Глава IV. Торговля людьми
Полликсфен был прав и неправ в одно и то же время.
Он был прав в своем мнении, что человек, способный вывести из себя
такого деспота, как Джефрейс, должен был сделать хорошую карьеру. И в то же
время он был неправ, считая предстоящую казнь Питера Блада неизбежной.
Я уже сказал, что несчастья, обрушившиеся на Блада в результате его
посещения усадьбы Оглторп, включали в себя и два обстоятельства
положительного порядка: первое, что его вообще судили, и второе, что суд
состоялся 19 сентября. До 18 сентября приговоры суда приводились в
исполнение немедленно. Но утром 19 сентября в Таунтон прибыл курьер от
государственного министра лорда Сэндерленда с письмом на имя лорда
Джефрейса. В письме сообщалось, что его величество король милостиво
приказывает отправить тысячу сто бунтовщиков в свои южные колонии на Ямайке,
Барбадосе и на Подветренных островах.
Вы, конечно, не предполагаете, что это приказание диктовалось какими-то
соображениями гуманности. Лорд Черчилль, один из видных сановников Якова II,
был совершенно прав, заметив как-то, что сердце короля столь же
чувствительно, как камень. "Гуманность" объяснялась просто: массовые казни
были безрассудной тратой ценного человеческого материала, в то время как в
колониях не хватало людей для работы на плантациях, и здорового, сильного
мужчину можно было продать за 10-15 фунтов стерлингов. Немало сановников при
дворе короля имели основания претендовать на королевскую щедрость, и сейчас
представлялся дешевый и доступный способ для удовлетворения их насущных
нужд.
В конце концов, что стоило королю подарить своим приближенным некоторое
количество осужденных бунтовщиков?
В своем письме лорд Сэндерленд подробно описывал все детали королевской
милости, заключенной в человеческой плоти и крови. Тысяча осужденных
отдавалась восьми царедворцам, а сто поступали в собственность королевы.
Всех этих людей следовало немедленно отправить в южные владения короля, где
они и должны были содержаться впредь до освобождения через десять лет. Лица,
которым передавались заключенные, обязывались обеспечить их немедленную
перевозку.
От секретаря лорда Джефрейса мы знаем, как в эту ночь верховный судья в
пьяном бешенстве яростно поносил это недопустимое, на его взгляд,
"милосердие" короля. Нам известно, что в письме, посланном королю, верховный
судья пытался убедить его пересмотреть свое решение, однако король Яков
отказался это сделать. Не говоря уже о косвенных прибылях, которые он
получал от этого "милосердия", оно вполне соответствовало его характеру.
Король понимал, что многие заключенные умрут мучительной смертью, будучи не
в состоянии перенести ужасы рабства в Вест-Индии, и судьбе их будут
завидовать оставшиеся в живых товарищи.
Так случилось, что Питер Блад, а с ним Эндрью Бэйнс и Джереми Питт,
вместо того чтобы быть повешенными, колесованными и четвертованными, как
определялось в приговоре, были отправлены вместе с другими пятьюдесятью
заключенными в Бристоль, а оттуда морем на корабле "Ямайский купец". От
большой скученности, плохой пищи и гнилой воды среди осужденных вспыхнули
болезни, унесшие в океанскую могилу одиннадцать человек. Среди погибших
оказался и несчастный Бэйнс.
Смертность среди заключенных, однако, была сокращена вмешательством
Питера Блада. Вначале капитан "Ямайского купца" бранью и угрозами встречал
настойчивые просьбы врача разрешить ему доступ к ящику с лекарствами для
оказания помощи больным. Но потом капитан Гарднер сообразил, что его, чего
доброго, еще притянут к ответу за слишком большие потери живого товара. С
некоторым запозданием он все же воспользовался медицинскими познаниями
Питера Блада. Улучшив условия, в которых находились заключенные, и наладив
медицинскую помощь, Блад остановил распространение болезней.
В середине декабря "Ямайский купец" бросил якорь в Карлайлской бухте, и
на берег были высажены сорок два оставшихся в живых повстанца.
Если эти несчастные воображали (а многим из них, видимо, так и
казалось), что они едут в дикую, нецивилизованную страну, то одного взгляда
на нее, брошенного во время торопливой перегрузки живого товара с корабля в
лодки, было достаточно, для того чтобы изменить это представление. Они
увидели довольно большой город с домами европейской архитектуры, но без
сутолоки, характерной для городов Европы. Над красными крышами возвышался
шпиль церкви. Вход в широкую бухту защищался фортом, из амбразур которого во
все стороны торчали стволы пушек. На отлогом склоне холма белел фасад
большого губернаторского дома. Холм был покрыт яркозеленой растительностью,
какая бывает в Англии в апреле, и день напоминал такой же апрельский день в
Англии, поскольку сезон дождей только кончился.
На широкой мощеной набережной выстроился вооруженный отряд милиции,
присланный для охраны осужденных. Здесь же собралась толпа зрителей, по
одежде и по поведению отличавшаяся от обычной толпы в любом морском порту
Англии только тем, что в ней было меньше женщин и больше негров.
Для осмотра выстроенных на молу осужденных приехал губернатор Стид --
низенький полный человек с красным лицом, одетый в камзол из толстого
голубого шелка, обильно разукрашенный золотыми позументами. Он слегка
прихрамывал и потому опирался на прочную трость из черного дерева. Вслед за
губернатором появился высокий, дородный мужчина в форме полковника
барбадосской милиции. На большом желтоватом лице его словно застыло
выражение недоброжелательства. Рядом с ним шла стройная девушка в элегантном
костюме для верховой езды. Широкополая серая шляпа, украшенная алыми
страусовыми перьями, прикрывала продолговатое, с тонкими чертами лицо, на
котором тропический климат не оставил никаких следов. Локоны блестящих
каштановых волос кольцами падали на плечи. Широко поставленные карие глаза
открыто смотрели на мир, а на лице ее вместо обычного задорного выражения
сейчас было видно сострадание.
Питер Блад спохватился, поймав себя на том, что он не сводит удивленных
глаз с очаровательного лица этой девушки, находившейся здесь явно не на
месте. Обнаружив, что она, в свою очередь, также пристально его
разглядывает, Блад поежился, чувствуя, какое печальное зрелище он
представляет. Немытый, с грязными и спутанными волосами и давно не бритой
черной бородой, в лохмотьях, оставшихся от некогда хорошего камзола, который
сейчас обезобразил бы даже огородное пугало, он совершенно не подходил для
того, чтобы на него смотрели такие красивые глаза. И тем не менее эта
девушка с какимто почти детским изумлением и жалостью продолжала его
рассматривать. Затем она коснулась рукой своего компаньона, который с
недовольным ворчанием повернулся к ней.
Девушка горячо говорила ему о чем-то, но было совершенно очевидно, что
полковник слушал ее невнимательно. Взгляд его маленьких блестящих глаз,
расположенных близко к мясистому крючковатому носу, перешел с нее и
остановился на светловолосом крепыше Питте, стоявшем рядом с Бладом.
Но тут к ним подошел губернатор, и между ними завязался общий разговор.
Девушка говорила очень тихо, и Блад ее совсем не слышал; слова
полковника доносились до него в форме неразборчивого мычания. Губернатор же,
обладавший пронзительным голосом, считал себя остроумным человеком и любил,
чтобы ему все внимали.
-- Послушайте, мой дорогой полковник Бишоп. Вам предоставляется право
первого выбора из этого прекрасного букета цветов и по той цене, которую вы
назначите сами. А всех остальных мы продадим с торгов.
Полковник Бишоп кивнул головой в знак согласия:
-- Ваше превосходительство очень добры. Но, клянусь честью, это не
партия рабочих, а жалкое стадо кляч. Вряд ли от них будет какой-нибудь толк
на плантациях.
Презрительно щуря маленькие глазки, он вновь осмотрел всех осужденных,
и выражение злой недоброжелательности на его лице еще более усилилось.
Затем, подозвав к себе капитана "Ямайского купца" Гарднера, он несколько
минут разговаривал с ним, рассматривая полученный от него список.
Потом полковник сунул список обратно Гарднеру и подошел к осужденным
повстанцам. Подле молодого моряка из Сомерсетшира Бишоп остановился. Ощупав
мускулы на руках Питта, он приказал ему открыть рот, чтобы осмотреть зубы;
облизнулся, кивнул головой и, не поворачиваясь, буркнул шедшему позади него
Гарднеру:
-- За этого -- пятнадцать фунтов.
Капитан скорчил недовольную гримасу:
-- Пятнадцать фунтов? Это не составит и половины того, что я хотел
просить за него.
-- Это вдвое больше того, что я был намерен заплатить, -- проворчал
полковник.
-- Но ведь и тридцать фунтов за него -- слишком дешево, ваша честь.
-- За такую цену я могу купить негра. Эти белые свиньи не умеют
работать и быстро дохнут в нашем климате.
Гарднер начал расхваливать здоровье Питта, его молодость и
выносливость, словно речь шла не о человеке, а о вьючном животном.
Впечатлительный Питт стоял молча, не шевелясь. Лишь румянец, то
появлявшийся, то исчезавший на его щеках, выдавал внутреннюю борьбу, которую
вел с собой молодой человек, пытаясь сохранить самообладание. У Питера Блада
эта гнусная торговля вызывала чувство глубочайшего отвращения.
В стороне от всего этого прогуливалась, разговаривая с губернатором,
девушка, на которую Блад обратил внимание. Губернатор прыгал около нее,
глупо улыбаясь и прихорашиваясь. Девушка, очевидно, не понимала, каким
мерзким делом занимался полковник. А быть может, подумал Блад, это было ей
совершенно безразлично?
В эту секунду полковник Бишоп повернулся на каблуках, собираясь
уходить.
-- Двадцать фунтов -- и ни пенса больше. Это моя предельная цена. Она
вдвое больше той, какую вам предложит Крэбстон.
Капитан Гарднер, поняв по его тону, что это действительно окончательная
цена, вздохнул и согласился. Бишоп направился дальше, вдоль шеренги
заключенных. Блада и стоявшего рядом с ним худого юношу полковник удостоил
только мимолетным взглядом. Однако, следующий за ними мужчина средних лет и
гигантского телосложения, по имени Волверстон, потерявший глаз в сражении
при Седжмуре, привлек к себе его внимание, и торговля началась снова.
Питер Блад стоял в ослепительных лучах солнца, глубоко вдыхая
незнакомый душистый воздух. Он был насыщен странным ароматом, состоящим из
смеси запахов кампешевого дерева [14], ямайского перца и душистого кедра.
Необычайный этот аромат заставил его забыть обо всем и погрузиться в
бесполезные размышления. Он совершенно не был расположен к разговорам. Так
же чувствовал себя и Питт, молча стоявший возле Блада и думавший о
неизбежной разлуке с человеком, рядом с которым, плечом к плечу, он прожил
смутные месяцы и полюбил его, как друга и старшего брата. Чувства
одиночества и тоски властно охватили его, и по сравнению с этим все, что он
пережил раньше, показалось ему незначительным. Разлука с доктором была для
Питта мучительным завершением всех обрушившихся на него несчастий.
К осужденным подходили другие покупатели, рассматривали их, проходили
мимо, но Блад не обращал на них внимания. Затем в конце шеренги осужденных
произошло какое-то движение. Это Гарднер громким голосом сообщал что-то
толпе остальных покупателей, ожидавших, пока полковник Бишоп отберет нужный
ему человеческий товар. После того как Гарднер закончил свою речь, Блад
заметил, что девушка говорила о чем-то Бишопу и хлыстом с серебряной
рукояткой показывала на шеренгу. Бишоп, прикрыв глаза рукой от солнца,
поглядел на осужденных и двинулся к ним тяжелой, раскачивающейся походкой
вместе с Гарднером и в сопровождении шедших позади девушки и губернатора.
Медленно идя вдоль шеренги, полковник поравнялся с Бладом и прошел бы мимо,
если бы девушка не коснулась своим хлыстом руки Бишопа.
-- Вот тот человек, которого я имела в виду, -- сказала она.
-- Этот? -- спросил полковник, и в его голосе прозвучало презрение.
Питер Блад пристально всматривался в круглые глазки полковника, глубоко
сидевшие, как изюминки в пудинге, на его желтом мясистом лице. Блад
чувствовал, что этот оскорбительный осмотр вызывает краску на его лице.
-- Ба! -- услышал он голос Бишопа. -- Мешок костей. Пусть его берет кто
хочет.
Он повернулся, чтобы уйти, но тут вмешался Гарднер:
-- Он, может быть, и тощ, но зато вынослив. Когда половина арестантов
была больна, этот мошенник оставался на ногах и лечил своих товарищей. Если
бы не он, то покойников на корабле было бы больше... Ну, скажем, пятнадцать
фунтов за него, полковник? Ведь это, ей-богу, дешево. Еще раз говорю, ваша
честь: он вынослив и силен, хотя и тощ. Это как раз такой человек, который
вынесет любую жару. Климат никогда не убьет его.
Губернатор Стид захихикал:
-- Слышите, полковник? Положитесь на вашу племянницу. Женщина сразу
оценит мужчину, едва лишь на него взглянет.
Он рассмеялся, весьма довольный своим остроумием. Но смеялся он один.
По лицу племянницы Бишопа пронеслось облачко раздражения, а сам полковник
был слишком поглощен мыслями об этой сделке, чтобы обратить внимание на
сомнительный юмор губернатора. Он пошевелил губами и почесал рукой
подбородок. Джереми Питт почти перестал дышать.
-- Хотите десять фунтов? -- выдавил из себя наконец полковник.
Питер Блад молил бога, чтобы это предложение было отвергнуто. Мысль о
том, что он может стать собственностью этого грязного животного и в какойто
мере собственностью кареглазой молодой девицы, вызывала у него величайшее
отвращение. Но раб есть раб, и не в его власти решать свою судьбу. Питер
Блад был продан пренебрежительному покупателю, полковнику Бишопу, за
ничтожную сумму в десять фунтов стерлингов.