Глава 4. Мелодия праздника
Феморо, квартал От-Террас, дом семьи Маро, четверг, 18 ноября 1920 г.
Изору усадили между Жеромом и Тома. Братья устроили для гостей замечательный концерт: младший наигрывал на аккордеоне, старший – на гармонике. Они исполнили много популярных мелодий, модных песенок и старинных вандейских баллад.
Изора с непроницаемо-спокойным лицом наблюдала за окружающими, подмечая мельчайшие детали – к примеру, что миниатюрная рука Йоланты лежит у Тома на плече, или что у Зильды, которой очень идет серое монашеское платье, мечтательный отсутствующий взгляд. Зильда была в семье самой старшей. Природа наградила ее милым личиком и карими глазами миндалевидной формы – такими же, как у Жерома до того, как с ним приключилось несчастье.
Адель, вторая сестра, больше похожа на Онорину: светлые глаза, русые вьющиеся волосы. Но теперь чудесные кудри медового цвета прятались под белым покрывалом, закрывавшим также и лоб.
– Давайте споем! – предложил Гюстав, вернувшийся из сада с третьим блюдом жареных каштанов.
Плоды были с черной подгоревшей корочкой, и от их сладковатого запаха с древесными нотками, который не спутаешь ни с чем на свете, у всех текли слюнки.
– Почему бы и нет? Только нужно выбрать песню, которая не обидит чувств моих сестер, – предупредил Тома. – Я и так оробел, увидев их в монашеских одеяниях!
– А мы выберем какую-нибудь безобидную старинную балладу! – подхватила его мать, разрумянившаяся от удовольствия.
Онорина сожалела, что на празднике нет ее младшей девочки, Анны, и уже представляла, как будет обо всем рассказывать дочери во время следующего визита в санаторий.
– Может, песню пахаря? – предложила Изора, невольно вспоминая отца, который с утра вспахивал поле.
– Давайте! Ее все знают, – согласился Тома. – Изолина, запевай со мной!
– С охотой! – незамедлительно согласилась девушка, радуясь, что приглашение адресовано только ей, и никому больше.
Молодые люди вдвоем исполнили первый куплет. На втором к ним присоединились Гюстав Маро и Зильда.
Становитесь в круг,
Споем о нерушимой дружбе.
Это – песня пахаря,
Сложенная в его честь.
Пахарь своим трудом
Дает то, что нужно для жизни.
Так давайте же хором споем:
«Всем мы обязаны
нашим трудолюбивым пахарям».
Пахарь трудится без устали,
И своим трудом и умением
Кормит большого и малого,
Богатого и бедного.
А зачем делать между ними разницу?
Хоть богат ты, хоть беден,
Твой хлеб выращивает крестьянин,
И не будь его, умереть бы нам всем с голоду.
Песня кончилась. Гости и хозяева дома – все улыбались друг другу, немного хмельные от вина и пива, радовались приятному обществу, смаковали жареные каштаны. О мраке подземных галерей легко забыть, сидя под люстрой с матово-зеленым абажуром, в которой горит желтая электролампочка… Никто не вспоминал и о беседах с инспектором Девером. Его парижский акцент придавал вопросам, которые он задавал, некое тревожное звучание. Для местных он был чужаком – ничем не лучше, чем углекопы-поляки, понаехавшие сюда во время войны, но к ним, по крайней мере, жители Феморо уже успели привыкнуть.
– Еще! – попросила Йоланта. – Я так люблю музыку!
Изора, глаз не сводившая с Тома, отвернулась, когда юноша поцеловал невесту в уголок рта. Не желая наблюдать за их нежностями, она стала рассматривать профиль Жерома. Он снял с лица повязку, и полоска ткани болталась у него на шее, как черные бусы. Веки юноша держал закрытыми, на лице застыло задумчивое выражение – наверное, решал, что бы еще сыграть. В этой обстановке его слепота ушла на второй план, и Изора вспомнила, каким он был в ранней юности – неутомимый весельчак, любивший над ней подшутить, а при каждом удобном случае – и пощекотать.
– Ешьте, пожалуйста! Угощайтесь! – охотно зазывала Онорина. – Гюстав, у нас есть еще каштаны?
– Есть, только я отвлекусь ненадолго от жарки. У меня с голоду живот свело. Но ты не переживай, угли в печке так скоро не погаснут.
– Хотите, я займусь каштанами, мсье Маро? – предложила Изора, вскакивая со стула.
– Погоди, я пойду с тобой! – придержал ее Жером. – Но сначала – еще одна песня, на музыку Венсана Скотто. Припев я знаю наизусть, а вот куплеты – увы!
Он надел на глаза повязку и стал напевать, тихонько себе подыгрывая. Адель скоро подхватила песню:
Под мостами Парижа,
Когда опускается ночь,
Все нищие собираются украдкой.
И счастье для них – найти, где прилечь,
В этом отеле на свежем воздухе,
Где номер стоит недорого,
А духи и вода – и вовсе даром, мой маркиз
Под мостами Парижа[28].
Под медленную, навевающую грусть мелодию соседи начали вздыхать. Жером отложил аккордеон:
– Ночь опустилась на меня навсегда! Простите, если омрачил столь радостный вечер. Идем, Изора!
Девушка поняла, что ему не терпится с ней поговорить. Не раздумывая, она взяла его под руку и повела за собой. Она не знала, чего хочет и что делать. «Я должна к нему прикасаться, чтобы создать видимость, будто мы хорошо знаем друг друга. Глупо с моей стороны надеяться, что он ничего не потребует, когда мы окажемся в постели, – прикидывала она. – Если я все-таки за него выйду…»
Изора росла сначала на ферме кормилицы, потом – на родительской. Она много раз наблюдала – с любопытством, а иногда и со страхом – за сценами совокупления, которые совершенно естественны при разведении лошадей, коров, свиней и домашней птицы. Однако ей сложно было сопоставить стремительные, иногда грубые соития с тем, что происходит между мужем и женой, которые, хотелось бы верить, друг друга любят.
Поцелуи в щечку и дружеские объятия со стороны Тома всегда вызывали в ней массу эмоций. И все же телесная любовь представлялась чем-то скорее мучительным, чем приятным – как голод, который приходится утолять. «Как у них все получилось, у Тома с Йолантой? – недоумевала она, высыпая каштаны на большую сковороду с отверстиями по всему днищу. – И зачем они это делали?»
– Изора! – позвал Жером. – Подуй на угли, чтобы разгорелся огонь!
– Он и так горит! – ответила она с некоторым раздражением.
– Нет, иначе я бы почувствовал и услышал. Ну что, ты довольна праздником?
– О да! Я бы хотела, чтобы он никогда не заканчивался! А скажи, ты всерьез звал меня замуж? Сегодня ты извинился, пошел на попятную, а между тем мы могли бы попробовать.
– Попробовать пожениться? Забавное предложение! Брак – не шутки, Изора. Жених с невестой подписывают бумаги в мэрии, обмениваются клятвами в церкви.
Изора приблизилась к слепому, взяла его руку и легонько сжала.
– Я голову сломала, как убежать от отца, Жером. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое. Мечтаю просыпаться без страха, есть досыта, и смеяться, и петь. Здесь, с вами, я как в раю. Но скажу откровенно – мне понадобится время, прежде чем… ну, ты понимаешь? Прежде, чем… мы с тобой, ночью… К этому я еще не готова.
– Если бы вместо меня был Тома, думаю, ты бы не возражала.
– Опять ты начинаешь! Ни с Тома, ни с тобой, ни с кем другим! Кстати, полицейский Жюстен Девер осыпает меня комплиментами и все время странно на меня поглядывает. Ясно, что у него на уме… Только ничего не выйдет. Прикоснется – получит оплеуху!
– И правильно! Несносный паригó[29] ведет себя крайне нагло! – взвился Жером. – Не давай себя в обиду, Изора!
– Я уже сказала ему, что меня зовут замуж, – похвасталась она. – Когда он узнает, что я помолвлена, то оставит меня в покое.
– Конечно, скоро ты будешь помолвлена! Со мной! Между обручением и свадьбой может и год пройти. Я расскажу родителям, а когда мы поженимся, обещаю подождать – я никогда не стану тебя принуждать, буду терпеливым. Одна только возможность прогуливаться с тобой под ручку и представлять как свою супругу, мою прекрасную маленькую женушку – для меня уже подарок небес!
Он поднял руку, которую все еще оплетали пальцы Изоры, чтобы поцеловать эти тонкие теплые пальчики, островато пахнущие дымом.
– Спасибо! – пробормотал он. – Так ты согласна? Могу я объявить о нашей будущей помолвке?
– Да! – выдохнула Изора, как будто прыгнула в таинственную пропасть.
– Ты не пожалеешь! Ой, а что у нас с каштанами? Готовы?
– Нет еще…
Она высвободила руку, чтобы потрясти сковородку. Сердце отрывисто билось в груди. Это было волнующе и пугающе – связать свою жизнь с братом мужчины, которого любишь всем сердцем…
– Справляетесь? – заглянул под навес Станислас Амброжи. – Нужно подбросить дров, мадемуазель, иначе каштаны еще долго не поджарятся!
Станислас был высокий мужчина крепкого сложения, совсем седой, с аккуратно подстриженной бородой. Его голубые глаза встретились с глазами Изоры.
– Идите в комнату, вы вся дрожите! – предложил он и усталым жестом указал на дом.
Молодые люди не стали спорить. Оказавшись в коридоре, они услышали, как кто-то поет чистым, мелодичным голосом.
Это Йоланта, стоя за спиной у Тома, завела печальную песню своей далекой родины – разумеется, на польском. Аудитория слушала, затаив дыхание, а Зильда даже смахивала слезы уголком платочка.
Изора нахмурилась, ощутив укол ревности. Взгляд ее задержался на горке коричневых очистков посреди стола – только бы не смотреть сейчас на соперницу. Онорина суетилась возле печки – ловко взбивала вилкой дюжину яиц.
– Изора, не поможешь? Нужно тоненько нарезать петрушку и щавель, – тихонько попросила она девушку.
– Охотно, мадам Маро.
Гюстав поднял стакан с вином и, широко улыбаясь, предложил гостям последовать его примеру.
– У меня хорошая новость! – объявил он. – Станислас уже знает, поэтому не обидится, что без него. Так вот: директор компании пообещал, что даст Пьеру работу, как только мальчик окончательно поправится. Быть нашему пареньку конюхом! Ему сделают протез, и он сможет ухаживать за лошадьми, которых так любит, – будет их кормить и запрягать в берлины. Пенсию ему тоже назначат, только придется подождать. Мы, «чернолицые», тяжело трудимся в шахте, нашим женам приходится много стирать, но зато и цель есть – дожить до пенсии!
За столом засмеялись. И только Тома горько усмехнулся, вспомнив о друге Пьере, который на всю жизнь остался калекой. Адель и Зильда о чем-то пошептались и перекрестились: Станислас Амброжи мог не сомневаться – о его сыне найдется кому помолиться.
– Йоланта, пожалуйста, приготовь тарелки! – попросила Онорина. – Друзья мои, омлет скоро будет готов. Гюстав, нарежь хлеба! Такое облегчение – знать, что компания справедливо поступила с Пьером. Как бы он, бедный мальчик, зарабатывал на жизнь?
– Если повезет, может получить место и в конторе, – предположил сосед. – Но ведь Пьер любит лошадей! Это послужит ему утешением.
Йоланта стала накрывать на стол. Несмотря на беду, которая постигла брата, она была счастлива: Пьер остался жив, Тома тоже. Свадьба состоится в намеченный день. И ничего, если дитя появится на свет чуть раньше, – ее честь не пострадает.
Разговор возобновился, сопровождаемый привычными застольными шумами. И в этой радостной обстановке Жером решил взять слово. Все замолчали, чтобы его послушать, – у всех и каждого милый юноша с повязкой на глазах вызывал глубокую жалость.
– У меня тоже новость, и очень хорошая! – провозгласил он. – Мы с Изорой решили обручиться. Мне остается только купить ей колечко. День свадьбы мы еще не выбрали. Наверное, наметим ее на следующий год.
Наступила полнейшая тишина – знак всеобщего замешательства, а у членов семьи Маро на лицах читалось огорчение. Онорина с Гюставом обменялись удивленными взглядами. Зильда и Адель нервно теребили крестики на груди.
– Так что, никто нас не поздравит? – занервничал слепой. – Все вдруг замолчали, даже дышать перестали! Тома, старина, у тебя тоже так было, когда ты объявил, что женишься на Йоланте?
– Честно говоря, нет, но дай нам прийти в себя! Жером с Изорой – жених и невеста? Но ведь вы не виделись целый год, если не больше! И потом, «виделись» в вашем случае – очень сильно сказано. Раньше вы то и дело ссорились! Изора, это шутка?
– Вовсе нет, – промямлила она, бледнея от смущения и стыда. – Жером предложил мне стать его женой, и я согласилась.
– Господи, ну и дела! – засуетилась Онорина. – Ай! Мой омлет!
По жарко натопленной комнате поплыл неприятный запах гари. Как опытная хозяйка, Онорина Маро терпеть не могла, когда портилась еда, и оттого расстроилась еще больше.
– Снизу подгорело! – всплеснула она руками. – Придется подождать десерта. Надо же было такое придумать – опозорить меня перед гостями! Зато теперь мне понятно, почему ты пришла помогать, моя девочка. Надеялась подольститься… Не очень красиво с твоей стороны. И потом, есть вещи, которые не объявляют вот так, при всех!
– Что именно тебя смущает, мам? – нахмурился Жером. – Ты горевала, когда я пришел с войны без глаз. Все твердила, что буду век вековать холостым. И вот, когда милая девушка, которую я люблю, соглашается за меня выйти, ты осыпаешь ее упреками!
– Не груби матери, Жером! – громыхнул Гюстав. – Она права: могли бы и предупредить, вместо того чтобы объявлять за общим столом!
Изора едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Она чувствовала себя отвергнутой, всеми презираемой. Глотая слезы, девушка выскочила в коридор, сдернула с вешалки пальто и, даже не надев его, выбежала на улицу.
Жюстен Девер как раз смотрел в окно, когда она промчалась мимо. Они с директором компании ужинали в просторном зале Отель-де-Мин, обустроенном специально для деловых встреч. Полицейский курил сигару, а на покрытом белой скатертью столе, недалеко от них, стояло блюдо с устрицами. «Куда это мадемуазель Мийе так торопится?» – сам собой возник в голове вопрос.
– Инспектор, вернемся к нашему разговору, – обратился к нему Марсель Обиньяк. На нем были костюм-тройка и красный галстук. – Вы должны проинформировать меня, как продвигается расследование.
– Проинформировать вас? Слишком сильно сказано! В принципе я никому не обязан рассказывать, над чем работаю. – Девер неохотно повернулся к человеку, который угощал его ужином. – Прошу простить за прямоту, но вы тоже можете оказаться виновным, мой дорогой господин директор.
– Нет, ну это уже откровенная нелепость! – не то обиделся, не то удивился Обиньяк. – Зачем мне убивать своего работника, и к тому же – бригадира? Я был доволен работой Альфреда Букара и…
– Из ваших слов явствует, что вы намного охотнее убили бы простого углекопа, – пошутил Девер.
– Ничего такого я не говорил!
Марсель Обиньяк был человеком вспыльчивым, и сдерживать эмоции стоило ему большого труда. Вот и сейчас его лицо покраснело от напряжения. Высокий и широкоплечий, он считал себя красавцем, несмотря на приплюснутый нос и массивный подбородок. Зеленые глаза сердито смотрели на полицейского, чья манера переплетать намеки с довольно-таки мрачными шуточками сбивала Обиньяка с толку.
– Вы говорите оскорбительно! – возмутился он.
– В оскорбительном тоне, – поправил собеседника инспектор, снова поворачиваясь к окну. – Да, ваша правда.
Изору как раз догнал какой-то мужчина. В свете уличных фонарей можно было различить его светлые кудрявые волосы – ага, Тома Маро.
– Мсье Обиньяк, неужели вы думаете, что кто-то из ваших замечательных «чернолицых» настолько глуп, что воспользовался огнестрельным оружием в забое? – задал вопрос инспектор. – Кто, кроме новичка, которого никто не предупредил об опасности, мог допустить оплошность, повлекшую за собой столь ужасные последствия? Эксперты, с которыми я консультировался, говорят, что взрыв газа в галерее вполне мог быть спровоцирован выстрелом. Хотя полной уверенности у них нет, ибо известно, что иногда особо твердые угольные пласты специально подрывают динамитом.
– Его применяют также для подрыва карманов с рудничным газом, – холодно заметил Обиньяк.
– Я в курсе. Продолжим! В итоге у нас остается два предположения: убийца либо знал свое дело и надеялся, что улики будут погребены под завалами, либо находился в состоянии крайнего отчаяния или ненависти, и его не заботила возможная гибель невинных людей. Мое мнение, a fortiori[30], – верен скорее второй вариант. Страшный поступок был продиктован страстью – первобытной, инстинктивной, даже демонической, каковую можно встретить и в сельской глубинке, и в рабочем поселке. Прошу заметить, я вовсе не сужу слепо о представителях низших классов, поскольку по опыту могу сказать, что те же страсти имеют место и в более благополучных слоях общества. Признайте, мсье Обиньяк, среди работниц компании есть привлекательные женщины…
Жюстен Девер умолк. На краю площади, которую украшал собой Отель-де-Мин, Изора бросилась в объятия Тома. «А ведь наш герой собирается жениться на польке! Объявления висят и в мэрии, и в церкви, – удивился инспектор. – И мадемуазель Мийе сама призналась, что выходит замуж за его брата-инвалида… Но я вижу то, что вижу, – страсть со всеми ее терзаниями!»
Подсматривать за парочкой полицейский счел ниже своего достоинства. Он пересел за стол и оглядел устриц. Обиньяк, проследив за его взглядом, счел нужным уточнить:
– Устрицы выращены в садках под Мареном – на Атлантическом побережье, близ острова Олерон. Качество отменное, и сейчас для них лучший сезон. Бокал белого вина?
– Охотно, благодарю вас. Кстати, такие же устрицы и такое же белое вино подают в парижских кафе-брассери[31].
Директор недовольно хмыкнул. Он рассчитывал удивить Девера местными деликатесами, а этот дьявол с полицейским удостоверением только и делает, что насмехается!
Он предпринял еще одну попытку.
– В таком случае, дорогой мсье Девер, я попрошу, чтобы завтра вам подали пезай! Держу пари, в столице вы такого не найдете!
– Какой такой пезай? – поднял бровь Девер.
– Ломоть поджаренного хлеба со сливочным маслом и паштетом из фасоли и сала, с чесночком, конечно! То, чем перекусывают мои углекопы в шахте.
Шутка не вызвала понимания. Инспектор в ответ нахмурился. Свое вино он выпил залпом, представив, что чокается с прелестной Изорой. Марсель Обиньяк, между тем, вернулся к интересовавшей его теме.
– С вашей стороны было бы очень любезно рассказать мне о расследовании. Я, как директор горнорудной компании, озабочен происходящим. Я предоставил вам кабинет и спальную комнату, но до сих пор не имею представления, чем вы занимаетесь.
– Желаете знать, как я работаю? Думаю, вы уже в курсе – наверняка вам доложили. Начиная с воскресенья я опросил несколько десятков углекопов, которых вызвал сюда, в это самое здание, после работы. Также я нанес визит мадам Букар, однако она выглядела такой расстроенной, что я решил отложить разговор. Кроме того, я собираю сведения о Филиппе Мийе по прозвищу Шов-Сури. Завтра утром должны явиться два парня из его бригады. И это, дорогой господин директор, только начало. Кстати, вы в курсе, что Альфред Букар слыл в поселке волокитой?
– Я не собираю слухи, – отмахнулся Обиньяк. – У меня полно других дел. Букар был хорошим работником, и единственное, что меня интересовало, – как он выполняет свои обязанности в шахте.
– И все-таки я намерен расспросить его вдову, причем в ближайшее время. Что ж, приступим к ужину? Я проголодался.
С Изорой творилось что-то очень похожее на нервный припадок, и Тома никак не удавалось ее успокоить. Девушка дрожала всем телом в его в объятиях и, дробно стуча зубами, бормотала какие-то слова, половины из которых он не мог разобрать. Но то, что он слышал, его откровенно пугало:
– Что ты такое говоришь? Тише, успокойся! – уговаривал он подругу. – Изолина, ты хочешь умереть? Ты повесишься? Утопишься в болоте? Ну-ну, попробуй подышать и, пожалуйста, успокойся!
Он крепко держал ее, опасаясь, как бы она не учинила с собой что-то страшное, – с таким ожесточением девушка отбивалась. Никогда прежде их объятия не оказывались такими тесными, никогда они так не прижимались друг к другу… Неожиданно она сдалась, и он это почувствовал. Прижавшись щекой к его плечу, девушка билась в рыданиях.
– Изора, не расстраивайся ты так! Родители просто удивились, все нормально. Если ты на самом деле хочешь выйти за Жерома, они не станут возражать – даже обрадуются!
– Нет! Нет! – выкрикнула она. – Они презирают меня – так же, как мои родители и графиня! Отец сегодня меня ударил, и он мне врет! Мама тоже. Тома, мне страшно! Ночью я видела блуждающие огоньки во дворе. Со мной случится что-то плохое, очень плохое!
– Хватит уже с нас плохого, тебе так не кажется? Ужасная война убила твоих братьев и множество других парней – миллионы ребят, Изора! Ты представить себе не можешь, что это было – настоящая бойня! И нас сознательно посылали на смерть… Зато теперь в газетах печатают крупные заголовки о том, что на шахте убийство! А что касается блуждающих огней, какая связь между ними и вашей с Жеромом помолвкой? Скажи правду, вы же не серьезно – ну, ты и Жером? Я знаю, он очень тебя любит и до войны пытался ухаживать, но ты никогда не обращала на него внимания!
Девушка всхлипнула и совсем по-детски потерлась носом о его плечо.
– И что с того? Я передумала.
– Жером обожает тебя, я знаю, и сам недавно упоминал об этом, но тебе, Изора, не следует столь легкомысленно соглашаться на брак. Мой брат на всю жизнь станет для тебя обузой. О нем надо заботиться, помогать буквально на каждом шагу. И если у вас родятся дети, он никогда их не увидит. Изора, ты собиралась уехать из Феморо и строила грандиозные планы! Хотела преподавать, путешествовать, снимать квартиру… Ты разумная красивая девушка и могла бы повстречать здорового парня – не местного, а кого-нибудь из образованных, при деньгах.
Изора высвободилась из объятий Тома и, задержав ненадолго взгляд на его лице, опустила голову.
– Нет, я не такая, как ты говоришь. Отец считает, что я малахольная, и он, конечно, прав. Временами у меня бывают странные мысли… И дикие желания.
– К примеру, выйти замуж за Жерома, не обдумав все как следует? Изора, ты мне очень дорога, и это не обсуждается, но брата я тоже люблю. Ты можешь сделать его очень несчастным, в тот день, когда пожалеешь, что стала его женой, потому что встретишь мужчину своей жизни – настоящую любовь. Не хочу, чтобы Жером страдал. Быть слепым в его возрасте – и так большое несчастье. Посмотри мне в глаза, Изолина, и пообещай, что не сделаешь моему брату больно!
Изора поспешно отвернулась. Тома не должен догадаться, почему она стремится войти в их семью!
– Пусти меня! Я ухожу! – дернулась она. – Мне пора возвращаться в ад. И если Жером будет несчастен, то это не моя вина!
– Я провожу! – сказал он, взяв ее за руку. – Нам есть что обсудить.
* * *
Тем временем в доме Маро, в квартале От-Террас, Онорина, нервно грозя указательным пальцем, произнесла практически те же слова.
– Жером, нам нужно серьезно поговорить! С каких пор ты втихомолку встречаешься с Изорой? Вы с ней тайком переписывались? Отвечай! Тут есть от чего расстроиться, особенно нам с отцом! Прошлое лето Изора провела в Феморо, но год назад уезжала учиться в «Эколь нормаль»[32], а с октября работала в городе. Так что история с помолвкой – большая нелепость!
– Соглашусь с матерью, – подхватил Гюстав. Вид у него был нерадостный. – Я бы и слова не сказал, если бы видел, что ваши чувства искренние и взаимные. Я подозревал, что ты влюблен в Изору, но она? Ее с детства держат в черном теле, а когда умерли братья – стало еще хуже. В поселке это всем известно, даже в шахте пару раз обсуждалось. Спроси хотя бы у Тома – он знает больше других. Думаю, маленькая Мийе просто хочет сбежать с фермы и больше туда не возвращаться. Она пользуется твоими чувствами, Жером!
Соседи, ставшие свидетелями безобразной сцены, засобирались по домам. В комнате неприятно запахло подгоревшим омлетом. Вино и пиво больше не текли рекой. Гости сочли уместным оставить семейство наедине со своими заботами. Негромкое «Всего хорошего!», дружеские рукопожатия… Вскоре за столом остались только Зильда, Адель, Йоланта и Станислас Амброжи. Все четверо помалкивали, словно онемели от изумления и беспокойства.
Если со стороны Жерома поначалу чувствовалась обида, то теперь она превратилась в гнев.
– Вы не устраивали скандала, когда Тома объявил, что женится на Йоланте! Я помню, я присутствовал при этом. Может, я и слепой, но слух у меня хороший. Но ведь Тома все позволено, правда? Никто и слова не сказал, когда он убежал следом за моей невестой, чтобы ее утешить!
Разрумянившаяся от смущения Онорина прислонилась спиной к стене. С самого начала перепалки она не присела ни на минуту, хотя ноги подгибались от усталости.
– Свадьба твоего брата – совсем другое дело, – сказала она. – Они с Йолантой более взрослые, и у обоих есть работа.
– Давайте начистоту, мадам Онорина, – оборвал ее Станислас Амброжи. – Я все знаю: вы не имели выбора. О таких вещах не принято говорить, иначе будет стыдно смотреть людям в глаза. Скажи, дочка, ты ждешь от Тома ребенка?
– Да, отец, – призналась Йоланта и заплакала. – Прости меня!
– Тебе повезло, что парень оказался порядочным. Очень повезло!
Больше поляк ничего говорить не стал, но было ясно, что мысли у него не самые веселые. Зильда, в своем строгом наряде послушницы, подошла к Жерому и стала его утешать. Парень не ожидал от нее поддержки – он так и замер, прижав ладонь ко лбу.
– Верь в доброту господню, братик! Он послал тебе встречу с Изорой ради твоего блага, я уверена! Я знаю ее. Возможно, девочка немного странноватая, но у нее золотое сердце.
– Надеюсь, что ты не ошибаешься, – вздохнула Адель. – Она такая хорошенькая! Выйдет ли из нее преданная жена?
Девушка перекрестилась и тихонько прочла короткую молитву. Гюстав следил за ней грустным взглядом. Прелестная Адель, юная копия его супруги, – он не забыл времена, когда она вместе с другими женщинами сортировала в шахте уголь. Старый Маро мечтал, что она найдет себе хорошего мужа-углекопа, останется в поселке, и они каждый день будут видеться. Зильда, ласковая и сострадательная, вызывала в нем те же чувства.
– Мои милые дочки! – прослезился он. – Я с уважением принял ваше решение стать добрыми сестрами, но поверьте, мне, как отцу, тяжело с этим смириться. Вы могли бы стать опорой для матери, да и для меня тоже!
– Не говори так, Гюстав! – встрепенулась Онорина. – Я рада, что девочки стали монахинями. Они живут вдали от мира, что немаловажно, и могут молиться за свою сестричку.
– Не совсем так, мамочка, – попыталась объяснить Адель. – Мы не сидим в уединении монастыря, а служим людям под эгидой Красного Креста, причем слабым и неимущим. Таков наш выбор – хотим приносить пользу.
Йоланта, не упустившая из разговора ни слова, вдруг заметила, что Жером плачет, и сочувственно погладила его по руке.
– У тебя есть право быть счастливым. Все уладится. Тома поговорит с Изорой, и она вернется.
– Не терплю несправедливости! – Юноша повысил голос. – Тем более что и сам я жертва. Проклятье, я иду защищать родину, но уже через несколько дней оказываюсь в госпитале, откуда выхожу слепцом. Большей несправедливости невозможно представить!
Пристыженная Онорина обняла сына за плечи.
– Если бы я могла, отдала бы тебе свои глаза, мой хороший. Когда бы я только могла! – произнесла она с чувством. – Прости, если сказала что-то обидное. Откуда мне было знать, как ты относишься к Изоре?
– Я любил ее, когда надевал проклятую солдатскую форму, любил задолго до войны! – не на шутку разошелся Жером. – Но у меня не хватало смелости признаться. Мы были слишком молоды. А потом я стал калекой.
– Если так, ты женишься на ней, мой мальчик, – заявил Гюстав. – Мать правду говорит: мы ни о чем не подозревали, а потому не смогли сдержаться. У тебя есть пенсия, а Изора, если верить молве, скоро получит место школьной учительницы. По правде сказать, каждый получит желаемое – и ты, и она.
Жером кивнул, и на его губах появилось некое подобие улыбки. Зильда тоже подошла подбодрить брата добрым словом. Онорина вздохнула с облегчением и, подбоченившись, объявила:
– На том и закончим! Гости разбежались, но это не помешает нам выпить еще по стаканчику сидра. И кто-то обязан съесть мой омлет. Я соскоблю то, что не сгорело.
– Но ведь Тома еще не вернулся! – Йоланта бросила тревожный взгляд в сторону входной двери.
– Мы и ему оставим. Он не задержится! Наверное, пошел провожать Изору. Думаю, он на нас не обидится.
Маро были людьми простыми и славными, и решения в их семье обычно принимались быстро. Гюстав и Онорина могли пойти на многое ради счастья своих детей. Изора скорее бы утешилась, если бы слышала, как они обсуждают будущий ремонт в комнате Жерома и выбирают подходящую дату для свадьбы.
Однако девушка в это время была занята другим – она уговаривала Тома вернуться домой. Они как раз прошли мимо последнего дома в квартале Ба-де-Суа и ступили на дорогу, спускавшуюся по склону к шато-Феморо.
– Возвращайся, говорю тебе! – повторила она в третий раз. – Тебя ждут! Я знаю дорогу, и сторожевой пес мне не нужен!
Тома несколько покоробила такая грубость. Особенно царапнуло душу сравнение с собакой.
– Какая муха тебя укусила? – нахмурился он. – От тебя, Изора, я такого не ожидал. Угомонись! Как я уже сказал, нам нужно кое-что обсудить. Скажи, с каких пор вы с Жеромом любите друг друга? Когда ты приходила проведать меня в лазарет, то и словом не обмолвилась о ваших чувствах. Почему? Мне очень жаль его, я думал, он вообще никогда не женится.
– Тогда у меня не хватило смелости сказать, – не моргнув глазом соврала девушка, ускоряя шаг. – Ты рассказывал мне о предстоящей свадьбе с Йолантой, и мне показалось, что это неподходящий момент.
– А твои родители что говорят? Допустим, Жером не углекоп, но он из семьи «чернолицых», а они презирают таких, как мы! Готов поспорить, твой отец не хочет такого зятя, не говоря уж о том, что ты пока несовершеннолетняя…
– Родители только обрадуются возможности избавиться от меня!
Заподозрив неладное, Тома остановился и взял девушку за руку.
– А они точно знают о твоих планах? Изора, не пытайся убежать! И ответь на мой вопрос! Это не игрушки, неужели ты не понимаешь?
Он редко бывал с ней суров. Строгий и где-то даже грозный тон подействовал на девушку угнетающе.
– Ради бога, я больше не могу, оставь меня в покое! Возвращайся к Йоланте! – выкрикнула она, сотрясаясь в рыданиях.
Тома отпустил ее, удрученный тем, что она снова льет слезы. Изора побежала к ферме, но не по дороге, а напрямик – через поля, грязные после дождя. Пожав плечами, он повернулся и зашагал обратно, к шахтерскому поселку.
В дом Изора не пошла. Она спряталась в сарае, где хранился фураж. Там, зарывшись в сено, тонко пахнущее высохшими на солнце травами и цветами, девушка дала волю слезам.
Собственная жизнь казалась ей бессмысленной, полной трагедий и незаслуженных страданий. Лежа на спине, задыхаясь и сдерживая стоны, она то и дело колотила себя в грудь маленьким, крепко сжатым кулачком, и ей казалось, что сердце вот-вот разорвется от горя. Наконец, окончательно выбившись из сил, Изора уснула – с больной головой и жаром во всем теле.
Она не видела того, что происходило снаружи. А тем временем мерцающие желтые огоньки вытанцовывали арабески во дворе, то пересекая его, то двигаясь вдоль стены сарая, в котором сон охранял девушку от всех напастей.
Прошло немало времени, прежде чем чьи-то тяжелые шаги пробудили цепного пса, но она и тогда не проснулась.
Поселок Феморо, квартал Ба-де-Суа, пятница, 19 ноября 1920 г.
Инспектор Девер снова сидел напротив Даниэль Букар, женщины лет сорока с милым кукольным личиком и покрасневшими от слез глазами. Она только что разлила по чашкам кофе.
– Сожалею, что приходится вас беспокоить, мадам, – вкрадчиво начал он, – но я должен задать несколько вопросов о вашем муже. Мы обязаны найти убийцу, так что, как вы понимаете, это в ваших же интересах. Понимаю, как тяжело сейчас говорить о супруге, но выбора нет.
– Конечно, нужно его найти – поганца, который застрелил Альфреда, – кивнула несчастная вдова, сдерживая рыдания.
– Ваши девочки в школе, так что можем спокойно все обсудить, – предложил Девер, рассчитывая вызвать к себе расположение. – Мне нужны сведения о вашем муже – с кем дружил, чем интересовался помимо работы…
Серо-зеленые глаза Даниэль Букар встретились с глазами полицейского.
– Альфред был хорошим отцом и мужем, – уверенно заявила она. – Чем увлекался? Ходил на рыбалку, любил баловать нас рыбкой – девочек и меня. Он построил себе домик на берегу, как и многие его товарищи по работе.
– На берегу пруда, возле дамбы? Рабочий шахты по имени Фор-ан-Гель сегодня рассказывал об этом славном месте.
– Сатурнен Рико? Альфред дружил с ним. Нет, домишко мужа находится чуть дальше, на берегу ручья Орель. До рождения детей мы часто бывали там по воскресеньям. А потом я все никак не могла выкроить время. Позже стала болеть…
– Мне нужно знать точно, где находится домик, мадам. Еще вопрос: есть ли у вашего супруга родственники в окрестностях Феморо или давние друзья?
– Нет. Родители Альфреда умерли, а его сестра давно живет под Нантом. Там мы с ним и познакомились. Он привез меня сюда вскоре после нашей свадьбы.
Вдова бригадира снова расплакалась. Инспектор дал ей успокоиться. Он был в замешательстве: как спросить о главном – действительно ли Букар мог приударить за какой-нибудь красоткой? Сегодня утром он задал прямой вопрос углекопам, которых собрали по его просьбе, но оказалось, никто ни о чем подобном не слыхивал. «Я не настолько глуп, – злорадствовал инспектор, – чтобы не понимать: „чернолицые“, как говорится, сплотили свои ряды. Ни единого лишнего слова о товарище и о застреленном бригадире! Будем надеяться, сортировщицы окажутся более разговорчивыми».
– Мадам, прошу вас, подумайте хорошенько! – заговорил он снова. – Вы не замечали ничего странного в поведении супруга в последнее время? Возможно, у него были враги. Или завистники.
Женщина пожала плечами, давая понять, что он несет полную чушь.
– Враги? Нет. С чего бы? Завистников тоже не замечала. Если кто и завидовал, так это женщины. И не мужу, а мне. Жена бригадира – естественно, гордячка, потому что живет в квартале Ба-де-Суа! Я в курсе, что в других кварталах имеется немало охотниц почесать языки, очернить нас из зависти!
– И что же о вас судачат? – нейтральным тоном поинтересовался Девер.
– Меня называют выскочкой и рогоносицей, но я не обращаю внимания. Альфред любил перекинуться шуткой с сортировщицами. Он был красивым мужчиной и хорошо танцевал. Стоило ему пригласить кого-нибудь на танцах, как мне стразу начинали шептать на ухо всякие гадости. А я ничему такому не верила, господин инспектор! – заверила она собеседника звенящим от слез голосом.
– Мадам, буду откровенен: говорят, ваш супруг ухаживал за другими женщинами.
– Клевета! – всхлипнула вдова. – Альфред никогда мне не изменял! После работы муж шел домой, даже в бистро не засиживался. А еще он обожал своих дочек. Я не знаю, как он вел себя до женитьбы, и никогда не пыталась узнать. Наверняка у него были увлечения, он же не святой!
Предчувствуя новый поток слез, Жюстен Девер встал и начал прощаться.
– Это не последняя наша встреча, мадам. Я не уеду из Феморо до тех пор, пока все не выяснится. Но на сегодня хватит вопросов.
На улице шел дождь. Полицейский задумчивым взглядом окинул окрестности. Здание шато де Ренье в глубине долины, светлое и элегантное, контрастировало с серовато-красными оттенками осени. «Я не могу отделить истинное от ложного, и заставить их нарушить обет молчания тоже не могу!» – Инспектору пришлось признать очевидное.