Глава 20. Ангел покидает землю
Феморо, дом Обиньяков, в тот же вечер, в тот же час
Встретившись взглядом с Марселем Обиньяком, Изора оцепенела. Мужчина секунду смотрел на нее так, словно не мог поверить своим глазам, а затем ткнул пальцем в супругу. С этого момента события начали разворачиваться с головокружительной скоростью – под аккомпанемент душераздирающих криков. Увидев наставленный на него пистолет, Обиньяк заорал: «Не-е-ет!», и, казалось, этот вопль никогда не кончится. Вивиан издала страшный хриплый рык, как разъяренный зверь. Изора инстинктивно подалась назад и закричала так пронзительно, как не кричала никогда в жизни. В тот же миг прогремел выстрел…
Доктор Бутен, который как раз закрывал ставни в кабинете, вздрогнул. Он был охотником, работал в свое время военным врачом, поэтому сомнений у него не возникло: в соседнем доме, у его друзей, кто-то стрелял. Прибежала перепуганная жена.
– Ты слышал, Роже? По-моему, стреляли – и совсем близко. Все это очень странно… Сначала отменяют ужин, причем звонит какая-то горничная с жутким провинциальным говором, теперь – выстрел…
– Пойду посмотрю, что там у них, а ты не выходи из дома! Жанна, боюсь, что случилось самое страшное!
– Будь осторожен и захвати свой чемоданчик – вдруг кто-то ранен.
Последовав совету жены, доктор Бутен выскочил за дверь. Больше всего он беспокоился о Вивиан. В последние дни ее нервы совершенно расшатались. Она принимала успокоительное, не знала меры с алкоголем – временами ее речь становилась бессвязной. «У Марселя ведь нет огнестрельного оружия! Что заставило их в последний момент отменить приглашение?» – Вопросы оставались без ответа.
Он пересек знакомый парк и подбежал к парадному, но дверь оказалась заперта. В окнах первого этажа свет не горел, и это обстоятельство напугало его еще больше. Он вошел через служебный вход, невольно возвращаясь мыслями в те времена, когда они с Вивиан были любовниками. Им приходилось довольствоваться торопливыми встречами в ее спальне во время частых отлучек директора компании. С тех пор прошло пять лет, и Бутен испытывал нечто похожее на смутную ностальгию, вспоминая восхитительное тело Вивиан, ее пьянящий запах и жажду наслаждения, которая так его возбуждала и которую он так и не сумел утолить.
В вестибюле доктор первым делом повернул электрический выключатель: темнота действовала ему на нервы. Откуда-то сверху доносились рыдания и стоны.
– Господи, что тут происходит? – воскликнул он. – Вивиан!
Перескакивая через две ступеньки, он взбежал по лестнице и остановился, чтобы сориентироваться и перевести дух.
– Быстрее! Помогите! – Раньше Бутену не доводилось слышать этот молодой звучный голос.
Задыхаясь, он ворвался в единственную освещенную комнату. Здесь сильно пахло порохом. На полу бился в конвульсиях Марсель Обиньяк – с окровавленной грудью, открытым ртом и выпученными глазами. Над ним склонилась женщина, но он успел заметить только черное бархатное платье и антрацитовые волосы, заплетенные в косу. В дрожащих руках она держала пропитанную кровью салфетку. Здесь была и Вивиан – сидя на кровати, она то смеялась, то рыдала с таким безумным лицом, что у доктора кровь застыла в жилах. В руке хозяйка держала пистолет.
– Одна-единственная пуля… Как жаль, жаль, жаль! – как заклинание, повторяла она.
Роже Бутен действовал быстро – вырвал пистолет из рук бывшей любовницы и занялся раненым. Изора смогла, наконец, встать на ноги.
– Он еще жив, – пробормотала она.
– Да, но задето левое легкое, рядом с сердцем, – отозвался доктор. – Его нужно срочно отвезти в больницу. Быстро вызовите по телефону скорую!
– По какому номеру звонить? – уточнила девушка.
Бутен посмотрел на нее. Лицо юной особы было ему знакомо, но имени ее он так и не вспомнил.
– Мадемуазель, вы тоже пострадали? – спросил он, глядя на пятна крови у нее на лбу и на руках.
– Нет, доктор, я пыталась зажать рану. Когда-то читала, что в некоторых случаях это помогает. Быстро говорите, куда звонить!
Было очевидно, что девушка взвинчена до предела и находится на грани паники. После минутного напряженного раздумья, прикинув шансы Обиньяка остаться в живых, доктор передумал и сухо распорядился:
– Мы потеряем драгоценное время, пока будем ждать скорую из Ла-Рош-сюр-Йона. Если есть силы, мадемуазель, бегите в Отель-де-Мин. Я расскажу, как сократить путь: выйдете из дома через застекленную дверь в конце вестибюля, пройдете вдоль парковой ограды. Слева обнаружите калитку, которая ведет в мой сад. Вниз по склону будет тропинка. Потом повернете направо и увидите кованые ворота. Пройдете через них и спуститесь по дороге прямиком к Отель-де-Мин. Инспектор и оба медбрата должны быть на месте. У них есть носилки. Скажите, пускай их захватят и приедут сюда на грузовичке. Вы все запомнили?
– Да, доктор. А она?
– Я займусь ею, я друг семьи. Поторопитесь!
Изора кивнула и выбежала в коридор. Вслед неслось жутковатое бормотание Вивиан:
– Жаль, жаль, жаль…
Невзирая на полнейший хаос в ощущениях и мыслях, Изора неукоснительно следовала указаниям доктора. Она заново переживала жуткий момент, когда директор горнорудной компании вошел в комнату, а его супруга не раздумывая наставила на него пистолет и выстрелила. Так страшно Изоре не было еще никогда. Крики, выстрел, глухой удар – тело Обиньяка рухнуло на паркет. Похоже на оживший кошмар – секунды ужаса, за которые смерть успела нанести удар.
Холодный и влажный воздух помог ей немного успокоиться. Испытавая невыразимое чувство облегчения, она глядела на небо, на котором поблескивали звезды, на тонкий серп луны, окруженный стайкой облаков, на верхушку ели и крыши жилых кварталов у подножия холма, перемежающиеся золотыми точками горящих уличных фонарей.
Подчиняясь нервному ритму ее шагов, в голове стремительно мелькали мысли: «Как страшно оказаться на войне! Даже грохот одного выстрела оглушает, а там стреляют одновременно десятки, сотни людей, рвутся снаряды… Как такое вынести? Кровь, тысячи раненых, убитые… У тех, кто приходит домой, выбор только один – вернуться к нормальной жизни. Боже, какую же силу нужно иметь, какое мужество!»
Изора вспомнила, как улыбался Тома, когда вернулся с фронта, каким казался добрым и безмятежным. Ее восхищали и последовательная решимость Жерома в изучении шрифта Брайля, и безрассудное желание Армана любить, несмотря на изуродованное лицо. Жюстен тоже сражался на фронте, но это не мешает ему получать удовольствие от тарелки банального супа с вермишелью… «У женщин – свои сражения, – думала она. – Они готовы убить, если мужчина истязает их тело, лишает надежды иметь ребенка… А я, безмозглая идиотка, собиралась умереть из-за какой-то глупой ссоры, из-за слов, брошенных на ветер человеком, которого люблю! Я могу распорядиться своей жизнью куда лучше, я тоже должна по мере своих сил бороться с несправедливостью и облегчать страдания несчастных и обездоленных…»
Эта мысль дала Изоре крылья, заслонив собой все ужасы, пережитые в доме Обиньяков. Перед глазами возник прекрасный образ бабочки. В душе не осталось горечи и детских обид, они растаяли без следа. Только почему так хочется плакать?..
* * *
Жюстен открывал дверцу автомобиля, когда услышал, как кто-то громко зовет его по имени. Он застыл на месте, потому что узнал голос Изоры.
Антуан Сарден уже сидел на пассажирском месте. Перед поездкой в Ла-Рош-сюр-Йон полицейские быстро перекусили в ресторане Отель-де-Мин.
– Инспектор, вы слышали? – спросил заместитель.
– Да.
В тот же миг из-за угла импозантного здания появилась девушка. Увидев, что автомобиль вот-вот отъедет, она замахала руками и бросилась навстречу.
– Изора! – закричал испуганный Жюстен, кинувшись ей наперерез.
Дрожа и задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, она прильнула к его груди. Не заботясь об общественном мнении и о том, какие комментарии последуют со стороны Сардена, он крепко ее обнял. Даже беглого взгляда хватило, чтобы заметить пятна крови у нее на лбу и руках.
– Сокровище мое, что случилось? – спросил он шепотом, наклонившись к ее уху.
– Вивиан нашла пистолет и выстрелила в мужа. Прибежал доктор, который живет по соседству. Сказал вызвать скорую! Нет, подожди… Нужны носилки, медбратья и грузовичок! О, Жюстен, мне было так страшно!
– Ну-ну, все уже кончилось, – успокаивал он девушку, поглаживая по спине. – Я сделаю все что нужно. А ты пока подожди меня наверху, в моей комнате. Вот, держи ключ! Отдохни, выпей чего-нибудь горячего.
– Нет, я хочу вернуться с вами – я хотела сказать, с медбратьями, с тобой и твоим заместителем. Не хочу оставаться одна, ты мне нужен!
Выйдя из машины, Антуан Сарден с интересом следил за парочкой. Он догадался, что случилось что-то серьезное, но с расспросами решил подождать – просто стоял и бесстрастно наблюдал за происходящим.
– Хорошо, ты поедешь с нами, – уступил Жюстен. – Только если ты не ранена. Ты не ранена? – вдруг встревожился он.
– Не, со мной все хорошо.
– Тогда поспешим! Как бы там ни было, ты – единственный свидетель трагедии! Ты должна мне все рассказать.
– Жюстен, спасибо! Какое счастье, что ты здесь, и я успела вовремя! – проговорила Изора, с улыбкой глядя на него.
Инспектор Девер не устоял: прижал ее еще крепче и поцеловал в губы на глазах у коллеги и кучки ошеломленных жителей поселка, как раз входивших в Отель-де-Мин. Ни Изора, ни он сам не заметили среди местных Тома. Как нарочно, Йоланта отправила его в ближайший магазин за сахаром, когда до закрытия оставались считанные минуты.
* * *
Прошло два часа. В своем импровизированном кабинете на втором этаже Отель-де-Мин Жюстен Девер смотрел на пистолет, который так долго не мог отыскать, – Люгер калибра девять на девятнадцать немецкого производства. Вивиан Обиньяк сидела напротив. Она была в меховой шубке – бледная, с опухшими веками.
Пальцы Антуана Сардена замерли над клавишами пишущей машинки: он приготовился печатать показания.
– Мадам Обиньяк, – начал инспектор, – учитывая ваши расстроенные нервы, которые доктор Бутен настоятельно просил поберечь, я согласился выслушать вас здесь, а не в камере предварительного заключения. Прошу, будьте предельно точны. Чем скорее мы управимся, тем скорее сможете отдохнуть. Опять же, по просьбе вашего друга доктора, на ночь останетесь в больничной палате в этом же здании, но под надежной охраной.
– Я не собираюсь убегать, – ответила женщина.
– Разумное решение. Не хотелось бы опережать события, но все же надеюсь, что суд примет во внимание смягчающие обстоятельства, если ваш супруг останется жив.
Мадам Обиньяк вздрогнула, и полицейский это заметил. Судя по всему, Вивиан предпочла бы видеть мужа в списке покойников.
– Ваша экономка мадемуазель Изора Мийе рассказала, что именно произошло. Теперь я хочу услышать вашу версию, и, пожалуйста, начните с самого начала. Завтра я получу признание Шарля Мартино и сверю с вашими показаниями. Скажите, вы в состоянии продолжать?
– Да. Доктор Бутен дал мне успокоительное. Я все расскажу – это принесет мне облегчение. Только обозначьте, что для вас важно, а что – не очень.
– Для начала – как вы познакомились с Альфредом Букаром? – поинтересовался Жюстен.
– Дело было в мае. Однажды в воскресенье он пришел к нам с корзиной весенних грибов. «Для патрона!» – сказал он. Если бы я не сидела в шезлонге в саду, его проводили бы к Жермен, и мы бы не встретились. Я незнакома ни с кем из углекопов, разве что имею о некоторых какое-то представление исходя из слов мужа. Конечно, случалось видеть кое-кого перед Отель-де-Мин, но чаще я встречала их жен на мессе. Мужчины предпочитают посещать бистро. Но вернемся к Альфреду. Он мне понравился. Рассказал, что вот уже десять лет работает бригадиром. Красивый, подтянутый, любезный, обаятельный мужчина… Он смотрел на меня, как на принцессу, и я все прочитала по глазам. Он даже покраснел, когда я подала ему руку на прощанье. Разумеется, в следующее воскресенье он пришел снова. Марсель как раз играл в бридж у графа де Ренье. Альфред принес вишен и садовой земляники. Через три недели мне захотелось проводить его к воротам. Горничная как раз закончила уборку во флигеле и оставила дверь и окно открытыми.
Вивиан замолчала – при воспоминании о счастливых моментах у нее до сих пор замирало сердце. Она заново переживала первые радости страстного увлечения Букаром, на губах у нее играла слабая улыбка.
– Во флигеле в то время жила Женевьева Мишо?
– Нет, незадолго до этого она попросила длительный отпуск и уехала ухаживать за тяжелобольной матерью. Альфред заглянул в дом. Я подала ему знак, чтобы вошел, и недвусмысленно заявила, что он может иногда навещать меня здесь. Оказавшись внутри, мы бросились друг другу в объятия. Меня охватила прямо-таки безумная радость. Я заперла все двери, и мы занялись любовью.
Инспектор Девер кивнул, думая при этом уже о своем. При своей склонности иронизировать по любому поводу он просто не мог не улыбнуться. Сердце забилось чаще, стоило подумать об Изоре, прекрасной в своей девственной наготе. «Сейчас она, бедная, вынуждена сидеть в коридоре, – мысленно пожалел он девушку. – Уходить не захотела. Если мадам Обиньяк пустится в пространные воспоминания, допрос рискует затянуться!»
Со своей стороны, Антуан Сарден с нетерпением ожидал продолжения. Он тайком любовался красивой белокурой женщиной, которая то и дело меняла положение ног, обтянутых шелковыми чулками телесного цвета.
– У нас обоих были семьи, – продолжала Вивиан. – Приходилось соблюдать осторожность, но ни ему, ни мне в голову не пришло остановиться. И тогда Альфред предложил встречаться у него в хижине – под Ливерньером, на берегу пруда в лесу Буа-дю-Куто.
– Хоть и недалеко от Феморо, но вы вряд ли ходили туда пешком, мадам, – заметил Жюстен. – Машину, насколько я помню, вы не водите.
– Я ездила на велосипеде, инспектор. И Альфред тоже. Марсель постоянно был чем-то занят: гольф в Ньоре, бридж в шато де Ренье и бог знает что еще. Он даже обрадовался, что я периодически даю себе физическую нагрузку. Говорил, что я стала лучше выглядеть. А я была счастлива, по-настоящему счастлива. Это самое прекрасное лето в моей жизни.
– Но ведь летом ваши дети приезжают на каникулы! Как вы нашли возможность продолжать тайные встречи? – спросил Девер.
– В июле свекровь вывозит детей к морю, у нее вилла в Сабль-дʼОлоне. Правда, в августе начались настоящие игры с огнем: я бегала к Альфреду в наш флигель ночью или на рассвете. А потом забеременела. В октябре я уже была совершенно уверена в этом. К тому же как-то странно изображать любовь к велосипедным прогулкам, когда на улице льет дождь. Я сообщила новость Альфреду. Он страшно гордился и стал еще нежнее…
– Минутку! – оборвал ее Жюстен. – Как вы могли знать, кто отец ребенка?
– Я знала наверняка, инспектор. В интимном плане мы с Марселем всегда плохо ладили. Я не желала изменять Альфреду, поэтому муж не получал от меня ничего. Очень помог доктор Бутен, он может подтвердить. Он порекомендовал Марселю воздержание под предлогом, что я больна по-женски. Не помню, о каком заболевании шла речь – возможно, о сальпингите[55]. Не правда ли, отвратительное слово?
– Я вижу, вы сумели сделать семейного врача своим надежным союзником, – заметил полицейский.
– У нас была короткая связь, и Роже решил меня защитить. Он ко мне неравнодушен… Что происходило дальше, инспектор, вы и сами можете представить. Когда муж заметил мои приступы тошноты и необъяснимое отвращение к табачному дыму и запаху вареной капусты, у него появились подозрения. Хотя, быть может, он догадывался и раньше, благодаря Шарлю Мартино!
– Объясните!
– Альфред считал Мартино другом и поделился сокровенным – рассказал о нашей любви и моей беременности. Когда Альфред признался, что не удержал язык за зубами, мы поссорились в первый и последний раз, а потом мирились в хижине на пруду. Бернар привез меня туда, а через два часа приехал забрать. В тот день Альфред заговорил о разводе. Хотел открыться жене и просил меня рассказать о нас Марселю, но этот болван Мартино по кличке Тап-Дюр его опередил. Он сразу побежал доносить на бригадира. В итоге муж все узнал раньше, чем мы успели подготовиться к разговору.
– И какой же у Мартино был интерес?
– Думаю, он хотел денег. В тот же вечер муж устроил ужасную сцену. Отослал из дома прислугу, надавал мне пощечин и выудил все подробности. Я думала, он меня убьет, но нет! Просто взял с меня клятву, что буду молчать и больше не увижусь с Альфредом. Это случилось в День всех святых. А через десять дней мужчина, которого я так любила, погиб в шахте. С тех пор живу, как в аду. Я была вынуждена скрывать свое горе, инспектор. Я боялась – о, как я боялась мужа! Я исполняла его требования и разыгрывала комедию перед знакомыми и прислугой, и даже перед вами. Но силы мои были на исходе. Муж сам отравил собак, чтобы иметь возможность постоянно мучить меня, угрожать.
У Вивиан Обиньяк начали стучать зубы, и она затравленным взглядом посмотрела сначала на инспектора, а потом на заместителя. Сарден даже перестал печатать.
– Не знаю, как Марсель и Шарль Мартино сошлись и как планировали преступление, – снова заговорила женщина. – Но я нашла пистолет, и чем больше беспокоился муж, тем сильнее я радовалась – это была моя месть. В тот вечер, когда я спряталась у Изоры, он ужасно разозлился на своего верного Тап-Дюра, который оказался слишком жадным до денег, к тому же лицемером и глупцом – кретином каких свет не видывал!
– Почему же ваш муж разозлился? – спросил Жюстен, заранее зная ответ.
– В доме Тап-Дюра в Ба-де-Суа есть телефон. И он позвонил Марселю. Первая ошибка! Думаю, раньше они встречались тайком. Я сделала вид, что иду в столовую, а сама вернулась и стала подслушивать. Знали бы вы, какой нагоняй он устроил этому Мартино! Упрекал, что тот рассказывает небылицы о своих товарищах, и предупреждал, что если и дальше будет продолжать в том же духе – до беды недалеко. В такие моменты муж становится грубым, даже вульгарным. Я показалась из-за угла и засмеялась. А потом решила совсем унизить его, пообещав, что пойду в полицию, и он окажется за решеткой.
– Весьма опрометчиво, мадам.
Жюстен Девер счел нужным рассказать Вивиан, как Тап-Дюр пытался оклеветать другого углекопа перед отцом и сыном Маро и каким образом ложь была в итоге опровергнута.
– Думаю, мадам, что, находясь во флигеле, вы слышали, как я в разговоре с вашим супругом упомянул о пистолете. Уже тогда я начал его подозревать. И уловка сработала: полагаю, он сразу позвонил сообщнику и сообщил, что Амброжи наверняка осудят. Ну что ж, завтра я добьюсь признания от Тап-Дюра, и мы узнаем детали.
– Не сомневаюсь. Знаете, инспектор, я ни о чем не жалею. Марсель заслуживал смерти. Из-за него я потеряла ребенка: он заставил меня сделать аборт. Это было ужасно. А сегодня он меня изнасиловал.
– Я знаю, мадемуазель Мийе меня проинформировала. Пожалуй, остановимся, мадам. Скорее всего, мне понадобятся еще кое-какие уточнения, но в целом я собрал достаточно сведений, чтобы подкрепить свою версию перед прокурором. Он удивится, узнав, кто на самом деле совершил убийство. Завтра допрошу Мартино. Гнусный тип до последнего все отрицал! Идемте, провожу вас в медицинское отделение. Сарден, следуйте за нами!
* * *
Когда дверь открылась, Изора буквально вздрогнула – нервы были на пределе. Она имела массу времени, чтобы подумать, что ждет ее в ближайшем будущем. Размышляла и о том, какая участь ждет женщину, у которой она служила, хоть и недолго, а также о том, каковы шансы директора компании выжить.
«Что мне теперь делать? – терзалась она, сидя на скамейке в пустом коридоре. – Я обесчещена (по крайней мере, в глазах Церкви и фермера Бастьена Мийе) и лишилась работы, не успев получить ни су жалования. Мне вздумалось переспать с мужчиной, который на тринадцать лет меня старше, хотя люблю другого, а тот вообще женат. Не говоря уже о Жероме, которого я спровоцировала глупейшим образом!»
При виде Жюстена Девера, державшего под локоть Вивиан, ей стало спокойнее.
– Можно мне поговорить с Изорой? – Мадам Обиньяк умоляюще посмотрела на полицейского. – Это важно!
– Хорошо. Но я останусь с вами, и мой заместитель тоже.
– О, можете слушать сколько угодно! Изора, сожалею, что втянула вас в грязную историю и угрожала пистолетом. Я бы в вас все равно не выстрелила: у меня была всего одна пуля, и она предназначалась Марселю. Могу я попросить вас об услуге?
– Да, мадам.
– Не знаю, что со мной будет дальше, но обязательства, которые мы с мужем на себя взяли, нужно выполнить. Я прошу вас выплатить жалованье Жермен, Надин и Бернару. Пойдете в кабинет Марселя – не здесь, а у нас дома. Он – человек очень организованный и методичный. Ключ от большого ящика секретера из красного дерева спрятан за статуэткой богини Дианы, которая стоит на нем же. В ящике лежат конверты с деньгами для кухарки, садовника и горничной. Еще там есть конверт синего цвета для Дени, каждый месяц я выделяю ему небольшую сумму. И, конечно же, возьмите свой пакет – там ваше декабрьское жалованье.
– Но, мадам, я работала всего один день, я не могу принять эти деньги!
– Прошу вас, возьмите, мне будет приятно. Во флигеле можете оставаться сколько угодно. Никто вас не прогонит. Марсель выкупил усадьбу через год после того, как его назначили директором. Когда мы переехали, то какое-то время жили здесь, в Отель-де-Мин. Думаю, сюда скоро явится моя свекровь, поэтому будет лучше, если вы ее предупредите. Номер найдете в записной книжке на комоде с инкрустацией, который стоит в вестибюле. Она меня терпеть не может, а теперь и вовсе возненавидит. Зато очень обрадуется, что детей передадут под ее опеку.
Вивиан протянула Изоре свою холодную руку. Тронутая таким вниманием, девушка сжала ее пальцы, словно желая их согреть.
– Вы очень добры, мадам, спасибо! Я не знала, куда мне деваться после случившегося – теперь я спокойна. Не тревожьтесь, за домом я присмотрю. Мне вас очень жаль, правда! Сердце переворачивается, честное слово!
– Я вижу, вы – добрая девушка. Возьмите мои духи и украшения. Не стесняйтесь, в тюрьме они мне не понадобятся.
– Нет, с моей стороны это было бы низко, – категорически отказалась Изора. – Крепитесь, мадам! До свидания!
– Думаю, пора заканчивать, – сказал полицейский. – Сарден, сопроводите мадам Обиньяк! Жандармы из Фонтенэ уже приехали, я только что видел капрала в конце коридора. Возьмите еще одного человека и вместе с ним охраняйте палату. Я провожу мадемуазель Мийе.
– Слушаюсь, шеф! – пробормотал заместитель, пряча насмешливую улыбку.
Флигель Обиньяков, некоторое время спустя
– Удобно устроилась? – спросил Жюстен, подоткнув одеяло ей под спину. – Я так на себя зол! Нельзя было оставлять тебя одну, отправлять прямиком в пасть к волку!
– Но кто же мог знать, что волк отменит званый ужин и отпустит всех слуг, кроме меня? – вздохнула Изора.
– Кстати, хотелось бы прояснить этот момент, – согласился полицейский. – Почему забыли предупредить тебя? Проклятье! Слуги Обиньяков молчали, как рыбы, когда я их опрашивал. Теперь я уверен, что кухарка и горничная знали об аборте – ведь хозяйка днями лила слезы и глотала успокоительные… Шофер-садовник тоже хорош: подрабатывал таксистом у жены-изменщицы, но когда мы беседовали, заверял меня, что ничего странного не заметил. Каждый боялся лишиться своего места, потому и не распускал язык. Мадам и мсье это точно не понравилось бы.
Изора ненадолго сомкнула веки, чтобы лучше ощутить тепло одеяла и мягкость подушки.
– Жюстен, признай, в начале расследования ты ни на минуту не допускал, что виновного следует искать в особняке мсье Обиньяка – директора компании и друга прокурора!
Инспектор кивнул и погладил ее по волосам. Девушка расчесала их щеткой, и теперь они блестящими черными волнами струились по белой подушке.
– Знала бы ты, как я испугался, когда увидел на тебе кровь, – хриплым голосом признался он. – Если бы эта сумасбродка тебя ранила, не знаю, что бы я с ней сделал! Я едва удержался, чтобы ее не ударить.
– Тише, – пыталась урезонить его Изора. – Она не сумасшедшая, и мне ее жаль. Теперь все разрешилось, ты получишь подробные показания Шарля Мартино. Если мсье Обиньяк выживет, возможно, что-то добавит. Правда, что Станисласа Амброжи в понедельник уже освободят? Ты уверен?
– Если есть шанс добиться его освобождения в воскресенье, оформив все бумаги, я это сделаю. А теперь отдыхай, мне еще нужно поработать.
Он не мог оторвать от нее глаз. В ночной рубашке с высоким воротником, завязанным на синюю ленту, девушка всем своим видом вызывала умиление. Она хорошенько вымылась, пока он растапливал печь и подогревал для нее молоко с медом. Потом с глубочайшей нежностью и едва ли не отцовской заботливостью он заставил ее лечь в постель.
– Ты не будешь бояться, зная, что поблизости никого нет? – спросил он, огорчаясь, что вынужден ее покинуть. – Я бы с удовольствием смотрел, как ты засыпаешь, и всю ночь сидел бы рядом… Изора, я хочу задать тебе вопрос. До конца месяца ты останешься здесь, но куда потом?
– Я могу снять домик на улице Пти-Маре в Сен-Жиль-сюр-Ви. Мне так нравится на побережье! Я бы несколько раз в день ходила любоваться океаном и, возможно, смогла бы найти себе там работу до октября – пока в школе не начнутся занятия. Я буду очень экономить и беречь каждый су из тех денег, что получила от Вивиан Обиньяк.
Жюстен тихонько вздохнул. Он не осмелился предложить другие варианты, которые крутились у него в голове.
– Спи спокойно, ночью я вернусь и устроюсь спать на кресле. Так что опасаться тебе больше нечего, правда?
Он наклонился поцеловать ее в лоб и в губы, не настаивая больше ни на чем и не демонстрируя своих мужских желаний. Но Изора удержала его, обхватив руками за шею. Сегодня она пережила много страшных минут, но теперь, когда тело и душа обрели покой, ее переполняла нежность к мужчине, который так о ней заботился. Поцелуи Жюстена из целомудренных стали дерзкими, они все длились и длились… Наконец, тяжело дыша, они отодвинулись друг от друга.
– Дурно с вашей стороны, мадемуазель, разжигать желание в мужчине, который от вас без ума, – зная, что большего ему не получить, – в шутку пожаловался он.
– Я соврала, – вполголоса призналась Изора. – Прости меня.
– Что значит соврала?
– Ну попытайся понять, мне неудобно говорить! Это было не «до», а наоборот, сразу «после»! А значит, ты можешь ненадолго задержаться и забыть о работе.
Радуюсь такому сюрпризу, Жюстен не захотел прислушаться к внутреннему голосу, который настойчиво нашептывал: «Она не захотела тебя, потому что Тома только что ушел, потому что принес ей цветы…» Он снял туфли, пиджак, галстук и откинул одеяло. Изора засмеялась тихим, чувственным и возбуждающим смехом, потом привстала и стянула с себя ночную рубашку.
– Иди ко мне, – прошептала она, открываясь в своей наготе.
– Я иду, сокровище, и буду с тобой каждый раз, когда захочешь.
Феморо, Отель-де-Мин, понедельник 13 декабря 1920 г., полдень
Жюстен Девер решил еще раз внимательно перечитать показания Шарля Мартино, который накануне во всем признался. Документ, отпечатанный на машинке Сарденом, в тот же вечер должен был оказаться на столе у прокурора в Ла-Рош-сюр-Йоне. В ближайшее время инспектор рассчитывал добавить сведения, полученные от Марселя Обиньяка, который до сих пор был слишком слаб, чтобы его допрашивать.
Инспектор намеревался выехать из шахтерского поселка после обеда. Дорожную сумку он уже собрал. Однако помимо чувства выполненного долга он испытывал странную грусть, которая была ему в новинку. «Наверное, я никогда по-настоящему не влюблялся, – думал он. – Мысль, что не увижу Изору ни завтра, ни следующие несколько дней, уже делает меня несчастным!»
Девер прекрасно понимал, что вскоре ему предстоит с головой погрузиться в новое расследование, вдали от Феморо с его жилыми кварталами и маленьким флигелем, где живет избранница его сердца – любимая бабочка, как он называл ее про себя. «Она пообещала, что поедет со мной в Париж, к моей добрейшей матери, праздновать Новый год. Изора в Париже! Долгая поездка на поезде, мы вдвоем… Жизнь прекрасна, и жаловаться мне не на что».
Кое-как успокоившись, Жюстен взял бумаги с показаниями Тап-Дюра и пробежался по ним глазами. Что ж, сколько бы углекоп ни играл в молчанку, толку вышло мало.
– Лысая голова, а мозги в ней – куриные, – пробормотал он, снова складывая листы в папку.
Все началось, когда Альфред Букар на рыбалке рассказал Тап-Дюру о своей связи с Вивиан Обиньяк. До этого Букару удавалось держать все в секрете, но когда любовница забеременела, захотелось поделиться радостью с тем, кого он считал лучшим другом. Они обсудили, что в такой сложной ситуации можно предпринять, и в конце концов Букар остановился на разводе – другого выхода он не видел.
– Меня это не пугает, – заявил он. – Мы с Вивиан любим друг друга и готовы потерять все, что имеем. Первое, что надо сделать, – сбежать из Феморо.
Тап-Дюр решил, что план – глупый, но ничего не сказал другу, решив, что просто обязан уведомить о затее парочки директора компании. На допросе бригадир долго отпирался, но в итоге признал, что гнусный поступок был продиктован корыстью. Он сразу смекнул, что за ценные сведения можно потребовать кругленькую сумму и повышение по службе.
Марсель Обиньяк выслушал его не моргнув глазом. «Я давно подозревал!» – закричал он (если, конечно, верить показаниям Мартино).
Скоро директор согласился выполнить требования углекопа, но при условии, что они станут сообщниками. Обиньяку нужна была помощь: он хотел избавиться от Букара, стереть его с лица земли. Они с Тап-Дюром встретились и вместе выбрали человека, на которого можно повесить убийство. Еще до описываемых событий бригадир Букар счел нужным сообщить своему патрону и то, что у Станисласа Амброжи есть пистолет, и то, зачем он ему понадобился. Обиньяку этого показалось достаточно: поляк отлично подходил на роль козла отпущения.
Воспользовавшись выходным, предоставленным ему высокопоставленным сообщником, Тап-Дюр проник в дом Амброжи днем, зная наверняка, что Станислас с дочкой и сыном на смене, равно как и их ближайшие соседи – мужчины, у которых еще не было семьи. Никто не видел, как он входил в дом и искал пистолет, место хранения для которого Станислас выбрал довольно-таки банальное.
Получив предупреждение о возможном взрыве рудничного газа от Букара и еще одного бригадира, Обиньяк решил действовать. Натянув робу углекопа и испачкав лицо сажей и грязью, он приблизился к бригаде, работавшей под присмотром любовника жены. Великолепный стрелок, он попал точно в цель, а после выстрела моментально упал на землю и на четвереньках добрался до ствола шахты, пока рушилась галерея. Удалившись на некоторое расстояние, он встал и в атмосфере всеобщей паники добрался до подъемника. Оказавшись в «зале висельников», он уединился в кабинке туалета, располагавшегося тут же, и снял робу, под которой у него были рубашка, полосатый жилет и галстук. Пистолет марки Люгер прекрасно уместился в кармане брюк.
Оставалось только сунуть грязную робу в сумку, которую Тап-Дюр заранее оставил в своем шкафчике. Уже через несколько минут директор компании метался по площади среди привлеченной взрывом толпы. Женщины, дети и старики слышали, как он кричит:
– Взрыв газа! Я спускаюсь в шахту! Сообщите пожарным в Фонтенэ, быстро!
Однако еще до приезда инспектора Девера Вивиан Обиньяк расстроила хорошо продуманный план супруга. Смерть Альфреда Букара стала для нее тяжелым ударом. Узнав, что он убит выстрелом в спину, она стала искать в доме орудие убийства – и нашла пистолет.
– Патрону было плевать, что он тоже может умереть вместе с Букаром, – сказал Тап-Дюр. – Я предупреждал, что рискованно стрелять в забое – взрыва может и не произойти. В шахте все непредсказуемо – заранее никто сказать не может. Когда я услышал грохот, то перекрестился, не зная, увижу ли еще мсье Обиньяка живым. Он спасся. Потом мы оба думали, что полиция ничего не заподозрит, тем более что трупы останутся под завалом, но получилось по-другому. Тогда, как и было условлено, вину свалили на Амброжи. И тут у патрона пропал пистолет. Проклятье, он места себе не находил! Бесился, да что толку?
Жюстен раскурил сигариллу, задумчиво глядя перед собой.
Разумеется, Обиньяк испытал чувство облегчения, узнав об аресте Амброжи, хотя мотивы инспектора на тот момент были ему непонятны. Получив разъяснения – в тот вечер, когда Вивиан спряталась от него во флигеле Изоры, – он подумал, что спасен. Так бы и случилось, если бы не глупая выходка Тап-Дюра, который решил окончательно «утопить» поляка и приплел к истории вдову, за которой ухаживал Амброжи. Тап-Дюр позвонил сообщнику, чтобы похвастаться своей предприимчивостью, но в ответ Обиньяк осыпал его язвительными упреками и оскорблениями. «Получается, если бы не оплошность Изоры, которая под действием алкоголя сболтнула о пистолете, до правды я бы не докопался. Местные не спешат делиться подозрениями, даже если таковые имеются, и не хотят помогать полиции. Перешептываться межу собой – сколько угодно, но стоит полицейскому сунуть свой нос, и тишина! Прямо закон молчания[56] какой-то!» – досадовал Жюстен.
В дверь постучали. Ответить он не успел: в комнату вбежала Изора – улыбающаяся, очень красивая в своем черном бархатном платье с синей шалью на плечах.
– Ты здесь! Я боялась, что ты уже уехал, – не скрывала она своих эмоций.
Он заключил ее в объятия и прижал к груди.
– Я бы не уехал, не поцеловав тебя на прощанье, – шепнул он ей на ухо. – Честно говоря, мне жаль, что расследование закончено. Я буду очень скучать по тебе, Изора!
– Мы же договорились о встрече, все будет хорошо. Тридцатого декабря на вокзальной площади в Ла-Рош-сюр-Йоне!
Она нашла его губы своими – такими же легкими и нежными, как крылышки бабочки.
Сен-Жиль-сюр-Ви, дом на улице Пти-Маре, пятница, 24 декабря 1920 г., четыре пополудни
Изора с чувством выполненного долга обозревала плоды своих усилий. Дом на улице Пти-Маре обрел, наконец, праздничный вид. Она приехала в четверг, прожив десять спокойных дней во флигеле Обиньяков. Жюстен часто навещал ее после наступления темноты. Оба предпочитали скрывать друг от друга свои чувства, поэтому продолжали играть в постели в учителя и ученицу.
Впрочем, сегодня ее мысли были о другом: Изоре хотелось подготовить все наилучшим образом еще до приезда скорой помощи, которая должна привезти ослабевшую Анну и Онорину. О Девере она даже не вспомнила.
– Чувствуешь, как пахнет хвоей, Жером? – мечтательно спросила она.
– Конечно, я же сижу рядом, – пожал плечами слепой юноша. Настроение у него было мрачное.
– Как хорошо, что я заприметила эту елочку у зеленщика! С игрушками она смотрится чудесно!
– Ну да, с игрушками, которые ты привезла из дома убийцы! – заметил Жером.
– Они такие красивые! Я сейчас тебе опишу: невероятно тонкие стеклянные шары, серебристые гирлянды, ангелочки из золотой бумаги. Анне понравится.
– Анна при смерти, Изора. Я твержу тебе со вчерашнего вечера, да ты и сама утром все видела, когда навещала ее. Мама опасается, что она не успеет доехать сюда из санатория.
– Успеет! Она еще увидит свою елочку, поест блинчиков и попьет горячего шоколада из чашки, которую я ей подарю!
– Чушь! Зачем праздновать Рождество, если через пару дней мы ее похороним?
– Не говори так, – вздохнула девушка. – Я понимаю Анну. Ей хочется хоть немного настоящей радости, прежде чем расстаться с вами навсегда. Не знаю, что на тебя нашло! Возьми себя в руки, Жером.
Она окинула взглядом просторную комнату. Тесто для блинчиков стояло в накрытой кухонным полотенцем салатнице. На столе – красивая красная скатерть с узором из листьев самшита. В вазе – ветка остролиста, а по обе стороны от нее – по блюду: одно с ветчинной нарезкой, второе – с сырами.
– Ваш отец обещал привезти сидр, – продолжала Изора, поправляя гирлянды, которыми оплела потолочные балки, – благо до них можно дотянуться рукой.
– Да, папа должен купить сидр и печенье, – кивнул Жером. – Знаешь, Изора, ты могла бы приехать к нам после ареста Вивиан Обиньяк. Ты потеряла работу и целыми днями была свободна. Грязное дело – это убийство… Мама по утрам покупала газету и читала мне. И знаешь, что для меня ужаснее всего? Как повел себя Мартино. Я ведь хорошо знал Тап-Дюра, он опытный забойщик. За те два года, что я проработал в Пюи-дю-Сантр, он научил меня ремеслу. Выходит, деньги портят даже самых лучших… Тап-Дюр рассказывает Обиньяку, что Букар и его жена – любовники, и требует за информацию денег, а Обиньяк предлагает ему еще больше, но с условием, что они обтяпают дело так, чтобы за убийство осудили другого!
– Действительно, все было продумано до мелочей. Украли у мсье Амброжи пистолет, чтобы потом его обвинить. Но Вивиан разрушила план, когда выкрала у мужа оружие. И хуже всего, Жером, что несчастный Букар сам предупредил Обиньяка, что один углекоп-поляк имеет Люгер. И он же рассказал Тап-Дюру, что Станислас ухаживает за вдовой в Ливерньере. Я тоже читала прессу. Меня упоминали как важного свидетеля.
– Изора, гордиться тут нечем.
– А я и не горжусь. Просто мне придется присутствовать на суде.
– Сочувствую, обязанность не из приятных. И все-таки в мире нет справедливости: Марсель Обиньяк остался жив, а моя сестренка – ангел, спустившийся с небес на землю, – умирает!
– Твоя правда, миром правит несправедливость. Однако этот недочеловек проведет в тюрьме много лет. Его жена, думаю, получит меньшее наказание. Я вчера рассказывала вам с мамой, что ей пришлось вытерпеть.
– Это ее не оправдывает. У Вивиан Обиньяк были дети, полно денег, красивый дом, прислуга, но ей приспичило изменять мужу. О таких, как она, в народе говорят…
– Молчи, сегодня сочельник – большой праздник. Или ты забыл, чему нас учили в воскресной школе? И вообще, мне надоело думать об убийстве и о том, как жестоки бывают люди. Все уладилось. Станислас Амброжи в воскресенье вышел из тюрьмы – на следующий день после стрельбы в доме директора, а уже в понедельник вернулся в Феморо. Тома заходил – рассказывал, как это было. Йоланта выбежала навстречу отцу, и он схватил ее на руки, осыпая поцелуями. Бедняжка Пьер плакал от радости.
– Йоланта не захотела праздновать с нами Рождество. Сказала, что лучше останется в Феморо с братом и отцом.
– И Тома вместе с ними!
– Нет, Изора. Тома приедет к нам. Утром я получил от него письмо. Пишет, что его драгоценная супруга опасается ехать на поезде в такую даль, да к тому же заразится от Анны. Наверное, она носит какого-то особенного ребенка, если боится лишний раз шевельнуться, чтобы не заболеть! Меня это злит.
– А что тебя не злит, Жером? – игриво поддела его Изора.
Она постаралась не выказать пьянящей радости, нахлынувшей на нее, как волна: Тома через несколько минут будет здесь, и без Йоланты!
– Сейчас я зажгу свечи. Я купила пятьдесят с лишним красных свечей и с десяток маленьких подсвечников на прищепках – их можно прикрепить на елку. И каждый из вас получит подарок!
– Святые небеса! Ты внезапно разбогатела? – усмехнулся Жером.
– Мадам Обиньяк настояла, чтобы я взяла жалованье за весь месяц. Когда я узнала, сколько – у меня перехватило дыхание. У нее доброе сердце. К тому же ее щедрость, вероятно, имеет объяснение.
– Какое же?
– Я рассказывала ей, что отец обижал меня в детстве. Поведала и о том вечере, когда он выгнал меня из дома. Когда она сама оказалась в беде, то, зная о моих горестях, решила просто подарить мне эти деньги. Конверты с жалованьем я взяла из директорского секретера только в понедельник. Вчера я не говорила, чтобы не шокировать твою мать. В общем, когда слуги пришли на работу, я пошла в кабинет Обиньяка, достала конверты и вручила им. Свой я открыла позже, уже во флигеле, и не поверила глазам: на эту сумму можно жить три месяца, даже не имея работы! А, я упустила еще одну деталь!
– Какую же? – спросил слепой юноша.
– Когда я упомянула, что Марсель Обиньяк отпустил всю прислугу, кроме меня, вы не задали вопрос, который сразу возник у инспектора Девера: почему мне никто ничего не сказал? Ответ оказался банальным. Дени, сыну кухарки, перед уходом поручили зайти ко мне и предупредить. Он пришел и даже собирался постучать, но услышал голос инспектора и не осмелился. Оно и понятно: слуги не увидели ничего странного в том, что ужин отменили. Так что Дени убежал к приятелям, решив, что я сама наведаюсь в дом и разберусь что к чему. И слава богу! Если бы не я, Марселю Обиньяку не успели бы оказать помощь. Он умер бы на глазах у жены.
– И что делал у тебя инспектор? – язвительно поинтересовался Жером. – Приличные девушки не принимают у себя мужчин!
– Какой ты глупый! Каждый обязан открывать полиции и отвечать на поставленные вопросы. Или я должна была разговаривать с ним на холоде, когда на улице – зима? Жером, перестань ворчать, как какой-то старик! К дому уже подъехала скорая… Кровать для Анны постелена. Все готово.
Медбрат внес Анну Маро в дом. Он с многозначительным вздохом опустил девочку на кровать – выражение лица у него было удрученное. Онорина прислушивалась к дыханию своей малышки, следила за каждым ее движением и беззвучно плакала.
– Ей сделали укол, чтобы поддержать сердце, – тихо сказал медбрат.
Жером едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Изора, стоявшая чуть поодаль, подумала, что была права, распорядившись переставить кровать из соседней спальни в большую, жарко натопленную комнату.
– Спасибо, мсье! – проговорила Анна, едва оказавшись в постели. – Мамочка, не плачь! Посмотри, какая рождественская елка! Господи, какая красота! Изора?
– Я здесь, Анна.
– Это ты ее нарядила? Все сверкает, словно в сказке…
Тут уж Изоре пришлось сдерживать слезы. Она поцеловала девочку в лоб, погладила по волосам, блеклым и влажным от избыточного потоотделения. Похоже, это действительно конец. Лицо у ребенка было словно восковое, обведенные коричневыми кругами глаза лихорадочно блестели, щеки ввалились, губы – бледные.
– Сейчас я украшу елку свечами! – объявила Изора изменившимся от волнения голосом. – Придется немного подождать твоих сестер, папу и Тома, они уже скоро придут.
Девушка быстренько закрепила на ветках подсвечники, приготовила маленькие свечи и спички. Она стояла к Анне спиной, но личико маленькой больной стояло у нее перед глазами. «Анна прижимает к груди куклу… Наверное, и в скорой ее не отпускала. Господи, я не обращалась к тебе несколько месяцев, а теперь прошу – помоги, сделай так, чтобы она уснула без страданий, но только чуть позже, не сейчас!»
Проговорив про себя молитву, Изора повернулась и подошла к кровати.
– Анна, ты заметила, какое на мне платье?
– Конечно! Черный бархат тебе очень идет, Изолина! Ты должна носить только его…
Приступ кашля помешал девочке договорить. К ним поспешно подошла Онорина, помогла дочке сесть. Изора сбегала в спальню и принесла еще две подушки.
– Спасибо, моей крошке удобнее сидя, – поблагодарила мать. – И правда, Изора, в черном бархате ты еще красивее!
– А я лишен возможности видеть! – расстроился Жером. – Раньше, глядя на волосы Изоры, я всегда вспоминал черный бархат. Неудивительно, что сегодня вечером она так красива в этом платье!
И такая горечь звучала в его словах, что у Изоры сжалось сердце. Она подошла к нему поближе.
– Мне очень жаль, Жером. Если бы я могла вернуть тебе зрение, какое бы это было счастье! Только прошу, давай попробуем быть веселыми, несмотря ни на что!
– Хорошо, давай попробуем, – согласился он. – Погоди… Вот и остальные!
С улицы и правда послышались голоса. Скоро вошел Гюстав Маро с сумкой в руке. За ним следовал Тома, а дальше – Адель и Зильда в монашеских одеяниях.
– С Рождеством! – воскликнул слепой. – Добро пожаловать, милые родственники!
– Счастливого Рождества! – подхватила Анна, смеясь от радости. – Мама, ты взяла с собой мою музыкальную шкатулку? Я хочу показать сестрам.
Изора оказалась в объятиях Гюстава, который по-отечески поцеловал ее в щеку. Тома тоже приобнял девушку, целомудренно чмокнув в лоб.
– В этом платье ты хороша, как рождественская роза, – шепнул он ей на ушко.
Зильда и Адель степенно подошли и по очереди ее расцеловали, поблагодарив за такую замечательную идею.
– Хорошо, что мама была с ней каждый день, – едва слышно проговорила Адель. – Боже мой, наша бедная крошка Анна!
– Я сейчас растоплю печку, пора готовить блинчики! – вместо ответа объявила Изора.
У нее словно выросли крылья – она была счастлива: Тома рядом, и его родные так тепло ее принимают. Онорина присела на табурет у изголовья кровати и тихонько утирала слезы.
– Мама, не бойся, – сказала ей Анна окрепшим голоском. – Сегодня сочельник, и мы все вместе. Если я сейчас умру, Иисус встретит меня в раю, я чувствую – он совсем рядом, да-да, он со мной!
Молодые монахини взволнованно перекрестились. Гюстав склонился над дочкой, с изумлением вглядываясь в ее лицо.
– Крошка моя, ты сильнее духом, чем твои родители, – сказал он. – Пожалуйста, прости, что не мог навещать тебя так часто, как хотел бы. Но я все время думал о тебе и часто просил Господа нашего, чтобы он тебя исцелил.
– У него слишком много забот на земле, папа. Он забыл обо мне, но это не страшно. Он посылает мне прекрасные сны, он показал, каков рай! Там много невиданных цветов, восхитительных птиц, удивительных ароматов – и все яркое, как наша елочка!
Гюстав понурился – слова застряли у него в горле. Он поцеловал Анну в щеку и пошел открывать бутылку сидра. Зильда и Адель начали раскладывать еду по тарелкам, пока Тома нарезал хлеб. Их поспешность была понятна. «Боятся, что она вот-вот уйдет, – догадалась Изора. – И это действительно может случиться внезапно, в любую минуту. А нам ведь нужно успеть поесть и немного повеселиться…»
Анна попросила шкатулку. Мать повернула ключик, и послышалась тихая мелодия. Все Маро собрались около кровати, а Изора тем временем вылила на сковороду первый половник теста. Через минуту подошел Тома и предложил помощь.
– Я могу посыпать блинчики сахаром и сворачивать, – сказал он. – Жером достал свою гармонику, а Зильда сейчас что-нибудь споет.
– Прекрасно! Сахар в шкафчике.
Она повязала фартук Онорины, волосы собрала под бархатную широкую ленту.
– Ты сегодня очень красивая, – прошептал Тома.
– Спасибо, – тихонько промурлыкала она. – Значит, Йоланта добилась своего? Твоя мать говорит, что ты переходишь на мукомольный завод – там же, в Феморо. Мука и пыль от зерна вместо угольной! Теперь ты станешь «белолицым»…
– В Пюи-дю-Сантр сейчас неспокойно, – пояснил Тома. – Скорее всего, не я один спешу убраться из шахты. Обязанности Обиньяка пока выполняет заместитель, но ходят слухи, что шахту вообще могут закрыть. Хотя я в это не верю.
– Йоланта осталась в поселке, чтобы не встречаться со мной?
– Нет, совершенно не поэтому. Она так рада, что отмечает Рождество с отцом и братом! Готовит какое-то польское рагу с непроизносимым названием. И, насколько я понял, они ждут гостью – Марию Бланшар. Станислас, наконец, рассказал о ней детям. Пьер очень обрадовался.
Изора понимающе улыбнулась. Тома же посмотрел на нее так внимательно, словно хотел прочитать, что там – в ее душе и сердце. Девушка смутилась и уткнулась взглядом в сковородку.
И вдруг запела Зильда. Чистым сильным голосом она выводила «Ангелы, к нам весть дошла»[57], и Жером старательно ей аккомпанировал. Следующую песню исполнила Адель, голос у которой был пониже, – «Родилось божественное дитя»[58].
Как только мелодия кончилась, Гюстав объявил, что проголодался. На самом деле у него совсем не было аппетита, но он заметил, что Анна уже хлопает глазами, утомившись от всеобщего оживления.
Семья села за стол, и каждый буквально заставлял себя есть.
– Она спит, – сказала Онорина, которая чуть ли не поминутно заглядывала в лицо дочери.
С едой покончили быстро. Блинчики имели большой успех, особенно когда к ним подали сидр и приготовленный Изорой кофе. Девушка все время искала, чем себя занять, чтобы заглушить страх, нараставший в ее душе. Те же чувства испытывали и остальные.
Анна проснулась в девять вечера и стала любоваться елкой, украшенной горящими свечами, – Тома как раз вставил в подсвечники новые.
– Я так счастлива, – из последних сил пыталась радоваться девочка. – Мне хочется попробовать блинчик с горячим шоколадом, как раньше. Помнишь, мама? А ты, папа, не забыл?
– Конечно! – ответили родители хором. – Ты любила кушать блинчики в воскресенье, после мессы.
Изора подала девочке тарелку с чашкой и присела на кровать, чтобы помочь ей справиться с едой.
– Какая красивая чашка! – восхитилась Анна, сделав глоток шоколада. – А цветы на фарфоре – такие же, как в моем раю! Мама, Тома, идите сюда! Подойдите ко мне все! Не бойтесь! Я чувствую – добрый Иисус здесь, он ждет меня!
Они собрались вокруг кровати – печальные лица, губы крепко сжаты, чтобы горькие слова любви и скорби не вырвались наружу. Тома встал с другой стороны узкой кровати, напротив Изоры.
– Спасибо тебе, Изолина, – прошептала Анна. – Ты исполнила мою мечту. Я буду молиться за тебя. Дай мне руку! Ты тоже, старший брат!
Стараясь не заплакать, Изора исполнила просьбу девочки, которая в этот момент казалась намного старше своих лет – как существо неизмеримой мудрости, пришедшее из другого мира и спешащее в него вернуться. Анна посмотрела на нее, потом на Тома и молча соединила их руки, которые держала своими исхудавшими пальчиками.
– Желаю вам стать однажды очень-очень счастливыми, – почти по слогам проговорила она.
Жером не мог наблюдать эту сцену, однако буквально кожей ощутил перемену в настроении окружающих – странное напряжение, которое чувствовалось уже по тому, как родители и сестры затаили дыхание. Девочка разжала пальцы, и ее глаза закрылись. Задыхаясь от душивших его слез, Тома выбежал из дома. Щеки Изоры полыхали огнем, она тоже встала. Зильда и Адель присели на их место.
– Помолимся, сестричка, – сказала Зильда.
– Спасибо, с радостью, – прошептала Анна.
* * *
Кутаясь в шерстяную шаль, Изора вышла на улицу. Тома с сигаретой во рту вышагивал взад-вперед перед домом. Увидел, что она идет к нему, и поежился.
– Это слишком тяжело! – Он отчаянно старался не заплакать. – Словно натянутая нить, которая в любое мгновение может оборваться у нас на глазах.
– Не спорю, тяжелый момент, но только для нас. Анна сейчас счастлива – лежит рядом с рождественской елочкой в окружении всей семьи, у нее есть любимая кукла и музыкальная шкатулка.
– Если бы это была твоя сестра, ты бы запела по-другому! – обиделся он.
– Тома, я ее люблю, как младшую сестренку, хотя у меня никогда не было сестер. А когда любишь, нужно думать о том, кого любишь – о его радостях, а не о собственных страданиях.
– Ты, конечно, права… Знаешь, в последнее время ты очень изменилась, Изора.
– Я свободна – вот и весь секрет. Представь, я получила от родителей письмо, они поздравляют меня с зимними праздниками. Отец даже написал три слова: «Дочка, будь серьезной!» – и нацарапал под ними свою подпись.
– Похвальный совет, только слегка запоздавший, – окрысился Тома. – Видел бы он, как ты позволяешь инспектору Деверу целовать себя в губы!
– Кто тебе сказал?
– Никто. Я сам вас видел. Прямо ошалел от удивления. Я-то думал, ты порядочная девушка, будущая учительница. Ты спишь с ним?
Такого Изора никак не ожидала. Холодность его тона уязвила ее.
– Тебя это совершенно не касается. К тому же не тебе учить меня нравственности: Йоланта была беременна, когда ты на ней женился, да или нет? Ты и ее обзывал распущенной?
Тома повернулся к ней спиной, бросил окурок на землю и яростно растоптал его. Только сейчас Изора заметила, что идет снег. Она подставила лицо снежинкам, и тут ее осенила неожиданная догадка:
– Такое впечатление, что ты ревнуешь, – усмехнулась она.
– Что за чушь? Я все еще забочусь о тебе, защищаю, потому что твой отец так и не научился это делать.
– Мне ничего не угрожает. Да, Жюстен мой любовник. Он мне нравится. В конце месяца мы вместе едем к его матери в Париж праздновать Новый год. Понятия не имею, что будет дальше. Скорее всего, вернусь в Феморо или, может, сюда – в Сен-Жиль. Одно знаю точно – хочу оставаться свободной. Впрочем, сейчас не время об этом говорить. Пойдем в дом!
Тома подбежал к девушке и схватил ее за локти. Не сводя с нее пристального взгляда, тихо спросил:
– А если забеременеешь, что тогда? Конечно, он на тебе женится! Любой бы женился. Изора, ты такая красивая и…
Голос у Тома был ласкающий, с ноткой чувственности, выдающей его волнение. Она подняла голову, чтобы увидеть его лицо. Снежинки сверкали в ее черных волосах, словно подаренная зимой диадема. Трепеща от переполнявших его чувств, Тома прижался ртом к ее губам. Изора полностью отдалась поцелую, о котором так часто мечтала. Губы у ее большой любви были теплые, сладкие и нежные. Он обнял ее, не переставая целовать. Прижавшись к нему, она снова вернулась в тот чудесный кокон безопасности и полнейшего счастья, который спасал от любой беды еще в те далекие времена, когда она была маленькой и так нуждалась в участии Тома. Теперь она выросла, в объятиях другого стала женщиной, но ощущения остались те же – ни с чем не сравнимое блаженство.
С порога донесся крик Зильды.
– Быстрее! Где вы? Анна! Быстрее! Это конец.
Тома с Изорой поспешили в дом с неприятным ощущением, будто их резко выдернули из запретного мира, в котором они оказались по чьему-то недосмотру.
– Тома! Изора! – причитала Онорина. – Скорее, она отходит! Наш маленький ангел нас покидает!
Бледная, с закрытыми глазами, девочка едва дышала. Жером держал ее за руку и вполголоса читал молитву. Тома, никого не стыдясь, заплакал. Отец похлопал его по плечу, глотая слезы:
– Держись, сынок! Хорошо, что она хоть не мучается. Если бы ей было больно, мы бы увидели, верно?
Изора опустилась на колени возле кровати, прижалась лбом к тоненькому телу умирающей:
– Анна, моя маленькая Анна, не знаю, слышишь ли ты меня, но обещаю тебе жить полной жизнью – ради тебя. Буду сильной, как ты, и такой же мужественной! Я стану присматривать за детьми, которых мне доверят, научу их читать и думать, а когда им взгрустнется – обязательно развеселю. Моя тряпичная кукла всегда готова танцевать перед маленькими больными девочками или перед теми, кого обижают. Часто, очень часто я буду рассказывать о тебе, Анна, потому что ты этого заслуживаешь, и я тебя люблю!
После слов Изоры, которая не осмеливалась посмотреть на агонизирующую малышку, в комнате установилась глубокая тишина. И вдруг она ощутила легкое прикосновение – словно крыло бабочки коснулось волос: Анна услышала и ответила в последнем усилии, кончиками пальцев. Девочка дернулась в последний раз и угасла без единого стона, с лучистой улыбкой на лице.
За окном шел снег, укрывая крыши Сен-Жиль-сюр-Ви, санатория «Вилла Нотр-Дам», дюны и пустынный пляж. На необъятных просторах тучи снежинок падали в океан, чей монотонный, ворчливый напев звучал сегодня, в канун Рождества 1920 года, как протяжные рыдания.
[1] Саспенс (англ. suspense – неопределенность, беспокойство, тревога ожидания) – кинематографический термин, введенный в обиход Хичкоком. Сюжетный прием затягивания драматической паузы, вызывающий напряженное ожидание. (Примеч. ред.)