Феморо, дом Даниэль Букар, утром четверг 9 декабря 1920 г.
Жюстен Девер испытующе сверлил взглядом Даниэль Букар. Под этим взглядом она чувствовала себя дискомфортно, но заговаривать первой не спешила. Она открыла инспектору дверь, будучи в домашнем халате и тапочках.
– Простите, господин инспектор, но сегодня четверг, и дочки не в школе. Мы встали позже обычного.
Полицейский недовольно покосился на девочек, сидящих возле дровяной печки с ломтями хлеба, намазанными сливочным маслом. Серое жилище, расположенное в самом старом квартале поселка, показалось ему темным и тесным.
– Я бы не хотел, мадам, чтобы при нашем разговоре присутствовали дети, – заявил он официальным тоном.
– Девочки, ступайте в спальню и поиграйте в куклы, – обратилась к дочерям Даниэль Букар. – Маме нужно поговорить с этим господином.
Прикрыв за детьми дверь, она с тревогой уставилась на инспектора.
– Так значит, убийца – Амброжи? Вчера у меня была Северина Мартино – жена Тап-Дюра. Радовалась, что поймали, наконец, преступника. Да и для меня облегчение. Говорила же я Альфреду, чтобы держался от поляков подальше!
– А как насчет фермеров? Особенно одного…
– Что вы такое говорите? Мы не имеем дел с фермерами.
– Мадам Букар, вы ничего не забыли рассказать о прошлом вашего супруга, якобы совершенно безупречном? Не могу же я прибегать к пыткам, чтобы вытрясти из местных жителей нужные сведения! Имена Бастьен и Люсьена Мийе ничего вам не говорят?
Женщина залилась краской и опустила голову. Ее плечи нервно дернулись.
– Вдова Виктор просила попридержать язык, – призналась она.
– Надо же! – иронично заметил Девер. – Значит, вы знали о проделках дорогого Альфреда? Вам известно, что в молодости он собирался жениться на Люсьене Мийе, но вы предпочли об этом умолчать. Почему?
– А зачем ворошить прошлое? Дело давнее. Я и без того настрадалась, что мужа считали бабником. С интрижки с Люсьеной, если верить вдове Виктор, все и началось. Уже после свадьбы Альфред рассказал – правда, не вдаваясь в подробности, – что у него была невеста, горничная из шато, но даже имени ее не называл. Да будет вам известно, Мийе давно бегает к Марселине, так что она в курсе дела.
Борясь с раздражением, полицейский присел на стул.
– Мадам, вы отдаете себе отчет, что, если бы вы сообщили об этом с самого начала, Мийе попал бы под подозрение независимо от того, есть у него алиби или нет? Тем более что оно обеспечено любовницей – человеком заинтересованным. Я просил помочь полиции, и мне показалось, что во время второго визита вы согласились, что убийца должен быть пойман.
– Но это не мог быть Мийе! – досадливо поморщилась вдова бригадира. – Я точно знаю. Зачем наводить на него подозрения?
– Откуда такая уверенность, мадам?
– Марселина Виктор так сказала! По субботам она приносит мне яйца. На следующий день после убийства, когда я рыдала над телом моего Альфреда, она вызвала меня на разговор. Все беспокоилась, что теперь в Феморо приедет полиция. Убеждала, что не следует болтать о прошлом мужа, особенно об истории с Люсьеной, потому что флики могут заподозрить Мийе. Это она называла вас фликами, не я… Еще она поклялась здоровьем сына, который сейчас в колониях, что Бастьен Мийе был с ней, в ее постели, когда Альфреда застрелили.
– Но должен же еще кто-то из местных, помимо вдовы Виктор, знать о том, что Букар с Люсьеной некогда были помолвлены! – предположил Девер.
– В свое время, инспектор, об этом деле, наверное, много говорили. Но потом началась война. А сколько людей умерло от испанки… Те, кто мог рассказать, – родители Альфреда и Люсьены, – давно на кладбище.
– Ясно, – буркнул Девер.
Он напряженно размышлял о том, что Марселина Виктор не пожалела времени – обошла все дома в Феморо и посоветовала молчать тем немногим, кто мог своими сведениями помочь полиции. Явно хотела оградить любовника от подозрений. «А ведь он, казалось бы, ничем не рисковал! Благодаря ей у него крепкое алиби!» – рассуждал он.
– Да и какая теперь разница? Это ведь Амброжи, мерзавец, застрелил моего Альфреда! – На глаза Даниэль Букар навернулись слезы. – Надеюсь, его отправят на гильотину!
– Это мы еще посмотрим, – вздохнул инспектор вставая. – Ставлю вас в известность, мадам: мой заместитель сейчас находится в доме вдовы Виктор. Позже мы сравним ваши показания.
Настроение у него было прескверное, однако, выходя на улицу, он постарался не хлопать дверью.
Шахта Пюи-дю-Сантр, в тот же день, в тот же час
Лежа на боку и отбивая обушком уголь, Тома обливался пóтом. На улице было холодно, зато в забое стояла влажная жара. Молодого углекопа окружали знакомые звуки подземного мира – с одной стороны, успокаивали и в то же время вселяли страх.
То был концерт из повторяющихся ударов, окликов и скрипа, – оглушительный и никогда не затихающий полностью. Отголоски ударов кайлом о стену, поскрипывание колес вагонеток по рельсам, крики «чернолицых»… Временами наступал момент тишины, который быстро обрывался чьим-то возгласом или металлическим скрежетом.
Сквозь шум прорвалось конское ржание, и Тома с ожесточением стиснул зубы, вспомнив о Пьере. Паренек не приступит к обязанностям конюха, пока ему не сделают протез. «Бедный мальчик, наверное, весь извелся из-за того, что отец в тюрьме!»
Имя Станисласа Амброжи было у всех на слуху с самого начала смены. Еще неделю назад он пользовался всеобщим уважением, теперь же стал объектом презрения. Нарастало напряжение между местными «чернолицыми» и поляками, во время войны приехавшими в Феморо на заработки. Простого предположения, что один из них – преступник, оказалось достаточно, чтобы отношения между углекопами заметно охладели. Бригадирам, в чьи обязанности входило поддержание порядка в шахте, приходилось несладко.
Тап-Дюр пожаловался на это Гюставу, который шел в забое следом за сыном. Прикрыв лысую голову каской из вареной кожи, преемник Букара поставил лампу рядом с собой. Первейшей его обязанностью было надзирать за остальными углекопами.
– Не слишком приятная работенка! – сказал он. – Пришлось разнимать Хенрика и Фор-ан-Геля в «зале висельников»! Парни чуть не подрались. Эй, Маро, не хочешь на мое место? Уступлю со скидкой!
– Оставь себе, Мартино! Если судить по прозвищу, ты лучше приспособлен наводить порядок, чем я.
– Старый хитрец, твоя правда – лучше быть простым забойщиком. Хорошо, хоть кто-то от этого выиграл – моя жена! Уж как она радовалась, когда мы перебрались в квартал Ба-де-Суа! Осуществилась ее мечта. Может, устроим перерыв? А то живот свело от голода.
Тома был рад хоть на время прерваться. Он приподнялся, опираясь на локоть, и сел по-турецки, скрестив ноги.
– Сегодня душа не лежит к работе, – признался он.
Отец лишь покачал головой. В прозрачно-желтом свете шахтерских ламп измазанные сажей лица мужчин выглядели зловеще – игра света и тени искажала их черты.
– Конечно, тебе нелегко, мой мальчик! Проснулся утром, и вдруг оказывается, что ты – зять убийцы! – продолжал Тап-Дюр. – Сам-то ты ни в чем не замешан, это все знают. Мог навсегда остаться под завалом. Однако будь начеку: о вас с Йолантой уже вовсю судачат…
– Да пусть говорят что хотят! – возмутился Тома. – Станислас Амброжи не виноват! Полиция еще расследует это дело.
– Хотелось бы верить, да только у полиции, похоже, другое мнение, иначе Амброжи уже отпустили бы. Невиновных за решеткой не держат.
Расстроенный Гюстав отхлебнул из фляги пикета – вина из виноградных выжимок, и сказал уверенным тоном:
– Вчера, Мартино, я еще сомневался, а сейчас, пожалуй, соглашусь с сыном: Станислас не убивал Букара. Против него нет доказательств, да и мотива у него не было.
– А я знаю, по крайней мере, одну причину, – криво усмехнулся бригадир. – Амброжи приударял за некой женщиной – вдовой почтового служащего. Она живет в Ливерньере, в трех километрах отсюда. Так вот, по воскресеньям он ездил к ней на велосипеде. Альфред Букар встал ему поперек дороги, потому что тоже заглядывался на эту дамочку. Она еще весьма хороша собой и не слишком строгих нравов. Букар таки заслужил репутацию бабника!
Гюстав с Тома в изумлении переглянулись. По поселку и раньше ходили слухи, что бригадир изменяет жене, но отец и сын Маро не прислушивались к сплетням.
– Что ты несешь? – возмутился молодой углекоп. – Станислас чтит память о жене! Не представляю, что он мог завести любовницу или думать о повторном браке!
– Эй, святой Тома, спустился бы ты с небес на землю! – насмешливо отозвался Тап-Дюр. – Амброжи такой же, как остальные, и внизу живота у него кое-что шевелится! Я понятно объясняю? Букар – тоже из таких.
– Выбирай слова, – рассердился Гюстав. – Все-таки говоришь о покойнике, который был нашим товарищем, и убили его недалеко от галереи, в которой мы сейчас сидим!
Бригадир пожал плечами и с сердитым видом сунул в рот кусок хлеба с мясным паштетом, крепко пахнущим чесноком. Глядя на него, Тома вдруг стало интересно, почему на столь ответственный пост – требующий смекалки, умения предвидеть все опасности в шахте и поддерживать дисциплину, – Марсель Обиньяк назначил именно этого человека.
– Скажи, Тап-Дюр… если, конечно, я еще могу тебя так называть, ведь теперь ты наш начальник…
– Лучше уж зови Мартино. Прозвища в шахте – больше для забойщиков да крепильщиков. Приходится годами гнуть спину, чтобы заработать уважение. Твоего отца товарищи до сих пор кличут Гюставом, да и тебя, Тома, нескоро переименуют!
– Может, и не успеют: Йоланта просит, чтобы я шел работать на мукомольный комбинат. Однако речь не о том. Я хотел спросить кое о чем. Тебя ведь тоже допрашивал инспектор? Почему ты не рассказал о вдове, из-за которой могли поскандалить Букар и Амброжи?
– Я не доносчик, Тома, да и не видел причин. Поляк тогда еще был на свободе. А теперь, когда флики его забрали, я сделал выводы. Кстати, вы узнали что-то новенькое? Говорят, вчера вечером вас вызывали к инспектору.
– Нет, ничего такого, – нахмурился Гюстав.
– Мы знаем не больше твоего, – подтвердил Тома.
Отец и сын не стали нарушать предписаний Жюстена Девера. В своем кабинете в Отель-де-Мин он приказал ничего и никому не рассказывать о пистолете Станисласа.
– Если верить показаниям мсье Амброжи, об оружии он сообщил Альфреду Букару, и больше никому, – сказал инспектор тоном, подчеркивающим важность происходящего. – Я бы предпочел, чтобы о столь важной детали расследования никто, кроме вашей семьи, не знал – так у меня появится шанс найти другие улики или хотя бы пресловутый Люгер. Слухи здесь расходятся быстро, и если углекопы расслабятся, думая, что я уже заполучил преступника, могут всплыть интересные факты. Передайте мою просьбу родным, а я, в свою очередь, поставлю в известность мадемуазель Мийе.
Естественно, Маро прислушались к рекомендации полицейского: Онорине и Жерому было приказано хранить все в строгом секрете, равно как и Йоланте с Пьером.
– Ну, пора вернуться к работе, – стал подгонять подчиненных Тап-Дюр. – Нам, в отличие от этого париго, платят не за то, что мы суем нос в чужие дела!
Подразумевался, конечно же, инспектор Девер. Тома поморщился – его мучила совесть. Перед тем как снова взяться за обушок, он обратился к бригадиру:
– Думаю, нужно уведомить полицию об этой женщине – вдове из Ливерньера. Мартино, именно ты обязан сообщить. Знаешь, как ее зовут?
– Мария как-то там… Фигура у нее хорошая, и недотрогой ее не назовешь. А наушничать не пойду, я уже говорил. И вообще, Амброжи в тюрьме. Может, вдовушка сама на него донесла?
– Если бы да кабы во рту выросли бобы, как любит говорить моя супруга, – пробормотал Гюстав.
Отец и сын снова вернулись к тяжелой работе. Их задача – вырубить как можно больше угля. Однако разговор с бригадиром не шел Тома из головы. Как же поступить? Перед глазами то и дело возникал образ Изоры и ее слова: «Предположим, Станислас Амброжи все-таки убил бригадира, о чем я, допустим, узнала из надежного источника. И я обязана его защищать? Мне пришлось бы молчать? И это, Тома, по-твоему, справедливо?»
Спустя час он осознал, наконец, почему так взбеленилась Изора и что подразумевалось под ее эмоциональным высказыванием. Решение было принято.
Феморо, во флигеле Женевьевы Мишо, в тот же день, в тот же час
– Изора, просыпайся, слышишь?
Женевьева тихонько потрясла девушку за плечо. Угнездившись на раскладной кровати и спрятав лицо под одеялом, будущая родственница, казалось, и не думала открывать глаза.
– Изора, уже девять!
– Хорошо, встаю! – проговорила девушка, хлопая ресницами.
В комнате пахло теплым молоком, кофе и еще чем-то, но этот запах Изоре не был знаком.
– Завтрак подан, мадемуазель! – с шутливой церемонностью провозгласила Женевьева. – Смотри, что я принесла!
На паркете стоял небольшой поднос, а на нем – чашка горячего кофе, кувшинчик с молоком и три ломтя сдобной булки гаш. Вандейцы обожают такую выпечку.
– Кухарка передала специально для тебя! Я рассказала, что ты будешь работать на моем месте. Она славная женщина.
Изора приподнялась на локте и смотрела на Женевьеву так, словно не верила своим глазам. Очаровательная хозяйка флигеля успела уложить волосы в прическу и накраситься. На ней были бархатное коричневое платье и бежевая кофта.
– И давно ты на ногах?
– Обычно я просыпаюсь в семь, а в половине восьмого уже на службе. Да-да, так и следует говорить – «на службе», это льстит хозяйке. Проверяю запасы продуктов, собираю завтрак для мадам и мсье Обиньяков и подаю его к восьми утра: хозяину нельзя опаздывать на работу. Сопровождаю мадам в ее комнату, подготавливаю одежду, которую она выбрала на сегодняшний день, и развлекаю ее беседой. Когда с этим покончено, до десяти утра я свободна. Сегодня я много рассказывала о тебе, и мне показалось, Вивиан Обиньяк настроена благожелательно. Должна предупредить, Изора: здесь, в поселке, она скучает и часто не находит чем себя занять. Обиньяки вполне могли бы обойтись без экономки, но мадам нуждается в женском обществе, и ее супруг это понимает. Затем меня и наняли.
Объяснение несколько покоробило Изору. Сдержанная от природы, она не слишком любила пустые разговоры.
– Не уверена, что сумею скрасить досуг важной дамы, – призналась она.
– Ничего, ты – новый человек в доме, а это само по себе интересно.
– Что она подумает обо мне, когда увидит? Кровоподтеки на лице, губа распухла, не говоря уже о красной полосе на шее!
– Досадные мелочи мы постараемся спрятать с помощью макияжа и шейного платка. Мадам Вивиан ждет нас в своей гостиной к десяти. Ты только не сердись на меня, Изора, но я рассказала, как жестоко обходится с тобой отец. У хозяйки доброе сердце, и это сыграет в нашу пользу.
Изора настолько углубилась в свои мысли, что ничего не ответила и занялась завтраком. Благодаря доброте и заботам Женевьевы, у девушки было такое чувство, будто она переступает порог новой жизни, и единственное, что от нее требуется – показать себя с наилучшей стороны.
– Прости за вчерашний вечер, – проговорила она тихо, проглотив очередной кусочек булки. – Пришлось из-за меня понервничать… Если бы вы с инспектором Девером вернулись чуть позже, наверное, не сидела бы я сейчас в этой комнате, не пила бы кофе и не мечтала о будущем. Наша судьба висит на волоске, и оборваться ему или нет – решает случай… Пожалуйста, не говори ничего Арману!
– Хорошо. Ни ему, ни кому-либо еще. Доктор Бутен ничего не заподозрил, когда пришел вчера вечером. Так что бояться тебе нечего: сохраним в тайне твое маленькое сумасшествие.
– Спасибо, Женевьева! Но с каким великолепным апломбом ты врала доктору! – вспомнила события вчерашнего вечера Изора. – Даже на порог не пустила. Сказала, что у тебя была страшная мигрень, но к его приходу все прошло. Женевьева, ты – мой ангел-хранитель. Мне так стыдно за то, что я хотела умереть! Вот у моего брата, несмотря на все несчастья, хватило мужества не уйти на тот свет!
Женевьева поежилась, понимая, что Изора видела, во что превратилось лицо брата. Молодая женщина заранее ужасалась, представляя столкновение с реальностью, хотя жених и выдвинул некоторые условия.
– Изора, Арман согласился переехать со мной в Люсон, чему я безумно рада, но кое-что потребовал взамен – я никогда не увижу его лица. Я согласилась и, надеюсь, смогу выполнить это желание, хотя в повседневной жизни будет непросто. Вчера инспектор Девер дал мне совет: обратиться к врачам, которые специализируются на подобных случаях, и попробовать сделать еще несколько операций.
– Женевьева, это было бы чудесно!
– Сначала я наведу справки, а потом поговорю с Арманом. Ну хорошо, пора заняться твоим нарядом и прической.
Через десять минут она уже расчесывала роскошную черную гриву Изоры, упругими блестящими волнами ниспадавшую девушке на плечи.
– Ты не думала сделать модную стрижку? – спросила Женевьева. – Никто не видит красоты твоих волос. Они либо заплетены в косу, либо уложены в тугой пучок.
– Нет, мне больше нравятся длинные волосы. Ты только не обижайся, Женевьева, тебе стрижка очень идет.
– Это очень удобно, – ответила подруга. Женевьева носила каре, открывавшее ее прекрасную шею.
Изора подавила вздох. В голове все еще звучал любимый голос: «Ты – фея ночи, Изолина! Ты украла у нее синеву глаз, черноту волос, а сверкающую белизну кожи отняла у Луны…» Так ее утешал Тома еще до войны, когда кто-то обижал ее дома или в школе.
Женевьева словно прочитала ее мысли:
– Скажи, а что ты хранишь в металлической коробке? Ты рада, что я ее привезла? Это Арман подсказал, где ты ее прячешь.
– Правда? Значит, он помнит? В детстве я складывала в коробку разные безделушки, но теперь, скорее всего, выброшу вместе с содержимым.
«Засушенные цветы, оловянный солдатик, розовая лента, несколько маленьких подарков Тома и его последнее письмо», – перечислила она в уме.
– И правильно. Коробка проржавела и помялась.
Девушка кивнула, заново переживая вчерашнюю сцену, когда обожаемый Тома осыпал ее язвительными упреками и смотрел на нее с гневом и ненавистью. Она снова слышала ужасные слова, прозвучавшие, как похоронный звон по их странной дружбе. Впрочем, она хорошо помнила и тот момент, когда он поднял ее с пола и почти на руках перенес на кровать, нежным жестом убрал с ее лица волосы.
«Что будет, мы еще увидим, – повеселела она. – Если мсье Амброжи быстро выйдет на свободу, возможно, Тома простит меня».
* * *
Приняв изящную позу, Вивиан Обиньяк сидела на диване и листала последний номер Petit Echo de la Mode[49]. Она приготовилась идеально сыграть роль богатой представительницы буржуазии, измученной душевными терзаниями и такой одинокой в заброшенном шахтерском поселке.
Хотелось произвести впечатление на Изору Мийе, которую должна привести экономка. Повинуясь внезапному желанию убедиться, что с макияжем и прической все в порядке, мадам Обиньяк встала и подбежала к великолепному венецианскому зеркалу, которое висело над камином, облицованным черным мрамором. Отражение порадовало: короткие светлые кудри стянуты зеленой шелковой лентой (ее любимый цвет), подобранной в тон платью с кружевной отделкой на груди. «Боже мой, быть такой красивой и гнить здесь, в Феморо, без мужской любви! – думала она. – А все проклятый инспектор, который запретил уезжать в Париж… Если девушка понравится, будет хоть какое-то развлечение!»
Скрипнула входная дверь. Вивиан поспешила вернуться на диван и принять ту же эффектную позу. Женевьева, с многообещающей улыбкой на устах, вошла первой. Следом за ней появилась Изора.
– Мадам, вот та юная особа, о которой я говорила, – мадемуазель Мийе.
– Здравствуйте, мадам, – проговорила Изора своим низким, приятным голосом. – Счастлива с вами познакомиться.
– Здравствуйте, – тихо ответила хозяйка, пожирая глазами незнакомку.
«Не слишком высокая, элегантная, несмотря на дешевенькую одежду, и миленькая – да-да, очень миленькая! Готова поспорить, прическу ей делала Женевьева! Какая чудесная идея – уложить волосы в высокий пучок, позволив одной длинной пряди спадать на плечо… И при всей красоте – кровоподтеки и разбитая губа! Бедняжка! Некоторые мужчины – настоящие садисты!»
– Присаживайтесь, – пригласила она уже громче. – Можем выпить чаю. Я бы с удовольствием съела макарун.
– Мадам, я этим займусь! – Женевьева обрадовалась, что хозяйка сама придумала способ остаться с Изорой наедине.
– Теряю настоящий бриллиант! – трагическим голосом сообщила Вивиан гостье.
– Вы совершенно правы: Женевьева наделена многими редкими, и оттого еще более ценными, достоинствами.
Изысканная похвала, прозвучавшая из уст соискательницы, и то, как достойно она себя держала, невзирая на обстоятельства, приятно поразили потенциальную нанимательницу.
– Вы получили образование, – продолжала мадам Обиньяк с видимым удовольствием, – и осенью готовитесь занять пост учительницы в школе для девочек, не так ли?
– Да, мадам, в той самой школе, где я научилась читать и писать. Кстати, детей фермеров там было немного, в основном – отпрыски углекопов. Позвольте поблагодарить вас, что любезно согласились принять меня сегодня. Сожалею, что зрелище не из приятных.
– Ах, ваше лицо… Забудьте! Скоро от ужасных отметин не останется и следа. Советую воспользоваться мазью с экстрактом арники, она прекрасно лечит ушибы. Я обычно покупаю у аптекаря в Фонтенэ-ле-Конте, благо доктор Бутен, наш сосед и друг, выписал рецепт. Женевьева принесет вам баночку из моей ванной комнаты.
Вивиан замолчала. Она продолжала рассматривать девушку, обращая особое внимание на детали, которые представлялись ей важными. Ботинки Изоры были начищены до блеска, блузка и белый шейный платок благоухали свежестью, а волосы и вовсе вызывали восхищение.
– Так-так… – задумчиво пропела она. – Полагаю, вы сумеете написать письмо без орфографических ошибок? Мой супруг их не переносит!
С надеждой в сердце и в то же время опасаясь худшего, Изора не смела дать волю радости. Возвращение Женевьевы развеяло нервное напряжение. Как и положено образцовой экономке, она подала три чашки чая. Вивиан схватила макарун, откусила кусочек и от удовольствия закрыла глаза.
– Очень вкусно! – вздохнула она, покончив с пирожным. – Остается одна проблема, которую нужно решить. Нас связывают дружеские отношения с графом и графиней де Ренье, и моя дорогая Клотильда отзывается о вас весьма неодобрительно. Я бы хотела услышать объяснения. И пожалуйста – будьте искренни.
Женевьева кашлянула, не осмеливаясь посмотреть на Изору, которая, со своей стороны, лихорадочно решала, какую же линию поведения избрать.
– Я могла бы начать оправдываться, мадам, – заговорила она после короткой паузы. – Но вы просите быть искренней, поэтому я так и поступлю. Графиня де Ренье выбрала для меня имя, исправно выполняла обязанности крестной, когда не имела других развлечений. Правда и то, что без ее поддержки я не поступила бы в «Эколь нормаль». Однако с тех пор как я покинула пост воспитательницы в частной школе, которую держат друзья графини – мадам и мсье Понтонье, – она упрекает меня в неблагодарности. Когда же я осмелилась пожаловаться на жестокость отца, крестная назвала меня лгуньей. Не так давно я пришла к ней и умоляла меня приютить, взять на работу прислугой. Я чувствовала себя такой несчастной! Мне казалось, что я – одна в целом мире, и мне не суждено познать простейшие житейские радости. Тогда-то я и вспомнила о блуждающих огоньках и ужасном Жиле де Рэ, которого в народе называют людоедом из Машкуля. Наверное, графиня сочла меня глупой фантазеркой – отправила домой, приказав больше не показываться на глаза.
Рассказ Изоры нашел отклик в сердце хозяйки дома: взволнованная Вивиан даже подалась вперед, словно желая сделать беседу еще более доверительной.
– Отчего же вы чувствовали себя несчастной? – с неподдельным интересом спросила она.
– Когда в шахте случился взрыв рудничного газа, друг детства, человек, который мне очень дорог, оказался под завалом. Я говорю о несчастном случае, который произошел в ноябре… И было непонятно, поднимут его наверх живым или мертвым. Я чувствовала, что должна быть здесь, в Феморо, как можно ближе к нему!
Женевьева догадалась, о ком речь. Тома Маро…
– Я не совершила по отношению к своей благодетельнице ни одного неуважительного поступка, – заключила Изора. – Всегда относилась к ней почтительно. Я просто имела несчастье вызвать ее неодобрение.
– Что ж, вы мне очень нравитесь! Место экономки – ваше! – с торжествующей улыбкой объявила мадам Обиньяк. – Вы напоминаете романтических героинь, о которых писали авторы прошлого века. Браво, Женевьева! Вы в очередной раз сумели мне угодить.
– Спасибо, мадам, – скромно потупилась молодая женщина.
– Благодарю вас от чистого сердца, мадам. Приложу все усилия, чтобы вы остались довольны, – пообещала новая экономка Обиньяков.
Изора вышла из господского дома в полдень. Женевьева познакомила ее с кухаркой по имени Жермен – высокой крепкой дамой сорока двух лет, а также с ее сыном Дени, садовником и молодой горничной, которая поддерживала порядок в комнатах. «Все такие милые и приветливые, – думала она, направляясь к воротам. – Приступить к обязанностям предстоит уже в субботу утром!»
Девушка была немного растеряна, как любой человек, оказавшийся на пороге захватывающего приключения. Поведение и манеры Вивиан Обиньяк несколько ее озадачили. Новая хозяйка оказалась настоящей красавицей, и в ее обращении с прислугой присутствовала та непринужденность, которую Изора не ожидала встретить в даме, занимающей куда более высокое положение в обществе, чем она.
– Ты сумела ее очаровать, – шепнула Женевьева, когда подруги вышли в вестибюль. – Растрогала хозяйку своей искренностью. Знаешь, мне кажется, она не слишком счастлива в супружестве, но скоро ты составишь свое мнение на этот счет.