Миян чбетуй выл:». На нашу охотничью тропу. [10!)]
Коми переселенцы в Тюменскую обл. при опаливании уток произносили следующий заговор:
Жарнччы-нариччы, Жарься-парься,
Вор лалаысь дзоляджыка, (Стань) меньше лося,
А чукчи дозмерысь ыджыдджыка. Но больше глухаря. [170]
Чтобы получить богатую добычу, охотники при установке силков произносили следующий заговор: «Порог-ул йог мында ни патч-кымес са мында!» — «Сколько мусора под порогом и сколько сажи в дымоходе (я хочу поймать в своп силки)» или «Патч-кымес са-мында, порог-ул йог — мыда мэднм шэдэ!» («Сколько копоти в дымоходе, сколько мусора под порогом (так много добычи) я хочу поймать») [171].
С верой в лечебную и предохранительную магию было связано широкое распространение в промысловой среде различных амулетов. Помимо медвежьих клыков и когтей, печорские охотники в качестве промысловых талнемапов носили на поясе рысьи когти [172] или сушеную летучую мышь [173]. Коми рыбаки со хранили щучьи челюсти пли целые черепа и брали их с собой на рыбную ловлю [174]. В сельском быту щучьи зубы считались лучшим средством, облегчающим роды у коров. Их при отеле коровы сжигали с можжевельником н окуривали этим дымом, произнося заговор, корову и новорожденного теленка, «чтобы рос здоровым». При желтухе народная медицина рекомендовала поймать щуку и смотреть на нее больному более или менее длительное время. После этого щуку живой отпускали в воду, чтобы она унесла с собой болезнь [175]. Отношение к щуке как существу обладающему определенными магическими свойствами, было характерно н для русского населения Сибири [176].
Толченые медвежьи клыки «помогали» от зубной боли. Действенным оберегающим средством как в промысловом, так и в сельском быту считались высушенные тушки горностая. С. В. Лобачев обратил внимание во время экспедиции на Верхнюю Вычегду в начале 30-х годов нашего столетия на то, что «в каждой промысловой избушке мы видели висящую на степе законченную дымом тушку горностая» [177]. Существовало убеждение, что «душа горностая, обитающая в его скелете, гонит злых духов, которые хотят вселиться в человека или в животное и сделать его больным» [178]. Распространена была вера во вредоносную парциальную магию — порчу по какой-либо вещи или ее части, принадлежащей охотнику или рыболову.
Нередко колдунами считались вожаки охотничьих и рыбацких артелей. По словам одного из исследователей быта коми, «каждый юр («глава») должен знать все приметы и наговоры, чтобы быть авторитетным. Няр-Стопан слывет здесь за весьма знающего туна (колдуна) и часто фигурирует в этом звании на свадьбах и других торжественных событиях зырянской жизни» [179]. Тем не менее утверждение Л. С. Сидорова, что в прошлом у коми-зырян «хозяином» артели при дальней охоте обязательно избирался сильный колдун и «главная его роль — охранять артель от колдовских чар со стороны могущих встретиться недоброжелателей и следить за исполнением всех предписаний охотничьей морали» [180], не совсем соответствует действительному положению вещей.
По сведениям, полученным от старейших охотников, от «хозяина» артели в первую очередь требовалось быть наиболее опытным промысловиком и хорошо знать места обитания добычи. Он был самым уважаемым человеком среди членов артели, поэтому то, что он следил за соблюдением морали, не вызывает удивления. Относительно же мнения, что «хозяин» артели был обязательно колдуном, следует привести бытовавшее у коми населения убеждение о причастности к колдовству всех особенно удачливых охотников, обладающих якобы сверхъестественной властью над животными. От одного из старожилов нами была записана бы-личка об известном раньше колдуне Якове из д. Кодач, который якобы однажды заявил: «Я в бога не верю, а верю в своих лесных друзей» — и, чтобы доказать свою силу, собрал на небольшой полянке в лесу несколько сотен лисиц [181]. В ходе полевых исследований в различных местах Коми АССР нам приходилось слышать об охотниках, останавливающих взглядом белок на дереве и заставляющих их спускаться прямо в руки или сгонявших колдовством десятки зайцев в принадлежащие им заячьи ямы («кбч гу»). В д. Кодач мы беседовали с целым рядом пожилых охотников, еще помнивших «колдуна» Якова. Их общим мнением было, что Яков, хотя и умел лечить травами, но в «порче» людей или собак сведущ не был, а вот охотник он был «ярый»..«если Прокоп Як прошел — другому охотнику делать нечегоV. Относительно же обвинения его в колдовстве один из информаторов так и сказал: «А раньше был хороший охотник — говорили колдун» [182]. В другой истории, услышанной нами в с. Покча, речь шла об убийстве в лесу старика-охотника, случившемся па памяти информатора. Когда охотник был найден, то, помимо множества огнестрельных ран на теле, обнаружили на его руках а ногах перерезанные сухожилия, что обязательно полагалось сделать колдуну, так же как убитому медведю, иначе он не мог умереть. Колдуном же этого охотника считали лишь из-за того, что он в своп семьдесят с лишним лет ежегодно добывал пушнины больше, чем другие промысловики, даже молодые [183], т. е. не колдуны имели предпочтение при выборе «хозяина» артс т. а просто опытнейшие из охотников, которые н избирались на эту должность, имели зачастую такую репутацию в сельском быту.
По подтверждаются фактическим материалом и предания о столкновениях в лесу охотничьих артелей из разпых мест во главе с сильными колдунами [184]. Охотничье право четко рог-ламентировало правила поведения, право на добычу и промысловую территорию во время артельной охоты, и любое нарушение их не допускалось общественным мнением. Возможно, что данный сюжет сохранился в фольклоре со времен межплеменных вооруженных конфликтов коми и манси и свидетельствует о том, что вождь совмещал военные и религиозные функции. Шаманы в прошлом предводительствовали и воевали в первых рядах у ненцев [185]. По фольклорным данным, шаман исполнял обязанности вождя рода и организатора военных походов у нганасан п эвенков, а также ряда других народов [186].
Основные способы очищения от порчи были уже рассмотрены. К помощи «знающих» людей охотники прибегали чаще всего для лечения от порчи собак, выражавшейся в потере чутья, общей вялости и отказе идти на зверя, т. е. явной их болезни. И. Е. Попов, старейшин илычекий охотник, рассказывал нам, как лечили от порчи его лайку, которая совсем перестала брать зверя. «Сведущий» человек попросил привести собаку и принести ее привязь. Процедура лечения заключалась в нескольких уколах треугольной иглой в нос собаки и произнесения заговора. Кроме того, одновременно с заговором собачья привязь триичды была пропущена вокруг ноги «колдуна». Вскоре собака действительно выздоровела, но прежнее чутье к ней так и не вернулось [187]. С собакой были связаны и определенные религиозные суеверия. Помимо того, что она издалека чуяла лесных духов, коми охотники верили, что собака проклинает убившего ее хозяина, и три поколения собак отказываются ему служить. Охотникам предписывалось покормить собаку из котелка («рач») раньше, чем самого себя. Перед едой охотники первую ложку ячменной каши сперва подносили собаке, давая ей понюхать [188].
Обрядовая сторона промысловых веровании изучена недостаточно. Из зафиксированных сведений следует выделить формы сакрального поведения, связанные с началом промысла, а также с нерпой добычен. На Печоре из первой крупной пойманной рыбы готовился обрядовый обед для всей артели. Убивал и ее не ножом, а ударяя камнем по голове, положенной на другой камень. При потрошении также обходились без ножа, выдавливая внутренности рукой [189]. Архаичность подобного способа обработки рыбы служит доказательством глубокой древности происхождения данного обряда. На Верхней Вычегде сразу после ледохода на рыбалку выходили семьями, из первой пойманной в этот день рыбы варили уху и хранили ее в погребе на льду до следующего ледохода. Перед началом повою рыболовного сезона ее съедали в торжественной обстановке [190].
А. В. Круглов в конце прошлого века записал в д. Визябож обряд, совершаемый перед отправлением на осеннюю охоту. Ранним утром перед деревенской церковью собирались все охотники и их сородичи. После полуторачасовой обедни они выходили на площадь перед церковью, где устанавливался большой стол, на который укладывали зарезанную овцу. Мясо овцы делили на три части, одна из них была предназначена священнику, другая шла на продажу в пользу церкви, а остаток парили в котле для общей трапезы. Когда мясо было готово, все садились на половики, постеленные на землю, и приступали к еде, запивая мясо пивом («сур») из большой круговой чаши. На вопрос автора: «Какая же цель подобного обряда?» — ему сказали: «Жертва нужна... обычай таков». На охоту промысловики вышли утром следующего дня [191]. Несомненна трансформация данного обряда под влиянием официальной религии, но его языческая сущность достаточно ясна.
Результатом синкретизма являлось и приурочивание определенной промысловой обрядности к дням церковных праздников. В великий или страстной четверг перед пасхой, который считался днем обновления на предстоящий год всего хозяйства, охотники стреляли из ружей. Рыбаки в ночь на страстной четверг возились у снастей или занимались чем-либо у воды, окунали в воду сеть или топили в ней «морду» [192]. Существовало поверье, что если в этот день обуться в том углу, где стряпают, то найдешь тетеревиный ток (хлеб — символ полноты), если же на мельничной полке — будет удача на промысле круглый год [193]. У печорских охотников и рыболовов в этот день, чтобы промыслы шли успешно, совершался специальный обряд: перед рассветом приносили в дом можжевельник и пихтовый кряжик. Часть можжевельника клали под матицу, часть жгли посредине избы и прыгали через огонь. Пихтовый кряжик оставляли в избе па весь год [194]. У коми-пермяков [195] и вепсов [196] охотники в почь накануне страстного четверга выходили в поле и стреляли из ружей. Было распространено охотничье и рыболовное «колдовство» накануне великого четверга и у русских в Сибири [197].
В первый день пасхи после первого приветствия священника за заутреней: «Христос воскресе» — некоторые охотники и рыболовы не отвечали как принято: «Во истину воскресе», а произносили наименования ценных зверей, птиц и рыб, надеясь получить на целый год удачу в промыслах [198]. Первоверховный апостол Павел считался покровителем промыслов. В день св. Петра в Павла (29 июня по ст. стилю) рыбаки обращались к Петру с молитвами об успешном лове рыбы, так как в его ведении находилась водная стихия. «В ночь на первоверховных апостолов у жителей Зырянского края собирается, кроме других трав, «Петров корень», или «Петров крестик», называемый крестиком потому, что листья на стволе его крестовидные. Каждый почти зырянин, отправляясь на охоту, считает священной обязанностью запастись в путь Петровым корнем, в уверенности, что он в состоянии избавить его от могущих встретиться с ним несчастий.
Корешок этот в пути носится на шейном гайтане» [199]. Провожая мужа на промысел, хозяйка приговаривала: «Сет, Петр-Павел, чери» («Дай, Петр-Павел, рыбу»). На Вычегде, после того как первый улов был приготовлен и съеден, желали: «Господе, Петыр-Павелэ, сет чери кечйысьлы здоровье да лыыесьбмыс мыдтл пуд да тув чери» («Господи, Петр-Павел, дай рыбаку здоровье да рыбы столько пудов и фунтов, сколько (осталось) чешуи да косточек») [200].
Почитание апостола Петра как покровителя рыбных промыслов было широко распространено у русского населения Европейской России, Западной и Восточной Сибири [201]. К коми оно, вероятно, пришло вместе с христианизацией от русского населения Севера. Закономерность подобных заимствований отметил Ю. В. Гагарин: «Коми восприняли православие, уже синкретизи-рованное, со многими остатками русских языческих обрядов, обычаев и представлений» [202]. Идеология официальной религии существенного места в мировоззрении промыслового, населения не занимала, хотя она оказывала определенное влияние на промысловый быт. Уходя па дальний промысел, охотники брали с собой деревянный календарь «пу-святцы» — шестигранный бипирами-дальный брусок с насечками на ребрах. Общее число насечек соответствовало количеству дней в году, церковные праздники были обозначены специальными значками — «пасами». Прошедшие дни отмечали, залепливая зарубки воском или лиственничной смолой. Такие же деревянные святцы со счетом года с марта были в употреблении в сельском быту коми. М. Ф. Кривошапкин отмстил их широкое распространение у русских на р. Лене, а также у эвенков [203]. В промысловых избушках иногда присутствовали небольшие образки, а при походах артелями некоторые охотники брали с собой «сизь доз» — небольшой медный образок, врезанный в деревянный брусок, имеющий с обратной стороны выемку с крышкогСнаподобие пенала, для свечки [204].
В крупные церковные праздники охотники из ближних промысловых угодий обычно возвращались на несколI.ко дней домой или ходили в гости в соседние промысловые избушки односельчан. 15 артелях на дальнем промысле церковные праздники считались нерабочими днями и в эти дни старались по возможности разнообразить питание: готовили квас, блины и т. и. Тяжелым испытанием для охотников было оказаться в дальнем походе артелями в великий пост.
И есть сомнения, что ранние верования народа коми претерпели существенные изменения в ходе общественно-экономического развития. Тем не менее зафиксированные в промысловой среде рудименты ранних религиозных воззрений обнаруживают значительное сходство, несмотря на разные уровни развития производительных сил, производственных и общественных отношений, с верованиями коренного населения Сибири. В данном случае (■(.хранение на протяжении веков опыта одной из ранних форм традиционного природопользования послужило консервирующей силой, позволяющей частично реконструировать духовный мир населения лесо-таежной зоны к западу от Урала в более ранние периоды. .
1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 -е изд., т. 20, с. 328.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 315.
3. Токарев С. А. Религия в истории народов мира. М., 1976, с. 509
4. Епифаный Премудрый. Житие святого Стефана, епископа Пермского СПб., 1897, с. 47.
5. Там же, с. 35.
6. \УШ1тапп V. Е1уто1ог|'8сЬе8 аиз с1еп регаизсЬеп 8ргаснеп — РИГ Вс1. 16, 1924, 8. 202.