«Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии - вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им средства к жизни...
...Какова жизнедеятельность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает, следовательно, с их производством - совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят. Что представляют собой индивиды, - это зависит, следовательно, от материальных условий их производства»[2].
Ясно, что с изменением материальных условий производства будут меняться и индивиды, но неизменным будет оставаться одно - ни при каких условиях производства индивид не сможет производить условия своей жизнедеятельности без связи с другими индивидами. Иногда эта связь является непосредственной и очевидной - как в первобытной общине, где отдельный индивид просто не мог бы существовать вне общины, и любой «супергерой» после изгнания из общины быстро стал бы добычей или диких зверей (ведь даже безопасный сон в одиночку не обеспечишь), или не менее диких соседей - ведь семейные отношения господствуют только внутри рода, а чужаки вообще людьми не считаются и нередко очень даже могут употребляться в пищу: как видите, совсем не идиллическая связь, хотя тоже весьма непосредственная. С теми или иными модификациями родовые связи продолжают господствовать во всех обществах, построенных на натуральном хозяйстве. С развитием разделения труда связь между индивидами опосредуется товарным обменом, который и породил иллюзию того, что конкуренция - естественное состояние человека, как и индивидуализм. На самом же деле, это не более, чем иллюзия. В товарном хозяйстве и подавно ни один индивид не может выжить без общества - ведь, в отличие взрослого участника натурального хозяйства, который хотя и исключительно в рамках общины, но еще мог производить все, нужное ему для жизни, человек эпохи товарного производства в принципе не может обойтись, без продуктов, произведенных другими людьми. Ведь он производит только что-то одно, а потреблять ему нужно многое. Сапожник не может кушать сапоги, а пирожник обуваться в пироги. Можно констатировать, что товарное хозяйство связывает индивидов даже крепче, чем натуральное хозяйство. Соответственно, и конкуренция связывает отдельных товаропроизводителей отнюдь не меньше, чем она их разделяет. Связывает посредством разделения или разделяет посредством такой связи - для нас в данном случае не имеет значения. Значение имеет то, что в определенных исторических условиях такой способ связи между людьми оказывается необходимым условием очень резкого повышения производительности труда.
Бывали периоды в истории, когда конкуренция действительно играла очень прогрессивную роль. Например, ничем иным, как продуктом свободной конкуренции индивидуальных товаропроизводителей стало появление искусства в эпоху Возрождения. Удешевить продукт тогда было почти невозможно. Ведь в условиях городской коммуны, где все друг друга знают, нельзя было фальсифицировать материал - за некачественный продукт тут же и спросят. А крупного машинного производства, которое является основным фактором снижения стоимости товаров при капитализме, тогда еще не было. Поэтому удерживаться на рынке можно было только за счет все повышающегося качества товаров. Именно таким путем ремесленные изделия превращались в изделия искусства, а ремесленники - в художников.
Эта эпоха действительно знаменует собой невероятный прогресс в истории, сравнимый разве что с античностью. Но вся проблема в том, что такая ситуация не имеет ничего общего с капитализмом. Когда появляется капитализм, свободная конкуренция исчезает. Точнее, капитализм как раз и начинается с уничтожения свободной конкуренции, с экспроприации индивидуальных собственников. Маркс в «Капитале» очень ярко описал, как происходил этот процесс в сельском хозяйстве, когда «овцы съели людей». Но приблизительно такую же картину мы имеем и в городском ремесле, которое уже на заре капитализма очень быстро было вытеснено крупной машинной промышленностью, а бывшие ремесленники превратились частью в капиталистов, а гораздо большей частью - в пролетариев.
Еще более показательна ситуация в сфере торговли и обслуживания. Возьмем гораздо более свежий пример: посмотрим, куда девались многочисленные «свободные предприниматели» 90-х годов? Тех, кто торговал на базарах, давно «съели» сети супермаркетов, и от них не осталось даже воспоминаний. Национальные и транснациональные сети практически вытеснили весь мелкий бизнес из сферы общественного питания. И даже пресловутые «частные парикмахерские», которые были «железным аргументом» экономистов-рыночников против государственной собственности, в крупных городах сейчас находятся на последней стадии исчезновения и заменяются крупными сетями.
Другими словами, вопрос не в том, что конкуренция - это хорошо или плохо, а в том, что капитализм уничтожает свободную конкуренцию и на каждом шагу порождает монополию. Но при этом он не уничтожает конкуренцию вообще. Просто на место свободной конкуренции между индивидуальными производителями, где действительно выигрывает тот, кто производит более качественно и продает дешевле, приходит конкуренция между монополиями за преимущественное право пожирать немонополизированную «мелочь», и в этой конкуренции все средства хороши - как против конкурирующих хищников, так, тем более, против этой самой «мелочи». Именно на этом этапе конкуренция становится все более похожей на «естественную», то есть, ее участники не останавливаются ни перед каким свинством и ни перед каким зверством, особенно в отношении «слабаков», которые не в состоянии продемонстрировать «звериный оскал».
Как только конкуренция порождает монополию, основным законом последней становится «сильнейшему все позволено, другим - только то, что выгодно сильнейшему». Если более сильному что-то невыгодно, другие просто назначаются «плохими ребятами», «нарушителями законов свободной конкуренции», в отношении которых можно все, что угодно - они ведь плохие ребята. И тут нет нарушения законов конкуренции. Ведь в условиях «естественной конкуренции», то есть, в животном мире, так и есть, помните: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
И точно так же, как в животном мире должно воспроизводиться «поголовье» тех, кого будут поедать хищники, в условиях монополистического капитализма, именуемого иначе империализмом, капиталистическая «мелочь» тоже должна постоянно воспроизводиться, притом желательно в расширенном масштабе. Крупные корпорации, банки, обслуживающие их интересы государства и межгосудаственные структуры даже специально заботятся о том, чтобы множились и росли всяческие «стартапы», развивался мелкий и средний бизнес. Они специально устраивают различные бизнес-инкубаторы и потом с удовольствием, заранее облизываясь, посматривают, как нагуливают мясо вылупившиеся в них «бизнес-бройлеры».
Конечно, какой-нибудь Ваня из Хацапетовки, который, научившись востребованному на данный момент языку программирования, нанялся через трех или четырех посредников, каждый из которых «отщипнет» свою долю от созданной им прибавочной стоимости, гнуть спину на ту или иную американскую корпорацию, в свободное от работы время (потому, что рабочее время строго контролируется, если даже вы на фрилансе), может себе мечтать, что он еще немного поднапряжется, накопит деньжонок, создаст собственную фирму и обязательно выиграет в конкуренции у Билла Гейтса, но самое лучшее, что его ждет на самом деле - это устроиться на работу в Майкрософт непосредственно, а не через «бодишоп», который заберет себе половину его зарплаты. И это, повторюсь, самое лучшее. Обычно же бывает «как всегда», то есть везет очень немногим и отнюдь не навсегда. Притом на место Вани из Хацапетовки можете подставлять любого выпускника МГУ, ничего не поменяется. Капиталистическая конкуренция в этом смысле очень демократична.
В рецензии Мирослава Кравца на фильм «Места в сердце» Роберта Бентона есть очень точные слова: