Глава 15. Другая жизнь
Квартал От-Террас, дом Йоланты и Тома Маро, в тот же день
Близился полдень. Онорина Маро, сидевшая у кровати невестки, отложила вязание.
– Пойду приготовлю что-нибудь на обед, – сказала она. – Чего бы ты с удовольствием съела?
– Немного вермишели на молоке. Больше ничего не хочется.
– Не слишком питательная еда… Зато быстро управлюсь. Покажи-ка свою распашонку! Мне показалось, что один рукав пришит неправильно.
– Я не слишком дружу с иголкой, мадам, – огорчилась Йоланта.
Женщины с самого утра трудились над приданным для младенца. Онорина принесла с собой все, что нужно, – мотки шерсти и вязальные спицы. Она терпеть не могла сидеть без дела.
– Малыш родится в июне или июле, – сказала она, рассматривая ситцевую распашонку. – На улице будет тепло, но одежка все-таки понадобится. Я как раз собиралась сходить к себе и принести вещи, которые у меня остались после Анны. Знала бы ты, какой она была чýдной малюткой! Да и позже, когда подросла, – пухленькая, просто загляденье! Кто бы мог подумать…
Волнение комком встало в горле, и она умолкла. Йоланте ужасно не хотелось перечить свекрови, однако она не сдержалась:
– Не обижайтесь, мама Онорина, но мне бы хотелось, чтобы мой малыш носил свою одежду – новую!
– Ну что ж, если у вас с Тома есть деньги, я не против – делайте что хотите. Только имей в виду: шерсть, из которой я сейчас вяжу, – это распущенные кофты Зильды и Адели. Нужна была светлая пряжа, вот я и покопалась в шкафах, как только узнала, что вы ждете ребенка. Вещи распустила, шерсть постирала и высушила на открытом воздухе.
– Это совсем другое, – заверила Йоланта. – Простите меня, свекровушка, если обидела, – мне так показалось по вашему голосу.
– Нет-нет, что ты! Но все же я считаю, что когда есть семья, лучше беречь каждый су.
– Утром, перед уходом Тома на работу, я просила его присмотреть место на мукомольном комбинате или на электростанции. Боюсь его потерять! Когда в Пюи-дю-Сантр случился обвал, я думала, что уже никогда его не увижу. Я так сильно люблю! Даже не подозревала, что такое бывает…
Растроганная Онорина тут же простила невестке обиды, которые накопились в сердце. Если говорить начистоту, увидев, как Йоланта нападает на Изору, она перестала считать невестку воплощением доброты и терпения. Тома не уставал нахваливать ласковый нрав молодой жены, ее скромность и сдержанность, но недавний инцидент совершенно не вписывался в идеальную картинку. «Конечно, Йоланту нельзя судить строго, – уговаривала себя Онорина. – Столько горя свалилось на ее голову после взрыва в шахте: брат стал калекой, а отца обвинили в убийстве и забрали в тюрьму! И вообще, у беременных женщин часто меняется настроение…»
Она свернула крохотную распашонку и посмотрела на невестку. Молодая полька сидела, подложив под спину две большие подушки. Она была очень бледной, и ее вид кому угодно внушил бы сострадание.
– Моя девочка, не так-то просто в одночасье устроиться на мукомольный завод, – засомневалась Онорина.
– Тома должен уйти из шахты, мадам! Там слишком опасно. То же самое я сказала и Пйотру.
– Называй брата Пьером! Местные не в состоянии выговорить это имя на польский манер. Ты должна быть благоразумной, Йоланта. В доме мы одни, никто нас не побеспокоит, так что последуй моему совету – поразмысли обо всем, что случилось. И об Изоре тоже. Вчера ты обошлась с ней жестоко.
Через мгновение Йоланта уже не выглядела несчастной и умиротворенной. Молодая женщина поджала губы, ее небесно-голубые глаза потемнели.
– Девочку напоили, так что сложно ее в чем-то винить: спиртное отбирает мозги у всех! – продолжала свекровь. – Взять хоть моего Гюстава. Замечательный человек и муж, но и я в молодости натерпелась, когда он с друзьями каждый вечер захаживал в бистро. А однажды ночью облегчился в окно – подумал, что он в туалете. Даже Тома и Жером огорчали меня поначалу, когда только пошли работать в шахту. По воскресеньям они тоже стали выпивать – не много, но достаточно, чтобы переполошить поселок!
– Мужчины любят выпить, и мой отец себя не обделяет, – признала Йоланта. – Но чтобы девушка пила – такое встречается реже. Вспомните, в каком состоянии была Изора на нашем свадебном банкете. Тогда вы, дорогая свекровь, не очень-то радовались.
– Твоя правда, но когда человеку плохо, он часто делает глупости.
Молодая полька привстала на кровати. Ее лицо, как и несколько дней назад, исказилось от гнева.
– Ей было плохо, потому что Тома женился на мне! Я уверена, Изора не пойдет замуж за Жерома. Это еще одна хитрая уловка!
Неуместная проницательность смутила Онорину, и она опустила голову. Йоланта попала в точку.
– Ты права, они отказались от помолвки, – вздохнула она. – Жером рассказал мне вчера вечером после ужина. Господи, у меня голова идет кругом от твоих домыслов! Изора с Тома – давние друзья. Ну и что? Тебя, а не ее, он повел к алтарю и тебе поклялся в верности. Откуда столько ревности?
– Во вторник, убирая в спальне, я нашла картонку из-под обуви, набитую письмами Изоры. Она писала ему дважды в неделю, пока училась в «Эколь нормаль». Я проверила по почтовым оттискам на конвертах. Еще там были письма, отправленные в октябре из Ла-Рош-сюр-Йона, и открытки.
Признание шокировало Онорину – ей и в голову не пришло бы рыться в карманах у мужа или у него в шкафу.
– Йоланта, тебе не следовало заглядывать в коробку, – упрекнула она невестку. – А теперь ты изводишь себя без причины.
– Я все рассказала Тома, и он не рассердился – наоборот, стал меня утешать. Я так плакала! У Изоры красивый почерк, и она такая образованная! А я – нет. Я ходила на вечерние курсы, чтобы выучить французский язык, но до сих пор читаю с трудом, а писать и вовсе не умею.
Закрыв лицо руками, молодая женщина расплакалась. Жалея ее, свекровь присела на кровать и стала гладить по волосам.
– Тома это совершенно не волнует, он обожает тебя, Йоланта, – проговорила она тихо. – И он уже сейчас любит вашего малыша. Тома будет хорошим отцом и мужем. Знала бы ты, сколько указаний он оставил мне утром, перед тем как уйти на работу! Так что не плачь. А поладить с Изорой – в твоих интересах. Если у вас родится девочка, Изора будет учить ее в школе.
– Подожду, пока отца выпустят из тюрьмы…
Онорина встала. Придавленная непосильным грузом забот, она тяжело спустилась в кухню и приготовила вермишель на молоке. Поведение Йоланты внушало ей тревогу, и на то была серьезная причина: Онорина планировала отпраздновать Рождество в Сен-Жиль-сюр-Ви, собрав всю семью и пригласив в гости Изору. «Мне остается только день и ночь молиться, чтобы Станисласа Амброжи объявили невиновным и он поскорее вернулся в Феморо!» – подумала она.
Во флигеле Женевьевы Мишо, через два часа после описанных событий
Небо прояснилось, и парк Обиньяков заблистал в снежном убранстве под лучами робкого солнца. Синички стайкой порхали вокруг яблони, на которую была привешена кормушка с семечками. Изора в окно наблюдала за птичьей суетой, прислушиваясь к голодному чириканью.
Женевьева нашла себе другое занятие: она опустошала платяной шкаф, раскладывая вещи на кровати.
– Если бы, возвращаясь в Феморо после похорон, я могла предположить, что через неделю поеду обратно, не стала бы везти столько одежды! Я рассчитывала пробыть в поселке еще как минимум год. Но в мою жизнь пришли перемены, и я ужасно рада!
Изора кивнула. Ей не очень хотелось отпускать Женевьеву, с которой они за короткое время стали очень близки.
– Нужно, чтобы ты сегодня же ввела меня в курс дела, Женевьева! Ты выглядишь очень компетентной и чувствуешь себя в господском доме, как рыба в воде! Боюсь, у меня так не получится. И что еще не дает мне покоя: я не смогу попрощаться с Арманом, ведь завтра в семь утра я уезжаю с мадам Маро!
Женевьева лукаво улыбнулась, держа в руке пару туфель-лодочек.
– Примерь-ка туфли! Если подойдут, забирай! Они почти новые. У тебя нет приличной обуви, не считая ботинок. Возможно, оставлю тебе еще пару юбок и несколько блузок. И перестань волноваться, все сложится наилучшим образом – я поняла это еще во время разговора с мадам. И я уже придумала, как поступить вам с Арманом. Я вызвала такси по телефону на шесть утра. Мы вместе отправимся на ферму к твоим родителям, но ты подождешь в машине. Минут через десять вернемся в Феморо, к Отель-де-Мин. Там вы с братом сможете поговорить, а потом мы отвезем тебя на вокзал.
– Ты настоящий бриллиант, Женевьева! Это не только мои слова, Вивиан Обиньяк тоже так сказала.
После приятного известия Изора со спокойной душой занялась примеркой подарков. Очень скоро она стала обладательницей замечательного комплекта нижнего белья, нескольких атласных и шелковых комбинаций, украшенных кружевами, четного бархатного платья с вышивкой на груди, плиссированной юбки, трех тонких шерстяных кофт, двух головных платков, кожаных туфелек и пеньюара в восточном стиле.
– Ты ухитрилась накупить себе столько одежды? – с удивлением спросила она, радуясь неожиданной удаче.
– О нет, я не такая транжира! Это принадлежало когда-то хозяйке. Одежда быстро ей надоедает, и каждый раз, возвращаясь из Парижа, она привозит много новых вещей, а старые раздает. Кое-что перепадает кухарке и горничной. Даже Жизель, экономка нашего кюре, иногда получает что-то в подарок.
– Поверить не могу, что мне так повезло, – вздохнула Изора, которая как раз надевала собственные вещи, – теперь они казались ей убогими.
– И не надо об этом думать, – одернула ее Женевьева. – Ты должна радоваться каждой мелочи и наслаждаться маленькими удовольствиями, которые дарит жизнь!
– А большие удовольствия – какие они?
– Большие? О чем ты, Изора?
– Ты прекрасно меня понимаешь – те, что люди получают в браке, те, что дает любовь. Женевьева, ты – единственная, у кого я могу спросить. У меня ведь нет ни сестер, ни подруг. А ты так радуешься тому, что вы с Арманом теперь будете вместе день и ночь…
– Понимаю…
Женевьева усадила гостью на край кровати и присела рядом. С минуту она размышляла, как лучше ответить на вопрос.
– Главное – влюбленность, сильная страсть, – сказала она. – Плотские отношения между мужчиной и женщиной могут удовлетворить потребность в чувственном наслаждении, но удовольствие намного сильнее и чудеснее, когда вы любите друг друга. До войны мы с Арманом много раз занимались любовью, а когда его мобилизовали, мне было очень плохо без него. Словно отняли часть меня самой… Я тосковала по нему, скучала по его поцелуям, по его телу… по тому сумасшедшему блаженству, которое мы дарили друг другу. И ничего не изменилось – во вторник я была с ним в постели. Даже сейчас, когда вспоминаю, у меня одно на уме – поскорее увезти Армана в Люсон и закрыться с ним в темной комнате…
Изора покраснела от смущения.
– Скажи, а все пары получают удовольствие, когда они вместе, ну… когда они спят друг с другом?
– Хочется верить, но бывает, что супруги не очень подходят друг другу или один любит сильнее, чем другой. Тогда начинаются измены. Ты должна знать, что некоторые мужчины получают удовольствие с проститутками или даже со своими женами, не слишком заботясь о желаниях партнерши и ее ощущениях.
– Откуда ты знаешь? – спросила Изора, несколько шокированная откровенностью Женевьевы.
– Достаточно поговорить с другими женщинами, послушать их признания. Ты скоро поймешь, что я имею в виду, – когда пообщаешься с мадам Обиньяк. От нее я узнала, что они с доктором Бутеном были любовниками. Ты – первая, кому я рассказываю. Когда работаешь прислугой, нужно уметь держать язык за зубами.
– Думаю, ты права. Я никому не скажу, можешь быть спокойна. Знаешь, по сравнению с тобой я простушка, наивная, как ребенок. Хотя… Инспектор Девер сказал, что в тот вечер, когда меня избил отец, я вела себя очень странно. Говорит, что предложила ему переспать, когда он позволил мне пару часов отдохнуть на диване в своей комнате в Отель-де-Мин. У меня одно оправдание – я напилась до безобразия.
Женевьева нервно засмеялась и ущипнула Изору за талию. Она с трудом представляла, как будущая золовка делает полицейскому инспектору неприличные авансы, да еще столь прямодушно.
– Бедный, тяжело ему пришлось, – прыснула она.
– Почему?
– Очень просто, Изора, я вчера уже говорила: инспектор в тебя влюблен, это бросается в глаза. И он охотно принял бы непристойное предложение, но, как порядочный человек, не захотел пользоваться твоей слабостью. Но ты-то, Изора, почему на такое решилась?
– Не помню! Может, надоело быть простушкой, – слабо улыбнулась она.
На том разговор и завершился – в окошко постучал сын кухарки Дени, послышался его звонкий голос:
– Мамзель Женевьева, вас зовет хозяйка!
– Иду! Уже бегу, – ответила молодая женщина.
Изора осталась в доме одна. Она решила повесить новую одежду в шкаф, чтобы иметь возможность еще раз полюбоваться каждой вещью и вдохнуть приятный запах – свежий цветочный аромат, который наводил на мысли о весне и… о любви.
Феморо, Отель-де-Мин, в тот же вечер
Жюстен Девер целый день просидел над бумагами, закрывшись в комнате, которая служила ему рабочим кабинетом. Он заставил себя заново пересмотреть все документы по делу об убийстве Букара и сформулировал несколько новых предположений. По словам заместителя, Марселина Виктор подтвердила показания Даниэль Букар. «Что ж, придется отнести Бастьена Мийе к числу тех, кто не совершал убийства, – не без сожаления рассудил инспектор. – Мерзавец! С радостью упрятал бы его за решетку – чтобы неповадно было избивать родную дочь!»
Думать о графском арендаторе означало думать и об Изоре, чье хорошенькое личико стояло у него перед глазами. Утром он наведался во флигель, но там никого не оказалось. Удивительное дело, но Девер испытал облегчение и наносить повторный визит не стал.
«Слышала ли Изора, что я говорил, когда держал ее в объятиях? – в сотый раз спрашивал он себя. – Даже если и так… Надеюсь, с ней все хорошо. Она в хороших руках, в доме у Женевьевы Мишо. Напрасно я волнуюсь…»
Он машинально перечитал отчет об аутопсии собак Марселя Обиньяка. Выяснилось, что боксеров отравили стрихнином – ядом, часто используемым в хозяйстве для избавления от ворон и грызунов. Доза была большая, выше смертельной.
«Бедные зверюги! Кому они могли помешать? Вероятно, речь идет о банальной мести директору горнорудной компании! Три углекопа погибли, четырнадцатилетнему подростку ампутировали ногу…»
Стоп! Предположение указывало на Станисласа Амброжи, как на самого вероятного подозреваемого. Поляк вполне мог затаить злость на Марселя Обиньяка, ведь его сын стал инвалидом. «Проклятье, нужно спросить у него. Завтра утром съезжу в Фонтенэ-ле-Конт, – решил он. – Интуиция редко меня подводит. Ну никак не могу себя убедить, что Амброжи – убийца!»
В комнату ворвался Антуан Сарден. В зубах у него была сигарета.
– Шеф, один углекоп хочет с вами поговорить. Тома Маро…
– Вы забыли постучать, Сарден, – нахмурился Жюстен. – И выньте изо рта окурок, если хотите, чтобы ваша речь была членораздельной. Честное слово, я бы обошелся совсем без заместителя, чем иметь такого, как вы. Тома Маро? Пускай войдет!
В дверном проеме появился молодой углекоп. Деверу он показался бледным и очень расстроенным.
– Добрый вечер, инспектор, – решительно произнес Тома. – Я пришел сообщить нечто важное.
– Присядьте!
– Нет, я лучше постою, потому что времени у меня немного. Я долго думал, идти к вам или нет, но уверен, что в этом деле нужно установить истину.
– Вы меня заинтриговали! Сарден, выйдите! Я позову, если понадобитесь.
– Хорошо, шеф, – разочаровался заместитель тем фактом, что придется остаться в неведении.
Тома сразу почувствовал себя свободнее. Инспектор это заметил, предложил ему сигариллу.
– Спасибо, не нужно. Буду краток, инспектор. То, что я узнал сегодня утром, показалось мне важным. Со слов Шарля Мартино, которого недавно назначили нашим новым бригадиром, Альфред Букар и Станислас Амброжи ухаживали за одной и той же женщиной – вдовой не слишком строгих нравов, которая живет где-то в Ливерньере, в нескольких километрах отсюда.
– Речь идет об ухаживании или о постоянных встречах?
– Это все, что я знаю. Таким образом, есть вероятность, что из-за женщины между ними могли возникнуть трения.
Полицейский с изумлением посмотрел на Тома и тихо, все так же не сводя с него глаз, сказал:
– Понимаю, почему вы сомневались. Новые факты свидетельствуют не в пользу вашего тестя. А ведь еще вчера в этой же комнате вы утверждали, что он невиновен!
– Я не знал, что у него есть женщина! Станислас – не из болтливых. Теперь я вспомнил, что он редко бывал дома по воскресеньям и мы с Йолантой пользовались случаем, чтобы побыть наедине. Выходные – всегда радость.
– Если благодаря вашим показаниям я, наконец, раздобуду ответы на свои вопросы, а прокурор получит доказательства, которых пока не имеет, ваша супруга очень рассердится, – предположил Жюстен.
Тома кивнул, всем своим видом давая понять, что заранее смирился и с гневом Йоланты, и с разочарованием Пьера.
– От меня либо от кого другого, но вы все равно рано или поздно узнали бы, – заметил он. – Жене придется примириться с моим решением – во имя справедливости. Нельзя попирать истину, даже если речь идет о родном человеке.
– Это делает вам честь, мсье, и я благодарю вас за помощь полиции, – пожал ему руку Девер. – Вам известно имя вдовы?
– Нет, но ее муж работал на почте, а Ливерньер – крошечный поселок. Что ж, мне пора…
Тома ушел. На душе было прескверно. Он выполнил свой долг, однако это не принесло ему ни малейшего удовлетворения. Он думал только о том, как уберечь от потрясения Йоланту, и склонялся к мысли, что лучше ей как можно дольше не знать о его походе в полицию. Молодой человек едва не столкнулся нос к носу с Антуаном Сарденом, который прохаживался по коридору. Оба пробормотали что-то, приличествующее ситуации. Маховик судьбы пришел в движение…
Ливерньер, через полчаса
Увидев на пороге своего дома двух незнакомых мужчин, Мария Бланшар испуганно вскрикнула. Она как раз возвращалась из курятника с фонарем в руках. Еще немного – и побежала бы назад.
– Не бойтесь, мадам, мы из полиции, – сказал Сарден.
– Из полиции? По какому делу?
– Мы хотим задать вам несколько вопросов, мадам, – заговорил Жюстен Девер. – Простите, что беспокоим в столь поздний час.
– Что ж, входите, – предложила оробевшая женщина.
Электричества в доме не было. Погасив фонарь, Мария зажгла керосиновую лампу. Быстро смахнула рукавом со стола несуществующие пылинки.
Рассмотрев ее получше, инспектор подумал, что соперничество между Букаром и Амброжи действительно могло возникнуть. Миловидная рыжеволосая женщина – обладательница приятных округлостей – внимательно смотрела на него лучистыми серо-голубыми глазами. Инспектор отметил про себя, что глаза такого цвета встречаются довольно редко. В комнате было чисто, в очаге танцевал огонь, отбрасывая золотистые отсветы на натертую воском мебель.
Хозяйка дома не спешила садиться. Пальцы нервно теребили концы черной шерстяной шали.
– Мадам Бланшар, вы знакомы с человеком по имени Станислас Амброжи? – задал вопрос Жюстен.
– Со Станисласом? Конечно! Не случилось ли с ним какой беды? Может, он умер?
Ее испуганный взгляд перескакивал с одного лица на другое.
– Нет, мсье Амброжи жив, – поспешил успокоить женщину Сарден.
– Мне что-то нехорошо… Лучше я присяду, – вздохнула вдова Бланшар.
– В каких вы отношениях с Амброжи? – спросил Девер.
– Станислас хотел, чтобы мы поженились, но никак не решался рассказать обо мне детям. Боялся, что не одобрят. Он тоже вдовец, но опасается, что если женится во второй раз, детишкам не понравится.
– Детишкам? Слишком сильно сказано! Дочь мсье Амброжи сама уже замужем, а сыну четырнадцать лет.
– Я знаю, – жалобно пропела Мария Бланшар. – Когда с Пьером случилась беда, Станислас, наконец, набрался смелости. Стал говорить, что в доме должна быть женщина – вторая мать для мальчика. А мне лучшего и не надо! Во время войны, мсье, я лишилась единственного сына – Филиппа. Он погиб в Эбютерне, в регионе Па-де-Кале. Ему тогда было двадцать, я родила его в день своего восемнадцатилетия…
Жюстен в смущении отвернулся, чтобы не видеть, как эта симпатичная женщина плачет. Он уже составил о ней мнение: Мария Бланшар – не из тех, кого можно назвать ветреными и легкодоступными.
– Альфред Букар одобрял ваши планы выйти за Станисласа Амброжи?
– А кто это?
По дороге инспектор поделился с заместителем информацией, и тот решил применить метод психологического давления:
– Только не надо изображать святую невинность! Вы, мадам, прекрасно знакомы с Альфредом Букаром, который соперничал за ваши прелести с Амброжи!
– Нет, что за наглость! Я никогда не слышала об этом человеке и попросила бы вас меня не оскорблять!
Раскрасневшись от возмущения и досады, Мария вскочила, подбежала к буфету и сняла с полки фотографию в рамке.
– Вот! – воскликнула она. – Это мой муж Франсис, его убили в Вердене. Война отняла у меня двоих любимых мужчин, и я могу поклясться их памятью, что знать не знаю вашего Альфреда Букара! И зарубите себе на носу: я своими прелестями не торгую! Спросите хоть у Станисласа. Он ничего от меня не получил, даже самой малости, и не получит, пока не поведет к алтарю, чтобы кюре нас благословил. Станислас это знает. Он – человек серьезный и с добрым сердцем. По воскресеньям он приезжает ко мне часа в четыре. Я накрываю на стол, а он привозит сидр. Мы сидим за столом и разговариваем.
– Мадам, простите моего заместителя, – смутился Жюстен Девер. – В Феморо ходят слухи о вас, и нам необходимо было отделить правду от вымысла. Если фамилия Букар вам незнакома, возможно, вы встречаетесь еще с кем-нибудь помимо мсье Амброжи, а тот мужчина мог назваться чужим именем?
Несчастная женщина промокнула слезы носовым платочком.
– Нет, я встречалась только со Станисласом. Но что стряслось? В шахте произошла драка? Я газет не читаю, чтобы лишний раз не расстраиваться.
– Мсье Амброжи задержали по подозрению в убийстве, – мрачно сообщил Сарден. – Пока он содержится под стражей. Говорил ли он вам когда-нибудь, что имеет пистолет?
– Станислас – убийца? Вот глупость! Не желаю в это верить. Конечно, он купил пистолет на случай, если в шахте поранится лошадь. Дело в его сыне: по рассказам Станисласа, мальчик обожает лошадей, и ему очень тяжело видеть, как они мучаются. Его любимчик – Датчанин, красивый черный мерин с белой отметиной на лбу. Ну подумайте сами! Если с лошадью случится беда, это огорчит мальчика. Ему и так тяжело – одну ногу отняли…
Тут было от чего расстроиться: Жюстен Девер потер виски, потом снял шляпу и пригладил волосы. Не будучи профессиональной актрисой, Мария Бланшар вряд ли смогла бы с такой спонтанной искренностью отреагировать на обвинения в адрес своего жениха-поляка. К тому же она выдала ту же нелепую историю о покупке пистолета, что и сам Амброжи.
– Не будем больше докучать, мадам, – кивнул он на прощанье. – Прошу вас в ближайшие дни приехать в Феморо, в Отель-де-Мин, для дачи показаний.
– А как же Станислас? Вот несчастье! Почему вы его обвиняете?
– Если он невиновен, бояться ему нечего, – вежливо заверил полицейский. – До свидания, мадам Бланшар!
Она проводила их глазами, нервно прижимая к сердцу портрет покойного супруга.
В машине Жюстен глубоко вздохнул. Сарден закурил сигарету. На его худом лице читалась растерянность.
– Ваше мнение, шеф?
– Шарль Мартино, он же Тап-Дюр, назначенный недавно бригадиром, врет. Он сообщил заведомую ложь Тома Маро, и я должен выяснить, с какой целью. Навестим-ка его в новом доме в квартале Ба-де-Суа!
Квартал Ба-де-Суа, некоторое время спустя
Северина Мартино закипала от злости: пара полицейских ввалилась в дом во время семейного ужина. Она завела гостей в кухню, желая продемонстрировать, что все домочадцы собрались за столом.
– Скажите, а до завтрашнего утра нельзя было подождать? Покоя нет честным людям! – подбоченилась хозяйка. – Шарль, господа пришли с тобой поговорить.
Жюстен Девер сразу узнал углекопа, которого товарищи прозвали Тап-Дюр, по его лысине и раскосым глазам. Вместо приветствия бригадир поднял стакан с красным вином. По лицу отчетливо читалось, что посетители ему не в радость.
– Добрый вечер, инспектор, – негромко поздоровался он. – Чем могу быть полезен?
– Хотелось бы задать вам несколько вопросов, но не в присутствии детей, – ответил полицейский.
– Еда остынет, ну да ладно!
Шарль Мартино встал, и супруга снова заняла свое место во главе стола. Под сердитым взглядом матери трое мальчишек сразу же уткнулись в свои тарелки. Старшему было двенадцать лет, среднему – восемь, а младшему – пять.
– Приятного аппетита, парни! – Антуан Сарден сделал попытку проявить доброжелательность.
– Спасибо, мсье! – откликнулся старший.
Тап-Дюр тем временем привел инспектора в соседнюю комнату, заставленную деревянными ящиками. Сарден поспешил следом.
– Вы переезжаете? – поинтересовался инспектор.
– Уже переехали – я же теперь бригадир.
– Директор компании поставил меня в известность: хватило одного телефонного звонка. Мсье Обиньяк упоминал, что ваше семейство переезжает в дом Альфреда Букара – в такой желанный для местных квартал Ба-де-Суа!
– Желанный? Ну, тут вы преувеличиваете, инспектор! Конечно, имея троих детей, нельзя не отметить, что места здесь больше, да и удобства в доме лучше, чем в других кварталах. Кто действительно рад, так это моя жена!
Волнение Тап-Дюра не укрылось от полицейского. В блеклом свете единственной электрической лампочки, свисавшей на проводе с потолка, бригадир нервно кружил по комнате.
– Мсье Мартино, – приступил к делу инспектор, – сразу сообщу причину нашего визита. Вы сказали Тома Маро, забойщику из вашей бригады, что Станислас Амброжи и покойный Альфред Букар часто наведывались к одной даме, вдове по имени Мария Бланшар.
– Сказал, и что?
– А то, что мы только что были у нее и хорошенько обо всем расспросили. Увы, она отрицает факт знакомства с Альфредом Букаром! Говорит, что первый раз слышит это имя, и я ей верю. По словам женщины, за ней ухаживал только Амброжи, и с серьезными намерениями. И я бы не назвал ее легкодоступной, скорее, наоборот – серьезной и заботящейся о репутации. Зачем вам понадобилось болтать небылицы?
Тап-Дюр дважды провел рукой по блестящей лысине и глуповато улыбнулся.
– Я рассказал только то, что сам слышал, инспектор. Вы уж меня простите, но Букар был тот еще волокита – ходок, как сказала бы моя супруга.
– В таком случае почему вдова, мадам Даниэль Букар, ни словом не обмолвилась? – Девер впился взглядом в углекопа. – Я несколько раз ее допрашивал, и она уверяла, что Букар всегда оставался верным мужем, экономным хозяином и хорошим отцом.
– Бедная Даниэль либо ничего не знала, либо притворялась – из гордости, – предположил Тап-Дюр. – Муж приносил домой получку и каждую ночь спал в супружеской постели, а на остальное ей плевать!
– Допустим, так оно и есть. Но вы не ответили на вопрос. Повторяю: почему вы оклеветали Марию Бланшар, представив отношения с Амброжи в невыгодном для него свете?
– Ну вы же его арестовали? А дыма без огня не бывает. Без причины людей за решеткой не держат. И тут я вспомнил эту историю. Кровь у Станисласа горячая, вот я и подумал, что он запросто мог прикончить соперника!
– Если бы они с Букаром были соперниками! – вставил Антуан Сарден, которому не терпелось поучаствовать в разговоре.
– Кто рассказал вам об этом любовном треугольнике? – задал новый вопрос Жюстен.
– Пас-Труй. Он любил болтать по делу и без дела.
– Пас-Труй, он же Жан Розо – увы! – погиб вместе с Альфредом Букаром и углекопом по прозвищу Шов-Сури под завалом в шахте. Скажите, мсье Мартино, нет ли у вас живого свидетеля, который мог бы подтвердить ваши слова?
– Нет, инспектор, к сожалению. Историю я слышал от нашего славного Пас-Труя. Может, сходите к его вдове? Она всегда любила посплетничать. Возможно, сама и рассказала мужу.
Ощущение у Жюстена Девера было такое, словно он снова уперся в стену. Катрин Розо предстояло в одиночку воспитывать шестерых детей, не рассчитывая на жалованье супруга. Инспектору не хотелось надоедать бедной женщине, которую он уже допрашивал после похорон мужа.
– Я подумаю, – пообещал он. – До свидания, мсье Мартино, и приятного вам аппетита. Я вызову вас, если понадобитесь.
– К вашим услугам, инспектор, – ухмыльнулся углекоп.
Сев за руль своего авто, полицейский раскурил сигариллу и с досадой окинул взглядом ряды домов и кучи грязного снега перед каждым порогом.
– Что думаете, шеф? – нарушил паузу Сарден. – Если лысый говорит правду, значит, Мария Бланшар наврала нам с три короба!
– Нет, думаю, что она ничего не скрывала. А вот Шарль Мартино, похоже, врет – я чувствую. Об этом говорят его жесты, бегающий взгляд и нервозность. Но, судя по материалам допросов, которые я внимательно изучил, и по комплектации бригад, работавших в день убийства, преступником он быть не может. По моему скромному мнению, Тап-Дюр кого-то покрывает. И этот кто-то – и есть убийца, но у меня нет ничего, что могло бы развязать Тап-Дюру язык!
– Зачем тогда он наговорил на вдову? Мог бы догадаться, что она будет утверждать обратное, – вставил слово Сарден.
– Хотел окончательно утопить Амброжи, но сделал это весьма неловко, весьма… – объяснил Жюстен. – И у меня, наконец, появилась маленькая догадка, но я предпочел бы пока не делиться ею…
Феморо, пятница, 10 декабря 1920 г., 6: 30 утра
Такси было припарковано перед Отель-де-Мин. Зная, что придется подождать, водитель, сунув руки в карманы, прохаживался невдалеке от своего автомобиля. Еще не рассвело, и его фигура отбрасывала длинную тень в свете уличных фонарей. Женевьева сделала вид, что забыла во флигеле Обиньяков какую-то безделушку, чтобы Изора с Арманом смогли побыть наедине. Они остались сидеть на заднем сиденье – бок о бок, почти не смея смотреть друг на друга.
– Надеюсь, мы будем часто видеться, Изора, – сказал молодой человек. – Я бы не смог спокойно оставить ферму, зная, что тебе придется жить там до осени.
– Ты бы все равно уехал…
– Да, я хочу получить свою долю счастья, раз уж так вышло, и Женевьева до сих пор меня любит. Поверь, мне было комфортнее в хижине на болотах, чем дома. Там я видел только маму – добрую и ласковую, которая утешала меня как умела. Поначалу я думал, что смогу терпеть отца, но быстро понял свою ошибку. Он внушает мне отвращение, а когда я узнал, как он с тобой обошелся, захотелось его убить.
– Не говори так, Арман, – Изора пыталась урезонить брата, хотя прекрасно помнила свой импульс убийственной ненависти, заставивший ее швырнуть в обидчика камень.
– Хорошо, что ты получила место у Обиньяков. Женевьева вкратце объяснила мне условия найма. Тебе будет хорошо – никто не обидит, есть крыша над головой. Ты заслуживаешь этого, Изора.
Девушка с благодарностью сжала руку брата, давая ему почувствовать свою нежность и привязанность.
– Береги себя, Арман. Ты даже больше, чем я, заслуживаешь счастья – большого счастья. Я уверена в Женевьеве: она обладает даром сводить на нет все трудности и делать жизнь приятной.
– Ты будешь часто приезжать к нам в Люсон. Договорились?
– Конечно. Я решила, что хватит горевать о том, что было, – лучше готовиться к лучезарному будущему.
– И всего-то? – пошутил Арман. – Приятно слышать, сестренка! У тебя есть преимущество: твое прошлое – всего лишь восемнадцать лет, а впереди – целая жизнь, полная сюрпризов.
Изора кивнула, испытав неловкость при мысли о недавней попытке суицида. Она по собственной воле чуть не отказалась от всего того, что поистине бесценно, – размеренного дыхания, биения сердца, движения крови по жилам, способности чувствовать и осязать.
– Иногда происходят события, которые меняют ход вещей, – прошептала она.
– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. Возникают обстоятельства, которые, хотим мы того или нет, ведут нас туда, куда мы должны прийти, даже если ради этого приходится сносить побои. Да, Изора?
– Или ты напиваешься и говоришь то, чего не следовало, – продолжила девушка. – Арман, обещаю писать тебе каждую неделю. Буду рассказывать, как справляюсь с обязанностями экономки и компаньонки, которая живет на полном пансионе: ей предоставляют жилье, кормят и обстирывают.
Смех Армана прозвучал несколько приглушенно – он прикрыл лицо темной тканью, шляпу надвинул на самые брови и поднял воротник пальто.
– У меня остался один глаз, – проговорил он вполголоса, – но я тебя вижу, и уже это большая радость. Ты очень красивая, Изора. А твой Жером – счастливчик.
– Не сказала бы…
– Твоя правда, я несу чушь! Он ведь слепой, бедняга.
– Нет, я говорю так не потому, что он незрячий. Мы передумали обручаться, решили остаться друзьями. У меня еще будет время подумать о любви.
Вернулась Женевьева. Взволнованная Изора бросилась в объятия брата. Арман с горестным восклицанием прижал ее к груди.
– Прости меня за поспешный отъезд, сестренка, хорошая моя! Я сохраню твою ракушку. Это будет мой талисман, он убережет меня от отчаяния и мрачных мыслей, потому что их у меня будет предостаточно.
Подошел водитель и с помощью пусковой рукоятки принялся заводить двигатель. Женевьева села рядом с Изорой. Пять минут спустя девушка уже выходила из машины перед небольшим зданием вокзала в Феморо. Последовали объятия и прочувствованное прощание.
Такси скрылось с глаз, и на платформе, по которой прохаживалась Изора, появилась Онорина. Жером сопровождал мать, прощупывая землю перед собой белой тростью. «Нас уже заждались в Сен-Жиль-сюр-Ви, – думала Изора. В горле стоял комок, а в глазах – слезы. – Зато я повеселю Анну и снова увижу океан!»
Сен-Жиль-сюр-Ви, санаторий «Вилла Нотр-Дам», два часа пополудни
Анна Маро смотрела на мать, и ее маленькое личико светилось от радости. Онорина только что объявила дочке, что сняла домик недалеко от санатория и проживет там до конца месяца.
– И мы все время проведем вместе! Я буду появляться утром и уходить, когда ты ляжешь спать. Директриса не против.
– Мамочка, правда? Ты будешь со мной каждый день? Как я рада!
– Правда, замечательно? Это Изора придумала, еще во вторник, а сегодня мы все устроили.
Девочка привстала на кровати, крепко прижимая к худенькой груди тряпичную куклу.
– Мам, я хочу сесть. Ты должна мне рассказать все подробности!
Онорина устроила ее поудобнее – подложила под спину подушку и сложенный пополам валик. Радость девочки и облегчение, которое она испытала, услышав новость, доказывали, насколько Изора оказалась права: Анна отчаянно нуждалась в присутствии матери, она устала жить вдали от семьи.
– Все очень просто, – сказала она, присаживаясь на край кровати. – Во вторник на обратном пути к вокзалу Изора приметила на калитке хорошенького домика вывеску «Сдается». И уже в поезде рассказала об этом нам с Жеромом. Я, моя крошка, была сама не своя – так не хотелось от тебя уезжать! Давно мечтаю самостоятельно ухаживать за тобой, читать тебе, понемножку баловать… Выслушав Изору, я поняла, что должна находиться рядом.
– Потому что скоро я умру, – сказала Анна.
Девочка произнесла фразу обыденно, без страха и огорчения – просто констатировала факт, который не изменишь.
– Нет, моя хорошая, конечно же, не поэтому! Просто пришла зима, выпал снег – и в Феморо тоже. Из-за плохой погоды выходить на террасу дышать воздухом нельзя, а вывозить тебя на пляж в инвалидной коляске тем более не разрешат. Видела в окно тяжелые серые тучи и проливной дождь? Не очень-то веселое время для маленьких больных, особенно если мама далеко. Но у меня есть еще одна хорошая новость!
Анна широко улыбнулась матери, желая доказать, что она, возможно, и не обречена на скорую смерть.
– Накануне Рождества, двадцать четвертого декабря, и на следующий день после праздника мы все вместе соберемся в том доме в Сен-Жиль-сюр-Ви! Приедут папа, Тома с Йолантой, и Зильда с Аделью, и Жером! Устроим замечательное семейное торжество.
– Правда? А мне позволят выйти из санатория?
– Да, пришлось повоевать с директрисой и главврачом, но они разрешили.
Девочка захлопала в ладоши, на ее щеках появился румянец. Она стала считать на пальцах, шепотом проговаривая цифры.
– Мама, до Рождества еще четырнадцать дней, и все это время ты будешь тут, в Сен-Жиль-сюр-Ви! Я – самая счастливая на свете! Пресвятая Дева меня услышала, и все ангелы господни! Мне иногда было очень тоскливо – даже когда я играла с Изолиной или читала сказки Шарля Перро в красивой книжке, которую мне прислал Тома на мой двенадцатый день рождения.
Растроганная Онорина погладила дочку по голове. Было мучительно больно осознавать, что скоро она потеряет свое дитя. Оставалось пусть слабое, но утешение: по меньшей мере в ближайшие дни ее Анна будет купаться в материнской нежности и любви.
– Мам, ты приехала одна? – спросила девочка.
– Нет, со мной Изора и Жером. С вокзала мы сразу пошли к тому дому с объявлением об аренде. Слава богу, бумажка оказалась на месте. Изора расспросила соседа, и он дал нам адрес и имя хозяйки – очень любезной пожилой дамы. Она рассказала, что летом сдает дом семье из Ньора, которая приезжает на море купаться. Жером из своих сбережений заплатил арендную плату за месяц – он сам настоял на этом. Ключи мы получили только к одиннадцати часам – хозяйка оказалась весьма разговорчивой.
Улыбаясь, Анна жадно ловила каждое слово матери. По мере того как продвигался рассказ, ее живая фантазия рисовала сцены происходящего.
– Я оставила Изору с Жеромом и наказала им открыть дом и хорошенько его проветрить, – продолжала Онорина. – Потом они сходят за покупками – мне нужно будет чем-то питаться… А я торопилась сюда, чтобы уладить самое важное дело – убедить директрису и твоего доктора. Они отнеслись с пониманием.
Все так же продолжая улыбаться, Онорина ненадолго замолчала. «Еще бы им не согласиться, – горевала она. – Говорят, жить Анне осталось совсем недолго. Несколько дней – так они сказали. Да и кто откажет несчастному ребенку в том, чтобы умереть у матери на руках, в последний раз увидеть родных? Если верить докторам, ее может не стать еще до Рождества. Нет, Господь этого не допустит!»
– А ты сказала хозяйке дома, что у меня туберкулез? – встревожилась Анна. – Она может передумать, испугаться, что я принесу в дом заразу.
– Я не хотела признаваться, – смутилась Онорина. – Да только она сама догадалась, потому что никто не снимает дом у моря зимой. Она прямо спросила об этом, а Изора ответила. Бог свидетель, она сумела настоять на своем, причем очень вежливо: сыпала цитатами из статьи о чахотке, которую читала, когда училась в Париже. Жером тоже молодец – стал убеждать хозяйку, что мы будем очень осторожны и перед отъездом хорошенько все вымоем. Анна, радость моя, не плачь!
Девочка всегда держалась по-взрослому мужественно, но слезы вдруг сами покатились из глаз – горячие и горькие. Слова «перед отъездом» перевернули ей душу. Отъезд состоится, когда она умрет и будет похоронена в песчаной земле Сен-Жиль-сюр-Ви… Разумеется, Анна знала, что больных чахоткой избегают и боятся, как раньше чумных: однажды в коридоре она услышала нечто подобное из уст возмущенной медсестры.
– Что с тобой, моя крошка? – заволновалась Онорина.
– Ничего, мамочка, это от радости. Мне бы так хотелось надеть в сочельник красивое платье!
– Конечно, у тебя будет платье! – пообещала мать, едва дыша. Ей тоже хотелось разрыдаться. – А теперь нужно отдохнуть. Изора и Жером придут тебя навестить ближе к полудню. А я, моя хорошая, теперь рядом с утра до вечера.
– Мне так хочется поскорее увидеть Изолину!
– Если поспишь, время пройдет быстрее. Я уже сказала Изоре спасибо, что она так замечательно все придумала. Удивительная девушка! Чем больше я ее узнаю́, тем больше она мне нравится!
– Я ее очень люблю, – призналась Анна, укладываясь на кровать.
Глаза девочки были закрыты, у сердца – тряпичная кукла…