Глава 9. Слезы и горечь потери
Сен-Жиль-сюр-Ви, во вторник, 7 декабря 1920 г.
Они молча неспешным шагом направлялись к вокзалу городка Сен-Жиль-сюр-Ви. Онорина шла, опираясь на руку Жерома и понурив голову: все ее мысли вертелись вокруг одного – как жестоко обходится с ними судьба, забирая маленькую Анну.
Изора следовала за ними с пустой корзинкой и ридикюлем Онорины. «Было больно расставаться с Анной, говорить ей „До свидания!“, – переваривала пережитое она. – Однако малышке нельзя переутомляться, да и нам не стоит опаздывать на поезд…»
Она искренне сочувствовала больному ребенку, но даже в состоянии глубокой задумчивости машинально подмечала детали окружающего пейзажа. Ей нравились купающиеся в лучах солнечного света невысокие домики с синими ставнями и белеными известью сероватыми стенами. Облака ушли, и с просветлевшего неба лился мягкий свет – на тамариски, сосны и розовые черепичные крыши. «Надо же, кто-то сдает дом!» – обратила внимание девушка, когда они подошли к перекрестку – одна улица вела к вокзалу, а другая заканчивалась тупиком. Изора снова подумала, что с радостью поселилась бы здесь, на берегу океана. Объявление о сдаче жилья было прикреплено к деревянной калитке. В мощенном булыжником дворе виднелся колодец, а на розовом кусте Изора приметила последний красный цветок с увядшими лепестками. «Кто знает, быть может, наступит день, и я буду спокойно жить в таком вот домике, далеко от Феморо», – мечтала она.
Вынужденное одиночество способствовало тому, что воображение у Изоры развилось рано и было куда богаче, чем у сверстников. Она нашла способ переживать горести и обиды – попросту надеялась на лучшее будущее. Жером невольно оборвал какие-то из ее фантазий, заставив лицом к лицу столкнуться с реальностью.
– Если станешь моей женой, отец больше не сможет помыкать тобой. Войдешь в нашу семью и будешь ежедневно видеться с Тома! – таков был основной посыл разговора со слепым юношей.
Во всяком случае, именно так Изора трактовала для себя его предложение. Раньше ей и в голову не приходило, что проблемы можно решить посредством замужества.
Поднимаясь в вагон третьего класса, она все еще взвешивала «за» и «против» возможного брака с Жеромом. Поразительно, однако там, на вершине дюны, когда слепой юноша ее обнял, она ощутила легкое, но приятное волнение, ей было с ним на удивление уютно.
От размышлений Изору отвлек стон Онорины, которая снова залилась слезами.
– Бедная моя Анна! Несчастная дорогая девочка! – всхлипывала убитая горем мать.
– Ты должна быть сильной, мама, – вздохнул Жером.
– Мне и правда понадобятся силы, чтобы рассказать о нашей беде твоему отцу и Тома! Зильда и Адель наверняка в курсе, что наша крошка обречена, – вчера вечером они приезжали ее навестить. И скоро пришлют из монастыря письмо… Господи, и побыть-то с ней позволяют недолго! Вы сами видели, нас выставили за дверь, потому что мы ее утомили! Только это от медсестер и слышно!
Несчастная женщина зарыдала еще горше. Вынув из кармана большой носовой платок, она громко высморкалась.
– Скоро два года, как мою крошку увезли из дома, – причитала она, смахивая слезы. – Я езжу к ней настолько часто, насколько могу, и стоит это недешево! С недавних пор Гюстав попросил меня реже бывать в санатории. Выходит, что Анна может умереть, а меня даже не будет рядом, чтобы с ней попрощаться! Из санатория позвонят мсье Обиньяку, и будут считать миссию выполненной. Господи, за что мне такое горе!
Расстроенный Жером только покачал головой и, как подобает любящему сыну, крепко обнял мать. Женщина немного отдышалась, но по щекам все еще струились слезы.
В плацкарте они были одни, поэтому Изора решилась озвучить свою идею. Несколько недель назад она, скорее всего, промолчала бы, но недавние события многое изменили – если не в характере девушки, то в поведении уж точно: за последние пару месяцев она заметно повзрослела.
– Мадам Маро, – отчетливо произнесла Изора, – не хочу вас обидеть, но на вашем месте я бы не стала опускать руки. Слезами горю не поможешь. Анна призналась мне, чего ей больше всего хочется. Она мечтает отпраздновать Рождество с родными, как раньше!
– И что, по-твоему, я должна делать? – сердито оборвала ее Онорина. – Правила в компании строгие: чахоточных запрещают привозить в поселок, чтобы другие не заразились. Но даже если мы и решим забрать Анну, директриса санатория и врач не разрешат – она слишком слаба! По крайней мере, там она получает лучший уход!
– Что-то не верится, – беззлобно огрызнулась Изора. – Вылечить ее не смогли. Если бы Анна была моей сестрой или дочкой, я бы сделала все возможное, лишь бы порадовать ее перед смертью.
– Изора, не надо, ты несешь полнейшую чепуху! – одернул ее Жером.
– То есть ты – так же, как мои родители и некоторые другие люди, – считаешь, что я с придурью?
– Нет! Но пойми, маме очень плохо, а ты еще больше ее расстраиваешь!
– Твоя правда, Жером! – рассердилась Онорина, у которой окончательно сдали нервы. – Говорить, что моя бедная девочка скоро умрет, – все равно что втыкать нож в открытую рану! Разве можешь ты, Изора, поставить себя на мое место, понять горе нашей семьи? Анна для тебя – чужой человек. Она тебя любит, спорить не буду, да и ты хорошо к ней относишься, но тебе не дано понять, что чувствуем мы с Жеромом!
– Так оно и есть, мадам Маро. Но скажите честно – вы ведь постараетесь приехать к Анне хотя бы еще раз или два перед Рождеством? И прольете немало слез, сожалея, что оставляете ее на больничной койке, вдали от семьи…
Девушка отвернулась к окну. Пейзажи сменяли друг друга: изгороди, вспаханные поля с красновато-коричневой землей, влажные пастбища, по которым бродят крупные светло-рыжие коровы…
– Надо же быть такое черствой! – перестала плакать Онорина. – Тебя, сынок, остается только пожалеть, что женишься на такой! Я думала, Изора добрее. Ты меня разочаровала, детка. Скажи, я правильно расслышала – ты обвиняешь нас в том, что мы оставляем Анну на произвол судьбы?
– Мама, Изора просто неправильно выбрала слова, – вмешался Жером. – Ты с самого утра поглядываешь на нее исподлобья! Если подумать, в чем-то она права.
Онорина снова зарыдала. На душе было так скверно, что она закрыла глаза, – лишь бы не видеть негодницу, сидящую напротив.
– Простите меня, мадам Маро! Жером прав, я наговорила лишнего, но у меня, правда, появилась хорошая идея! Только не знаю, как правильно ее подать, да и согласитесь ли вы…
– Что ты уже придумала? Говори! – потребовала несчастная мать.
– Касательно Рождества. Я понимаю, что директор компании правил не изменит, да и врачи санатория, конечно же, не позволят перевозить Анну в таком состоянии. Однако в Сен-Жиль-сюр-Ви – на полпути от санатория к вокзалу – я видела дом, который сдается в аренду. До конца декабря еще три недели, так что арендная плата наверняка будет умеренной. Я могу подсобить с деньгами – еще не успела потратить жалованье за октябрь. Тебе, Жером, после войны платят пенсию, но поскольку живешь с родителями, которые тебя кормят, – стало быть, имеются сбережения. Нужно снять этот дом, и вы сможете отпраздновать Рождество всей семьей! Доставить туда Анну будет несложно – нужно только хорошенько ее закутать. И она будет с вами, сможет съесть блинчик и выпить горячего шоколада!
Увлеченные неожиданной идеей, Онорина с Жеромом слушали Изору с открытым ртом. Никому из них и в голову бы не пришло, что праздник можно устроить вдали от родного дома.
– Я, конечно, не член вашей семьи, но могу все организовать, – предложила Изора. – В четверг или пятницу съезжу в Сен-Жиль-сюр-Ви, расспрошу соседей и побеседую с владельцем дома. Нужно будет украсить помещение остролистом и сосновыми ветками. Дрова там есть, я видела: они сложены во дворе под навесом.
Девушка сияющими глазами смотрела на Онорину. Подогреваемая желанием получить одобрение, она была еще красивее, чем обычно – круглые щечки, маленький аккуратный носик, деликатный овал лица и ярко-синие глаза в обрамлении густых и черных загнутых ресниц.
– Кто бы что ни говорил, а голова у тебя на месте, Изора, – вполголоса отметила Онорина. – Что ты на это скажешь, Жером? Наша Анна будет счастлива, совершенно точно! Если Гюстав согласится, я только «за»! Встретить Рождество с нашей крошкой – о такой радости я и не мечтала!
Слепой юноша заметил, как срывается от волнения ее голос.
– Я тоже «за», мамочка. И потом, нам всем будет что вспомнить! Что-то радостное и светлое, ты меня понимаешь. Изора, мне стыдно, но я даже не подумал, что мои деньги могут пригодиться для такого хорошего дела! Мы обязательно должны это устроить – нужно снять дом в Сен-Жиль-сюр-Ви!
Вдохновленная похвалой Изора озвучила мысль, которую оставляла на потом:
– Если как следует попросить, директриса, вероятно, разрешит перевезти Анну в дом перед праздниками и вы, мадам Маро, сможете побыть с ней несколько дней. Когда мама рядом – это счастье. Особенно такая мама, как вы!
Онорина испытала настоящий шок. Если бы слезы и без того не лились ручьем, она обязательно расплакалась бы от этих слов. Намек Изоры был ясен.
– Такая мама, как я… – повторила она, всхлипывая. – Бедная моя девочка, дома тебя не баловали, родители обходились с тобой слишком сурово! Иди я тебя поцелую! И не называй меня мадам Маро – только Онорина! Ты вернула мне надежду: нужно ловить хорошие моменты в жизни, насколько возможно! Но сначала нужно научиться их замечать.
Изора села между Жеромом и его матерью и тут же получила поцелуи в обе щеки. Она и так была счастлива, что маленькая Анна получит свой, такой долгожданный, праздник, но искреннее выражение благодарности удвоило радость.
«Она обязательно доживет до Нового года! Я буду просить об этом Бога, даже если его не существует. А если Он все-таки есть, то обязательно даст отсрочку умирающему ребенку. Анне станет лучше, как только она узнает прекрасную новость, я уверена!»
Рассыпаясь в благодарностях, Онорина с Жеромом попрощались с Изорой перед зданием Отель-де-Мин.
– Мне нужно сбегать к дому Обиньяков! Арман просил передать Женевьеве письмо, – объяснила девушка.
– Ты думаешь, между ними еще может быть что-нибудь? – спросил слепой юноша.
– Боюсь, что нет! Брат категорически отказывается ее видеть. Наверняка именно это он объясняет Женевьеве в письме.
– Сколько горя принесла людям война! – покачала головой Онорина. – Изора, передай родителям, что мы от души сочувствуем. Господи, мне не терпится рассказать мужу о нашей задумке… вернее, о твоей – это ведь твоя идея!
– Теперь она наша, мадам, и у нас все получится! – весело ответила Изора.
Девушка поцеловала Жерома в уголок губ, улыбнулась и убежала. Когда она поравнялась с церковью, уже совсем стемнело. Церковный колокол звонко отсчитал пять ударов, которые были слышны по всему поселку. В Феморо, совсем как в пчелином улье, царило привычное оживление. Углекопы вернулись домой – наступило время вечернего купания в теплой воде и разговоров между супругами. В прохладном воздухе явственно ощущался запах супа. На улицах, в колышущемся свете газовых фонарей, играли дети.
Изора ощущала себя свободной, легкой и радостной. Она увидела огромный Атлантический океан, сумела развеселить Анну и придумала для нее сюрприз, о котором девочка и мечтать не смела.
Придав лицу серьезное выражение, она вошла в парк Обиньяков. Флигель, в котором жила Женевьева, располагался недалеко от ворот, так что скоро она уже стояла у входной двери. Свет в окне не горел, в отличие от господского дома на противоположном конце аллеи. «Женевьева наверняка сейчас там!» – подумала Изора и просунула конверт под дверь.
Исполнив свою миссию, она вышла за пределы усадьбы и пошла вниз по улице, к Отель-де-Мин. Сегодняшний день вернул ей уверенность в себе и надежду на будущее, поэтому она предпочла не приближаться к кварталу От-Террас, чтобы не столкнуться случайно с Тома. Чувства, которые она к нему испытывала, никуда не делись, однако уже не были настолько мучительными. Изора связывала это с возвращением Армана и с тем, что сумела, наконец, принять неизбежное – мужчина, которого она так любит, женился, скоро станет отцом семейства и ей придется смириться.
Словно надеясь, что этот простой ритуал принесет удачу, Изора сунула руку в карман пальто и потерла ракушку, которую несла брату. «Анна так обрадовалась, когда я подарила ей такую же! Красивую, с перламутровым блеском. Но и Арману грех жаловаться, я о нем не забыла!»
Бодрым шагом она спускалась по дороге, ведущей к шато и родительской ферме. Когда последний фонарь остался позади, вокруг девушки сгустились темнота и туман. Но теперь Изора не боялась ничего.
На ферме во владениях графа де Ренье, в то же самое время
Бастьен и Арман Мийе стояли на кухне нос к носу, причем сыну пришлось наклониться, чтобы лучше видеть единственным глазом лицо менее рослого противника.
– Fan de vesse! Ушам своим не верю! – в очередной раз завопил фермер. – Ты на самом деле уходишь из дома?
– На самом деле! Я битый час пытаюсь это растоловать – с той минуты, как вы вернулись от Дювиней пьяный в стельку!
Перепуганная Люсьена, затаившись возле очага, с ужасом наблюдала за ссорой. Она была похожа на зверька, которого врасплох застала гроза – внезапная и непредсказуемая.
– Ну вот, дожили! Родной сын обзывает отца пьяницей! Твои слова – как нож в спину, и ты еще ждешь, чтобы я обрадовался?
– Отец, мне очень жаль. Когда я вернулся сюда, в ваш дом, я действительно собирался жить и работать с вами, но на самом деле пахать землю, сеять и собирать урожай – все это не по мне, и я никогда это не любил.
– Ну да, вот как ты теперь заговорил! Да если бы не твоя Женевьева Мишо, которая заявилась сюда и наобещала с три короба… – Бастьен ударил кулаком по столу.
– Муженек, угомонись наконец, – осмелилась встрять Люсьена. – Я очень огорчена тем, что Арман уезжает, но ведь у них с Женевьевой и до войны были серьезные отношения. И если она до сих пор его любит – что ж, так тому и быть!
Подобное вмешательство в мужской разговор было с ее стороны подвигом. Став женой Бастьена, она никогда ему не перечила, все вопросы в семье всегда решал только супруг. Она терпела несправедливое отношение мужа к Изоре, предпочитая закрывать глаза и уши в моменты, когда дочке приходилось сносить незаслуженные побои. Но сейчас материнское сердце взбунтовалось, настолько ей было жалко сына. Ее мальчик не заслужил такой участи – прожить всю жизнь взаперти, без женской любви.
– Спасибо, мама! – повернулся к ней Арман. – Не беспокойся, ты сможешь приезжать к нам в Люсон, когда захочешь. А вам, отец, не пора ли наконец нанять кого-то себе в помощь – и не поденщика, как вы привыкли, а постоянного работника!
Фермер зарычал и схватил со стола бутылку фруктовой водки. Отхлебнул глоток, вытер рот рукавом.
– Я сам решу, что мне делать, господин горожанин, у тебя спрашивать не стану! Ну и катись в свой Люсон вместе с потаскушкой Женевьевой! Она быстро наставит тебе рога! И правильно сделает: кому охота день и ночь смотреть на изуродованную рожу!
– Замолчи, Бастьен! Это отвратительно! Не говори так о нашем сыне! – заплакала Люсьена.
– А что? Надо быть последним кретином, чтобы не понять: продажная девка Мишо только и мечтает прикарманить его пенсию! – брызгал слюной мужчина. – Ей плевать на нас, лишь бы забрать нашего парня!
– Господи, вы хоть сами понимаете, какую чушь несете? – едва сдерживался Арман. – Сколько можно объяснять? Женевьеве не нужна моя пенсия, она получила в наследство дом и виноградник, который дает приличный доход. И если уж говорить начистоту, отец, мы планировали жить в Люсоне еще до войны, собирались открыть бакалейную лавку.
– Бакалейную лавку? Не смеши меня! Да ты распугаешь всех покупателей своей образиной! – Бастьен не подбирал выражений.
– Если бы вы не были моим отцом, я бы врезал так, что вашу образину не отличили бы от моей! Понятно, почему вы обрадовались, когда я вернулся, – будет кому работать на поле! А счастлив я или нет, вам плевать!
Люсьена тихонько охнула. Стиснув зубы, она в отчаянии уперлась лбом о стену возле очага. Она остерегалась открыто принимать сторону сына, потому что Бастьен вполне мог сорвать зло на ней, хотя прежде с ним такого не случалось. «Господи, за что нам это?» – переживала она.
Перед глазами пролетел весь сегодняшний день: как они кололи свинью у Дювиней, как бедное животное пронзительно кричало. А этот острый запах крови и внутренностей… Около полудня они пообедали прямо в сарае, и Бастьен выпил слишком много вина. Потом снова взялись за работу. Люсьена радовалась возможности поболтать с Жанин Дювинь, своей школьной подругой. «Я рассказала ей про Армана, и Жанин очень сочувствовала, а потом сказала, что это благословение господне – что наш мальчик жив, хотя и вернулся с войны изуродованным. Затем мы поехали домой. Мне пришлось править, иначе двуколка точно бы перевернулась – Бастьен так набрался, что потерял рассудок. Вот несчастье! И надо же было господам графу и графине выехать на автомобиле нам навстречу!» Клотильда де Ренье смерила арендатора строгим взглядом и тут же принялась жаловаться на поведение Изоры. Думать об этом Люсьене было неприятно, а реакция мужа, едва тот узнал о решении Армана уехать, только усугубила положение.
– Какая черная неблагодарность с ее стороны! – возмущалась графиня. – А ведь, видит бог, сколько доброго я сделала для Изоры, как о ней заботилась! Слыхала, будто она скоро обручится с молодым Маро – тем, что ослеп. Ну что ж, ей же хуже! Столько усилий потрачено, чтобы дать ей образование, – и все впустую!
Супруг графини, молчаливый Теофиль, объявил, что скоро приезжает управляющий – проверить состояние дел и счета на конец года. «Хоть бы Арман повременил немного с этим разговором о Женевьеве!» – сокрушалась Люсьена, слушая, как Бастьен с сыном осыпают друг друга бранью.
– Грубиян, невежа, деревенщина – вот вы кто! – кричал Арман. – Да если бы я мог, я бы ушел прямо сейчас!
– Ну и проваливай, – набычился Бастьен. – Fan de vesse! Лучше бы я отрезал себе причиндалы, чем производить на свет детей, которые слова доброго не стоят! И сестра твоя не лучше! Уговаривали ее побыть сегодня дома, и что? Убежала к своим чернолицым – потискаться с кем-нибудь под кустом!
– И как только у Изоры хватает терпения жить в этом доме! – в сердцах выкрикнул Арман. – Хочу, чтобы вы знали, отец: я поблагодарю сестренку, когда она вернется. Утром она не успела отдать Женевьеве мое послание. Ну и слава богу, потому что тогда моя невеста не пришла бы – в том письме было столько гадостей! По крайней мере, у меня в жизни будет хоть какая-то радость. Мы обустроимся в Люсоне, и я имею на это право – как и моя сестра, и моя бедная мать, которая всю жизнь на вас горбатится! Если бы вы побывали на фронте, научились бы ценить даже крошечные радости, и знали бы, как хочется забыть ужас войны!
– Не моя вина, что меня признали негодным к службе, и кому-то нужно было кормить семью, – осклабился Бастьен.
Он попытался сделать шаг и зашатался, но бутылку с водкой, которой все время размахивал, все-таки не уронил. Люсьена схватилась за сердце: еще пару глотков, и муж станет совершенно невменяемым!
– Мальчик мой, иди к себе! Поговорите с отцом завтра, он все равно мало что соображает. Наутро ему будет стыдно, что он так себя вел, – еще прощения попросит. Ну зачем, зачем ты заговорил об этом, едва мы переступили порог?
У Люсьены тряслись губы, по щекам текли слезы. Арману оставалось только махнуть на все рукой. Он и сам сожалел, что не смог сдержать воодушевления и с порога объявил родителям, что они с Женевьевой Мишо собираются пожениться. Он встретил их радостный, со свежей повязкой на лице, даже переоделся по этому случаю в чистую рубашку и бархатные брюки.
Однако стоило заговорить о предстоящем отъезде, как Бастьен Мийе рассвирепел. Сын, чье возвращение было сродни чуду, – крепкий парень, который мог бы трудиться в поле и, в общем-то, сам предлагал помощь, – несколько дней провалял дурака у них в доме и внезапно решил бессовестно бросить родителей. И все это – из-за женщины!
– Дьявольское отродье! Чтоб вам всем пропасть! – не мог угомониться фермер. Его шатало, лицо налилось кровью, глаза закатились. – Давай, шуруй наверх собирать чемоданы! А я пойду по нужде, а после загляну к лошадкам. От них больше толку, чем от детей!
Арман пожал плечами и, даже не подумав утешить мать, стал подниматься по лестнице на второй этаж. Люсьена засеменила за ним. Оба услышали, как на старых, смазанных маслом петлях повернулась и хлопнула входная дверь.
– Арман, скажи, ты же не собираешься уезжать прямо сейчас? – В глазах Люсьены застыла мольба. Она поднялась наверх вместе с сыном и теперь стояла на лестничном пролете, не зная что предпринять. – Когда отец пьяный, он несет всякий вздор.
– Мам, у меня на этот счет другое мнение. Отец – злой, жестокосердый человек, без царя в голове. Как только ты полюбила такого? Как можешь жить с ним столько лет?
– Бастьен никогда меня не обижал, и я стараюсь его не сердить. Если он не в духе, лишний раз не подойду. Он – мой муж.
Арман размотал дрожащими пальцами повязку, скрывавшую лицо. Исковерканная кожа имела розоватый оттенок и была влажной.
– Я бы все равно не смог работать в поле, – признался он. – Это невыносимо – жара или холод… Женевьева обо мне позаботится.
– Не сомневаюсь, она хорошая девушка. Отдохни пока – я принесу ужин. Мне очень больно, что ты уезжаешь, но если сможешь быть счастлив вопреки тому, что с тобой случилось на войне, – что ж, буду только рада!
Арман нежно пожал ее руку. Люсьена с трудом удержалась, чтобы не заплакать.
– Мам, не нужно ужина. Мне все равно кусок в глотку не полезет. У меня есть лекарство от бессонницы, в больнице дали упаковку. Приму таблетку и лягу. Скоро придет Изора – предупреди ее, чтобы не попалась отцу под горячую руку!
– Ничего, думаю, он в конце концов упадет где-нибудь на сено и проспит до рассвета.
– Дай-то бог, – вздохнул юноша. – Мама, я никогда не прощу его за то, что он мне наговорил. Пьяный или нет, он мог бы отнестись ко мне с бóльшим уважением, раз уж о любви речь не идет!
В доме Марселя и Вивиан Обиньяк, в то же самое время
Женевьева стояла возле фортепиано в роскошной гостиной Обиньяков, а ее негодующая хозяйка, очаровательная Вивиан, удобно устроилась в обтянутом кожей кресле. Вид у ее супруга, расхаживающего взад-вперед по комнате, тоже был недовольный.
– Я мог бы заставить вас отработать еще месяц, Женевьева, – сказал Марсель Обиньяк, зажигая сигарету. – Мы и так предоставили вам исключительно длинный отпуск, понимая, как ваша мать нуждается в помощи. И что же? Не успели вернуться, как объявляете, что берете расчет!
– Мой муж прав, очень непорядочно с вашей стороны, Женевьева! – подхватила Вивиан. – Согласитесь, это поспешное решение. Вам следует хорошенько все обдумать.
У молодой женщины от смущения горели щеки, она не смела поднять глаз. Женевьева не решилась прямо с порога сообщить чете Обиньяков, что уезжает уже на этой неделе. Однако после того, как с меню на выходные все было улажено, три письма – напечатаны и стол накрыт к ужину, ей вдруг захотелось поскорее освободиться от своих обязанностей и оказаться с Арманом в Люсоне.
– Мадам, мсье, умоляю о снисхождении! – настаивала она. – У нас скоро свадьба, и я рассчитываю уехать из Феморо в пятницу. Мой жених получил серьезное ранение на фронте, но он вернулся!
Марсель Обиньяк скупо поздравил, зато иеремиадам[43] его супруги не было конца. Судя по всему, она свято верила, что Женевьева перед ними в неоплатном долгу. В итоге поспешный отъезд стал поводом для упреков.
– У меня было несколько лет, чтобы все обдумать, мадам, – сказала экономка. – Я очень любила Армана и не желала верить в его смерть. Шестое чувство подсказывало, что надо ждать. И я ждала, даже в последние два года. О том, что жених жив, я узнала от его сестры, Изоры Мийе.
– Мийе – это фермеры, арендаторы графа, – пробормотал мсье Обиньяк. – Да, теперь я припоминаю: до войны вы встречались с их младшим сыном.
– У тебя хорошая память, Марсель, – иронично заметила Вивиан. – Тогда Женевьева еще не работала у нас, и ты только-только возглавил компанию. Думается, ты знал наперечет всех хорошеньких девушек в поселке!
Муж не удостоил ее ответом. Устремив обвиняющий перст на экономку, Вивиан продолжала:
– Мне не обойтись без вас, Женевьева, особенно в декабре! На рождественские каникулы из пансиона приедут дети. Кроме того, я ожидаю в гости родственников мужа и своих кузенов из Ньора. Прошу вас, будьте милосердны, останьтесь хотя бы до второго января!
– Мне очень жаль, мадам. Я предпочла бы уехать в пятницу, даже если потеряю жалование за текущую неделю. Когда возвращается дорогой человек, жених, за которым пролито столько слез, – каждый день дорогого стóит!
– Пусть так, но вы ставите меня в затруднительное положение. До праздников я не найду на ваше место никого подходящего! – начала закипать Вивиан Обиньяк. – Тем более, мой муж постоянно в разъездах, а я терпеть не могу оставаться дома одна!
– Одна – это явное преувеличение, – насмешливо заметил Обиньяк. – В доме постоянно находятся кухарка и ее четырнадцатилетний сын, а еще – горничная и садовник. Через десять дней привезут новых, отлично выдрессированных боксеров. Я отдал за них немалые деньги.
Вздохнув с облегчением, Женевьева представила, как окружает Армана заботой в их семейном гнездышке в Люсоне. Сама не зная почему – или, быть может, мысль навеяли ее грезы наяву, – она вдруг подумала об Изоре.
– Мадам, – начала она мягко, – могу вам кое-кого порекомендовать. Я говорю о сестре моего жениха, Изоре. В октябре она заменит в поселковой школе нынешнюю учительницу – мадам Маярд, которая уходит на пенсию. Уверяю вас, Изора – разумная скромная девушка, и очень способная! Она получила хорошее образование благодаря графине де Ренье.
Марсель Обиньяк в раздражении воздел руки к небу.
– Не далее как вчера графиня приезжала к нам, и каких только историй мы не наслушались о взбалмошной юной особе! Послать свою благотворительницу ко всем чертям, отвергнуть ее заботы! Но и это еще не все: ваша Изора несет бог весть что о блуждающих огоньках, Жиле де Рэ и каких-то колдуньях! К тому же собирается замуж за молодого Маро – того, слепого!
– Всего лишь слухи да кривотолки, мсье. Изора понравится мадам, я уверена. Она очень хороша собой – черные волосы, блестящие ярко-синие глаза – и обладает всеми качествами, о которых я упомянула.
– Думаю, я встречала ее в поселке, – заинтересовалась Вивиан. – Лишившись вас, Женевьева, мне только и остается – нанять оригиналку и красавицу! Я нуждаюсь в приятном общении, для меня это главный критерий. Приведите ее ко мне в четверг!
Обиньяк только покачал головой. Он даже не пытался найти объяснение капризам супруги. Плеснув себе коньяку, он присел у большого, оформленного мрамором камина, в котором уютно потрескивал огонь.
– Я очень благодарна за понимание, моя дорогая мадам! – твердила Женевьева. – Если вы согласитесь взять Изору до конца месяца, чтобы понять, подходит ли она вам, я объясню ей все детали.
– Я на это рассчитываю, – надула накрашенные губки Вивиан, сложив их в недовольную гримаску. – Женевьева, вы мне очень симпатичны, и я желаю вам счастья. Скажите, а ваш жених красивый?
– О да, мадам! Очень!
То была ложь во спасение; Женевьева грациозным движением попрощалась с хозяевами и вышла из комнаты.
На ферме во владениях графа де Ренье, чуть позже
Изоре оставалось только пересечь двор. По детской привычке она сначала подошла погладить собаку, которая, натягивая цепь, выскочила навстречу.
– Это я, Ритон! Ну-ну, не прыгай так! Задушишься!
Пес поднялся на задние лапы и стал ластиться. Изора почесала ему макушку. Она буквально летела домой, перебирая в памяти впечатления сегодняшнего дня. Грустила и радовалась, возвращаясь мыслями к маленькой Анне, и с благодарностью вспоминала нежность Жерома и знаки внимания со стороны Онорины.
Направляясь к большому дому, в котором много лет назад появилась на свет, она не испытывала и тени привычного страха – нет причин бояться, что отец снова сорвет на ней злость. Дома Арман, она подарит ему раковину и услышит в ответ: «Спасибо, сестренка!»
Однако судьба уготовила ей новое испытание, и о том, что произошло дальше, Изора долгие годы будет вспоминать с ужасом… Окутанные туманом, привычные предметы и постройки создавали фантасмагорический декор. В Феморо шесть раз прозвонил церковный колокол. В конюшне горел огонек, и время от времени оттуда слышалось ржание.
«Утром, прежде чем уйти в поселок, я задала лошадям сена», – вспомнила Изора. Это была ее любимая работа.
Внезапно перед ней выросла мужская фигура. Слабого света из конюшни как раз хватило, чтобы осветить перекошенное лицо Бастьена Мийе. В руке он держал кнут, который обычно оставался в двуколке.
– Это вы, отец? – пробормотала девушка.
– Поди-ка сюда, Изора! – услышала она словно издалека – так громко стучало ее сердце.
Привычка повиноваться сыграла злую шутку: Изора шагнула вперед. Собака убежала в свой закуток. Фермер подскочил, крепко схватил дочку за руку и потянул в темноту сарая. Изора почувствовала свежий весенний запах сложенных друг на друга вязанок сена.
– Отец, что-то случилось? – спросила она, едва дыша.
– Еще спрашиваешь? Мерзавка, это ты виновата, ты заварила кашу, когда пошла к Женевьеве Мишо! Она явилась сюда, бросилась ему на шею со своими обещаниями, а наш дурачок поверил! И теперь собирается в город! Что, так сложно было посидеть дома, с братом? Если бы ты осталась, та сучка не вошла бы в мой дом!
– Но ведь Арман просил меня с ней поговорить! Отец, я не могла сказать ему «нет»!
Бастьен начал ожесточенно трясти ее за плечи. Изора даже не пыталась отбиваться или кричать – боялась разозлить отца еще больше, тем более что от него несло спиртным.
– А письмо, дурья твоя башка? Могла ты отдать его утром? Ну конечно, ты же спешила к своему безглазому суженому! Торопилась залезть к нему в койку! Одного дня хватило – натворила таких дел, что нам с матерью теперь мучиться до конца жизни!
Изора получила первую оплеуху, следом за ней – другую. Нижняя губа треснула, во рту появился вкус крови. Но это было только начало: отец швырнул ее на землю и стал хлестать кнутом – сначала по ногам, потом по спине. Изора закрыла лицо руками и откатилась в темноту – испуганная, онемевшая от страха, она снова почувствовала себя ребенком, столкнувшимся с внезапной вспышкой отцовского гнева. Пальто из шерстяного драпа немного смягчило укусы кожаных плетей.
– Прячешься, маленькая шлюшка? – рычал отец. – Знай, я тебя нарочно поджидал, чтобы выкинуть на улицу! Чтобы духу твоего не было в моем доме! Твой братец, со своей искореженной физиономией, сматывает удочки, так что и тебе тут делать нечего. Да где же ты, черт бы тебя побрал?
Девушка на четвереньках забралась под двуколку. Было темно, и Бастьен никак не мог ее найти. «А если крикнуть? Позвать Армана на помощь?» – мелькнуло в голове у Изоры, однако она не осмелилась подать голос, понимая, что из ее сжатого ужасом горла не вылетит ни звука.
Оттолкнувшись, девушка откатилась к противоположному колесу. Она могла бы выскочить из сарая, быстро перебежать через двор к дому – и тогда уже можно спастись. Но вместо этого парализованная страхом Изора попыталась уговорить отца:
– Ведь я не сделала ничего плохого! Пожалуйста, отпустите меня! Я была в Сен-Жиль-сюр-Ви с мадам Маро. Я понятия не имела, что Женевьева придет к Арману!
Бастьен ринулся на голос, схватил девушку за волосы – сначала на затылке, потом перехватил повыше, где они были собраны в аккуратный узел, – и без всякой жалости поволок на улицу.
– Если крикнешь, лишишься своей гривы, – пригрозил он зловещим шепотом.
Скоро они оказались на тропе, ведущей к центральной дороге. Здесь фермер, наконец, разжал пальцы и стегнул хлыстом.
– Убирайся ко всем чертям, Изора! Чтобы глаза мои на тебя, бесстыдницу, не смотрели! Ты мне больше не дочь! Знать тебя не желаю!
– Отец, но куда мне идти? Одежда осталась дома, и ноги промокли. Позвольте хотя бы переодеться! Завтра я уйду.
– Ну уж нет, никаких завтра! – издевательски протянул Бастьен.
Изора почувствовала, как кнут полоснул по левой руке и правой лодыжке. Отца накрыла новая волна ярости – девушка инстинктивно попятилась.
– Ладно, я ухожу и домой возвращаться не стану, раз уж и брат уезжает. Он прав: вы – чудовище, душевнобольной человек, мерзавец и насильник! Убейте меня, если вам это доставит удовольствие! В любом случае, вы никогда меня не любили – никогда, ни секунды! Будете умирать у меня на глазах, я и пальцем не шевельну! Прощайте, мсье Мийе, вы мне больше не отец, да вы никогда им не и были!
– Замолчишь ты наконец? – возопил фермер, замахиваясь на нее кнутом.
Изора подобрала с земли булыжник и швырнула в него изо всех сил. Получив удар в плечо, Бастьен испустил ужасающий вопль. Девушка со всех ног бросилась бежать, и очень скоро зимняя туманная ночь поглотила ее. Сумочка где-то потерялась, лицо немилосердно ныло, однако останавливаться она не собиралась. Спустя полчаса, задыхаясь и сгорая от пожара в горле, Изора брела вдоль домов квартала От-Террас.
– Тома, помоги мне! Тома, помоги! – бормотала она.
Занавески почти на всех окнах были задернуты, и эта знакомая линия двухэтажных домиков, таких похожих друг на друга, вдруг показалась Изоре непреодолимой преградой между ней – а также обстоятельствами, в которых она оказалась, – и нормальными людьми с их обыденной жизнью. Ощущая себя заблудившейся в кошмарной ночи – холодной и влажной, в которой царил легкий туман, – она остановилась в нерешительности перед дверью Онорины и Гюстава Маро. Конечно же, Жером примет ее с распростертыми объятиями, его родители тоже, однако Изора не чувствовала в себе сил отвечать на неизбежные расспросы и как-то реагировать на возмущенные возгласы и сочувствие.
«Я хочу увидеть Тома!» – думала она, даже не отдавая себе отчета в том, что на нее страшно смотреть – волосы растрепаны, губы в крови, на лице – отчетливые следы пощечин. Пошатываясь, она подошла к дому молодоженов и заглянула в окно. Судьбе было угодно, чтобы именно в этот вечер Йоланта не закрыла ставни. Правда, белые льняные занавески были аккуратно задернуты, а между ними осталась щель – очень маленькая, но ее хватило, чтобы Изора смогла увидеть супружескую чету.
Белокурые волосы новобрачных блестели в свете электрической лампы под стеклянным абажуром. Сцена могла бы умилить беспристрастного зрителя, но Изора таковым не являлась. Тома был в майке и своими мускулистыми руками с нежностью обнимал красавицу жену, сидевшую у него на коленях. Они целовались. Их губы разомкнулись, и Йоланта показала мужу на тарелку, стоящую тут же, на столе. Тома взял кусочек бриоши и дал ей откусить, улыбаясь и глядя на нее влюбленными глазами.
Изора отпрянула от окна. Ее сердце словно обожгло раскаленным железом. Напрасно она ищет защиты здесь, у друга детства, который теперь для нее – не более чем обольстительный призрак.
Глотая слезы разочарования, она побрела прочь. Сначала собиралась попросить приюта у Женевьевы, но потом передумала – была слишком сердита на нее. По дороге к Феморо девушка размышляла о случившемся, и невеста Армана представлялась ей чуть ли не предательницей, которая тайком пробралась на ферму, чтобы украсть брата, от которого Изора надеялась получить немного нежности и защиты.
Мысли путались. Этот день мог стать одним из самых лучших в ее жизни, если бы не пренебрежение и жестокость Бастьена Мийе, который настиг ее и сделал все, чтобы испортить ей радость.
Дрожащим пальцем Изора провела по истерзанным губам. Она ощущала себя ужасно уязвимой – негде согреться, нет ни сухой одежды, ни даже кусочка хлеба, чтобы утолить голод.
«Отец Жан, церковь… Он, конечно же, не дома! Я найду его в пресбитерии!»[44]
Вера ее не была крепка, однако, подобно отверженным прошлых веков, девушка решилась попросить приюта на пороге дома господня. Слегка успокоившись, Изора ускорила шаг и свернула в узкий проулок. Дорога вела к кафе-ресторану, и местные часто посещали его. Однако света здесь было мало, и Изора рассчитывала, что никого не встретит. И снова ей не повезло: двое углекопов-поляков распивали бутылку водки на двоих – хотели хоть на время забыть о своей тяжелой работе в недрах вандейской земли. Они были примерно одних лет с Изорой.
– Мадемуазель пришла, чтобы выпить с нами по глоточку? – заплетающимся голосом поинтересовался парень, который увидел ее первым.
– Угощаем за поцелуй! – пошутил второй, подходя ближе и пошатываясь на ходу.
Изора попыталась пройти мимо него вдоль стены, но тот, что покрупнее, поймал ее и прижал спиной к кирпичной кладке.
– Я не против выпить, но целовать никого не стану, – ответила девушка с вызовом, без тени страха: глубочайшая безнадежность и гнев сделали ее безрассудной.
– А жених у нас имеется?
– Ни жениха, ни сердечного друга! – выпалила Изора, мысленно отшвыривая Жерома в темноту.
Изора была глубоко разочарована, и, что еще хуже, ее не отпускало чувство, что она падает в бездну отчаяния, из которой уже никогда не выбраться. Слишком дорогую цену заплатила она за прекрасный и радостный день: побои, упреки, унижение, и все это – на фоне счастья Йоланты! К брату Тома она больше ничего не испытывала, равно как и к Арману, который так торопится уехать, бросив родителей и младшую сестру. Вдыхая запах спиртного, исходящий от поляка, она вдруг подумала о Женевьеве, которая готова связать жизнь с обезображенным мужчиной, и исключительно по любви.
– А вы хотя бы знаете, что такое любить? – спросила она неожиданно ясным голосом, словно стремясь растоптать остатки собственных чувств и уважения к чувствам других, что в итоге и привело ее в темный проулок, где никто не придет на помощь.
– О да, любить – это приятно, – оскалился тот из парней, у которого в руке была бутылка.
Изора выхватила у него бутылку и стала жадно пить. Вспомнилось приятное ощущение опьянения, испытанное в вечер свадьбы Тома – иллюзия внутренней свободы, когда забываешь о робости, и все кажется забавным.
– Эй, не так быстро! Она крепкая! – хором закричали парни, когда она, запрокинув голову, снова прильнула губами к горлышку. – Или придется-таки расщедриться на поцелуй! Нет, на два – каждому!
Разбитого лица Изоры во мраке видно не было, иначе парни незамедлительно оставили бы ее в покое. А так – очень удобный случай. Отчего бы им не воспользоваться? Тот, что понаглее, обхватил девушку за талию. «А почему бы и нет? – не сопротивлялась Изора. – Хотя бы узнáю, чем женщина привязывает к себе мужчину, и наоборот! Для кого мне себя беречь? Будь что будет…»
Водка немного ее согрела, притупила чувства. Изора закрыла глаза, словно демонстрируя покорность. И вдруг ей показалось, что рядом мелькнул яркий свет. В следующее мгновение послышались шаги, а потом – жесткий приказ:
– Полиция! Немедленно прекратить!
Раздался громкий топот – поляки удирали со всех ног.
– Святые небеса! Изора? – не смог сдержать эмоций Жюстен Девер.
Инспектор направил на нее карманный фонарь. Следы мстительной ярости фермера Мийе на нежном личике девушки моментально бросились ему в глаза. Однако в своих предположениях относительно виновника случившегося Девер ошибся.
– Это они вас побили? – Он пришел в бешенство. – И я их упустил!
Ослепленная ярким светом, плохо соображая, где она и что происходит, Изора безучастно помотала головой.
– Как вы тут оказались – одна, в таком месте, да еще ночью?
В голосе инспектора звучало неподдельное беспокойство. Он выключил фонарик и взял девушку под руку.
– Я не знаю, куда идти, – призналась она. – Отец напился и побил меня. А я выпивала с этими парнями, но ничего плохого они мне не сделали. Меня выставили на улицу, инспектор, хотя правильнее будет сказать – вышвырнули из дома, потому что около фермы нет никаких улиц.
Изора едва ворочала языком, у нее подгибались колени. Негодуя и сочувствуя, Жюстен подхватил ее покрепче.
– Ваш отец… Вот по кому камера плачет! Но, увы, тюрьмы очень быстро переполнятся, если всех отцов, срывающих зло на детях, отправлять за решетку, – процедил он. – Идемте, Изора! Вы позволите угостить вас ужином в каком-нибудь месте, где вы сможете согреться?
Девушка только кивнула, удивляясь про себя, что кто-то о ней заботится. Девер, со своей стороны, поймал себя на том, что называет девушку по имени, – настолько он разволновался.
– Мадемуазель Мийе, прошу меня простить, я вел себя слишком фамильярно. Пойдемте, я отведу вас в Отель-де-Мин. У меня есть чем перекусить. Если кто-нибудь сейчас увидит вас со мной в ресторане, подумает, что я пытался силой выбить из вас показания!
– Что значит «выбить показания»?
– Это когда подозреваемого бьют, чтобы он в чем-то признался.
Изора не стала больше ни о чем спрашивать. Она мечтала оказаться в тишине и тепле, скинуть мокрые чулки и ботинки и поесть чего-нибудь горячего.
– Куда бы вы пошли, если бы мы не встретились? – почти ласково спросил полицейский.
– Я хотела попроситься на ночлег к священнику. Мсье кюре не отказался бы меня приютить. Кто-то же должен проявлять христианское милосердие!
* * *
Между тем в пяти метрах от отеля, в приземистом жилом доме, Гюстав Маро и Станислас Амброжи разговаривали о пустяках в присутствии юного Пьера, который недавно лишился ноги. На покрытом клеенкой столе стояла бутылка белого вина и три стакана.
Подросток примостился на потертой деревянной лавке, и лицо у него было бледное и озабоченное: у Гюстава должна быть веская причина для столь позднего визита. Мужчины работали теперь в одной бригаде и возможностей поговорить у них хватало и днем.
– Пйотр, ну-ка выйди минут на десять, – приказал отец. – Думаю, мсье Маро хочет поговорить с глазу на глаз.
– Пускай мальчик остается, Станислас! – разрешил углекоп. – Не думаю, что такие вещи надо скрывать от собственных детей. Раз уж Йоланта рассказала Тома о вашем пистолете, Пьер тоже имеет право знать.
– А если я не хочу? – взвился поляк. – Я у себя дома и буду поступать, как считаю нужным!
Пьер не шевельнулся, только смущенно опустил голову, а через минуту выпалил:
– Я знал, что у папы есть пистолет!
– Час от часу не легче! – рассердился Гюстав. – Беда в том, что твоя сестра в брачную ночь проболталась обо всем Тома, и теперь, если мы не решим что делать, нам всем грозят неприятности! Нас обвинят в том, что мы чинили препятствия правосудию, или в лжесвидетельстве. Я сделал для себя вывод, что оружие у вас украли. Это верно?
Станислас Амброжи вздохнул, налил всем вина и показал собеседнику на стакан.
– Не верю я полиции! – занервничал он. – Виноватого так и не нашли, поэтому сразу засадят меня за решетку! А пока я молчу, обвинить меня не в чем.
Гюстав в замешательстве начал наматывать круги по плохо освещенной комнате, бедная обстановка которой производила удручающее впечатление. Йоланта как могла постаралась украсить дом – один из старейших в Феморо, – но теперь к убогости добавился еще и беспорядок.
– Станислас, мы столько проработали вместе в забое, – заговорил гость. – Месяц назад мы разбирали плечом к плечу завал, чтобы вызволить своих сыновей – вашего мальчика и моего, помните? Вы должны хорошо меня изучить. Я желаю вам только добра. И я бы посоветовал рассказать о краже инспектору Деверу. Этот флик иногда иронизирует не к месту и бывает нарочито холоден в разговоре, но я уверен, что он – человек честный и умный. В ваших интересах рассказать все подробности дела!
– Но я не убивал Букара! – упрямился поляк. – Я не желаю идти в тюрьму, потому что не сделал ничего дурного.
– А кто сказал, что вас упекут в тюрьму? Если признаетесь, какой марки был пистолет, есть шанс, что вашу непричастность установят сразу же! Полицейские извлекли пулю – значит, известен и калибр, и модель огнестрельного оружия.
– А что, если бригадира застрелили из папиного пистолета? – разволновался Пьер. – Что, если его украли нарочно, чтобы убить Букара? И вообще, это моя вина!
– Нет, Пйотр, ты тут ни при чем! – прикрикнул на него отец.
– Не понимаю, о чем речь, – подал голос Гюстав.
– Папа купил пистолет ради меня, – признался мальчик. – Для лошадей… В сентябре старенький мерин Кашý сломал ногу, когда одна берлина отцепилась и наехала на него. Бедный, он упал на землю, и мужчинам пришлось его оттащить, чтобы не загромождал собой движение вагонеток. Много часов Кашу промучился, пока кого-то послали наверх за ружьем, чтобы его пристрелить. В итоге его все равно пришлось поднимать, и уже наверху… Я не мог смотреть на его мучения, меня вырвало. Запрягли другую лошадь, и она оттащила Кашу к подъемнику. Поломанная нога билась о стены, и я переживал оттого, что ему, должно быть, очень больно. Тогда я подумал о Датчанине, которого так люблю! Что, если и с ним однажды такое случится? И папа пообещал, что будет носить с собой пистолет и пристрелит беднягу сразу, как только понадобится.
Гюстав Маро круглыми от изумления глазами смотрел то на отца, то на сына. Рассказ Пьера не укладывался у него в голове.
– Погодите-ка минутку! Вы что же, принимаете меня за идиота? Вы дорожите своей работой, Амброжи, ведь так? С каких это пор в шахту позволено проносить огнестрельное оружие? Ежедневно с какой-нибудь лошадью может случиться беда. Неужели вы все это время носили при себе пистолет? Да если бы директор узнал, вас бы вышвырнули в тот же день!
– Нет, конечно, я хранил пистолет дома, в потайном месте. И при необходимости быстро сходил бы за ним.
– Никто не поверит в эту басню, дорогой мой Станислас!
– А ведь это правда, мсье Маро! – В голосе юного Пьера звучала уверенность. – На нашей родине, в Польше, мой дед держал лошадей. Папа ухаживал за ними и любил так же, как и я. Нужно любить лошадок так, как мы, чтобы понять… Расскажите это Тома.
Гюстав посмотрел на встревоженное веснушчатое лицо мальчика. В его искренности невозможно было усомниться.
– Я ему расскажу, малыш. Ну, не стану вам мешать, я и так немного задержался. Прошу вас, Станислас, подумайте хорошенько! Полиции лучше всегда говорить правду.
Поляк только передернул плечами. Он выглядел еще более мрачным и подозрительным, чем раньше.