Еще о нашей общине…
Воспоминания об о. Арсении, общине, ее жизни, о братьях и сестрах начали писать уже в двадцатые годы. Воспоминания были искренние, свежие, полные той духовной атмосферы, в которой тогда жили. Но начавшиеся массовые аресты верующих заставили многих из нас уничтожить написанное или отдать на сохранение знакомым, не связанным с общиной. Боясь репрессий, они тоже часто уничтожали воспоминания.
У двух сестер и одного брата общины при аресте были найдены воспоминания, и это принесло огромный вред многим из нас.
Самыми трудными годами для жизни общины были годы с 1928 по 1937: аресты, ссылки, лагеря, массовое закрытие храмов, повальные аресты священников и прихожан и полная неуверенность каждого в завтрашнем дне. В конце декабря 1927 г., под самое Рождество Христово, о. Арсения арестовали и выслали в Архангельскую область, при этом часто переводили на жительство из одной деревни в другую, не давая прожить на одном месте более четырех-пяти месяцев.
До 1929 г. храм не закрывали, в нем служили наши иереи о. Стефан и о. Василий, потом их арестовали, и настоятелем стал обновленческий священник. Ходили в другие церкви, еще открытые, община теперь жила скрытно.
Большие сложности возникали с поездками к о. Арсению в ссылку: ссыльные голодали, и мы старались как можно чаще возить продукты, пачки писем от духовных детей и, естественно, общаться с ним, но возникли две почти непреодолимые трудности. После второго приезда к нему одной из его духовных дочерей пришел милиционер и придирчиво расспрашивал, зачем приезжают и кто, сказал о запрете посещений. Кроме того, хозяйки домов, где поселялся о. Арсений, видя, что мы привозим много продуктов, смотрели на проживание у них батюшки как на «золотую жилу», из которой можно добывать пропитание для всей своей семьи, тем более что он отдавал привезенное хозяйке и она готовила ему пищу. Кто бы из нас ни приехал, слышали: «Мало привезла». Почти все хозяйки во всех деревнях поступали так же. Я как-то сказала одной из них, что привозим продукты на прокормление шести человек и услышала: «Ну и что? Кормлю от вашего попа всю семью, у вас, московских, денег – воза, а у меня – дети. Милицию захотела? Пойду и сообщу – разъездились!»
Пришлось уехать в другой дом, но вскоре пришел милиционер, стал грозить, был сильно выпивши. Дала ему сто рублей, по тем временам – большие деньги, он взял и сказал: «Ладно, дело закрою, а Варвара – баба дрянная».
После окончания ссылки и срока проживания за сто километров от Москвы о. Арсений поселился в небольшом подмосковном городке, где чудом еще сохранилась маленькая церковь с настоятелем о. Александром – больным и старым человеком. Он разрешил батюшке служить, договорившись, видимо, с властями предержащими. Служил о. Арсений не часто, это дало возможность всем сохранившимся духовным детям приезжать к нему, но мы чувствовали – это было временно, репрессии возрастали, усилия властей были направлены на уничтожение Церкви, на полное истребление духовенства, осквернение и разрушение храмов.
В 1931 г. о. Арсения арестовали второй раз и выслали в Вологодскую область в ссылку. В 1939 г. – снова арест, кратковременное направление в Сибирь, на Урал, и потом – годовая ссылка в Архангельскую область, о которой сам батюшка рассказал в воспоминаниях об отце Иларионе. В конце 1940 г. о. Арсений был заключен в лагерь, и до 1956 г. мы не знали, жив он или расстрелян. Мы, его духовные дети, оставшиеся на свободе, жили тревожно. Участились вызовы некоторых из нас на Лубянку, кого-то арестовывали, ссылали в лагеря, выселяли из Москвы. Был арестован даже Борис Тимофеевич – о. Борис, тайно посвященный по благословению о. Арсения в иерея. О его посвящении в общине знали только Наташа, Юрий и Вера, но он по душевной доброте служил литургию у К. С., на которую она без его согласия позвала несколько человек. По вопросам следователей при вызове на Лубянку поняли, что среди наших работают доносители, и стали скрупулезно рассматривать каждый шаг людей, бывших на этой литургии.
Определили, кто доносил, было противно, но знать было необходимо. Создали замкнутые группы по семь-восемь человек, хорошо знающих друг друга, договорились не сообщать членам других групп о предстоящих службах, о совместном чтении вечерни, утрени, акафистов, все переговоры о делах общины вели руководители групп, а сбор материальных средств проводился в каждой группе старшими по группам. Аресты прекратились, но прежней открытости между всеми нами уже не было.
Многие из нас за собой замечали слежку, тогда называли – «хвост». Замечая ее, никогда не шли к членам общины, а заходили к нейтральным знакомым или родным. Все стали осторожны. Бывало, без предварительной договоренности вечером в субботу или рано утром в воскресенье приходила одна из двух подозреваемых в доносах, говоря: «Я к вам на службу». Тогда говорилось: «Извините, но больна мама, и мы службу дома не совершаем».
До 1941 г. прежний дух общины еще объединял нас и мы старались сохранить прежние связи, знакомства, встречи и совершение тайных литургий на дому. После 1941 г. литургии в домах не совершались, мы просто собирались группами, общались друг с другом, читали вслух творения святых отцов или кто-либо из нас читал написанный маленький доклад на избранную духовную тему, и это был «свет в оконце».
Исповедовались и причащались в открытых церквях, но исповеди наши не всегда понимались священниками: когда кто-либо из нас просил совета в духовных и житейских вопросах или полностью раскрывал свою душу, говоря о каких-то помыслах, священники часто это воспринимали с удивлением, как экзальтацию, и старались, без долгих разговоров возложив епитрахиль, отпустить грехи.
Об о. Арсении по-прежнему ничего не было известно, думали – расстрелян или погиб в лагерях. Помню, 7 апреля 1956 г., вдень Благовещения Пресвятой Богородицы, прибежали, вернее ворвались Юля и Люда с криком: «Юра, Кира! Письмо от о. Арсения». Сейчас же позвонили Вере (Даниловне) и Наташе (Наталии Петровне). Собрались, радости не было конца. Сразу написали батюшке несколько писем, адрес лагеря он прислал. Первой поехала к нему Ольга, потом Юрий, Наташа, Юля и Люда. В своем письме о. Арсений написал, что свидания разрешены. Повезли продукты, деньги, вещи. Оля по приезде рассказала, что за восемнадцать лет лагеря, к ее радости, о. Арсений изменился мало, только взгляд его глаз ее поразил необыкновенным одухотворенным светом и сам он стал строже и в то же время мягче. Привезенное тут же роздал. В начале 1958 г. его освободили, реабилитировали. Никого не предупредив, он уехал в Ростов, где какое-то время не мог устроиться, но, по милости Божией, нашел пристанище у Надежды Петровны, где прожил семнадцать лет, охраняемый Господом, Пресвятой Богородицей и святыми.
Сколько людей за эти семнадцать лет перебывало у него – не счесть. Более половины приезжавших были бывшие «лагерники» и вновь пришедшие, приведенные кем-нибудь из бывших братьев и сестер или «лагерниками».
Кого только не приходилось встречать в доме Надежды Петровны: убеленного сединами академика, отставного генерала, члена-корреспондента, колхозника, докторов медицины или других наук, рабочего, известного психиатра, бывшего партийного работника, воров в законе, порвавших с преступным миром под влиянием о. Арсения, и даже работников органов и разведки, ранее находившихся в лагерях, а сейчас восстановленных в своих правах и ставших верующими.
Молодые, старые, служащие, пенсионеры, домохозяйки побывали здесь. Сколько горя, переживаний, слез вошло в комнату о. Арсения, и сколько вышло людей обновленных, полных надежд и обогащенных верой и любовью. Иногда внезапно на один день приезжали правящие владыки, одетые в гражданскую одежду, а владыки, находившиеся на покое, жили неделями. Приезжали священники, встреченные в лагерях и на всю жизнь ставшие друзьями о. Арсения, конечно, приезжали и братья общины, ставшие в 1935–1940 гг. тайными иереями, а теперь служившие в церквях разных епархий. Кто-то так и остался тайным иереем – одновременно был членом-корреспондентом Академии Наук или доктором наук, конструктором самолетов, моторов. Церковных служб дома теперь уже не совершали, ходили в церкви. Приезжая к о. Арсению, сослужили вместе с ним. Воля Господня и время расставили все по своим местам. Но были и потери: приблизительно семь сестер общины в годы гонений и преследований отошли, и только три или четыре из них по возвращении о. Арсения из лагеря снова пришли к нему.
По-прежнему собирались средства для помощи неимущим, ухаживали по очереди за лежачими больными, посещали лежавших в больницах и домах престарелых. Приезжали духовные дети не только из Москвы, а из самых разных городов Союза: из Магадана, Норильска, Ленинграда, Алма-Аты, Ярославля, Горького, Харькова – всех не перечислишь.
Приходилось встречаться с замечательными людьми, полными такой внутренней духовности, что я чувствовала себя недостойной общения с ними. Вспоминаются: иеросхимонах Серафим, о. Евгений Богородский, о. Кирилл, монахини Иоанна и Евдокия, Александра Федоровна Берг, Елизавета Александровна, схимонахиня Ирина, иеромонах Филипп, о. Алексий. Каждая встреча с этими людьми всегда была радостью и наполняла душу духовным теплом.
1958 год явился переломным моментом в жизни многих из нас – вернулся о. Арсений, – но, конечно, община в ее прежнем виде возродиться не могла, ибо не было храма, время было другое. Отец Арсений стал для нас старцем, как бы живущим в скиту, к которому приезжали получить совет, наставление, сложить груз грехов своих, тяготевших на душе, очиститься, чтобы потом вернуться в мир и постепенно расходовать полученную благодать, затем снова приехать для очищения, когда наступит твой срок. Для всех приезжавших было установлено: приезжать один раз в три месяца, только Люде, Юрию, Наташе, Ирине, мне, о. Герману, о. Алексею и нескольким другим можно было приезжать в любое время, но и мы – «избранные» – старались приезжать нечасто. Многие из нас приезжали в Ростов на время отпуска, снимали комнаты, жили и часто общались с о. Арсением, совершая с ним, когда он бывал здоров, прогулки по городу и окрестностям. Юрий и я почти каждый год приезжали на месяц и много времени проводили с батюшкой, последние годы мы даже брали с собой внуков. Отец Арсений рекомендовал всем нам обращаться к о. Александру Толгскому [24], о. Всеволоду Шпиллеру, о. Сергию Орлову [25], служившему под Москвой в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Одинцовском районе, и иерею – имя его не назову, он живет и здравствует, – служившему в церкви Петра и Павла на Солдатской ул. В церкви к этому иерею относились неодобрительно, был он молчалив и вел себя не так, как вели остальные священники, настоятель его не любил, но это был иерей глубокой веры, духовности и доброты. Сейчас он – настоятель большого храма и пользуется большим влиянием [26]. Откуда знал этих священников о. Арсений, не знаю, но всегда говорил о них с большим уважением. Направляя к ним своих духовных детей, просил не упоминать, что это он, о. Арсений, их направил. Кроме того, москвичам батюшка советовал ходить для наставления к монахине Афанасии (Ирине Николаевне).
В определенном отношении община была уникальна, в 20-е и 30-е годы большинство составляла интеллигенция, люди, имевшие высшее образование, или молодежь, учившаяся в вузах, члены христианских студенческих кружков, и это накладывало особый отпечаток на всех ее участников, создавало атмосферу интеллектуальности в отношениях друг с другом, в восприятии и понимании церковных служб, наставлений и поучений о. Арсения. Иногда, подчеркиваю, это было положительное влияние, но случалось, что высокая интеллектуальность мешала, создавала препятствия к познанию Бога, веры, любви к людям, к духовному пониманию мира и души человека. Особенно это проявлялось на беседах, проводимых о. Арсением, в задаваемых вопросах и даже в возникавших горячих спорах. Чувствовалось, что некоторые веру воспринимали не душой и сердцем, а – рассудком, сопоставляя с багажом приобретенных знаний. Вопросы и споры продолжались и после бесед, когда все расходились и шли домой.
Но чем дольше жила община, тем меньше становилось споров и приходили взаимопонимание и любовь между нами. Напрасно было бы думать, что высокий интеллект многих членов общины делал их более обогащенными по сравнению с людьми, вышедшими из среды рабочих или крестьян. Часто человек с невысоким уровнем образования или почти без образования был на «несколько голов» духовно выше, лучше, чем «интеллектуал», имеющий диплом инженера, врача, учителя. В общине сначала было много людей, которых тогда называли «бывшие» – дворяне, богатые промышленники, купцы, даже князья из высшего общества со звонкими фамилиями, известными всему миру, их дети, но никто и никогда не выставлял превосходства своего происхождения, все были равны и могли выделяться только степенью духовного воспитания, послушания, углубленностью в молитву, добротой и любовью.
Я уже писала, что о. Арсений не признавал двойного духовного руководства, считая его вредным, и если о. Сергий, о. Всеволод, о. Александр или иерей из церкви Петра и Павла что-то советовали, наставляли, никогда не отменяя, а говорил: поступайте так, как они сказали. С особенно глубоким уважением относился к о. Всеволоду Шпиллеру, с которым имел редкую переписку через своих духовных детей, и к о. Сергию Орлову, которого хорошо знал через владыку Афанасия (Сахарова) и любил.
К о. Арсению после 1958 г. люди стремились в тяжелые и трудные, подчас труднейшие дни земной жизни, когда оказывались на развилке дорог и не знали, куда повернуть, и он указывал ту дорогу, по которой следовало идти. В горе, духовном пожаре, в случае смерти близких или других тяжелых утрат он утешал, наставлял и общей с пришедшим молитвой возрождал его к жизни. Если кто-либо совершал тяжкий грех, о. Арсений молился о грешнике, взывая ко Господу, умоляя простить, но свое слово пастыря-духовника говорил так, что человек на всю жизнь запоминал сказанное и старался никогда больше не совершать ранее соделанного.
Как уже говорилось, в доме Надежды Петровны постоянно находилось не менее четырех-пяти человек, приезжавших на один-два дня, иногда в выходные дни приезжало до двенадцати человек. Отцу Арсению было необходимо переговорить с приехавшими, побеседовать, поисповедовать и причастить, а на это требовались время и силы. Он очень уставал, сердце часто сдавало, и он вынужден был ложиться на диван и принимать приехавших лежа. В некоторые дни, когда приезжающих было много, положение в доме Надежды Петровны осложнялось тем, что ранее прибывшим следовало уезжать, так как на их место уже ехали другие духовные чада. Уставший и больной батюшка вынужден был принимать даже ночью. Разницы между большими и малыми делами, грехами, помыслами, с которыми шли к нему духовные дети, о. Арсений не делал, он все внимательно выслушивал и давал советы, исповедовал. Однажды попытались подсчитать: сколько человек приезжало в Ростов каждый год, получилось более 350–380 человек. Приезжало 20–25 иереев (это тех, кого я видела) из разных городов Союза – это были священники, встреченные в лагерях, братья общины, ставшие иереями и теперь служившие в церквях, приезжали несколько десятков «лагерников» и примерно столько же сестер и братьев общины. Очень многие не дожили до встречи с о. Арсением, скончались своей смертью, погибли в ссылках, лагерях, трое были расстреляны: о. Игорь, диакон о. Евгений и Валентина Петровна. Много, очень много пришло новых людей, это были родственники, дети (уже в возрасте от двадцати до сорока лет) знакомых и друзей членов общины, «лагерников» и просто неизвестные для нас люди, какими-то путями пришедшие к о. Арсению. Знавшие о. Арсения священники направляли к нему своих духовных детей. Уставал о. Арсений безмерно и только увозимый в больницы и клиники изолировался от своих подопечных, но болел за них душой и переживал, как они там без него. Начиная с 1966 г. при отъезде о. Арсения в Москву всегда оставался за него древний-предревний о. Филипп, давно живший на покое под Ярославлем и привозимый кем-нибудь из нас в Ростов. Отец Филипп был поразительно духовно образован, мудр и к каждому человеку подходил соответственно его внутреннему устроению, образованию, взглядам. Был он иеромонахом, в начале века десять лет провел в Афонских монастырях, в 1912 г. вернулся в Россию, жил в Псково-Печерском монастыре, и по воле Господней аресты, лагеря и ссылки прошли для него стороной. В 1922 г. он уехал под Ярославль и жил на покое у верующих родных, где никто не знал, что он – иеромонах. К нему так же, как к о. Арсению, приезжали его духовные дети, руководимые им, но он говорил: «У меня «семья» маленькая – человек тридцать, вот поэтому и миновали нас аресты и лагеря». В 1966 г. о. Филиппу исполнился 91 год, но был он деятелен, быстр, подвижен и беспрестанно творил Иисусову молитву; служил благостно, строго, но вдохновенно. Мы все любили его, и когда о. Арсений болел, охотно шли к нему – батюшка и о. Филипп были одного духа.
Редко, но выпадали дни, когда собирались около о. Арсения несколько близких ему людей, знаемых несколько десятилетий, и тогда он рассказывал нам о своей жизни, о приходе к Богу, о создании общины, о встреченных людях, о сомнениях и ошибках. Мы знали батюшку с 1920 г., практически все время были с ним и шли за ним, и нам думалось, что весь его жизненный путь известен нам. Но когда он начинал рассказывать, понимали, что, находясь с ним рядом, были слепы, воспринимая происходящее через свое «я» и не видя основного.
Память о. Арсения удивляла многих. Бывало, что человек исповедовался у него десять, пятнадцать лет тому назад и, конечно, полностью забыл, что тогда говорил, и вдруг он вспоминал большой отрывок из той исповеди. Становилось просто страшно. В воспоминаниях духовных детей о. Арсения, написанных о себе или о нем, часто упоминались слова или фразы: «привел к вере», «духовно спас», «вложил веру» и другие сходные выражения. Отец Арсений не любил слушать эти слова, считая себя недостойным, расстраивался, просил не делать его праведником, считая себя только простым иеромонахом. Зная об этом, мы просили, предупреждали рассказывавшего не упоминать при нем этих слов, но когда воспоминания записывались, то эти слова и фразы вписывали, так как это соответствовало действительности. Поэтому часто записанный на магнитофонную ленту рассказ несколько отличался от текста, написанного впоследствии рассказчиком, но только в части слов, фразы и действий о. Арсения – это необходимо знать, чтобы понять причину разночтения. Замечу, что некоторые воспоминания близки по содержанию, хотя писались людьми, разными по духу и не знакомыми, – видимо, так складывались жизненные обстоятельства.
Видела неоднократно, что мужчины и девушки, женщины, встречаясь у о. Арсения, впоследствии вступали в брак и, как правило, в созданных семьях пребывал высокий дух веры, поэтому некоторые воспоминания носят как бы «семейный характер».
Помимо длительных разговоров с приезжавшими духовными детьми, о. Арсений вел обширную переписку с теми, кто не мог приезжать к нему. Письма присылались духовными чадами в Москву на разные адреса и переправлялись к батюшке. Он их прочитывал и диктовал ответы, записывались они Аней, мной или Ниной (написавшей когда-то замечательные воспоминания о своем спасении, названные «Матерь Божия, помоги»). В день батюшка диктовал от семи до двенадцати писем. Написанные нами письма о. Арсений внимательно прочитывал, редко правил, потом мы вкладывали их в конверты, надписывали адреса и кто-нибудь из уезжающих бросал письма в разные почтовые ящики. Особые, неизвестные нам ответы писал сам о. Арсений, но таких писем было мало, батюшка так уставал, что старался диктовать даже ответы владыкам и иереям.
Часто он говорил многим из нас: «В Москве обязательно зайдите к такому-то, – и называл имя, – у них все сейчас плохо». Иногда, встав рано утром, срочно диктовал письмо своей духовной дочери или сыну, жившим в Рязани, Торжке, Ленинграде или Новгороде, говоря: «У них сейчас большие неприятности». Мы садились, записывали и срочно бросали письма в почтовый ящик. Два или три раза я давала телеграмму только с одним словом: «Приезжайте!» – вероятно, и другие духовные дети о. Арсения тоже посылали подобные телеграммы по его указанию.
В 1977 г. возникла идея собрать у адресатов ответы батюшки и составить сборник его писем, но сразу возникли трудности, многие не захотели прислать письма или даже снять с них копию. Адреса получателей у нас были, и мы повторно обратились к ним, но пришло в ответ только тридцать копий и одно письмо, написанное рукой о. Арсения, а написано их было много сотен. Наш замысел не осуществился, а жаль.
В разговорах и беседах на религиозные или философско-религиозные темы о. Арсений никогда не касался вопросов, связанных с темными силами. Если кто-то из присутствующих старался поднимать эту тему, то о. Арсений начинал говорить о другом или произносил: «С нами Господь, Пресвятая Богородица и святые и это неисчерпаемый источник света, любви, промыслительных наставлений и бесед, о темных силах говорить не следует, это приводит к смущению души, ненужным и вредным знаниям».
Однажды одна из приехавших женщин весь вечер старалась говорить об этих силах. Отец Арсений отмалчивался, но потом этот разговор стал ему неприятен и он спросил: «Скажите, почему Вы все время обращаетесь к этой теме?» – «Хочу научиться бороться с ними», – ответила она. «Если хотите бороться с ними, молитесь, посмотрите молитвенники, там есть специальные молитвы, ходите чаще в церковь, исповедуйтесь, причащайтесь, творите добрые дела; чаще читайте девяностый псалом «Живый в помощи Вышнего…» и молитву к Пресвятой Богородице «Взбранной Воеводе победительная…», – и отойдет от Вас все плохое, но если Вас одолевают эти силы, значит, плохо молитесь, мало посещаете церковь, исповедуетесь. Других советов дать не могу и поддерживать разговор на эту тему не буду, он вреден».
Отец Арсений не любил и никогда не допускал фамильярности в обращении с духовными детьми, кто бы они ни были. Немногих людей называл он только по имени и на «ты», в основном – давних членов общины, некоторых «лагерников», остальных звал по имени и отчеству и на «Вы». Обращение вроде «Катюшка», «Юлька», «Петя», «Леша», дружеское похлопывание по плечу или поглаживание рук никогда не случалось. Обнимал и целовал батюшка при встречах только духовных лиц, нескольких лагерников и братьев общины. Не любил употреблять уменьшительных словечек, ласкательных фраз, считая, что в них часто проскальзывает неискренность, прикрываемая этими словами.
Простым сказанным словом он сразу давал понять, что уже понял пришедшего, понял, зачем он пришел, проник в его духовный мир, знает тревоги, беды и охватившее его духовное смятение. Пришедший мгновенно сближался с ним, не стесняясь и не боясь открывал свою сокровенную греховную тайну. Слово батюшки было соединено с сердечной молитвой к Богу и любовью к пришедшему.
Говорил, что многие стараются помочь знакомым, друзьям, сослуживцам, но не родным: матери, отцу, деду, сестре, брату и объяснял: «Помогая знакомым, ты показываешь себя перед ними добрым и отзывчивым: «Видите, какой я хороший христианин», а помогать отцу или матери буднично, неинтересно, для окружающих незаметно. Грубое слово, резкость по отношению к друзьям и знакомым считаются недопустимыми, а невнимание, грубость, раздражение по отношению к родным, особенно – к родителям, считается почти нормой, не осознается, что это – тяжкий грех.
Обращал внимание, что многие из вас часто ведут друг с другом пустые разговоры, но зайти к немощному больному, старенькой знакомой старушке и, возможно, в десятый раз выслушать стариковские жалобы, посочувствовать, сказать доброе слово, – не могут и не хотят. Если вы знаете всю важность своего прихода к этим больным и обездоленным людям, ту радость и надежду, что можете внести в их жизнь и дом, – значит, прониклись словами Господа Иисуса Христа: «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25, 35–36). Весь боговдохновенный смысл христианской любви и веры заложен в этих словах Иисуса Христа и в заповеди: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22, 39)».
Читая воспоминания многих духовных детей о. Арсения, а также его воспоминания, обращаю внимание на постоянное упоминание заповедей Господних о любви к Богу и человеку. На этих заповедях (Мф. 22, 37–40) он строил руководство общиной до 1940 г. и общение со своими духовными детьми, приезжавшими к нему в Ростов после 1958 г., а также, по рассказам бывших лагерников, взаимоотношения с окружавшими его заключенными в лагере.
В своих поучениях, беседах, разговорах о. Арсений не был многословен, старался в сжатой, но четко обрисованной форме передать свою мысль. О чем бы и с кем бы он ни говорил, был доброжелателен, и человек чувствовал внутреннюю доброту и тепло сказанных слов. Не переносил пустых разговоров, «перемывания костей», осуждения любого человека и особенно священнослужителей, недоброжелательности, не переносил сплетен и ссор между своими духовными детьми, старясь примирить их и выяснить причину конфликта.
Отец Арсений был очень эрудирован в богословских вопросах, искусстве, древней архитектуре, русской истории, но никогда не пытался это подчеркнуть. Если при нем возникал разговор на сложные богословские темы, то всегда говорил: «Оптинские старцы великой жизни о. Анатолий, о. Нектарий и владыка Иларион благословили меня на пастырское служение, сказав: «Это твой путь. Помни учение Церкви. Богословскими спорами и рассуждениями пусть занимаются богословы».
Мною прочитаны почти все воспоминания об о. Арсении и о жизни его духовных питомцев. Почему-то мало в них говорилось о том, что был человек, благодаря которому семнадцать лет жизни в Ростове он прожил спокойно, ухоженный, вовремя накормленный, окруженный постоянной заботой, а приезжающие духовные дети, от пяти до двенадцати человек в день, обедали, завтракали, ужинали, и все это лежало на удивительно безотказной и услужливой, но уже весьма пожилой Надежде Петровне.
Уставала она до изнеможения, но терпела, никому ничего не говоря. Только в начале 1960 г. дошло до нас – ей необходима помощь. Ее освободили от готовки обедов, завтраков, ужинов и всех дел на кухне: продукты привозились приезжающими, каждая приехавшая женщина обязывалась заниматься готовкой или помогать на кухне. Любой приехавший привозил с собой две простыни, наволочку, полотенце, и уезжая, конечно, увозил домой. Единственное, от чего не захотела отказаться Надежда Петровна,– от ухода за о. Арсением, от приготовления для него завтрака, обеда, ужина, чая; если пытались ее заменить, сердилась и расстраивалась.
Не одни доктора, которых в общине было много, поддерживали здоровье о. Арсения – думаю, что только благодаря Господнему произволению и уходу Надежды Петровны тяжело больной батюшка смог семнадцать лет прожить и вести огромное количество людей к Господу Богу, наставлять, учить и постоянно молиться о всех своих духовных детях. Труден был его старческий подвиг, очень тяжел. Когда вдумываешься, откуда брал он силы, то понимаешь, что Господь давал их ему для нас грешных.
ИСЦЕЛЕНИЯ
Расскажу теперь о поистине чудесном, что совершалось по молитвам о. Арсения. Внучка Марины Петровны – Таня, которой было двадцать пять лет, заболела: в области желудка и печени возникли боли. Ее положили на обследование, сделали рентген, гастроскопию и обнаружили опухоль. Решили делать операцию по удалению части желудка. Положили Таню в самую лучшую хирургическую клинику, которой заведовала Юля, разрезали брюшную полость и обнаружили огромную опухоль желудка, поражение поджелудочной железы и метастазы даже на печени. Операцию делать было бессмысленно, зашили брюшину и больной ничего не сказали. Все родные были в безысходном горе – оставалась трехлетняя дочка. Муж Евгений, старше Тани на восемь лет, стал просто невменяем, он до безумия любил жену. Я и Марина, с которой мы дружили еще в двадцатые годы, поехали к о. Арсению, Таня была его духовной дочерью с 1959 г. Человек она мягкого характера, безотказно помогавшая всем нуждающимся и всегда желавшая помочь человеку, утешить его, сказать в трудную минуту ободряющее слово и поддержать, чем могла. Мне всегда виделось, что Господь наложил на нее Свою печать благости и совершенства. Приехали и рассказали обо всем батюшке. Все духовные дети были равны для него, но Таню он явно опекал особенно. «Завтра поедем к ней. Господи! Господи! Какое горе». Поездка о. Арсения в Москву всегда вызывала беспокойство и тревогу наших докторов и Надежды Петровны, все боялись за его здоровье, но он твердо сказал: «Еду».
Приехали прямо на квартиру к Марине, бабушке Тани. Таня лежала, постанывая от боли. Войдя в комнату, о. Арсений прочел несколько молитв, благословил Таню и, на удивление собравшихся, сказал: «Таня! Таня! Такая молодая и заболела раком, разрезали и зашили, Господь милостив, будем молиться о Его милости и помощи Пресвятой Богородицы». Попросил зажечь перед иконами лампадки, надел подрясник, епитрахиль, опустился около кровати на колени, попросив нас выйти. Не выходил из комнаты четыре часа, исповедовал, соборовал и причастил Таню. Прожил три дня, каждый день по нескольку часов молился около больной, потом – со всеми нами о здоровье Татьяны, на четвертый день уехал домой в Ростов.
Прошло полтора месяца, Таня давно встала. Обследовали несколько раз – опухоли исчезли, остался, как память о когда-то бывшем раке, шов на животе. Врачи, обследовавшие Таню, с удивлением разводили руками и не понимали, что произошло. Произошло Господне чудо по молитве о. Арсения, устремленной к Богу и Пресвятой Богородице. Большое, настоящее чудо.
Таких исцелений было много, приведу еще два примера. Муж Алевтины Кирилл Петрович, в прошлом заядлый курильщик, при прохождении на предприятии обязательной флюорографии узнал, что на левом легком обнаружена онкологическая опухоль. Вопрос об операции резко осложнялся: Кириллу Петровичу было 55 лет, сердце работало отвратительно, была аритмия, ишемическая болезнь сердца, и когда-то был мощный инфаркт. На консилиуме решили операцию не делать, вероятность смерти на операционном столе была стопроцентной. Кирилл Петрович все понял, но спокойно отнесся к случившемуся. Видя, что выздороветь ему невозможно, поехал к отцу Арсению на исповедь. Батюшка, увидев Кирилла Петровича, сказал: «Господь милостив, все обойдется, проживете у нас два дня, и будем молить Господа и Пресвятую Богородицу помиловать и исцелить вас». Два дня все мы собирались и молились почти беспрерывно, о. Арсений и Кирилл молились даже ночью, конечно, батюшка исповедовал и соборовал Кирилла.
Явившись в диспансер на обследование онкологов, Кирилл удивил врачей тем, что опухоль рассосалась, объяснить происшедшее не смогли. Это было чудо, которое произошло по молитве праведника, понятное только верующим людям.
Третье исцеление произошло с дочерью Марии Федоровны – Евгенией, у нее к тридцати годам резко обострился диабет, никакие новейшие препараты не помогали, инсулин не снижал сахара в крови. Евгения начала быстро слепнуть, возрастала слабость. Врачи предрекали быструю смерть. Помню, собрались мы в комнате о. Арсения, и он попросил всех молиться о Евгении. Сам о. Арсений, встав на колени, молился со слезами на глазах и не вставал более трех часов. Плакал о. Арсений очень редко, а сейчас, читая молитвы, буквально заливался слезами и даже временами не мог произносить слов. В этот день приехал о. Андрей, он также стоя на коленях умолял Пресвятую Богородицу исцелить рабу Божию Евгению.
Прошло два месяца, зрение возвратилось, сахар в крови пришел в норму, Евгения полностью выздоровела и через два года родила совершенно здорового сына без каких-либо осложнений. Вымолил о. Арсений больную Евгению у Господа и Пресвятой Богородицы.
Я могла бы привести еще несколько чудесных исцелений людей по молитве батюшки, говорящих о великой духовной силе, о данной ему Господом благодати. Господь даровал о. Арсению эту силу за долгий молитвенный подвиг и любовь к людям.
О МОЛИТВЕ
Мне много раз приходилось присутствовать на беседах, проводимых о. Арсением с приехавшими к нему людьми, иногда тема беседы повторялась, если прибывшие ранее не слышали того, о чем говорил батюшка. Вот две беседы о. Арсения о молитве.
«Все евангельские слова боговдохновенны, но с особым чувством я воспринимаю слова, сказанные Спасителем: «Ибо, где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреде них» (Мф. 18, 20). Есть прекрасная, глубоко проникновенная молитва, созданная, по-видимому, в XVI веке, но никогда не включавшаяся нив один молитвослов и называемая в народе «Молитва по соглашению». Существует несколько преданий о ее создателях, но мне думается, что сложилась она в душах многих православных христиан, ибо основные слова взяты из Евангелия. Как правило, при каких-то бедах, несчастьях несколько православных христиан договариваются читать ее одновременно и просить Господа о выздоровлении больного, о милости к падшему, о спасении воина, заключенного. Молящиеся могут находиться в разных городах, домах, но читают молитву все в одно и то же время утром, днем или вечером. Многие знают эту молитву, но я прочту ее: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Ты рекл еси пречистыми устами Твоими, егда двое или трое на земли согласятся просить о всяком деле, дано будет Отцем Моим Небесным, ибо где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреде них.
Непреложны словеса Твои, Господи, человеколюбие Твое беспредельно, милосердию Твоему нет конца. Мы, рабы Твои (следует назвать имена одновременно молящихся), согласно молимся о рабах (упоминаются люди или события, о которых молятся), помоги, Господи, все дела наши, совершаемые в сегодняшний, завтрашний и во все дни, о Тебе Самом совершити, но обаче, не как мы хотим, а как Ты. Да будет воля Твоя, Господи. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь» (Мф. 18, 19–21).
Все верующие являются членами Церкви Христовой, и без Церкви одному человеку трудно найти верный путь к спасению, правильному поведению в земной жизни. Вне Церкви человек хиреет, легко поддается соблазнам, колебаниям, смущениям, смятению духа. Церковь духовно питает каждого приходящего к ней. Мы живем в окружении разнообразных людей: плохих, хороших, верующих и неверующих, встречаемся с последователями вредных учений, не зная об этом, что-то пытаемся передать им свое, но чаще получаем от них вред, ненужные знания и вредную информацию. Наша вера в Господа постепенно вытесняется посторонними мыслями, и, считая себя православными христианами, мы на самом деле становимся слабым отражением христианина. Постоянное общение с Церковью помогает бороться с окружающим злом и восстанавливает в человеке дух Христов, дух веры.
Если человек молится один и не живет жизнью Церкви, то суета и заботы века сего все дальше и дальше будут уводить его с дороги веры. Необходимо постоянно бывать в храме, молиться со всеми стоящими в нем, ибо «где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреде них», исповедоваться и приобщаться Святых Тайн. Образно молитву одного человека можно сравнить с одиноко горящей свечой, но молясь в храме, сотни молящихся соединяют свет своих горящих свечей, и тогда возгорается огромный столп света, озаряющий всех стоящих в храме, и молитвы наши, соединенные воедино, возносятся в доме Господнем – храме – к Творцу. И Он слышит и внемлет нам. Пребывая в храме, молитесь о друзьях ваших, дабы Господь помогал им жить, сохранять и умножать веру, о врагах и обидчиках, чтобы примириться с ними, и никогда не забывайте молиться об умерших – ваша молитва помогает душам ушедших. Помните, что всегда надо помогать людям. На памятнике милостивого врача Гааза высечены слова: «Спешите делать добро». Да, да, спешите, это – евангельская истина. Добро и молитва – этому учит нас Иисус Христос». Сейчас точно не помню, но была эта беседа в 1969 г., присутствовало на ней восемь человек.
Вторую беседу о молитве, в день преподобного Алексия, человека Божия 30 марта, я записала в 1973 г., присутствовало девять или десять человек. Разговор был долгим, шли споры о значении молитвы, о влиянии ее на человеческую душу и о значении домашней молитвы и молитвы в церкви. В разговоре участвовали четверо. Отец Арсений молчал, остальные, в том числе и я, были слушателями и участия в жарких дебатах не принимали. Когда все смолкли, о. Арсений произнес: «Я – иеромонах, моя обязанность, по благословению старцев, помогать людям, нести им успокоение, любовь, учить молиться и любить ближних своих и Господа всем сердцем своим, всем разумением своим. Верю в Отца и Сына и Святаго Духа – нераздельную Троицу. Моя вера точно соответствует великим словам «Символа Веры», утвержденным Вселенскими Соборами, мне заповедано никогда не вступать в богословские споры, и я считаю их ненужными.
Боюсь ошибиться, но, насколько мне не изменяет память, почти каждый апологет и богослов, написав много хороших книг, всегда допускал одну-две неточности, за которые подвергался жестокой критике и осуждению со стороны своих противников (однако, за свои великие деяния и такие богословы бывали тоже канонизированы). Я принял послушание служить людям, и то, что буду говорить о молитве, исходит только из канонов Церкви и моего иерейского опыта, накопленного годами в общении с духовными детьми и приходящими ко мне людьми.
С большим интересом слушал ваш разговор о молитве, каждый из вас прав; молитва многообразна и у каждого человека исходит из сердца (души) по-своему, в зависимости от внутреннего устроения, духовного опыта, умения настроить себя на молитву, от созерцательности молящегося. Почти все, что я буду говорить, давно известно, но для собравшихся несведущих повторю. Все учителя Церкви писали о значении молитвы для верующего. В XIX в. писали митрополит Московский Филарет (Дроздов), епископ Феофан Вышенский, епископ Игнатий (Брянчанинов), Оптинские старцы (в письмах к духовным детям) и другие духовные писатели, в новейшее время даже составлена классификация молитв. Мне представляется самым главным при совершении молитвы: духовная собранность, душевная искренность, отрешение от житейской суеты, соблазнов и погружение в молитвенное состояние. Только тогда душа в своем молении может устремиться к Богу, но не каждому человеку это доступно в одинаковой степени.
Молитвы ко Господу Богу условно можно подразделить на три вида:
1. Просительная молитва, когда молящийся просит Бога оказать помощь, избавить от бед и несчастий, помочь близким, исцелить от болезней, утешить в скорби, дать хлеб насущный, простить грехи или когда он молится за умерших. Просительная молитва для большинства верующих является главнейшей – даже человек, недостаточно осознающий Бога, может в трудную минуту обратиться к Вседержителю с просьбой о спасении. Приходя в церковь и молясь, мы всегда о чем-то просим Бога.
2. Благодарственная молитва – возносящая благодарность за оказанную человеку помощь в делах его, за исполнение наших просьб, ранее излагавшихся в просительных молитвах, за то, что Господь милует и дает жизнь. К сожалению, не все возносят Господу благодарственные молитвы. Многие только просят, уподобляясь должникам, постоянно берущим в долг, но забывающим отдавать прежде взятое. Благодарственная молитва, устремленная к Богу, Пресвятой Богородице и святым, и устремленная не единожды, а много раз, является возвращением человеком его долга Господу за исполнение просимого ранее в просительной молитве. Однако, как я уже упоминал, обращаются к Господу с благодарностью не все верующие. Задача священника, духовника разъяснять приходящим к нему людям, что необходимо благодарить Господа Бога, Пресвятую Богородицу и святых за оказанную помощь.
3. Прославляющая Бога молитва – это высшее моление к Богу, Творцу неба и земли, это восхваление Господа за все и вся. За скорби и беды, за спасение и избавление, за то, что живем, за радости и горе и, еще раз повторяю, – за все и вся. Господь – наш Творец, все исходит от Него, Он создал нас и дает нам возможность своей благочестивой жизнью на земле спасти свою душу и по Его милости войти в Царствие Божие. Это великое моление совершенной души, и каждый из нас, постигнув всю силу благодарственной молитвы, может войти в круг прославляющей молитвы.
Прославляющая Господа молитва всегда звучит в храме, и особенно во время самой великой церковной службы – литургии.
Скажу несколько слов о том, как следует молиться. Отрешиться от окружающего тебя мира и войти в слова и дух молитвы без долгого молитвенного опыта многим бывает трудно. Ты молишься, стараясь вникнуть в молитву, а молитва идет рассеянно, рядом с молитвой все время возникает параллельная мысль о чем-то житейском, и ты не можешь избавиться, уйти от нее. Чтобы преодолеть это, необходимо чаще и больше молиться, обязательно первое время вслух, если есть возможность. Часто священники говорят и даже пишут, что рассеянная, несосредоточенная молитва не угодна Богу и даже греховна, потому что молящийся не отдает свою душу полностью Богу и этим совершает грех. Конечно, такая молитва неполноценна. Молящийся пытался собрать свою волю и ввести душу в молитвенное устремление, но, по своей немощи, не смог, но все же стремился это сделать. Только один Господь может оценить искренность и духовную ценность такой молитвы. Однако считаю, что если молитва произнесена и человек пытался устремиться к Богу, то хотя в силу неизвестных нам причин он не смог совершить горячей и искренней молитвы, все же он молился. Не забыл прочесть в положенное время правило – это уже жертва, труд, принесенный Господу, и Он примет молитву, взвесив внутреннее устроение и искренность молящегося. Многие, в том числе и священники, не согласны со мной, но я так думаю и находил косвенные подтверждения своим словам в духовной литературе и даже в древних патериках.
На всех ступенях молитвенного делания человек обязан стремиться, вознося прошения, благодарение или хвалу, молиться от всей души, стараясь отрешаться от всего суетного, земного. Если молящийся никак не может обрести способность искренне молиться, он должен посоветоваться со своим духовником. Часто с приезжающими я долго молюсь, громко и отчетливо произнося каждую, фразу, стараясь всю свою душу вложить в каждое слово и потом поясняю смысл и значение молитвы. Наиболее искренними и устремленными к Богу бывают молитвы просительные, ибо любой молящийся, даже не достигший духовного совершенства, в просительных молитвах искренен до конца – он просит исцеления, дарования милости, помощи близким, ниспослания жизненных благ, о спасении от смерти, болезней, о том, что вызывает у него боль и страдания»
* * *
Запись беседы о молитве воспроизведена по памяти. Две беседы о молитве о. Арсения, записанные мной, носили общий характер и велись с вновь приехавшими людьми. С каждым новым человеком, приходившим к нему и становившимся его духовным чадом, о. Арсений всегда проводил личную беседу о молитве ко Господу и о взаимоотношениях с людьми. Считал и требовал от человека обязательного и неукоснительного выполнения ежедневного молитвенного правила. Вначале спрашивал, какое правило выполняет пришедший, выслушав, советовал, – какие молитвы включить или исключить, в зависимости от духовного облика пришедшего. Рекомендовал тщательно просмотреть прошедший день, свои действия, мысли, разговоры, осознать, что совершил плохого, и, вознося молитвы к Богу, просить у Него прощения о соделанном и стараться не повторять плохого в следующие дни. Длительных молитвенных правил о. Арсений не одобрял, говоря, что молящийся к концу своего моления устает и молитвы повторяет бездушно, механически, однако некоторых благословлял молиться по часу и больше.
Советовал молиться утром и вечером в установленные раз и навсегда часы, рекомендовал родителям, имеющим детей, молиться всей семьей, но так, чтобы ребенок не уставал; вначале помолиться кратко с детьми, а потом продолжать молиться взрослым, выполняя установленное правило. Советовал молиться, идя на работу или с работы, повторяя все правило или отдельные молитвы из него, считая, что такая молитва избавляет человека от пустых и ненужных мыслей. Постоянно напоминал: «молитесь Богу, но не забывайте молиться о людях, совершайте добро. Молитва к Богу и любовь к человеку должны быть в единении, одно без другого не живет».
ВОСПОМИНАНИЯ ОТЦА АРСЕНИЯ
9–10 января 1975 г.
Юрий и я на Рождественские праздники приехали на десять дней к о. Арсению, остановились у Платоновых, где летом постоянно снимали комнату.
Шел третий день Рождества Христова, 9 января 1975 г. Последние дни самочувствие о. Арсения резко ухудшилось. Два доктора Ирина и Люда жили у Надежды Петровны уже несколько дней, наблюдая за его состоянием. Литургию в этот день служили о. Николай с о. Германом и о. Павлом. Отец Арсений лежал на диване. От постоянной слабости, одышки и аритмии он не мог не только вставать, но и сидеть.
По окончании литургии и после завтрака о. Арсений попросил придти к нему всех приехавших в этот день: Люду, Ирину, Юрия, о. Николая, о. Германа и о. Павла, Надежду Петровну, Наташу и меня. Мы молча сели в кресла, на стулья, скамеечку для ног. Отец Арсений был задумчив, лежа на диване, машинально перебирал бахрому закрывавшего его пледа. Стояла тишина. Подняв склоненную голову, долго смотрел на иконы, трижды перекрестился и тихим голосом сказал:
«Дорогие мои и любимые друзья и духовные дети, жизнь медленно и неумолимо покидает мое бренное тело, такова воля Господа. И сейчас хочу рассказать вам отрезки своей жизни, на основе которых формировалось мое духовное мировоззрение и определялась дальнейшая дорога, ведущая к познанию Бога и руководству врученной мне Господом паствой и отдельными людьми, встреченными в жизни.
Я прожил долгую жизнь, две трети которой окружали меня люди, несущие божественную радость и свет. Первой была моя мама Мария Александровна (однажды я уже говорил о ней), человек одаренный, мудрый, проникнутый глубочайшей верой в Бога, именно глубочайшей. Она относилась ко мне двойственно: как к родному сыну, и как к творению Божию, которое обязана была сохранить и воспитать в глубокой вере Творцу. Она считала себя ответственной перед Ним, ибо Он вручил ей человеческую душу. Я был третьим ребенком в семье, брат умер в два года, сестра – четырех лет, и мама, когда я родился, дала обещание Господу вложить в меня веру, правдивость и любовь к людям, и она воспитала меня так. В шестнадцать лет, увлекаясь древнерусским искусством, уже мечтал о монашестве. Потом была Оптина пустынь, в которую под руководство старцев попасть было трудно, но по милости Божией был принят, и руководили мной старцы о. Анатолий и о. Нектарий. Два года прожил в Оптиной пустыни под руководством старца о. Нектария и старца о. Анатолия. Почему двух старцев? Многих это удивляет; вероятно, это по замыслу старцев входило в систему моего духовного воспитания. Бывало, придешь к о. Нектарию, долго всегда ждать приходилось. Спрашиваешь, а он отвечает: «Иди к о. Анатолию, он скажет». Приду к о. Анатолию, тоже ответит: «Идите спросите у о. Нектария». Вначале терялся и даже до слез обижался, но потом осознал: «Значит, так надо», – и это впоследствии определило мое духовное мировоззрение, когда по благословению о. Нектария и о. Анатолия в сане иеромонаха был послан служить «в мир», в приходскую церковь.
В монастыре, находясь в послушании у старцев, нельзя иметь своей воли, а должно поступать так, как говорит духовный наставник, вне зависимости от того, нравится это или не нравится, ибо принятием воли старца послушник совершенствуется, отсекается от помыслов, грехов, живет волей старца, имеющего благодать от Господа, знающего его душу, знающего, что ему духовно необходимо для достижения монашеского совершенства. Круг общения в монастыре невелик, постоянно одни и те же люди, монахи, которых знаешь и ежедневно видишь, монастырские работы, постоянная молитва в церкви, келье, на работе, минимум разговоров и наставления старцев. Покорность и смирение при общении с послушниками, монахами. Не надо думать, что взаимоотношения с окружающими были безоблачными в монастыре, иногда они были настолько тяжкими, что душа сжималась от боли, это были искушения, попускаемые Господом. Приходя к старцу, раздавленный и угнетенный, хотел все рассказать, но он уже знал, да, все знал и по характеру твоего отношения к совершившемуся определял уровень твоего духовного совершенства или падения и поучал воспринимать случившееся с молитвой как волю Господню.
Твое мнение, полученное унижение, обида во внимание не принимались, принималась только смиренность перед Богом и понимание: ты настолько еще несовершенен, что происшедшее есть результат твоей греховности и является справедливым. Старец в монастыре – твой отец, наставник, руководитель во всем, своей воли у тебя нет, есть полное отречение от твоего суетного «я».
Получив от старца о. Нектария и старца о. Анатолия благословение идти служить в мир, в приходской храм (это в те времена было совершенно необычным), я был глубоко удивлен и растерян. Не знаю, кто говорил обо мне Святейшему Патриарху Тихону, но меня пригласили к нему, он принял, разрешил служить в приходском храме, где настоятелем был протоиерей Павел. Патриарх минут десять говорил со мной, благословил и сказал пророческие слова о моем иерейском пути, говорить их не буду, слишком сокровенны они. Скажу одно: находясь в ссылках, лагерях, выводимый на расстрелы, избиваемый на допросах и почти умирающий на морозных этапах, верил словам великого святителя земли Русской – Патриарха Тихона, что исполнятся его предначертательные слова и вновь приду к вам, моим духовным детям. Верил дерзновенно, ибо это были слова Патриарха.
Я, малоопытный иеромонах Арсений, пришел к настоятелю храма о. Павлу. Высокий, осанистый, чуть-чуть грузноватый, с добрым и приветливым лицом, скептически оглядел меня, попросив рассказать о себе. Рассказывал долго и подробно: о жизни до монастыря, о детстве, образовании, увлечении древнерусским искусством и зодчеством, жизни в Оптиной пустыни. Отец Павел не задал ни одного вопроса, сказал: «Вы из интеллигенции, у меня тоже такие прихожане есть, все у них какие-то искания и искания, себя даже в вере найти не могут, вот и будете с ними разбираться, я плохо их понимаю. В Оптиной пустыни не был, о старце Нектарии, старце Анатолии и старцах Никоне и Варсонофии слышал много. Говорят, старцы великие, но Москва – не Оптина, город шумливый, грешный.
С незапамятных времен мои прадеды, деды попами были, и хорошими попами, я всю жизнь к иерейству стремился, семинарию окончил, потом Академию, но со старчеством не встречался. Есть в Москве священники, общины создали, хотят в миру оптинским путем идти, Бог им в помощь. Знаете, батенька (у о. Павла было любимое выражение «батенька»), трудно быть в миру, да еще в Москве, священником, представить себе не можете! Это не монастырь, где все по часам расписано. Я бы с радостью в монастырь ушел, да не могу прихожан оставить, женат, дети, хотя и взрослые, но дети». Знал ли о. Павел Господнее произволение? Был он арестован и в Архангельской области умер в ссылке от голода через шесть лет после этого разговора. «Церковь власти рушат, иереев в лагеря посылают, кому храм оставлю? Отец Михаил – человек хороший, но рюмку любит. Знаешь, о. Арсений! На тебя оставлю», – и благословил меня.
«Вот что, батенька, все, что монастырское, при тебе останется, но для службы в городе буду тебя переучивать. Не обижайся, образованием ты силен, но я служу иереем более тридцати пяти лет, все, что знаю, тебе передам». Знаете, этот грузноватый, осанистый иерей о. Павел, веселый, улыбчивый, любитель крепкого чая с сахаром и пивший его с черным хлебом, обладал огромным духовным совершенством, я благоговел перед ним. Его духовный мир не уступал духовному миру Оптинских старцев, но был иным, городским.
И вот я, иеромонах Арсений, ощутил духом, увидел два пути, разных, но ведущих к одной цели. И задумался, просил Господа указать, какой духовной дорогой идти, какую выбрать. Долго раздумывал, молился, умоляя Господа помочь сделать правильный выбор, поехал в Оптину пустынь получить совет от старцев. Прожил три дня, о. Анатолий выслушал и сказал: «Благословляю! Милость Господа да будет с тобой. Дерзай!» Отец Нектарий принял только на третий день перед самым отъездом, выслушал и долго молчал, видимо, молился, потом сказал: «В Москве есть старец, прихожан по-оптински ведет, вот с кого пример надо брать. Походи по церквям, посмотри, посоветуйся, Господь вразумит. Иди, найдешь себе дорогу».
Я ушел, побывал у московских иереев, руководивших общинами, каждый имел свое мнение, советы давали разные, отличавшиеся друг от друга, но благословение старца Анатолия было для меня путеводной звездой. Видел – власть делает все, чтобы разрушить Церковь, и понимал – в дальнейшем будет еще хуже: духовенство репрессировали, церкви закрывали и разрушали.
Моя мысль была в том, чтобы научить человека беспредельно верить в Бога и любить ближнего своего. Считал и считаю, что вера Христова зиждется на двух заповедях о любви ко Господу и ближним, много раз говорил об этом вам.
Господь был милостив и явил великое чудо мне, недостойному. Часа в два, после литургии, в глубокой задумчивости пошел по улицам, думая о своем служении, и внезапно увидел, что нахожусь в Гончарном переулке, сейчас, кажется, называется ул. Володарского, это около Таганской площади. Посмотрел на часы, было уже пять часов, значит, в задумчивости шел три часа. Что привело меня сюда? Воспоминания детства или что-то иное? Увидел, что стою около дома моего друга, с которым не встречался несколько лет. О его жизни сейчас не знал, хотел пройти, но непонятная сила влекла зайти. Позвонил, дверь открыл сам Костя, очень обрадовался, но сказал: «Петр! Подожди в соседней комнате, сейчас у меня владыка Иларион, епископ Верейский, будет долгий и важный разговор». Я почувствовал, что мешаю и, сказав несколько слов, стал прощаться и уже открыл дверь на лестницу, но услышал звук открывающейся двери и властный голос, произнесший: «Иеромонах Арсений! Я жду Вас». Я вздрогнул. Это было великое чудо. Я вошел, владыка Иларион благословил и пригласил садиться. Видел Владыку впервые, хотя слышал о нем много, говорили, он был близок к Патриарху Тихону. С епископами я почти не общался, откуда он мог знать обо мне, третьем священнике небольшого московского храма, расположенного далеко от Садового кольца, в «купеческом» районе?
«Расскажите о Ваших сомнениях». Откуда владыка Иларион мог знать о моих мучительных размышлениях и сомнениях? Стесняясь, стал рассказывать. Владыка прервал меня, сказав: «Время у меня есть, отбросьте стеснительность и говорите, словно на исповеди».
Отбросив стеснительность, даже не боясь высказать что-то не совсем верное с точки зрения установившихся правил, начал свой сбивчивый рассказ, полный сомнений и искания пути своего иерейства. Говорил о желании организовать общину, о том, как хочу вести в ней духовную работу и наставлять духовных детей. Говорил о многом, Владыка внимательно слушал, не перебивал. Я привел заповеди Господни, сказал, что хочу вложить в душу прихожан веру в Бога, любовь к ближнему, чтобы это давало человеку возможность идти по пути веры и любви и находить среди окружающего греха, зла и насилия верную дорогу в наше жестокое время гонений на православие.
Я, воспитанник Оптиной пустыни, всей душой принадлежавший ей, отчетливо понимавший величие духовных Оптинских старцев, их подвигов и того пути, которым вели они своих духовных детей, думал, что это – лучший из лучших путей к спасению души человеческой, который может предложить Церковь, но могу ли я, приходской иерей, повести десятки, а возможно и сотни своих духовных детей по такому пути, давая советы и руководя каждым прихожанином? Не могу. Служа в храме, общаясь с прихожанами, исповедуя их, среди их разноликой массы я видел людей, могущих принять великий и правильный путь Оптинского служения, но были и другие верующие, с особенностями своей жизни, психики, характера и среды, не способные принять его. Как же быть? Я должен научить всех вере в Бога, научить любить окружающих людей и, вложив в их душу, сердце, ум сопротивляемость злу, насилию, безбожию, атеизму, «заставить» людей верой своей в Бога и любовию отбрасывать все плохое, уметь ориентироваться в сумятице жизни и зла. Тех же духовных детей, в которых был особый дух веры, вести по пути Оптинских старцев.
Путь, по которому шел настоятель храма о. Павел, был традиционным для городского духовенства и, по моему мнению, внутренней духовной стойкости не давал.
Все, о чем думал и мечтал, дерзновенно высказал перед владыкой Иларионом, смутился и даже испугался. Кто я такой, чтобы перед Владыкой излагать свои мысли о путях руководства духовными детьми?
Внимательно выслушав меня, владыка Иларион стал так говорить со мной, словно он знал всю мою жизнь, упомянул мою маму, увлечение искусством, жизнь в Оптиной, очень тепло сказал об о. Павле. Встал, повернулся к иконам и произнес: «Помолимся». Прочел молитвы, сел, я остался стоять.
«Вы хотите соединить два направления в одно: Оптинское и то, что живет в наших приходах, у вашего настоятеля о. Павла?» – «Да», – ответил я. «Вы хотите вложить любовь ко Господу, как сказано в заповедях, и любовь к ближнему как к самому себе и этим создать в душе человека сопротивляемость грехам, гонениям, смущению, безбожию, падениям. Встреча наша произошла по произволению Божию и необходима для нас обоих. Я, епископ Иларион, благословляю Вас идти по избранному пути – соединив два пути в одном. О разговоре нашем доложу Святейшему Патриарху. Благословляю, идите избранной дорогой. Господь сохранит Вас во всех бедах и напастях». Я упал на колени, и Владыка, положив руку мне на голову, еще раз благословил. Во все время нашей беседы он был сосредоточен и серьезен, и только при последнем благословении на лице появилась добрая улыбка. Сейчас уже не помню, но, кажется, он был секретарем у Святейшего Патриарха Тихона [27].
С этого момента я пошел по благословению замечательного церковного деятеля, впоследствии архиепископа Верейского, умершего в узах, перенесшего Соловецкий лагерь, издевательства, унижения, побои и встреченного иеромонахом Серафимом в Соловках за унизительной уборкой нечистот (отца Серафима вы знаете и помните его воспоминания о встрече с Владыкой).
Встреча с архиепископом Иларионом была необыкновенным, чудесным проявлением милости Господа ко мне, незначительному священнику, начавшему служение в небольшом московском храме. В жизни человека чудо не может быть случайным, оно определяется степенью его духовности, необходимостью влияния на его внутренний мир. Такое чудо подал мне Господь через владыку Илариона, и я пошел по этой дороге, постоянно помня полученное благословение.
Возвратившись в свой храм, я отслужил благодарственный молебен, все рассказал о. Павлу, и он сказал мне: «Если владыка Иларион благословил тебя, иди этим путем, Владыка – человек глубокой духовности. Мне, старику, переучиваться негоже, но тебе помогу».
С этого дня я начал служение в храме, руководствуясь принятым решением. Каждый день служил раннюю обедню, стараясь сделать все понятным и ясным для прихожан, вводя их как бы в круг участников службы. Договорился с диаконом о. Львом (умер в лагере в 1937 г.), что каждое слово ектений будет громким и четким, также переговорил с хором, состоявшим из трех женщин. К ранней обедне приходило человек 8–10, в основном тех, кто жил близко от церкви, на исповедь ко мне никто не шел. На поздней обедне народу всегда было много, служил о. Павел, я был помогающим священником. К о. Павлу очередь исповедников, а я стою у аналоя, крест и Евангелие лежат, но прихожане не идут. Отец Павел стал ко мне исповедников посылать, шли неохотно, но когда приходили, исповедовал долго, рассказывал о значении исповеди, говорил о необходимости ежедневно молиться и читать главу Евангелия. Слушали рассеянно, иногда даже вступали в спор, но постепенно человек десять–пятнадцать стали приходить ко мне. Организовал вечером беседы, поучения.
Отец Павел радовался за меня и многих исповедников направлял ко мне, но о. Михаил, второй священник, почему-то возненавидел меня, называя сектантом и еретиком. Вскоре он сильно запил и ушел в другой приход. Община росла, совершенствовалась, Глеба посвятили в иерея, вы стали моими помощниками. Великое значение для меня имело напутствие и благословение владыки Илариона, знания, приобретенные в Оптиной пустыни, наставления старцев Нектария и Анатолия, великая милость Господня, что Святейший Патриарх Тихон направил меня в церковь, где настоятелем был протоиерей Павел. Помните совместные доклады на собеседованиях, которые проводились тогда нами? Сколько пользы принесли они всем вам (к сожалению, многих уже среди нас нет). Росла община, росли вы, и я учил вас и сам учился у вас!»
Мы видели, что о. Арсений устал. Доктора Ирина и Юля одновременно встали и сказали: «Отец Арсений! Мы запрещаем Вам дальше говорить, продолжите завтра». – «Я обязательно должен все досказать, это необходимо». Юля махнула нам рукой, мы вышли.
На четвертый день Рождества Христова, 10 января 1975 г., о. Арсений попросил всех придти к нему. Отец Николай должен был уехать, о чем очень сожалел, но неожиданно приехали Оля и Надежда, сестра Юрия, ставшая давно уже тайной монахиней.
Доктора наши были недовольны, что о. Арсений вновь собрал нас. Мы расселись кто куда, сегодня батюшка выглядел намного лучше, чем вчера, даже голос был более громкий.
«Вчера я рассказывал, как я шел к общине, как она создавалась, остальное вы знаете, ибо вы жили в ней и знаете всю ее жизнь. Сейчас я буду говорить о годах, трудных физически, но духовно светлых, ибо и в ссылках, и в лагерях я встречал людей высочайшего духа, подвижников веры, страдальцев, помогавших людям. Вы знаете, я встречал людей, вера которых была так совершенна и велика, что мне виделось: поднеси к ним восковую свечу, и она вспыхнет неземным светом. Вот об этих праведниках поведаю вам, ибо учился и учился у них. Но возвращусь к моей маме, Марии Александровне. Я уже говорил, мама была человеком необычным. Она выросла в интеллигентной профессорской семье, где вера признавалась одним из обязательных обычаев русского народа, чем-то похожим на народный фольклор, и в этой окружающей ее обстановке она сама пришла к вере и стала верующей, привела к познанию веры свою мать и своего отца. Вера ее в Господа была настолько велика, а знания святых отцов и духовной литературы столь обширны, что она поражала современных ей духовных философов. Почему я говорю об этом? Потому что именно моя мать заложила в мою душу зерна веры, взрастила их, и я вошел в жизнь, стоя на твердом основании, с которого ничто не могло меня столкнуть. Оптина пустынь, принятие священства, основание общины и тяжелый путь лагерей и ссылок – все зиждилось на вере, данной мне матерью. Сейчас я буду говорить о трети своей жизни, проведенной в лагерях и ссылках, но не о перенесенных физических трудностях, а о прекрасных людях, встреченных там, научивших меня многому и передавших свой духовный опыт.
Первым таким духовным светочем был иерей Иларион, в монашестве Иоанн, служивший в селе Троицком Архангельской области. О нем записаны хорошие воспоминания Ксенией Владимировной, и в них подробно рассказано о том влиянии, которое он оказал на меня. Вторым был иеромонах Серафим из Нило-Столобенского монастыря, воспоминания о нем записал Александр Сергеевич. С третьим я внезапно встретился в своем же лагерном бараке – монах Михаил. Каждый из них передал мне, даже не зная этого, глубокую духовную мудрость, обогатившую меня.
Лагерь физически был непосилен и страшен, но многочисленные встречи и исповеди заключенных открывали мне, иерею, неизмеримо высокую духовность людей. Не думайте, что все эти люди были владыки, иереи, монахи, – среди этих подвижников веры находились простые миряне, обретшие такую полноту веры Христовой, что мне, иеромонаху, было далеко до них. Исповеди их были для меня откровением Божиим. Вспоминается простой колхозник Иван Сергеевич. Всегда тихий, спокойный, он исповедовался за три дня до смерти, его в забое завалило породой. Я слушал его исповедь, рассказ о своей жизни, слушал слова: «Батюшка, я через три дня погибну, посылают в лагпункт – в шахту». Он говорил отстраненно, с глубокой верой в Господа, я слушал, и слезы текли по моему лицу.
Вспоминается пожилой инженер, помню только его имя, Вячеслав, я видел его в бараке каждый день. Однажды вечером он подошел ко мне: «Батюшка, я плохой верующий, но завтра будет «чистка» лагеря, меня расстреляют, исповедуйте и отпустите грехи». Этот «плохой верующий» был настолько духовно высок, что я с трепетом слушал его. На следующий день его расстреляли. И сколько было таких встреч, как много они дали.
Там же в лагере был иеродиакон Печорского монастыря Иоанн, невысокого роста, остриженный, как и все заключенные, под машинку, всегда с печальным лицом, но когда он говорил, голос гремел. Музыканты из заключенных говорили, что у него редчайший бас–бас профундо, и с таким голосом надо петь в итальянском театре Милана «Ла скала». Отец Иоанн пришел ко мне на исповедь в барак, попытался говорить шепотом, но каждое его слово было слышно метров за пять. Исповедь не состоялась, договорились, что он будет исповедоваться на лесоповале, в лесу, в том году меня посылали на заготовку леса.
Долго исповедовать было нельзя, и разговор с перерывами длился минут пятнадцать. То, что я услышал, повергло меня в духовный трепет, передо мной стоял великий праведник, и, исповедуя о. Иоанна, я неизмеримо обогатился духовно сам. Все, что он говорил о своей жизни, поведении, было для меня настоящим откровением и поучением на всю мою жизнь.
Всех праведников, встреченных мной в лагерях, перечислить невозможно.
Остановлюсь еще на вопросах, связанных с исповедью. Если пришедший на исповедь был полон желания открыть свою душу Господу и действием благодати, данной иерею, очистить ее и испросить прощение в содеянном, то это всегда было для меня радостью и шагом к совершенству. Человека, приходившего с огромным горем, смертью ребенка, жены, мужа или другими бедами, просившего молитв и духовной помощи, я принимал, молился с ним и воспринимал его горе, как свое, и вместе с ним переживал и страдал, я как бы соединялся с ним в его страданиях, и если человек уходил после исповеди успокоенный, понявший, что во всем воля Господа, – я бывал духовно счастлив и после исповеди усердно молился об исповедниках.
Однажды одному владыке К. и известному протоиерею из Нижнего Новгорода я рассказал, как я воспринимаю исповедь, и получил ответ: «Так горячо исповедь пришедшего воспринимать нельзя, Вы сгорите, душа Ваша не вместит чужих горестей». Я не согласился. Когда-то, возможно не один раз, я говорил, но повторюсь. Мне пришлось исповедовать сотни, а возможно и тысячи людей, и от каждого их них я взял частицу духовно светлого и хорошего, обогатившего меня, и потом я передавал ее другим страждущим и несчастным людям.
Когда я еще служил в храме, то были прихожане, приходившие в дни Великого поста и просившие по обычаю «отпустить им грехи». Приходили один раз в год, это был формальный обычай, и мои слова к исповедующимся падали в пустоту, не воспринимались, и я искренне расстраивался».
Отец Арсений устал и замолк, мы поднялись и хотели выйти. Люда подошла к нему и стала измерять кровяное давление, измерив, сказала: «90 на 60, низкое». Увидев, что мы встали, батюшка сказал: «Не уходите, я передохну немного и продолжу об исповедях заключенных уголовников в лагере».
«За долгие годы пребывания в «лагере смерти» – так мы, заключенные, называли лагеря особо строгого режима, куда посылали не отбывать наказание, а умирать, обязательно умирать, – я понял, что человек, находившийся там, не имел надежды ни на что, его ждала только смерть, поэтому определение добра и зла у большинства заключенных было совершенно иным, чем когда-то на воле. Отсюда и отношение друг к другу, к чужой и собственной жизни измерялось по-другому: жестоко, грубо, бескомпромиссно. Понятия о добре и зле переосмысливались в демоническом понимании: хорошо, когда другому плохо, и плохо, когда другому хорошо. В соответствии с этим соизмерялись твои действия и воспринимались чужие.
В этой обстановке лагерного ада, если человек приходил для покаяния, исповеди, то – отягченный таким грузом грехов, что иерей терялся, не знал, имеет ли духовное право простить совершенное. Времени для исправления своей жизни, ее изменения пришедший не имел. Завтра могут убить свои же уголовники, может пристрелить охрана, засыпать в забое порода, придавить спиливаемое дерево, – и он уйдет из земной жизни не раскаявшись, не примирившись с Богом, если я откажу ему в исповеди. Какой бы ни был он грешник, но пришел принести покаяние и получить прощение в меру своей совести. Стоя перед исповедующимся, слушая искреннюю исповедь, иногда ужасался услышанному, душа моя леденела, но слушал, внимал и, если осознавал его искренность, то отпускал грех. Но бывало, что, выслушав исповедь, просил заключенного подождать до следующего вечера и всю ночь молился, умоляя Господа дать силы отпустить грехи исповедующемуся. Случалось много раз, что на другой день или в ближайшие дни исповедующийся заключенный погибал, и в этом проявлялся Промысел Божий. Если я видел неискренность в раскаянии пришедшего, то говорил ему об этом и не совершал отпущение грехов. Было несколько заключенных, приходивших ко мне, которым отпустить грехи не мог, – я не видел искренности, и столь велики были злодеяния этих людей, что моя духовная совесть не позволяла этого сделать. Два или три раза меня даже пытались за это убить, что только подтверждало правильность принятого решения.
Ранее я прочел много хороших духовных книг об исповеди, написанных святыми отцами Церкви и современными авторами, и это вошло в мою душу и сознание непреложной истиной, я руководствовался этим при общении со своими духовными детьми, а также заимствовал опыт иереев, стоявших в духовном отношении намного выше меня и обогащенных долгим служением в Церкви. Вот они-то и подготовили меня к неожиданным встречам в лагере с людьми, обреченными на уничтожение, отягченными страшнейшими грехами: многократными убийствами, насилиями, грабежами, разбоями.
Сомнения одолевали меня в правильности совершенного, и в 1961 г. при встрече с владыкой Афанасием в Петушках подробно рассказал ему о своих переживаниях и спросил, правильно ли вел себя как иерей при исповедях уголовных заключенных, несших тягчайший груз преступлений на своей душе. И Владыка ответил, что и ему приходилось исповедовать таких людей, если он видел их искреннее раскаяние, но Сам Господь решит их участь, оценив меру искренности покаяния.
Вы помните, храм наш был невелик, входивших в него мгновенно охватывала благостность и умиротворенность, в Москве он не «гремел», как другие общины. Прихожане в основном были из интеллигенции, много молодежи от 18 до 30 лет, но и пожилых людей было достаточно, остальные были местные прихожане. Общее количество членов общины было 90–95, много народа приезжало из разных концов Москвы. Храм всегда был полон.
Со всеми сидящими здесь сейчас мы создавали нашу общину, поэтому хочу поделиться с вами, моими духовными детьми, своими мыслями. Шестнадцать лет я здесь с вами, но за восемнадцать лет моего лагерного заключения изменился мир, мышление людей, да и вы, мои любимые духовные дети. Даже вера у многих стала иной, восприятие Бога приняло «светский оттенок». Конечно, Бог есть, Троица, Божия Матерь, святые, таинства, каноны, предания и даже, обратите внимание, даже есть и сохранилась Церковь, но на все понятия легла дымка «современного прогресса». Конечно, Бог есть, и сомнений в Его существовании нет, но часто слышатся слова: «исходящий из космоса», «космический», «исходящий из космических сфер», и говорят это верующие люди. «Конечно, есть Пресвятая Богородица, святые, это милое предание Церкви оживляет веру и придает ей апостольскую преемственность, окрашивает в тона духовной древности и придает благостность. Церковь необходима, но вы подумайте, – говорят эти верующие люди, – две тысячи лет отделяют нас от ее создания. За эти два тысячелетия человек стал другим, «интеллектуальным», вырос, и все вокруг него жило и тоже менялось, а Церковь осталась «на кругах своих». Так давайте «подгоним» ее устройство под современного человека, оставив все, как было и раньше, но изменив и подладив к понятиям двадцатого и двадцать первого веков». И вот эти слова – «оставив, как было раньше, и подладив к двадцатому, двадцать первому веку» – остаются не раскрытыми и являются зловещими для Церкви. К сожалению, так думают не только миряне, но и некоторые священники, и моих некоторых духовных детей эти веяния не обошли. Слово «экуменизм» в своей основе доброе, но для православия оно губительно, так думаю я, но своего мнения никому не навязываю. Чистая, первозданная вера в Бога, называемая «детской», которая существовала у многих русских людей, сейчас бывает у немногих верующих, сознание собственной «интеллектуальности» слишком глубоко проникло в душу человеческую. Все это горько и грустно, но верю: Господь Бог в конце концов откроет Свою мудрость людям.
Я встречаюсь со многими людьми, каждый из них в той или иной мере открывает мне свою душу, но всех ли, приходящих ко мне, я могу назвать духовными детьми? К сожалению – не всех; у некоторых в духовном мышлении появился рационализм, я для них – не духовный отец, руководящий их жизнью, как это было в общине, а священник, призванный исповедовать, отпускать грехи и причащать. Мои советы и наставления они выслушивают, но поступают и живут по собственному разумению, при этом считают меня своим духовным отцом, обманывая себя, что живут под моим духовным руководством. Беседуя с приезжающими владыками и иереями, я слышу от них такие же высказывания. Духовных дочерей, духовных сыновей и духовных отцов, руководящих их духовной жизнью в полном понимании этого слова, становится все меньше и меньше. Это глубокая духовная трагедия современного верующего человека, но верю – это пройдет, и вновь возродятся монастыри и общины. Церкви будет принадлежать ведущая роль в обществе».
Это последняя беседа о. Арсения. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже.
* * *
С каждым годом нас, сестер и братьев, стоявших когда-то у истоков общины в двадцатые годы, становится все меньше. Раньше я не могла запомнить имена всех сестер, а в 1977 г. нас осталось там мало, что чувство глубокой грусти и скорби охватывает душу. В двадцатые годы большинству из нас было по двадцать – тридцать лет, а сейчас самым младшим не менее семидесяти пяти, а другим далеко за восемьдесят.
Каждый из еще живущих и уже ушедших получил в жизни огромное количество глубоких ран и шрамов, у многих родные погибли на Отечественной войне, в лагерях, тюрьмах, ссылках, от голода или в других жизненных невзгодах – такой была жизнь почти всех людей нашего времени.
Но у нас было главное, что только может быть у человека: вера в Бога, Церковь и наставник – старец о Арсений, вложивший в наши души понимание духовности и любви к людям. Уходящие из земной жизни покидали ее с верой в Бога и молитвой к Пресвятой Богородице и святым, с надеждой на спасение души по милости Господней.
Многим десяткам, а может быть и сотням людей, пришедшим к о. Арсению после 1958 г., дал он веру, многих направил своей молитвой к Богу, к познанию Церкви. Сейчас старые члены общины двадцатых годов и те, кто пришел после 1958 г., встречаются, как самые родные люди, объединенные в одно целое наставлениями, поучениями и любовью о. Арсения. Он всех нас любил, мы все – его духовные дети. Батюшки теперь нет с нами, но в своих несчастьях и бедах мы спешим помочь друг другу, ибо этому учил он нас.
Каждый из нас, еще живущий на земле, просит молитв батюшки перед Господом и Пресвятой Богородицей. Мы – сироты Твои, моли Бога о нас, грешных, батюшка о. Арсений! Вечная, вечная память тебе, наш старец и духовный отец иеромонах Арсений!
Воспоминания написала и произвела запись
бесед и воспоминаний духовных детей
о. Арсения Кира Бахмат.
Из архива В. В. Быкова