176. Громыко М. М. Трудовыо традиции..., с. 207.

Дата: 2025-05-21; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

177. Лобачев С. В. Охотничье промысловое населепне.— ТСЗ. 1932, вып. I, с. 133.

178. Палимое В. П. Загробный мир..., с. 4.

179. Соснин П. Няр-Степан: Очерк охотппчьей артели.—ПИО, 1901, № 4, с. 131.

180. Сидоров А. С. Знахарство.... с. 24.

181. Полевые записи автора, 1976 г.

182. Полевые записи автора, 1977 г.

183. Полевые записи автора. 1976 г.

184. Доронин П. Г. Материалы по истории коми, т. 4, тетр. 1, с. 123 120.

185. Старцев Г. А. Самоеды.... с. 124.

186. Анисимов А. Ф. Шаманский чум у эвенков и проблема нронехожде-ния шаманского обряда.— СЭС, 1952, с. 234—235; Пеанов С. И. Элемен­ты защитного доспеха в шаманской одежде народов Западной и Юж­ной Сибири.—В кн.: Этнография народов Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978, с. 139.

187. Полевые записи автора, 1976 г.

188. Палимое В. П. Загробный мир..., С. 18.

189. Сидоров А. С. Знахарство..., с 156.

190. Полевые записи М. Б. Рогачева.

191. Круглое А. Близь тундры: Очерки глухого края.— (.11111, 1875, -V II. с 421.

192. Сивков А. Как у нас ловят рыбу, с 118.

193. Сидоров А. С. Зпахарство..., с. 58.

194. Заварин И. А. О суевериях.., с. 25.

195. Рогов И. Материалы для описания быта пермяков, ч. 2.—ПС. 1860 кн. 2, с 28.

196. Зайцева М., Муллонен М. Образцы..., с. 274.

197. Громыко М. М. Трудовые традиции... с. 192—193.

198. Аврамов В. Жители..., с. 307.

199. Заварин Н. А. О суевериях..., с. 25.

200. Козлова Е. В. Производственные, бытовые и семейные заговоры у коми как отражение древних верований. 1980. Рукопись. Хранится у автора.

201. Громыко М. М. Трудовые традиции..., с. 191. • ,

202. Гагарин Ю. В. История религии и атеизма народа коми. М., 1978, с. 11.

203. Кривошапкин М. Ф. Енисейский округ и его жизнь. СПб., 1865, с. 40.

204. Шухов И. Н. Зыряне..., с. 119.

Глава седьмая

ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ПРОМЫСЛОВЫХ ТРАДИЦИЙ

Характеризуя механизм закрепления промысловой производ­ственной традиции у русских крестьян Сибири, М. М. Громыко отметила, что она вторгалась «живой струей в догматические рамки православных канонов, создавала свои идеальные модели мастер­ства, своих реальных и мифических героев этой области деятель­ности, формируя репутацию в общественном мпении, закрепляя навыки и наблюдения в приметах, пословицах, поговорках, рож­дая особые сакральные процедуры и творя свои циклы в разных жанрах фольклора» [1]. С полным основанием данное высказы­вание можно отнести и к народу коми, у которого охота и рыбо­ловство, занимая вплоть до недавнего времени видное место в производственной деятельности, находили свое отражение в той или иной мере во всех проявлениях духовной жизни.

Языковые данные. Анализ лексики финно-угорских языков позволил исследователям частичпо реконструировать словарный запас древних языковых общностей, условно подразделив их по этническому и временному факторам на уральский, финно-угор­ский, пермско-прибалтийский, прапермский и другие периоды. Общие для ряда финно-угорских народов корпевые слова, не пред­ставляющие собой заимствования, дают сведения об окружающей природе, животном мире и основных хозяйственных занятиях древних финно-угров. Более тысячи слов относится к допермской лексике в коми языке. Значительное место среди них занимают слова, обозначающие различных животных, орудия охотничьего и рыболовного промыслов, что свидетельствует о превалирующем значении этих хозяйственных занятий в жизпи пракоми. Еще до выделения пермской группы (коми, коми-пермяки и удмурты) появились слова «руч» (лиса), «низь» (соболь), «мой» (бобр), «ур» (белка), «кор» (олень), «коин» (волк), «байдог» (куро­патка), «юсь» (лебедь), «чож» (утка), «чукчи» (глухарь), «сьола» (рябчик), «гыч» (карась), «мык» (елец), «сын» (язь),«лэч» (силок), «ньов» (стрела), «шы» (копье), «кола» (шалаш), «норт» (парты), «лыйны» (стрелять), «кулом» (сеть), «пыж» (лодка), «маль» (весло) и др. [2]. Таким образом, промысловая лексика народа коми зародилась еще несколько тысячелетий назад; обогащаясь и изменяясь в ходе дальнейшего исторпко-эко-номического развития, она внесла свой вклад в создание обще­словарного запаса языка коми.

Сохранение ведущей роли охоты и рыболовства в течение почти всей многовековой этнической истории народа коми было причиной появления в коми языке целого ряда терминов, обозна­чающих объекты окружающей живой и неживой природы. Дли­тельное пребывание охотников во время промысла в лесу требо­вало от них наблюдательности и умения хорошо запомнить прой­денную дорогу. Этим объясняется появление и закрепление в словарном запасе коми языка большого количества слов, обозна­чающих местность с теми или иными особенностями рельефа и растительности. Так, помимо слов «вор» (лес вообще) и «рас» (лиственный лес), в коми языке имеются следующие термины: «войт» (место в пойме реки, поросшее мелким лесом и кустар­ником), «гыбад» (сырое, мшистое место с крупным, высоким ле­сом), «дав» (лиственный лес на сухом месте), «егыр» (заболо­ченный сосновый лес), «жувод» (болотистое место, поросшее кустарником), «кывбр» (мелкий лес на сыром месте; уд.), «лач» (сухая возвышенность на болоте; иж.), «лёкин» (чаща, непрохо­димое место); «модзбв» (ельник с мшистой почвой; л.), «оль» (смешанный березово-еловый лес на заболоченных, кочковатых низинах), «парма» (ельник на высоком месте), «понбль» (хвой­ная поросль), «резбб» (сырая чаща, еловая поросль на сыром месте), «сойм» (густой ельник на сухом месте), «сорнича» (бор-зеленомошник; вв.), «сьборт» (пизинный высокий ельник), «тшь» (болотистое место с низкорослым сосняком), «тод» (сырое место, заросшее кустарником и елками), «чагра» (дикое место, поросшее кедровым лесом; печ.), «яг» (сосновый бор на сухом месте) и т. д.

Подобным же образом различались крупные и мелкие водое­мы и источники: «ты» (озеро вообще), «вад» (луговое непроточ­ное озеро с топкими берегами и дном), «гоп» (маленькое озеро), «гупльбе» (маленькое озеро с крутыми берегами), «тыкола» (маленькое озеро в сырых, захламленных кустарниках), «ва» (река), «ю» (речка), «ёль» (лесная речушка), «шор» (ручей), «вис» (проток), «сор», иж. (заливное озеро) и др.

Наблюдения во время зимней охоты за снежным покровом, от состояния которого зависела сохранность следов, возможность или нет преследования зверя на лыжах, предпочтительность тех или иных способов добычи, прослеживаются в следующих терми­нах: «лым» (снег вообще), «катшапаноо» (снег-крупа, иж.), «кижа» (мелкий, сухой снег, падающий в морозы), «кукта» (ком слежавшегося снега на деревьях и пнях, печ.), «пакта» (снег пылью, сухой мелкий снег), «рапна» (мокрый снег, иж.), «слот» (крупные мокрые хлопья снега), «тукта» (густой, косма тый иней на сучьях деревьев), «шоль» (зернистый талый снег), «юж» (плотный снег). Многие слова вошли в коми язык из охот­ничьего быта, например, «идас» (корм белок), «идны» ,(есть — о белке), «ксизшЬ (кричать —о зайце), «критшкыны» (кудах­тать—о глухарях), «чнпсавны» (токовать — о рябчи*ках), «ок-тас» (охотничье угодье с силками и ловушками), «чаре» (место, вытоптанное стадом лосей), «гудас» (неглубокая ямка, выкопан­ная лесной нищей для откладывания и высиживания яиц), «пур-тш» (открытое песчаное место, где купается лесная дичь), «ре-пас» (ямки с ходами в снегу для ночлега лесной дичи в мороз) и многие другие.

Важное значение добывающих промыслов в жизни коми наро­да отражают и сохранившиеся следы былого половозрастного де­ления животных в наименованиях, например, «чукчи» (глухарь), «дозмор» (глухарка), «випбр» (молодой глухарь) [3].

Л. Л. Ранни в своей работе, посвященной исследованию коми флористической терминологии, отметил большое количество фи-тонимов, фиксирующих некоторое сходство реалий с. животными окраской и формой, например «сизьюр» (клевер красный) — «голова дятла», «уроз» (поленика) — «беличья земляника», «нюр-выв кбч турун» (молочай болотный) — «болотная заячья трава», «уткакок турун» (стрелолист обыкновенным) — «трава - утиная нога», «урбож» (хвощ лесной) — «беличий хвост». Ряд коми наиме­нований растений отражает оказываемое им предпочтение теми или иными животными при питании либо указывает на место обитания последних: «утка турун» (белокрыльник болотный) — «утиная трава», так как семена белокрыльника — любимая пища уток; «юсь турун» (вид хвоща, растущий у берегов водоемов) — «лебединая трава», так как служит им убежищем; «тшук турун», нж. (роголистник погруженный) — «щучья трава», так как в ней часто прячутся щуки И т. и. [4]. Названия растений относятся к основному словарному фонду и отражают древнейшие занятия людей, поэтому широкое распространение в них у коми сравне­ний с животным миром является еще одним подтверждением ведущей роли охоты н рыболовства на ранних этапах истории коми народа.

Широко отражает промысловую деятельность коми населения топонимия. Десятки речек и озер, болот и островов на террито­рии Комп края носят названия различных животных, птиц и рыб или орудии для их лова. То же самое относится к названиям отдельных населенных пунктов. Например, в бассейне Печоры известны: д. Абар и ручей Лбаршор («абар», скр.—сеть с круп­ными ячейками для ловли карасей), п. Ветлосян («ветласян туй» — охотничья тропа), р. Дозмыр («дозмор» — глухарь), пос. Ка-банты и оз. Кабапты («кыбны» — лучить рыбу), д. Кам-горт («кам», уд.—ток, токовище), с. Кельчиюр («кельчи» — плот­ва), болото Койтысяннюр («койты» — токовище), д. Кулим («кулим» — нерест рыбы), р. Куница-ёль, р. Мой-ёль и р. Мой-пыкэда («мой»—бобр, «пыкбд» — запруда), р. Ошка-ёль («ош» —медведь), р. Честуя-ёль и болото Чэстуя-июр (.«чостун»— «путпк», оборудованный слопцами), реки Большая и Малая Щамья («тша.мъя» — промысловая кладовая). В бассейне Вы­чегды: р. Вурда-ёль («вурд» — выдра), р. Дозморка («доз-мбр» — глухарь), р. Коин («кбин» — волк), р. Коч-ёль («кбч» — заяц), р. Нальк-ёль («нальк» — плашка), р. Ош-ёль («ош» -медведь), р. Руч («руч» — лиса), р. и пос. Чинья (Чнмия;-Ворык («чилш» — семга), р. Чужмер («чожмбр» - горностай), р. Чукчи («чукчи» — глухарь). На Удоре: оз. и д. Буткан («бут-кыны» — ловить рыбу ботапнем), р. Коч («кбч» — заяц), р. Пы.тема («пыльбм» — кулемка), р. Чожюга («чбж» — утка) и многие другие [5].

Народные знания. Венгерский ученый Е. Эрдеди в своей статье «Названия небесных светил в уральских языках и их объяснение с точки зрения мифологии», рассматривая наименова­ния наиболее важных небесных светил, отмечает их непосредст­венную связь с историей экономики уральских народов. В частности, он обращает внимание на частое употребление в финно-угорских языках названий птиц для обозначения звезд и созвездий, объяс­няя этот факт тем, что птицы в прошлом играли важную роль в пропитании фишю-угорских иародов [б].

У коми общепринятым названием Млечного Пути было «Утка туй» (Утиный путь), кроме того, существовал целый ряд местных вариантов: «Потка лэбзяп туй» (Путь полета дичи), «Кай туй» (Птичий путь), «Дзодзбг лэбзян туй» (Путь полета гусей), «Дзодзбг туй» (Гусиный путь). Фигурируют птицы и в коми названиях созвездия Плеяды: «Утка поз» (Утиное гнездо), «Утка позтыр» (Утиное семейство), «Сювчбж котыр» (Выводок уток-гоголей) [7]. Единственное из зафиксированных у коми названий Млечного Пути, не связывающее его с путем полета птиц,— «Лямпа туй» (Лыжный путь) своим появлением, несо­мненно, также обязано промысловой деятельности. Возможно, что последнее наименование более позднего происхождения и появи­лось у коми в результате этнокультурных контактов с сибирским населением, поскольку ономастический ареал обозначения Млеч­ного Пути понятием «Лыжный: след» локализуется на территории восточнее Урала (у хантов, эвенков и др.), в то время как на­звание «Путь птиц» было свойственно фнппо-угорским и тюрк­ским народам [8].

Ранняя пушная специализация охотничьего промысла остави­ла свой след в коми языке в виде терминов денежного счета: «ур» (белка) н «шайт» (прут, т. е. связка шкурок на пруте), употребляемых в значении «копейка» («ур») и «рубль» («шайт»). В том же значении слово «ур» сохранилось у мордвы [9] и марийцев [10]. По мнению Д. Л. Тимушева, «коми денеж­ный термин „ур" возник путем перевода на коми язык названия русской монеты, именуемой „белка", а термин „шайт" возник тем же путем, что и «ур», т. е. словом этим было переведено какое-то русское название монеты» [И]. Против данного утверж- дения свидетельствуют исторические источники, согласно кото­рым можно достаточно точно констатировать факт употребления на северо-восточных окраинах России в качестве денежной еди­ницы шкурок пушных зверей (чаще всего белки) 'вплоть до XVI — начала XVII в. Если в двинских владениях Новгорода белка сохраняла значепие денег вплоть до присоединения Нов­города к Московскому государству в 1478 г. [12], то на терри­тории Коми края и Перми Великой использование белки в ка­честве денежной единицы было в ходу еще более столетия. Так, в «Великопермской уставной грамоте Чордынцев и Усольцов», относящейся к XVI в., основной денежной единицей при выпла­тах или податях является именно белка и лишь если «не люба белка, ино за белку по две деньги» [13]. По сведениям И. И. Лепехина, казнохранилище старинных кожаных денег в Сольвычегодской соборной церкви было ликвидировано лишь во второй половине XVII в. Деньги эти «были не такие, какие, на­пример, в Москве, но состояли из частей и целых звериных ме­хов» [14].

С охотничьим бытом связано происхождение коми народной меры длины «чомкост», обозначающей в разных местах расстоя­ние на местности от 5 до 8 км. Еще Избрапт Идее, посланный: в 1692 г. Петром I во главе русского посольства в Китай, про­езжая по территории расселения коми, обратил внимание на то, что местное население расстояния между различными пунктами измеряют пе верстами, а «чумкасами», «чумкас же равняется большой немецкой миле» [15]. Слово «чомкост» переводится как «расстояпие между двумя охотпичьими шалашами», а величина этой меры зависит от сложности пути: на более легких участках она длиннее, па трудных — короче.

Значение охоты для коми отразил и их хозяйственный кален­дарь. Древнекоми название месяца февраль («урсим») В. И. Лыт-кин производит от «урасьом» — «урасьны» (охотиться на бело:;), а название сентября «кичь» он так же, как и Л. С. Сидоров, считает искаженной записью в русском написании (названия ме­сяцев взяты из церковного устава 1608 г. на русском языке) от «коч» (заяц), так как это время охоты на зайцев [16].

Устное народное творчество. Тесно связана с традиционным бытом неотъемлемая часть духовной культуры — устное народное творчество. По словам К. В. Чистова, «фольклор (особенно если обратиться к прошлому) — не просто одно из многих явлений народного быта; фольклором был пронизан, буквально пропитан весь народный быт во всех его проявлениях» [17]. По коми по­словицам и загадкам, сказкам и легендам, песням и балладам можно проследить всю историю народа, его думы и чаяния, усло­вия жизни, окружающую природу, основные хозяйственные за­нятия. Не могли не оставить своего следа в коми фольклоре и занятия охотой и рыболовством, имевшие давние традиции и занимавшие видное место в жизни коми населения. С промысловым бытом связаны многие присловий и меткие выражения, ставшие истинно народными. В одном из древнейших видов фольклора — загадках у коми часто употребляется сравнение различных видов человеческой деятельности или предметов окружающего мира с орудиями промысла и животными на основе точно подмеченного сходства:

<Быд керкаын варыш довъялб».— «В каждом доме ястреб кача­ется» (рукомойник).

«Залавка тыр еджыд байдбг».— «Полный поставец белых ку­ропаток» (Рот и зубы).

«Чукля пу йылысь тар куштоны».— «С кривого дерева те­терева теребят» (Прядение).

«Сир чужйб — сьбд вор пбрб, керка сувтб».—«Щука вильнет хвостом — темный лес валится, дом встает» (Сенокос) и др.

Популярны у коми были загадки об орудиях промысла: «Кыз, кыз пбч да пырыс тыдалб».— «Толстая, толстая бабушка и насквозь просвечивает» (Гымга).

«Пу юра, пыш тушаа, из кока».— «Голова деревяппая, тело ко-нопляпое, поги каменные» (Сеть).

«Вбро кайб, дбра вольсалб, а вбрысь лэччб — дора вотйб».— «В лес идет — стелет холст, из леса идет —мотает холст» (Лыжи). «Ныра и бежа, а абу ловъя».— «С носом и хвостом, а не живой» (Лодка).

«Китом — коктбм пуб кайб».— «Без рук, без ног на дерево лезет» (Выстрел) и др. [18].

Глубокий след оставили охотничий и рыболовный промыслы в пословицах и поговорках народа коми. Хороший промысловик был раньше самым уважаемым человеком, поэтому у родителей новорожденного было принято спрашивать: «Вотбс вотысь али чукчи вайысь чужи?» («Ягодница или добытчик глухарей родил­ся?») или «Вбрб кайысь ли пачб видзбдысь?» («В лес иду­щий пли следящая за печью?»). Про маленьких детей говорили: «Квайт тблыеся нылыс бд чбрс кузя аддзб, а зон — ружье ствол кузя» («Шестимесячная девочка видит на расстояние, рав­ное длине веретена, а мальчик — на расстояние длины ствола ружья»).

Промысловая добыча обеспечивала благосостояние семьи, в пословицах или поговорках подчеркивалось: «Вбрыд миян — вердан-вердысьыс» («Лес —наш кормилец и поилец»); «Вбрад-ваад быд бурые эм» («В лесу, в воде всякого богатства много»), «Гбстьлы сетан — кыйсигбн босьтан» («На гостей израсходуешь­ся — вернешь на охоте»).

В кратких, точных выражениях пословицы и поговорки ха­рактеризуют промысловую жизпь: «Чбскыд эськб черныд, да юрыс сылоП пыдып» («Рыба вкусна, да голова у нее глубоко в воде»), «Отка пулятбг ыл1 вбрад эн муп» («В дальний лес без жакана не ходи»), «Йбра дшо ко мунан, гу да горт лбеь-од, а ош дшб мунан — пебыд вольпась лбсьбд» («На лося идешь, готовь могилу и гроб, на медведя идешь — готовь мягкую постель»), «31 ль мортлы НИЗЬЫД — МОЙЫД корка польоебдые кайб» («Работящему человеку бобры — соболи сами в дом идут»).

Широко использованы в коми пословицах и поговорках при­меры, заимствованные из промыслового быта: «Ва ианыдтб пы-жыд ачыс оз каб» («Против течения лодка сама не поплывет»), «Куштбм чери курьяб пырб-пырб пин» («Какая рыба жирует в курье, та туда и заходит»), «Сисьтбм черитб солыд оз спа-сит» («Гнилую рыбу соль не спасет»), «Кбч кыйиг пон сб-мын кбчсо вбтлбдлб, а кбчьяссб кбзяиныс сено» («Зайца собака гоняет, а зайчатину ест ее хозяин»), «Ибрысь попйыд ройб оз увт» («Старая собака на древесный мох не залает»), «Чиром уртб кукапь увтб» («Тощую белку и теленок облает»), «Гымгаб кбчыд оз пыр» («13 вершу заяц не полезет»), «Кис-, сьбм тывнад черитб он кыи» («Рваным неводом рыбы не нало­вишь»), «Пыд пуысь нелыс пуыд век пин артмас» («Из заготовки для лодки рукоятка весла всегда получится») и др.

Наблюдения пад повадками птиц и зверей послужили осно­вой для создания целого ряда аллегорий: «Сомын коч ассьыс шшпсб вайсьом ббрас эповто» («Только заяц своих, детей пос­ле рождения оставляет»), «Лбсьыдджык лек зверкбд овны лёк баба код дорысь» («Лучше с хищным зверем жить, чем с плохой женой»), «Дозмбр да сюзь бтлаын абу на рукавлбмабсь» («Не было еще случая, чтобы глухарка с филином сидели вме­сте»), «Дозмбр быдлаб лэбалб да век лыс кокало» («Тетерев повсюду летает и везде хвою клюет»), «Ибраыд ыджыд, но и ешб кот.ясьлб» («Лось велик, по и он спотыкается»), «Кбч варов, да ручыс талялас» («Заяц ловок, но лиса его ловит»), «Кунича сьод, да допа, кбч еджыд, да доптбм» («Куница черная, да дорогая, заяц бел, да дешев»), «Сирое — вибма, а шшьыс кольбма» («Щука убита, а зуб ее остался») и др. [19].

Широко отражены промысловые паблюдеиия за природой в народных приметах: «Дзодзэгэас джудждаа лэбэные, лым ус'ас» («Гуси высоко летят, выпадет снег»), «Таво коль артмбма, ура во ловб» («В этом году шишек мпого, будет белка»), «Пэлысь-ыд ко уна, сьбла уна ловб» («Если много рябины, много будет рябчиков») и др. [20].

Богатый материал для исследователя представляют народные сказки и эпические сказания. По словам П. Е. Ончукова, «по сказкам можно проследить не только особенности жизни и быта северного крестьянина (промысловая охота, рыбная ловля и сплав леса), но и свойства натуры северянина» [21]. Излюб­ленный герой коми народных сказок — это удачливый охотник, влюбленный в свое ремесло и предпочитающий тяготы промыс­ловой жизни прочим благам. Так, крестьянский сын Федот, герой сказки «Федот-стрелец», приучился к охоте с малых лет и, от­служив двадцать пять лет в солдатах, опять поселяется в лесной избушке и добывает себе на жизнь охотпичьим ружьем, с кото­рым не расставался всю службу. Типичной счастливой концовкой коми сказок является сообщение, что герой «стал таким искус­ным звероловом, что слава о нем разнеслась далеко-далеко» [22].

Синдорский эпический богатырь-охотник Йиркап имеет чудес­ные лыжи, на которых он носится быстрее оленей, а в промысле» не имеет себе равных: «Ни один зверь и ни одна птица пе уле­тала от всесильного Ииркапа» [23]. Другой герой сказочного эпоса — Пера-богатырь тоже имеет трехсаженные лыжи, высотой до крыши дома, па которых он мчится быстрее борзых коней. Приглашенный царем па защиту Родины от нападения степных орд. Пера не берет в награду за победу предложенные ему пол­царства, а просит шелковую сеть для ловли куниц и грамоту на владение лесными угодьями. Сказания о богатыре-охотнике Пере были так распространены в среде как комн-зыряп, так в коми-пермяков, что академик И. И. Лепехин даже предположил, что «по. крайней мере его семейство называлось перяки, и после оно перешло и к его соседям, а по времени для удобнейшего выгово­ра из перяков произошли пермяки» [24].

Следует отметить, что, несмотря на внешнее сходство героев этих эпических сказаний, образы Перы и Йиркапа далеко не однозначны. Пера представляет собой образ идеального богаты­ря-охотника, выделявшегося среди прочих лишь своей силой и отвагой. Он горячо любим в народе и всеми уважаем. Йпркап же становится всемогущим благодаря случайности: после неудач­ной охоты он оказался свидетелем битвы лешего с водяным и пришел на помощь первому. В благодарность «ворса» раскрыл Йиркапу секрет «своего» дерева («аслад пу»), из которого тот сделал себе лыжи «быстрее и легче ветра». Благодаря волшебным лыжам Йиркап стал самым удачливым охотником, но одновре­менно он вступил в конфликт с остальными охотниками, так как «отбил у них дичь и добычу», т. е. нарушил нормы промысловой морали. Не случаен поэтому трагический конец Йиркапа: сгово­рившись, другие охотники опоили его грязной водой, обладатель волшебных лыж отяжелел, провалился под лед в утонул [25].

У удорских коми существовало эпическое предание о юноше-богатыре, жившем в верховье Вашки в местечке Юаныб. Этот богатырь за час времени проплывал более 200 верст на лодке как но течению, так и против течения. «Силы у него было так много, что при каждом гребке под днищем лодки проглядывало солп-це» [26]. Значительное место занимают образы охотников и в коми песенном фольклоре; герои героических баллад, подобно сказочным героям, также видят свое счастье в вольной промысло­вой жизни. Так, в балладе о Федоре Кироне (Педор Кирон) ге­рой, призванный, как и Пера-охотник. на защиту Русской земли,

. . .встал на лыжи и пошел,

Вырнал с корнем огромную березу,

Все войско смел ею.

Князь повел богатыря п гости,

Накормил, напоил,

„Какая награда надобна

За ратный труд?"

— Мне ничего не надо,

Мне нужен лишь лес на Веоляне;

Чтобы никакой охотник не

промышлял В том лесу на двадцать верст вокруг.

Вместо теплого дома будет мне

221 Жаркий нодья, Вместо пуховой перины Расстелю ветви пихты, Одеялом станет мне

Небесный воздух

Вот н вся плата! |27]

В большой импровизационной охотничьей песне о Ведэ, за­писанной Л. К. Мпкушевым в с. Мохча, подробно воспроизводится процесс добычи зверя и рыбы. В ней описан осмотр «путика»: «В один силок попался глухарь, в другой силок попалась глухар­ка, к третьему силку направился — горностай попался», после­дующая обработка добычи в охотничьей избушке, охота на медве­дя, осмотр рыболовных верш и продольников, засолка рыбы в изготовленной тут же, на месте, посуде из бересты [28].

В песне о «Горностай-девице Чабапэ» («Чужман-нылбй Ча-баной») описывается сватовство охотника, которого привередли­вая невеста упрекает в физических недостатках: кривых ногах, горбе, кривом носе и косоглазии, на что он отвечает:

У меня ноги искривились

От того, что долгий путь прошел. . .

У .меня горб вырос

Из-за того, что охотничьи нарты далеко таскал. . . У меня нос искривился

Из-за того, что белок выслеживал по запаху. . . У меня глаза стали косыми

Из-за того, что с верхушек слей высматривал белок. [29]

Интересный вариант русской народной песни «А мы просо сея­ли» был записан в с. Маджа. В ее зачине говорится:

Ме сняла, сняла да. Мыйбн же по снялад, снялад? Ме сняла спясбн, спясбн.

Я силки ставлю, силки ставлю. Какие же сплкн, силкн?

Я сплкн ставлю из конских волос. [30]

Земледельческие образы русской песни превратились в образы охотничьей поэзии путем превращения русского «сеяла» в коми «сиявны», т. е. ставить охотничьи силки. Наполненная новым содержанием, песня стала более близка ее исполнителям.

Промысловая тематика обязательно присутствовала в обрядо­вых песнях. В свадебных причитаниях невеста, говоря об уходя­щей юности, сравнивала себя с различными рыбами: Кельчп ар этшбн гыбалбмбй, Подобна мелкой сороге игра-кит пне,

Подобно окупю бодрствование, Резвость моя, как у леща, Верткость, как у малкой щуки. . . [31]

Ёкыш этшбн бодритчбмбй, Ёд1 этшбн пасьнлбмбй, Снрпп этшбн тювкьялбмбн да гожъялбмбй. . .

Или же с вольными птицами и дикими животными:

Рпвл! жб эськб вольной кбр кодь, Была я прежде, как вольный

олень,Вбвл1 жб эськб ме пуалан

УР кодь, Вбвл1 жб ме супалан утка

кодь...

Была я прежде, как летающая с

дерева на дерево белка, Была я прежде, как ныряющая

утка. . . [32]

Будущее невеста обрисовывает, как положение загнанного и пойманного зверя:

Кбджб бд нбршптасны На плес загопят,

Кбч пнянбе моз. Как маленьких зайчат.

Садбкб йбршнтасны, В клетку запрут,

Руч ппянос моз. Как маленьких лнеят.

Шупбм нбршптасны В плетень загонят,

Мой ппянбе моз Как маленьких бобров. [33]

Прося благословления у родителей, она восхваляла промысло­вое умение своего отца:

Отечб менам рбдиыбйб, Вбрсьыс тэ вайлш котыр

конднад, Васьыс тэ катпг чобоз

кой диад.

Ва пыдбсысь лзптш, Быд пу йылысь кыйин,

Пбтка яйбн чбе модл1н, Чбскыд черпбн вердш.

Отец мой родимый,

Из лесу приносил дичь всем

выводком, От рекн ты приносил полной

„мордою".

Со дна рекн доставал, С каждого дерева сбивал,

Птичьим мясом угошал, Вкусной рыбой кормил. [34]

В похоронных плачах также часто подчеркивалась удачли­вость умершего труженика — охотника и рыбака, называемого «Вбрысь потшалбмон вайысь, ваысь пуръялбмбн катысь» («Из лесу дичь притуженными возами доставляющий, с рекн улов целыми плотами добывающий») [35].

Находясь еще в колыбели, мальчик слышал песенные импро­визации матери или бабушки, в которых ему предрекали судьбу удачливого охотника и рыбака:

Мед дедыд кодь жо лоап Кыйысь да вайысь, Отпыр лыйбмбн нотка

уськбдысь! Кбркб быдмап да Вуграсьпы кутан да Бабукыслы черп кутан вайны.

Или же:

Кбр вбтбдан по дай кокъяснад, Ур печгбдан по дан чуньяснад, Дозмбр лыян по дай еннъяснад, Вбрысь по потшалбмон вайысь,

Ваысь по пуръялбмбн камысь.

Пусть, как дед, же будешь

Добытчик и прнноечнк,

Одним выстрелом птицу роняющий!

Вот ты вырастешь.

Будешь рыбу удить.

Для бабушки будешь рыбу

ловить [3<>]

Ноги твои обгонят оленя, Пальцы твои проворнее белки,

Глаза твои не проглядят глухаря, Охотничью добычу будешь доставлять

притуженными возами, Улов будешь привозить плотами. [37]

Часто в колыбельных песнях будущее ребенка передавали в форме настоящего времени, называя его: Вор ну йылысь яэдзысьо, С лесного дерева обивающий, Ва пыдбсысь лэптысьб, Со дна водоема вынимающий, Куш иельбесб тыртысьб. Наш пустой угол (продукцией промыслов)

велолняющий. [38]

Популярен был и колыбельный мотив, в котором ребенку сооб­щалось, чем занят в это время его отец:

Баю, бай, Баю, бай,

Папыд вбрб мупбма, Папа твой в лес ушел,

Сьбла — уръяс Белок-рябчиков ловить,

кыявны,

Кочьяс — ручьяс Лисиц-зайцев стрелять. [39]

лыявны.

Обряды. Особенно четко прослеживается влияние промыслово­го быта в свадебной обрядности. Основным блюдом, обязательным как на самой свадьбе, так и при сватовстве, у коми был «чери-няпь» (рыбный пирог), который подавался всегда в первую оче­редь. Жених был обязан преподнести «черинянь» в качестве по­дарка матери невесты [40]. На Сысоле, когда жених прибывал за невестой, подруги требовали от него жареную утку или какую-нибудь лесную дичь в выкуп за невесту [47]. Такой же гостинец, в виде глухаря или куропатки, жених был обязан сделать банщи­це, которая мыла невесту перед венчанием. На Удоре «байппк яй» («банное мясо»), которым являлся жареный глухарь, либо мясо другой дичи (иногда зайца) приносил дружка жениха. Та­кой же подарок (мясо свежедобытой лесной или водоплавающей дичи) па Вашке был обязателен при посещении невесты, прино­сил его также дружка. На Выми в день свадьбы дружки дарили жареную утку или тетерку матери невесты за вход свиты жени­ха в дом. На Удоре во время свадебного пира жареную дичь приносили па блюде мать, крестный жениха или сам жених. В с. Кобра Койгородского р-на на свадьбу готовили «чомор»: жарили утку и па шею ей надевали калач. Жених вручал «чо­мор» родителям невесты. На Верхней Вычегде на свадьбе жаре­ной дичью жених одаривал подруг невесты [42].

По мнению Ф. В. Плесовского, обрядовая еда в бане или после нее. приготовленная из мяса лесной или водоплавающей дичи, означала в прошлом у коми приобщение к тотему [43]. На наш взгляд, этот далеко идущий вывод вряд ли соответствует действи­тельности. Прежде всего, во всех без исключения случаях жаре­ной свежедобытой дичью одаривали родню невесты либо ее под­руг, а не саму невесту, которая и должна была бы «приобщить­ся к тотему» жениха. Кроме того, в данном случае речь идет скорее о традиционной или праздничной пище, а не о пище ри­туальной, тем более что не было зафиксировано каких-либо ло-

кальиых различий в предпочтительности мяса того или иного животного. Более логичным объяснением причин возникновения данного обычая будет то, что жених демонстрировал этим при­ношением свои промысловые способности, т. е. в пропитом — спо­собность обеспечить благосостояние вновь образовавшейся семьи.

Традиционным блюдом «черинянь» был и на поминках. В день похорон рыбный пирог клали на крышку гроба [44], а перед опу­сканием гроба в могилу кусок «черинянь» бросался в нее. В с. Мордино для умершего охотника подушку в гробе изготов­ляли из перьев лесной дичи, в то время как для всех осталь­ных — из кудели [45].

При закладке первых венцов сруба для дома под передний угол хозяева подкладывали крыло рябчика пли утки [40], а при кладке «князя» (последнего бревна па крыше) плотникам вме­сте с бураком браги подавали «черипяпь», который ели для бла­гополучия хозяина новой избы [47].

Народное искусство. Народное искусство, как и другие явле­ния культуры, неразрывно связано с процессом материального производства. Г. В. Плеханов писал: «Искусство всякого данного народа, по моему мнению, всегда стоит в теснейшей причинной связи с его экономикой» [48]. Особенно непосредственна связь искусства с создавшими его трудовыми процессами на ранних сту­пенях развития общества. Для древнейших образцов искусства пермских пародов основной темой являются изображения живот­ных. Появившееся в ананьинскую эпоху (VIII—III вв. до п. э.) и достигшее своего расцвета к III— VIII вн. н. э. своеобразное искусство металлической пластики, так называемый пермский звериный стиль, позволяет нам, спустя многие столетия, воссоз­дать состав промысловой фауны тех дней: лось, медведь, рысь, соболь, куница, заяц, кабан, бобр, выдра, лебедь, утка и др. [49].

Зооморфные сюжеты сохранили популярность в искусстве на­рода коми н в последующие эпохи. В меховой мозаике северных комн-нжемцев. применяемой в шитье походных меховых сумок «патко» и «тучу», в большой группе рисунков «обнаруживаются черты, явно намекающие на зооморфпость. Обычно это два глаза или два уха пли обозначение морды (носа) в виде треугольника. Некоторые изображения напоминают растянутую шкуру живот­ного, след зверя или птицы». Зафиксировано в меховой мозаике и несколько полных изображений зверя: оленя, стоящего на зад­них лапах медведя, летящей птицы [50]. Обнаруживается связь с промысловой тематикой во многих элементах коми орнамента. Местные названия отдельных узоров отчетливо отражают про­мысловую практику населения: «матка сер» (узор-компас), «сюра-сер» (узор с рогами), «кбр сер» (олений рог), «чомья сер» (узор-«чом»), «варышок» (ястреб), «кыйсан капкан» (охотничий капкан), «лэч» (силок), «коч иель сер» (узор — заячьи уши) и др. [51].

Зооморфные сюжеты характеризовали резную деревянную пла­стику народа коми. Чрезвычайно распространены были искусно

РИС. 05. Шкурка гагары на стене дома

изготовленные утки-солонки, ковши и братины в виде птпц. Вплоть до недавнего времени сохранялась традиция скульптурной обработки деталей деревянных построек. Уключины, поддержи­вающие кровлю, как правило, представляли собой резные изо­бражения водоплавающих птиц: уток, гусей, лебедей. Особенно разнообразны были украшения охлуппен: из комлевой части брев­на, укрепленного на крыше с этой целью, вырезались фигуры во­доплавающих птиц, глухарей, головы оленя и лося. Иногда вы­резали только лосиную или оленью морду, к которой прибивали настоящие рога. У комн-нжемцев рога прибивались часто к «кня-зевому» бревну взамен отсутствующего охлупня. У удорских коми можно нередко увидеть старый резной охлупень на крыше совсем недавно построенного дома, куда он был перенесен со ста­рой, уже пришедшей в негодность постройки.

На Средней Печоре до сих пор наружные стены домов иног­да украшают прибитой шкуркой гагары. По сведениям Л. С. Си­дорова, существовало поверье, что она предохраняет дом от бо­лезней [52]. Возможно, это оригинальное украшение связано с древними религиозными воззрениями парода коми [53]. Тем не менее каких-либо отголосков подобной связи по результатам оп­роса информаторов нам обнаружить не удалось. Представители старшего поколения, отмечая, что в прошлом шкурки гагары на стенах домов встречались гораздо чаще, объясняли данный обы­чай достаточно прозаично: «Вешали их для красоты», «Сразу видно, что в доме живет охотник» и т. и. Шкурки гагары сохранялн и вешали на стены домов н ооскне комн. переселившиеся па Обь в конце прошлого века из Ижемского края [54].

Тесная взаимосвязь промысловой культуры с общенародной обусловливала, с одной стороны, богатство и многообразие послед-ней, с другой — закрепление и сохранение промысловых произ­водственных традиций, способствовала формированию понятия о престижности промысловой деятельности у подрастающего поко­ления.

Промысловое обучение детей. Сохранение и передача после­дующим поколениям основных элементов промысловой культуры были неотделимы от трудового воспитания детей. Еще в детстве будущие промысловики получали основные трудовые навыки п начинали непосредственно участвовать в процессе добычи, ус­ваивали общепринятые нормы и правила поведения на промысле; в это время у НИХ формировалось и сугубо профессиональное промысловое мировоззрение.

Подготовка детей к промысловой деятельности начиналась очень рано, первоначально в развлекательно-игровой форме. Этой цели служили образы героев-промысловнков в народном фолькло­ре; пословицы, поговорки и присказки, которые сопровождали ре­бенка в обыденной жизни. Так, даже нос ребенку вытирали под присказку: «Учи кычи петалась да вит поп тшанкас» («Ласка как только из норки выйдет, так пять собак (т е. пять паль­цев,—Я. К.) ее тут же схватят») [55]. Немаловажное значение имели знания, которые дети получали из пестушек, исполняемых взрослыми для них специально в воспитательных целях. Исследо­ватели коми фольклора, в частности, отмечают: «Создатели этих пестушек тонко разбирались в строении леса и считали своей обязанностью уже с малых лет передавать эти знания своим де­тям. Так, в пестушке перечисляются: «вор» (лес), «яг» (сосно-(ый бор), «рас» (роща, лиственный лес), «лос» (кочковатая сы­рая пожня, покрытая осокой и заросшая местами ольхой и ивой), «войт» (сырое глухое место в пойме реки, поросшее кустами че­ремухи и смородины), «дав» (лесное пастбище) и т. д. [50].

У мальчиков с раннего возраста наиболее любимыми были иг­ры в охоту, а из игрушек —лук и деревянное ружье [57]. На Шьме дети зимой часто играли в игру «Синдзеб» (букв.— «глаза прячь»). «Матка» одной партии прятал свою команду, зарывай кого под снег, кого под солому и т. д. Потом он возвращался к группе ищущих, которые хватали его за край одежды. После чего «матка» первой партии начинал водить противников так, чтобы незаметно подойти и выручить своих игроков. О своем приближе­нии оп возвещал прячущихся игровой припевкой: Кннь локтб, Песец приближается,

Сана локтб, Росомаха приближается,

Мадка локтб. Матка приближается,

Буро, догадантчы. Хороший мои, догадайся. [58]

Подобные игры воспитывали в будущих охотниках терпение, умение маскироваться и давали общую закалку.

Уже лет с шести-семи начиналась «промысловая деятель­ность» — добыча мелких лесных птиц: снегирей, полярных воро­бьев, пуночек. Чуть позже основным объектом детского промысла становились клесты, которые в сушеном виде использовались в пищу. Возможность выступать в роли «кормильца» семьи и одо­брительное отношение старших к этому занятию являлись мощ­ным стимулом для того, чтобы после появления с первым снегом клестов мальчики, забросив все прочие занятия, целыми днями пропадали в близлежащих лесах, устанавливая силки на птиц. Орудиями лова были волосяпые силянкп («дзуг»), которые дети мастерили сами из свитых вдвое конских волосков, прикреплен­ных деревянными клинышками к брускам длиной около шести вершков (25—27 см). У каждой енляпки было до 20 нетель, ус­танавливали их штук по пять в одном месте на специально уст­роенных и притоптанных бугорках из снега. Для привлечения клестов бугорки поливали кислым квасом или мочой. Клесты сле­тались целыми стаями и в одну силянку нередко попадало до 10— 15 штук за раз. Лов клестов продолжался около месяца, пока по­зволяла глубина снега, поскольку на лыжах в этом возрасте хо­дить умели еще немногие. В урожайный год добыча на одного юного промысловика доходила до 2 тыс. клестов [59].

Популярным орудием лова мелких птиц у детей были также «чбсы», состоявшие из доски длиной около 40 см и нехитрой насторожкн, к которой привязывали приманку (хлеб, летом — мух п т. п.). Интересно отметить, что добыча птичек ловушками со­провождалась у детей своеобразными «промысловыми заговора­ми» типа:

Кай, кап, прилетай, Птичка, птичка, прилетай, Полин выло Садись на ловушку,

пуксъы,

Калябечсб чужпы! Пни по насторожко! [60]

Обучение охоте старшими начиналось лет с восьми-девяти, имен по в этом возрасте, по сведениям информаторов, детей начи­нали брать с собой на промысел в ближнее охотничье угодье. Отец или Дед наглядно показывали, как настораживаются ловуш­ки, обучали выбору места для их постановки, знакомили детей со следами зверей, рассказывали о правилах промысловой морали и т. д.

Помощь в промысле взрослым вначале была минимальной, обычно она начиналась с привязывания рябины на жердках с силками. Потом доверяли проверку силков с последующей их на-сторожкой. Большое значение имел строгий контроль за первыми 'самостоятельными шагами, чтобы юные промысловики не до­пускали ошибок. Так, один из старых вишерских охотников рассказывал нам, что когда он спросил у отца разрешение пойти в первый раз по «путику» для проверки силков, то отец позволил,но велел в конце «путика» оставить, на дереве «пас» для провер­ки, дошел ли он до конца [61].

Девяти-десятилетних мальчиков брали на ближний промысел белки, они помогали вспугивать белок, ударяя обухом 'топора по стволу. В этом возрасте им уже доверяли пострелять из ружья в цель. В 11—12 лет подростки получали собственное, как правило, кремневое ружье и начинали охотиться самостоятельно. В. Н. Лат-кпн сообщает, что один из его проводников, начав охотиться в 12 лет, через год добывал уже по три-шесть белок и до десяти рябчиков в день [02]. Некоторые подростки даже решались всту­пать в единоборство с медведем. Исследователями промысловой деятельности коми описаны случаи, когда одиннадцатилетний мальчик убил в одиночку из ружья встреченного им медведя [03], или два брата, один 11 лет, а другой —13, выжили медведя из берлоги и убили трех его детенышей [64].

У коми-ижемцев при тундровой добыче куропаток наиболее производительным считался промысел опытного охотника с под­ростком 12—14 лет. Благодаря разделению труда — охотник вы­бирал места для установки силков и настораживал их, а подро­сток подготавливал снежные холмики под силки, приманку, привязывал силки и отвязывал куропаток, попавших в них,— обслуживалось вдвое больше силков, чем в одиночку [Ой].

Помимо обучения основным орудиям и способам промысла, в период охоты со старшими, опытными промысловикам!: по рост­ки получали и другие цепные профессиональные навыки. Они вырабатывали у себя четкую топографическую память, умение узнавать стороны света (ночью — но звездам, днем — по коре деревьев), определять время по длине своей тени, подавать си­гналы товарищам, ударяя обухом топора по сухому дереву и т. д. В это же время происходило знакомство с «пасами» (личными тамгами) промысловиков округа, приобреталось умение читать или передавать с помощью «пасов» простейшую информацию: обозначение направления пути, знак о посещении чужой промы­словой избушки, заимствование при нужде припасов другого охотника и т. д. К \\ годам промысловое обучение практически заканчивалось, а с 10 лет молодые охотники уже отправлялись на дальний промысел полноправными членами артелей.

С раннего детства происходило знакомство и с рыболовным промыслом. Первыми орудиями лова у детей были удочки, под­ростки ловили рыбу саками и вместе с женщинами холстяными неводами. В 14—15 лет юношей (реже — девушек) принимали уже в рыболовецкие артели па правах пайщиков. По данным С. В. Мартынова, в начале XX в. в печорских весенне-летних артелях для лова рыбы каждый пятый-шестой участник был мо­ложе 17 лет; в артелях для осеннего лова семги молодежи было меньше —около 9% [00]. Так же рано, с 10—12 лет. привлекали к промысловым работам подростков и русские сибирские крестья­не [07]. Раипее начало промысловой деятельности и опытное наставничество способствовали непрерывающейся преемственности трудовых традиций, связанных с охотой и рыболовством, что позволяло, в свою очередь, сохранять в значительной мере всю полноту н .многообразие культуры промыслового населения.

1. Громыко М. М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII— первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975, с. 4.

2. Лыткин В. И. Из истории словарного состава пермских языков.— ВЯ, 1953, № 5, с. 55—57; Т епляшина Т. И., Лыткин В. И. Пермские языки.— В кн.: Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки. М., 1976, с. 214—216.

3. Коми-русский словарь. М., 1961; Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов. Сыктывкар, 1961.

4. Ракин А. Н. Основные принципы номинации трав и ягод в коми языке _:-И народная этимология.— НД, 1977, вып. 32, с. 17—20.

5. Военно-статистическое обозрение Российской империи. СПб, 1850, т. 2, ч. 3, с. 134—155, 170—173; Туркин А. И. Краткий коми топонимический словарь. Сыктывкар, 1981, с. 17, 23. 27, 45—47, 64, 96.

6. Зикопеп 8. Ете 0п1ег8ис1шп§ аег нгаПзсиеп 81егппатеп.— Р11Р, 1971, В(1. 39, Н. 1/2, 8. 125 (О раб.: ЕгЛЬИ 1. Ш-аПсзШаапеуек ев гшГоЬ^а! та-8аагага1ик: А Ма§1аг ^еШиаотапу!.— Тагааза^ К1а<1\апуа1, 1970, 124).

7. Туркин А. И. О чем говорят названия звезд.— ВК, 1974, № 4, с. 60. На коми яз.

8. Никонов В. А. Проблема ономастических ареалов.— В кн.: Проблемы картографирования в языкознании и этнографии. Л., 1974, с. 286.

9. Цыганов Н. Ф. Заметки о древиемордовской денежной единице.— ЗМИЯЛИ, 1947, № 9, с. 137.

10. Крюкова Т. А. Материальная культура марийцев XIX в. Йошкар-Ола, 1956, с. 29.

11. Тимушов Д. А. О старом денежном счете коми и истории денежного термина «ур».— ТКФАН, 1954, вып. 2, с. 178.

12. Никитинский А. И. История экономического быта Великого Новгорода. М., 1893, с. 95.

13. Дмитриев А. А. Пермская старина. Пермь, 1889. Вып. 1. Древности быв­шей Перми Великой, с. 191.

14. Лепехин И. И. Окончание дневных записок путешествия академика Ле­пехина.— ПСУП, 1822, т. 5, с. 268—269.

15. Идее И., Бранд А. Записки о русском посольстве в Китай (1692—1695гг.). М., 1967, с. 56.

16. Сидоров А, С, Лыткин В. И. Древпекоми пазваппя месяцев.— СФУ, 1966, № 2, с. 123-124, 126.

17. Чистов К. В. Фольклор и этнография.— В кн.: Фольклор и этнография. Л., 1970. с. 4.

18. Коми народные загадки/Сост. Ф. В. Плесовский. Сыктывкар, 1975.

19. Коми пословицы и поговоркп/Сост. Ф. В. Плесовский. Сыктывкар, 1973.

20. Сахарова М. А., Селъков II. Н. Ижемский диалект коми языка. Сыктыв­кар, 1976; Сахарова М. А., Селъков Н. И., Колегова Н. А. Печорский диа­лект коми языка. Сыктывкар, 1976.

21. Ончуков Н. Е. Сказки и сказочники на Севере.— В кн.: Северные сказ­ки. СПб., 1909, с. XIV.

22. Коми народные сказкн/Сост. Ф. В. Плесовский. Сыктывкар. 1975, с. 101.

23. Доронин П. Г. Материалы по истории коми, т. 4, тетр. 1.—НЛКФЛН, ф. 1, он. 12, д. 25, с. 129.

24. Лепехин И. И. Окончание дневных записок..., с. 160.

25. Доронин П. Г. Материалы по истории комн. с. 124—121.

26. Образцы комп-зырянской речи. Сыктывкар, 1971. с. 235—236.

27. Микушсв А. К. Коми эпические песни и баллады. Л., 1969, с. 91—93.

28. Там же, с. 259.

29. Там же, с. 41.