, то ему нужно не так уж много времени и для того, чтобы научиться управлять государством.
Тем более, что это вовсе не значит, что все должны к 25 годам стать депутатами или министрами. Можно быть хоть президентом, но государством на самом деле не управлять. Да вы спросите самих этих президентов или министров, чувствуют ли они хоть малейшую ответственность, за то, что творится в стране? И вы получите один и тот же ответ, который лучше всех сформулировал самый колоритный из премьер-министров РФ - хотели как лучше, а вышло как всегда. Премьер или президент отвечает государство не больше, чем любой другой гражданин. В конце концов, ведь именно граждане избирали президента и депутатов, но сильно ли они чувствуют ответственность за результаты своего выбора? Почему же её должен сильнее чувствовать тот, кого выбирали?
Общественные процессы останутся стихийными и неуправляемыми до тех пор, пока за управление ими будут отвечать только отдельные специально назначенные или избранные люди, которые составляют специальный аппарат, именуемый государством.
Самоуправление на уровне коммуны - это и есть основа управления обществом. Но не всякое самоуправление, а именно с точки зрения общественного целого. Когда каждый чувствует ответственность за исход дела в целом и сообразует свои действия с интересами общественного развития.
В этом пункте полностью совпадают педагогическая система Макаренко и социальная доктрина марксизма. В этом смысле вся советская власть представляла собой один огромный эксперимент по превращению старого типа человека, мыслящего по типу «каждый сам за себя - один Бог за всех», вечно ноющего о том, что кто-то виноват в том, что ему плохо живётся, в человека нового типа, умеющего брать ответственность на себя - как за свою собственную жизнь, так и за жизнь коллектива, страны и т.д.
У Макаренко мы имеем просто действующую модель советской власти - эксперимент в эксперименте.
Он наставал на том, чтобы командирами становились не только лучшие, самые авторитетные, но чтобы все прошли через командирство - особенно в сводных отрядах. Для этого всем, правда, нужно было становиться лучшими, завоёвывать авторитет в коллективе. Но это не так уж и сложно при условии, что все другие члены коллектива тебе в этом помогают, а не стараются «закопать», чтобы самим выбиться в лидеры. Кстати, в сводных отрядах командиры постоянных отрядов действовали как рядовые и подчинялись своим же подчиненным. Это было принципиально - ведь нельзя научиться управлять другими с точки зрения интереса дела, не упражняясь постоянно самому в подчинении именно логике интересов дела, а не просто начальству, в подчинении каковому люди упражнялись тысячелетиями.
Ленин в «Государстве и революции» выдвигает такое требование:
«Рабочие, завоевав политическую власть, разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменят его новым, состоящим из тех же самых рабочих и служащих, против превращения коих в бюрократов будут приняты тотчас меры, подробно разобранные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились "бюрократами" и чтобы поэтому никто не мог стать "бюрократом"».
Думается, что одной из причин поражения социализма в СССР было то, что предложенные классиками меры хоть и вводились, но вводились медленно и недостаточно решительно. Старый аппарат был заменён новым, состоящим из рабочих и служащих, и это дало невообразимый эффект - страна стала развиваться невиданными темпами. Но вот с мерами против превращения их в бюрократов «не срослось». Ведь суть дела была в том, чтобы не просто заменить в функциях контроля и надзора старых государственных чиновников новыми - из рабочих, а в том, чтобы «все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились "бюрократами". Ленин не зря выделил слово «все». В этом была соль. Да ещё в том, что это нужно делать немедленно.
Скорее всего, не только руководителям партии, но и самим рабочим эта мысль казалась слишком радикальной.
А Макаренко попробовал - и всё получилось. Это при том, что он имел дело не с рабочими даже, а с детьми, да ещё с весьма специфической их частью. Но оказалось, что формула работает. Да ещё как работает! В том, что в результате эксперимента получился новый человек, нельзя было сомневаться. И отличался этот новый человек от привычного в первую очередь дисциплинированностью. Той дисциплинированностью, которая отличает культурного человека от человека некультурного.
По совершенно частному поводу Макаренко написал слова, которые можно отнести и ко всей жизни выстроенных им коллективов:
«...наша жизнь вся построена на стальном скелете дисциплины, многих правил, обязанностей, само собою понятных положений. Но этот скелет так для нас привычен, так привычно удобен, так органично связан с нами, что мы его почти не замечаем или замечаем только тогда, когда гордимся им». А. С. Макаренко, Соч., т. 2, стр. 263.
Конечно, людям, привыкшим, что требование дисциплины исходит откуда-то извне - от начальства - может показаться, как это казалось и тогдашним многочисленным противникам Макаренко из числа заседателей «педагогического Олимпа», что дисциплина означает рабство. И по-своему они правы. Ведь они не знали никакой иной дисциплины, кроме дисциплины рабства - неважно есть ли это принуждение с помощью полицейской дубинки или это дисциплина денег. Макаренко совершенно неслучайно вспоминал о «христианской этике». Ведь никакой иной этики, кроме христианской, европейская культура до этого не знала. А христианство не только появилось в Древнем Риме как религия рабов и вольноотпущенников, но и всегда крутилось вокруг одной единственной идеи - идеи всеобщего рабства. Это был протест против рабства, но очень оригинальный протест - все объявлялись равными перед Богом за счет того, что все становились рабами божьими. И от того, что на место библейского Бога становятся деньги, ничего с точки зрения этики не меняется. Да что там говорить! Многие ещё до сих пор считают, что этическое учение христианства совершенно не противоречит коммунизму. Стоит ли после этого удивляться, что тогдашние педагоги сводили воспитание к проповеди и все надежды возлагали на «сознательность», которая должна была сформироваться в результате проповеди. Пока же такой сознательности нет, то любое требование дисциплинированности воспринималось как воспитание рабского сознания.
Но только очень немногие ученые поняли, что в то же время дисциплина - единственное средство преодоления рабства, да и что вообще, возможна другая дисциплина, кроме рабской. Макаренко достаточно быстро пришёл к выводу, что другая дисциплина не только возможна, но она давно существует - это дисциплина, построенная на взаимном доверии, на уважении и самоуважении людей, занятых общим делом. Другое дело, что педагогам в голову не приходило, что можно с доверием и уважением относиться к детям, а тем более - допускать их к какому-то серьёзному делу. Они же дети!
Другими словами, Макаренко полностью перевернул все основы старой педагогики, как и основы старой этики, и получилось, что новая дисциплина, дисциплина свободных людей - это очень просто: если сами постановили - значит нужно выполнять. Если даже неправильно постановили - это не страшно: на ошибках учатся. Гораздо страшнее - бездумное исполнение того, в выработке чего не принимал участия, и даже не понимаешь, к чему это приведёт. Страшнее этого только неумение и нежелание принимать решения - в этом как раз и состоит особенность рабского сознания, которой всегда умело пользовались всякого рода «иисусики» - «паскудные люди», которых Макаренко считал самыми главными врагами общества.