ПОЛИТИК-ВЕДУЩИЙ (помешивая воду). А что вы думаете, коллега, по поводу вздорожания цен на основные продукты питания, и то, что старики окончательно перешли на хлеб и воду?
ПОЛИТИК-ГОСТЬ (засыпая в воду шампиньоны, крупные куски мяса и травы из швейцарского высокогорья, которые он лично там сорвал). Мне жалко стариков, но они сами виноваты, что мало работали и не скопили на старость. Но я думаю, что после летнего отпуска и отгулов, мы вернемся к этой теме в парламенте.
Кстати, коллега, а вы приготовили к моему супу белое вино?..
Если эта передача и запомнится аудитории, то только чувством народной ненависти, которое рождается при просмотре этих кадров.
Имеет ли эта программа отношение к жанру интервью?
По форме да, по сути нет. Однажды я видел, как один журналист брал интервью у гостя во время прогулки на пони. Ведущий был маленький, ему было удобно, а ноги гостя волочились по земле. Видимо, гость не был предупрежден, что его ждет такое счастье, поэтому он пришел на съемку в хорошем двубортном шерстяном костюме и теперь, обливаясь потом, пытался удержаться на пони, вцепившись в его мохнатый загривок.
– Лошади – это моя любовь с детства. Я их обожаю! – радостно говорил ведущий, гарцуя на своей лошадке. – Если бы не телевидение, я бы был конюхом. Кстати, сейчас мы проедем круг и пересядем на арабских скакунов, предоставленных нашим спонсором!..
У гостя волосы стали торчком, как загривок у пони.
Думаю, что мысль моя вполне понятна, и не зря моя дочь называет подобное «приколом». Ведущие «закалывают» своего гостя, не объяснив за что.
Я полагаю, что этому ведущему лучше быть конюхом, потому что он не понимает, что у гостя, сидящем на арабском скакуне, если он не жокей, интервью взять невозможно.
Можно лишь записать его прощальный крик, когда он свалится в канаву.
Итак, всем тем, кто издевается над гостями, во имя своей оригинальности, я хочу сказать, что они могут делать что хотят. Могут ловить рыбу, одеваться трансвеститом или косить траву сенокосилкой, представленной спонсором.
Сути это не поменяет, и результат будет один.
Когда-то в будущем, моя дочь встретится со своим мотоциклистом, который будет сидеть в Синг-Синге, готовясь к казни.
– А ты помнишь того парня, который брал интервью, прыгая с гостем в высоту с шестом? – спросит мотоциклист, звеня кандалами. – Он ведь, как и я, печально закончил. Его насадило на его же шест. Теперь он, как шашлык, лежит в больнице. Как же его звали?
– Ты знаешь, не помню. Помню, что прыгал, но как его зовут, не помню, – ответит дочь. – Кстати, мой папа передавал тебе привет. Как он сказал, прощальный.
Итак, почему все помнят имена хороших интервьюеров, хотя они не ездили на лошадях, не входили с гостем в мартеновскую печь и не готовили барбекю.
Все просто. Потому что они брали интервью не по форме, не по названию, а по сути.
В комнате, за обычным столом, они задавали вопросы о том, что волнует общество.
Они предлагали гостям высказаться о самых важных проблемах и делали это изо дня в день.
Постепенно аудитория стала привыкать, что регулярно, в одно и то же время, они узнают, что думают о жизни самые интересные люди.
Гости, со своей стороны, увидели в ведущем неподдельный интерес к их персоне.
Постепенно ходить к этим ведущим стало хорошим тоном, а потом и модой.
Итак, подведем итог состоятельности этого второго мифа.
Это, действительно, только миф. Миф чрезвычайно вредоносный и разрушающий журналиста изнутри.
Для меня вывод однозначен: ведущий, понимающий, что интервью – это момент истины для всего общества, никогда не будет подставкой для микрофона.
Наоборот, это целый институт гражданского доверия.
И именно поэтому он знаменит.
Общество уважает именно тех, кто задает нужные вопросы.
МИФ ТРЕТИЙ: ГЛАВНОЕ СЕСТЬ И НАЧАТЬ ГОВОРИТЬ, ОСТАЛЬНОЕ САМО СРАСТЕТСЯ
Когда молодой журналист получает наконец свою передачу, то он считает, что вечность у него в кармане. И неудивительно: он молод и образован, он обаятелен и время у его программы в прайм-тайм. У него небольшой штат сотрудников, среди которых администратор и гостевой редактор. Последний особенно ценен, ибо работал в других компаниях. И у него полно телефонов разных нужных гостей.
Молодой журналист счастлив. Он уже прочитал пару глав моего учебника и понимает, что ему нужно для интервью. Более того, на местной радиостанции у него уже есть своя подобная передача. И он предполагает, что просто пересядет с одного кресла в другое. Разговаривать с гостями он умеет, поэтому проблемы не будет. Лишь бы гость пришел и в кресло сел.
А что, спрашивает молодой журналист, разве нужно что-то еще?
Чтобы ответить на этот вопрос, я поступлю следующим образом.
Давайте представим, что этот журналист пригласил в свой эфир именно меня.
Так вот, для меня лично всегда важно знать максимально детально все обстоятельства будущей записи. Это не прихоть.
Каждая деталь может обеспечить комфорт передачи либо его разрушить.
Вот почему этому журналисту я начну задавать некоторые вопросы.
Я всегда выясняю, где именно будет запись. Это нужно не только для того, чтобы спланировать день. Это нужно для расчета времени дороги, и понимания, как увернуться от заторов, и рассчитать оптимальный путь до студии.
Я спрашиваю, буду ли только я гостем или сколько человек будет в студии вместе со мной. Это необходимо, чтобы понять, падает ли вся нагрузка в передаче на меня или я только одна из сторон возможной дискуссии.
Согласитесь, это важно: если в передаче десять гостей, то я скажу по несколько фраз, два или три раза.
Если же я один, то нужно хорошо подготовиться к данной теме, ибо именно я буду освещать вопрос с разных сторон. И тогда перед эфиром мне нужно изучить, кто и что говорил по этой теме.
Эта разница ощутима на таком примере: если вы приглашаете несколько человек в политическую дискуссию, то у вас есть разные позиции, и каждый защищает свою. Если же вы приглашаете одного политолога, то он должен объяснить все, что происходит с самых разных сторон.
Разница более чем очевидна.
Далее, я интересуюсь, как оформлена студия: она темная, светлая или цветная. Я не довольствуюсь фразой «мы не знаем, вас осветят как надо». Мне важно знать, как мне одеться, чтобы не потеряться на фоне декораций. На это можно не обращать внимания, но я обращаю. Я хотел бы на экране выглядеть лучше.
Затем, я спрашиваю, как будет одет ведущий.
Это тоже важно.
Если он надевает пиджак и галстук, то я буду одет так же. Если мне скажут, что он сидит в расстегнутой рубахе, то я надену легкий летний пиджак. Ведь согласитесь, если ведущий и другие гости будут в летних рубашках, а я в мрачном тяжелом костюме, то мой облик вызовет удивление и непонимание аудитории, что отвлечет от дискуссии.
Далее, я интересуюсь, жарко ли в студии, какие там осветительные приборы.
Казалось бы, ну зачем мне знать какой там свет? Ведь это не мое дело, мое дело говорить в кадре.
Такой ход мыслей – еще одна ошибка молодого журналиста. Для него это не важно, а для меня принципиально.
Студия студии рознь.
Иногда в студии, вместо современных осветительных приборов «кинофло», которые дают ровный заливающий свет, но почти не греются, еще висят старые осветительные приборы с обычными мощными лампами. Теперь посчитаем, сколько киловатт на вас будет направлено.
Понимает ли журналист, пригласивший меня на эфир, что я, не совершивший особенно много грехов, фактически, буду сидеть на сковородке?
Так разве я не должен быть об этом предупрежден и соответственно одеться?
Из-за подобного света в студии, я несколько раз попадал в очень сложные ситуации.
Несколько раз моим гостям становилось плохо, из-за жары. Их приводили в чувство, более того, они требовали продолжить запись. Я продолжал, из уважения к их стойкости. Но качество интервью при этом было нулевое.
Еще более невероятная история произошла со мной, когда на интервью ко мне пришла очень известная русская актриса Ирина Мирошниченко.
Она всегда тщательно следит за тем, как выглядит на экране.
Ирина села напротив меня, посмотрела на монитор и потребовала, чтобы прибор за моей спиной, который светил на нее, опустили ниже, так как он давал на ее лицо ненужные тени.
Прибор опустили.
Актриса снова посмотрела на монитор и потребовала опустить его еще ниже.
Так его опускали и опускали, пока он не оказался почти за моей спиной.
Нужно сказать, что это был старый огромный прибор с нечеловеческих размеров лампой внутри.
Мы начали запись, и я чувствовал, как пот струей течет по моей спине. Я сидел, как будто прислонившись к печке.
Должен заметить, что меня никто не предупреждал, что мы будем снимать при таком свете, и я надел костюм, конечно же, без учета условий съемки.
Кода запись окончилась, мы встали и пошли в гостевую комнату.
Вошел я туда с единственным желанием: немедленно снять ненавистный пиджак.
Я попытался это сделать, но не тут-то было: спина пиджака не гнулась.
Ощущение было такое, что между моим пиджаком и спиной кто-то просунул ровную доску.
Я позвал костюмера, и, с его помощью, буквально вывалился из пиджака.
Когда мы его рассмотрели, то оказалось, что вся его спина, плечи и задняя часть рукавов превратились в камень, как будто пиджак окунули в жидкий цемент. При этом все эти окаменевшие места пиджака сияли недружелюбным зеркальным блеском.
В моем любимом фантастическом романе Клиффорда Саймака «Почти как люди» («Тhey Walked Like Men») герой встречает инопланетян, которые хотят захватить землю. Вообще-то, инопланетяне выглядят как милые шары для бильярда, но, при желании, могут превратиться во что угодно. Так вот, герой хочет открыть свой шкаф, где висит его одежда, но слышит за дверцей шорох. И он понимает, что его любимая рубашка в цветочек, уже не совсем рубашка. А любимый галстук уже тоже не галстук. И лучше на шею его не повязывать.
Так вот, мой пиджак, как будто повисел в том самом шкафу.
Оказалось, что желание Ирины Мирошниченко получить наилучшую картинку сыграло со мной злую шутку.
Как помнят люди, чуть постарше поколения «пепси», одно время была модна одежда с большим количеством синтетики. Это считалось последним писком моды. Считалось, что хлопок морально устарел, жутко выглядит и вообще годится только на мешки.
Это было в тот самый период, когда все думали, что завтра будут жить на Марсе, что Россия и Америка наконец станут друзьями, а машины можно будет заряжать от домашней розетки.
Мой пиджак был из синтетики и от мощной лампы расплавился.
Волокна потекли по спине и превратились в однородную массу.
Потом, когда я встал и отошел от лампы, все застыло опять.
Но это уже был не мой пиджак, а пиджак из романа Саймака.
Я пострадал, но исключительно по своей вине, потому что не смог правильно оценить ситуацию в студии. Но это было мне уроком.
Но вернемся к моим вопросам, по поводу предстоящего интервью.
Я продолжаю терзать пригласившего меня журналиста и спрашиваю, есть ли в ней, студии, кондиционер, и можно ли поставить недалеко воду и салфетки.
Я предполагаю, что могу вспотеть во время записи или эфира. И тут можно поступить по-разному. Вам может помочь гример, либо вы можете держать салфетку.
Салфетка выглядит на экране, как белый маленький платочек, и лучше ею убрать пот, не останавливая запись и не зовя гримера. Когда вы достаете салфетку, то режиссер, обычно, включает другие камеры, и вы не попадете в кадр, пока не закончите приводить себя в порядок.
Моим обязательным условием будет то, чтобы меня посадили подальше от ледяной струи студийного кондиционера. И это не прихоть. Я не знаю, как другие, но я не раз и не два уходил из студии простуженным. Мое время стоит денег, и случайная запись, которая, кстати, не оплачивается, не должна сорвать мои завтрашние планы.
Замечу, что я все это детально перечисляю не просто так. Это не монолог эгоиста.
Вспомните предыдущую главу, и мое объяснение, почему интервью не получится, если гость чувствует себя неуютно.
Запомните, все, что я сейчас перечислил, вы, или гостевой редактор, должны оговорить со своим будущим гостем сами, даже если он вас об этом не спросит. А он, вряд ли спросит, потому что он только гость, а не опытный телеведущий.
Но, если вы не обсудите эти детали перед съемкой, то в кадре гость, увидев, что он надел не тот костюм, будет думать во время интервью только об этом.
А если его посадят под кондиционер, то всё интервью он станет думать только о том, чтобы от него увернуться, и как он будет, потом, неделю болеть.
В подготовке интервью нет мелочей. Сэкономив время, поленившись и не обговорив детали, вы получаете раздраженного гостя, не готового к беседе.
Вы забыли предупредить гостя, в чем нельзя приходить в телестудию, и он, конечно же, приходит в рубашке и галстуке в мелкую полоску или в пиджаке в мелкую клетку. В результате, на экране немыслимая рябь, и на гостя напяливают рубашку и пиджак оператора, который на три размера меньше.
Вы забыли сказать гостю, что его будут снимать в полный рост, и он приходит в ужасно грязных туфлях на толстой подошве. Ему не приходит в голову взять сменную обувь, а на улице ранняя весна, и он шел по лужам и талому снегу. И, конечно же, перед съемкой выясняется, что только что ушел человек, у которого хранятся всякие штуки, которыми можно эти дурацкие туфли привести в порядок.
В результате, на фоне декораций и потрясающего света, на которые ваша компания потратила миллионы, сидит гость в этих кошмарных туфлях и коротких носках. Причем, носки не черные, а канареечного цвета. И между ними и брюками видны его волосатые цыплячьи ноги.
Ужасно тут не только то, что всю эту картину увидит ваше начальство, и вам обеспечено долгое и неприятное объяснение. Дело в другом: эту картинку в мониторе увидит сам гость. Он расстроится, и дальше будет думать не о том, как лучше ответить, а о том, как лучше выглядеть. Он будет ерзать ногами, пытаясь спрятать туфли, и одергивать брюки, пытаясь скрыть носки. А о самом интервью и о сути разговора он будет вспоминать только в редких паузах, отвлекаясь от своего основного мучительного занятия.
Но это только начало его позора, ибо дома, перед телевизором, в предвкушении триумфа, сидит вся его семья. А видеомагнитофон уже давно включен на запись, чтобы не пропустить начало.
Что будет дальше, вы уже представляете. Я знаю несколько случаев, когда приходилось закрывать программы, потому что гости отказывались в них ходить. И вот пример.
Моего друга, прекрасного ведущего, пригласили в программу на один из телеканалов, чтобы он брал интервью. Ведущий имел большой телевизионный опыт. Поэтому, когда ему показали проект декораций, он сказал директору канала, что ожидаются большие проблемы. Он заметил, что передача скоро умрет, и показал пальцем на рисунок декораций. И сказал, что вот этот предмет (он показал какой) нужно срочно заменить. Директор канала посмотрел на этот предмет, подумал и сказал, что мой друг преувеличивает опасность. Важно не то, где говоришь, а с кем говоришь и какой ведущий, весомо сказал директор. Потом он пояснил, что все уже заказано и даже изготовлено. И программа пойдет в эфир через две недели.
– И проживет столько же, – пробормотал про себя мой друг.
Эфир начался, а уже через неделю гостевые администраторы стали жаловаться директору, что с гостями началась проблема. Гости были не против прийти в программу, но они спрашивают, нельзя ли для них заменить один предмет, который стоит в кадре. Именно тот, на который указывал мой друг.
Директор расстроился. Он пригласил моего друга в кабинет и стал спрашивать, что делать. Он намекал, что у моего друга большой авторитет, и он должен повлиять на гостей.
Мой друг сказал, что никому звонить не будет, и что отказы гостей – это не звездная прихоть. И если директор хочет полностью снять проблему, то он должен убрать этот предмет.
Директор опять подумал и согласился.
Предмет заменили, и отказы прекратились.
Вы спросите, что же такое ужасное может стоять в кадре, что гости отказываются идти в передачу.
Все просто: это обыкновенное глубокое кресло, в которое их сажали.
В предыдущих главах, я уже писал о необходимости комфорта для гостя.
Нет комфорта – нет интервью.
В данном случае мы с вами должны понять, что на интервью к моему другу ходили не только бейсболисты и фотомодели.
Для подобных категорий гостей не составляет труда сидеть где угодно и как угодно. У них отличные фигуры, и любая одежда смотрится на них идеально.
А теперь представим себе политика или бизнесмена, лет за сорок.
Это упитанная фигура и торчащий живот.
Что должен сделать такой человек, чтобы сесть в глубокое кресло.
Он должен расстегнуть все пуговицы на пиджаке, потому что в застегнутом он сидеть не может – мешает живот. И застегнутый костюм комично надувается.
Итак, он сел, и что же он видит на мониторе. Тот английский костюм, который ему сшили на заказ за несколько тысяч долларов, и который скрывал все недостатки его фигуры, вдруг распахнулся и исчез, и на первое место вышла его полнота.
Но и это не все. На переднем плане картинки почему-то оказываются все те же проблемные моменты – туфли и носки.
Упоминание мною этих деталей одежды вам может показаться назойливым, но я снова и снова напоминаю:
Правда жизни и правда сцены – две разные вещи.
Для беседы в жизни носки не важны. На экране только на них и смотрят. Не у каждого гостя есть свой стилист или костюмер.
Гости почти никогда не берут с собой специальную обувь для эфира.
У гостей, даже летом, чаще всего нет специальных черных туфлей на очень тонкой подошве, а именно такая обувь смотрится нормально на экране.
Но еще большая проблема у женщин. Они всегда недовольны своей внешностью. И главная проблема для них – это ноги. Они всегда сравнивают свои ноги с ногами певицы Тины Тернер и понимают, что проигрывают. Тогда они надевают для эфира длинные юбки. Но их сажают в глубокое кресло, юбка поднимается, и их ноги оказываются в мониторе на первом плане. Далее начинаются комплексы по поводу того, что они надели не того тона колготки, и прочие расстройства.
Мужчина-ведущий, особенно холостой, то есть фатально непонимающий тонкостей женской психологии, должен учитывать, что ваша гостья, придя к вам в эфир, решает две сложные проблемы: она дает вам интервью и производит впечатление на женскую часть аудитории. И часто для нее второе важнее первого.
Однажды ко мне на интервью пришла модная, в некоторых кругах, поп-певица, которая, по непонятной мне причине, все время держала одну руку возле лица. Она жестикулировала ею, поднимала и опускала. Но рука все время была в кадре.
Потом, к середине интервью, я понял, в чем дело. У нее на пальце было кольцо с огромным камнем, и она все время показывала его аудитории. Поскольку такое до этого я встречал только в кинокомедиях, меня это жутко взбесило.
Когда я вечером рассказал про это своей дочери и назвал это идиотизмом, потому что эта девица испортила интервью, дочь мило улыбнулась и сказала, что интервью на самом деле, испортил я.
Моя дочь пояснила мне, что у этой певицы новый ухажер – нефтяной магнат, которого она подцепила на какой-то вечеринке. Он только что развелся, и его предыдущая стерва вырвала у этого красавца половину его нефтяных вышек. Но половина осталась. А этот магнат обожает, чтобы рядом с ним было что-то смазливое и якобы поющее. Поэтому логично, что теперь рядом с ним эта певица.
Он все время ездит по Европе, а когда приезжает, то, чтобы не видеть ее обиженных надутых силиконовых губок, дарит ей очередное кольцо с камнем.
Оказывается, пояснила дочь, это знают все, потому что этим заполнены все гламурные журналы. И, оказывается, истиной целью прихода этого одноклеточного завывающего чудовища в мою передачу, было не рассказать о своих песнях, а показать кольцо, чтобы все ее подруги, кто еще не подцепил нефтяных бизнесменов, СДОХЛИ от зависти.
Но, к сожалению, добавила дочь, я все время мешал этой гламурше показывать кольцо своими ненужными вопросами. И эти очевидные вещи не поняли только два человека – я и ее чурбан мотоциклист.
Но если бы все ограничивалось этим случаем.
Я был свидетелем, как моя теща, вместе с женой, смотрели историческое интервью принцессы Дианы, где она рассказывала правду о своих отношениях с принцем Чарлзом. Так вот, они так и не услышали трагическую историю се жизни, потому что всю передачу обсуждали ее наряд и украшения.
Потом после того, как интервью закончилось, и они пришли к выводу, что наряд ни к черту не годится, они позвали меня, чтобы я пересказал им содержание.
В общем, если вы не понимаете женскую душу, то вам придется, вместо настоящих женщин, приглашать трансвеститов.
Но вернемся к моему другу, неправильному креслу и проблемам с его шоу.
Так вот, мой друг прекрасно понимал, что все посмотрят пару выпусков этого шоу, как говорят в бизнесе, «оценят риски» и примут окончательное решение туда не ходить. И всему мешает ерунда – это глубокое кресло.
Тут есть два выхода: бесконечно обговаривать с гостями все детали их туалета, успокаивать и уговаривать их. Либо менять декорацию.
Но как поменять?
Я сам оказался перед таким выбором, когда продюсировал на одном из каналов еженедельную спортивную аналитическую программу.
В кадре сидели два прекрасных, очень известных спортивных журналиста. Но они были журналисты, а не спортсмены. Поэтому их фигуры были далеки от совершенства. Более того, к ним приходили гости, бывшие спортсмены, которые, покинув спорт, удивительным образом потеряли спортивный облик.
Телекомпания предоставила нам студию, в которой стояли глубокие диваны. Я насторожился, потому что понял, что произойдет.
Мы посадили на диваны ведущих и гостя.
И вы уже понимаете, что мы увидели.
На экране сидели трое грузных располневших мужчин и рассуждали о спортивных рекордах.
Это малоаппетитное зрелище не имело никакого отношения, ни к нормальной телевизионной картинке, а уж тем более к спорту.
Конечно, можно было заменить этих ведущих на молодых.
Более того, так чаще всего и поступают. Не менять же декорации из-за чьего-то большого живота. Но для меня, как продюсера, было важно сохранить именно их, потому что они были прекрасными журналистами.
Я добился от дирекции, чтобы им поставили круглый стол и обычные кресла.
Я потребовал, чтобы они надели костюмы и галстуки, несмотря на то, что эта передача о спорте, и она идет в вечернее время. Я дал указание, чтобы гостевые редакторы предупреждали гостей, что ведущие будут одеты в костюмы, и они тоже одевались соответствующе.
Проблема была снята.
А теперь посмотрите внимательно на передачи крупных известных каналов.
Вы увидите, что они стараются показывать всех гостей средним планом, до пояса.
Ведущий может быть показан во весь рост, но это не удивительно. Он тщательно одет, и за его внешностью наблюдает целая команда канала.
Что касается гостей, то практика показала: именно поясной план компромиссен. Любой гость может надеть пиджак и галстук. И если он сидит за столом, то все остальные проблемы решены. Мужчина может застегнуть и продемонстрировать свой великолепный костюм, а женщина не забудет взять кое-что из своих украшений, которые она, кстати, давно не надевала. Итак, подведем итог.
Миф о том, что главное в интервью – это начать говорить, и если вы талантливы, то все само собой срастется, это миф, не более!
Я вновь повторяю, что в интервью не бывает мелочей. Гость говорит хорошо и по делу только тогда, когда вы обеспечили ему максимальный комфорт. Не считайте гостя телевизионным профессионалом. Вспомните, даже вы, после отпуска садясь в эфир, немного волнуетесь. А каково тем, кто приходят в эфир раз в два года?
Я подробно акцентирую внимание на этих мелочах, потому что это не мелочи.
Думаю, вас не сразу возьмут на Fox или ABC. И вначале вам обязательно придется поработать в маленькой компании, где забота о хорошем расположении духа и комфорте вашего гостя будет исключительно вашей личной задачей.
Исполнение этой задачи имеет еще один плюс – это будет хорошая физическая тренировка.
Моя дочь утверждает, что ее мотоциклист неплохо развил свою фигуру, потому что его мотоцикл всегда ломается посередине дороги. И дальше он тащит его на себе.
Вам не нужно будет носить на себе мотоцикл, вы, конечно же, более приличные люди, но вам и не нужно будет ходить в спортзал. Потому что ежедневное таскание чемодана со сменной обувью, чехла с модными костюмами и пакета с десятью парами длинных носков, разовьют вашу мускулатуру.
И девушки-гримерши, наконец, начнут стрелять глазками и в вашу сторону.
МИФ ЧЕТВЕРТЫЕ ПИШИ ИНТЕРВЬЮ ПОБОЛЬШЕ, ПОТОМ ВЫБЕРЕШЬ НУЖНОЕ
Однажды ко мне пришли с одного телеканала, чтобы записать передачу о моих любимых книгах. Я люблю такие передачи. Это прекрасная возможность вспомнить книги, которые меня сформировали, полистать их пожелтевшие страницы и порассуждать, как изменилась жизнь вокруг меня, и как изменился я сам.
Я собрал все мои любимые книги. Не все книги сохранились у меня, поэтому я брал, некоторые из них, у друзей. Кое-какие книги детства я наново купил в магазине.
Мы писали программу два часа, а когда закончили, ведущая сказала мне, что все получилось очень хорошо. Я рассказал достаточно, чтобы выбрать самые лучшие куски, ведь программа будет идти двадцать шесть минут.
Я посмотрел на журналистку. Ее глаза излучали океанское спокойствие. Она не понимала, что она профнепригодна. И что она загубила передачу.
Она верила в еще один журналистский миф.
Наполовину он состоит из святой веры в ваш магнитофон, в пленку и монтажный стол.
Во второй половине этого мифа позорно болтаются ваша неуверенность, непонимание того, что вы делаете с гостем, и ощущение беседы, как похода в супермаркет, где нужно накидать продукты в корзину на месяц вперед.
В конце этого мифа ожидает своего часа огромная лопата, которой вы хороните свою программу.
Попробуем разобраться почему.
Проведем эксперимент: посадите перед собой свою бабушку и, чтобы не дать ей возможность давать вам привычные советы, расскажите ей историю вашего дня. Расскажите, где вы были и что делали, познакомьте с подробностями и оценками ваших действий и с тем, кто и что вам сегодня рассказал.
Но перед этим дайте в руки вашей бабушки часы и предупредите, что вы должны уложить весь свой рассказ в десять минут. И как только истечет очередная минута, вы просите бабушку давать вам сигнал.
Итак, вы начинаете.
У вас есть достаточно времени, чтобы описать все события дня. Вы подробно описываете завтрак, толчею в метро и даже поездку к бабушке. То, что вы поехали к ней под сильным нажимом родителей, вы корректно не упоминаете.
Но времени у вас столько, что вы успеваете рассказать бабушке все, и даже то, что вы заехали к Джорджу, и этот осел ушел за пять минут до вашего прихода. А вам нужно было, наконец, забрать у него пару музыкальных дисков, которые он уже месяц держит у себя и не отдает.
Итак, вы заканчиваете рассказ, и у вас еще остается пару неиспользованных минут.
Вы выводите вашу бабушку из радостной комы, в которую она впала, потрясенная вашим подробным рассказом, и радуете ее снова.
Вы говорите, что уважаете ее почтенные года и провалы в памяти, и специально в честь вкусного клубничного пирога, который стоит на столе, вы готовы повторить рассказ, но уже в сокращенном виде, за две минуты.
Бабушка азартно хватается за часы и дает старт.
Зная, что у вас всего две минуты, а рассказать вы должны обо всех событиях дня, вы будете сжаты и конкретны. Некоторые события вы обозначите двумя словами: «Потом я забежал к Джорджу, но его не было». Вы даже не назовете Джорджа ослом, хотя он им является, и не упомянете, что он ушел, вас не дождавшись, уже в третий раз. То есть это правда, но у вас на эти детали нет времени.
Вы будете очень стараться, но, когда ваша бабушка выкрикнет, что время закончилось, вы вряд ли успеете уложиться.
И дело не в мстительной бабушке, которая за ваши редкие визиты украла у вас целую минуту, а в том, что за две минуты тяжело описать весь день.
Но мы не будем искать виноватых, а обратим внимание на то, что оба раза вы рассказывали одну и ту же историю по-разному.
И разной у вас была не только плотность изложения, но и, что самое главное, плотность мысли.
В реальной жизни вы пользуетесь этим механизмом автоматически.
Моя жена за трехминутной чашкой кофе успевает рассказать своей подруге не только обо всех моих последних выявленных недостатках, но и о том, что она снова ездила на озеро Комо. И там опять рассматривала дом Джорджа Клуни, но уже в мощный полевой армейский бинокль, который купила за двадцать долларов на распродаже имущества в близлежащем военном городке. Там, кстати, недорого продавались еще какие-то ракеты, но жена их не взяла, потому что они стоили по восемьдесят пять долларов за пару. Они были большие и грязные, но тем не менее их оптом купили какие-то бородатые иностранцы.
Все это моя жена укладывает в минуту, в оставшиеся две отвечает на уточняющие вопросы, и у нее с подругой еще остается время, собственно, на кофе.
Итак, в жизни вы всегда мгновенно ориентируетесь в обстоятельствах и мыслите, и излагаете все, что необходимо, с нужной плотностью, с учетом имеющегося времени.
Но вспомним важный тезис: эфир – это профессиональная реконструкция жизни, которую зритель не должен заметить.
Что вы хотите от интервью?
Каждый раз разное.
Кто-то выпустил книгу, кого-то неожиданно назвали отцом, и он теперь в прострации, а от кого-то вы хотите большое интервью, потому что вам дали ощутимое пространство в журнале, или у вас есть свободный час в эфире.
Если речь идет о маленьких форматах, то там, даже если вы новичок, вам понятно, что делать. Интервью одной темы, как маленькая заметка. Вам, как я надеюсь, не придет в голову, беседуя с боксером о его вчерашней победе, спросить, что он думает о клонировании овец. Вы благоразумны, и помните, что челюсть у вас одна, а количество зубов строго ограничено.
Но как только вы получаете пространство эфира и свободную тему, то в вас вселяется дьявол. Помахивая рогами, которые, обычно, у молодых журналистов появятся несколько позже, дьявол говорит следующее:
– Парень, ты, наконец, договорился про интервью с этим высокомерным болваном, которого тем не менее многие по ошибке называют звездой. Вспомни, сколько мучений ты перенес, пока он дал согласие. Как тебе пришлось унижаться, чтобы твоя родственница, которая приходится ему свояченицей, нажала на него. Ты даже возил ее на речку, чтобы она подышала свежим воздухом. Вспомни, как она стояла на мостике и ворчала, что ты специально привез ее в плохую погоду, и как ты сдерживал себя, чтобы не столкнуть ее в воду. И вот твой звездный миг! Эта звезда дает тебе целый час разговора. Не будь дураком, потрать этот час как надо. Ты уж потроши его так, чтобы потом сделать из этого материала не одно, а двадцать одно интервью, пять сценариев для Голливуда и детский комикс.
Помни, ты должен наконец стать богатым!..
И молодой журналист приходит к звезде, достает диктофон и блокнот и задает «главный ошибочный вопрос любого молодого журналиста».
О том, что этот вопрос нельзя задавать, написаны диссертации.
Лучшие преподаватели журналистики тратят семестры занятий, чтобы предостеречь студентов от задавания этого вопроса, подробно объясняя пагубность его смысла.
В научных журналах можно обнаружить статьи, что этот вопрос пагубно действует на экологию.
Молодого журналиста предупреждают, что, услышав этот вопрос, объект интервью начинает биться в истерике и выгоняет журналиста вон или начинает его презирать до конца жизни. Объект это делает потому, что начинает чувствовать себя героем моего любимого фильма Гарольда Рэмиса «День сурка» («Groundhog Day»), потому что слышал его миллион раз.
Но дьявол побеждает! И молодой журналист, с остекленевшими глазами, задает тот самый «главный вопрос».
Он говорит: «ДАВАЙТЕ НАЧНЕМ С ВАШЕГО ДЕТСТВА».
Я написал эту фразу большими буквами, потому что надпись на надгробии профессионализму нужно писать курсивом.
Молодой журналист не понимает того нехорошего чувства, которое возникает в человеке, когда ему предлагают начать интервью с детства. Его невозможно описать словами, а только ощутить.
Когда Моисей сообщил евреям, что будет их водить сорок лет по пустыне, то у них было такое же чувство.
Если молодая девушка, удобно расположившись в кресле и одарив меня улыбкой, предлагает мне начать мое интервью с детства, то я тоже улыбнусь, и она никогда не узнает, что я о ней думаю. И это правильно, а вдруг она через двадцать лет разочаровавшись в журналистике, будет назначать мне пенсию.
Но вам-то я все могу сказать.
Я могу вам сказать: она думает, что жизнь началась с нее. Она почему-то не может себе представить, что о своем детстве я рассказывал уже пятьсот раз, и нового детства у меня не появилось. И меня уже тошнит от рассказа, как я вылил на себя манную кашу. Тем более что я ее не выливал и придумал эту деталь еще пятнадцать лет назад для какого-то интервью, «чтобы было весело».
Однажды великий джазовый вокалист Бобби Макферрин имел несчастье сочинить, спеть, снять клип и получить «Грэмми» за песню «Don't Worry. By Нарру». Песня вошла во все чарты, и теперь все знают эту песню, но не знают, что она, для Макферрина, побочная продукция. Этот великий мастер собирает тысячные залы, исполняя голосом классику, и поет за все инструменты один. А эту песню он считает откровенной попсой и очень ее не любит. Но зрители часто требуют, чтобы он на концертах пел именно эту песню, и даже пытаются ее танцевать прямо в зале. А он спел ее уже тысячу раз и больше, не то, что петь, а и говорить о ней не хочет.
Но молодые журналисты, не прочитав об этом, продолжают хвалить его именно за эту песню и выспрашивать, как именно он ее сочинил и что при этом чувствовал.
Так и эта девушка, о которой я веду речь. Я могу сказать, что она ничего обо мне не знает. Она поверхностно пробежала глазом в Интернете десяток моих предыдущих интервью, выписала оттуда предыдущие вопросы, поняла, что я могу на них ответить, и теперь спрашивает меня о том же.
Она не чувствует меня, она не знает, что я люблю и каковы мои интересы. Она забудет меня через минуту, после того, как уйдет. Я ей нужен не как человек, а как материал для ее заработка.
Но это, так сказать, о личном.
А теперь о профессиональном.
Она профнепригодна. Она не понимает, что с детства начинают только те, кто пишет мемуары. Либо я должен рассказать всю свою жизнь, как я ее чувствую, либо как она хочет. А хочет она «какие-то смешные истории из вашей жизни, чтобы читателям было интересно». Но разве это моя жизнь?
Она не понимает, что все, что она хочет спросить, читатели давно прочитали в других моих интервью, и, что, увидев очередной рассказ о моих детских годах, мои друзья будут думать обо мне, как о сумасшедшем.
Но ей наплевать. Она знает, что я хороший рассказчик, и она хочет поговорить со мной, чтобы сделать:
1. Маленькую заметку для газеты в раздел «светская хроника»;
2. Большой основательный материал для ее журнала;
3. Средний материал для другого журнала о здоровом образе жизни;
4. Еще один материал для колонки «хобби» в еженедельную газету;
5. И материал в журнал, типа «GQ», в раздел «Стильные звезды», для чего с ней приехали какие-то костюмеры и стилисты, и на мне будут рубашки и пиджаки от разных модных фирм, которые увезут сразу после съемки. Но уже сейчас меня отгоняют от вешалки, чтобы я случайно не посадил на эту одежду пятно.
Эта журналистка еще ни за кем не замужем, но уже зарабатывает на мне, как Хизер Миллз на Поле Маккартни при разводе.
Так вот, я никогда не даю подобных интервью, а вам советую подобные интервью не брать.
Ваша встреча с гостем для интервью должна предусматривать виртуальный контракт. Контракт не денежный, но смысловой.
Вы должны вспомнить, что за последние пять лет жизнь полностью изменилась.
Представим, что вы все же решили взять у меня интервью. Но тут вы обнаруживаете, что в Интернете десятки моих интервью на все темы.
На различных сайтах изложено двадцать вариантов моей биографии, причем все они неправильные. А правильную я вам не расскажу.
Я пока не веду блог, но мог бы, и там я отзывался бы на любое событие «online». Но есть мои еженедельные публикации, как колумниста, из которых и так все ясно.
В Интернете вы также найдете все неприятное, что обо мне думает аудитория, и данные о журналистских наградах, которыми меня, видимо по ошибке, наградили.
Так скажите, о чем мне вам еще рассказать?
Остается только одеть в костюмы от Dolce & Gabbana.
Поймите, мне просто скучно вам рассказывать все сначала, если я это много раз рассказывал, и если это все есть рядом, и достижимо одним нажатием кнопки.
Я уверяю вас, что могу взять интервью почти у любого, вопрос только в потраченных усилиях, чтобы договориться. У меня есть набор блистательных друзей, с которыми я мог бы сделать интервью хоть завтра, и это будет общественно интересно. Но я этого не делаю, потому что уважаю их. По сравнению с тем, что они рассказали мне пять лет назад, в их жизни мало что изменилось, а все слухи и сплетни вывешены в Интернете.
Я могу прийти к ним, и спросить их «как дела?», но я знаю, как у них дела.
Я могу прийти и спросить, правда ли то, что о них пишут в желтой прессе. Но я, как и все, знаю, что это неправда, и ходить для этого к ним не нужно.
Для интервью обязательно должен быть повод, и этот повод должен быть обоюдно важен.
Тот, к кому вы идете, должен хотеть говорить в ваш диктофон не меньше, чем вы прийти к нему.
Ему должно быть интересно, и ваша главная задача угадать, о чем ему интересно говорить именно сегодня.
Это должна быть одна, очень хорошо продуманная и сформулированная тема. Она должна быть предложена за достаточный срок, чтобы человек успел подготовиться. Потому что некоторые блистательно говорят импровизационно, а другие любят писать заметки, которые цитируют во время интервью. Но их написанные заметки, потом будут бриллиантами вашего интервью, а фразы станут афоризмами.
Иногда молодые журналисты с завистью читают чужие интервью и считают, что они сделаны по блату. Бывает и так. Но иногда это необходимость – согласитесь, что интервью у генерала должен брать кто-то из военных журналистов, которые лучше разбираются в военных вопросах.
Конечно, люди стараются давать интервью проверенным журналистам, которые им симпатичны, которые не переврут их слова и адекватно донесут смысл.
Но поверьте мне, если у вас есть тема действительно интересного разговора и достаточно респектабельное СМИ, где интервью появится, то вы можете смело звонить любому известному человеку.
И он согласится, не спросив вашего возраста и биографии.
А если откажет, то не стоит расстраиваться, ведь отказ, это не более, чем слово «нет».
А теперь вернемся к началу, к истории передачи про мои любимые книги.
Ах, если бы вы слышали, как я рассказывал о них. Я был максимально подробен, я листал любимые страницы, сопровождая все это чтением фрагментов.
Любимые стихи я читал с придыханием, картинно закатывая глаза.
Я знал, что у меня есть время.
Жаль сознавать, что я все это делал зря.
Вспомните опыт с вашей бабушкой. В нем я продемонстрировал вам примеры разной плотности мысли и, соответственно, изложения.
Если бы эта дама предупредила меня, что передача будет двадцать шесть минут, то я бы уложился точно в это время.
Мы бы определили оптимальное количество книг, выбрали бы самые важные. Я бы рассчитал приблизительное время рассказа на каждую, и все было бы записано именно так, как надо. Я бы говорил о каждой книжке сжато, оставляя самое главное. И даже учитывая то, что передачу, обычно, пишут на двадцать процентов времени больше, чем она идет в эфире, я бы точно справился.
Но она поступила иначе. Она писала ее два часа, причем перебивала меня уточняющими вопросами.
Все это не войдет в передачу.
Она будет состоять из набора обрывков моих мыслей, не имеющих ни начала ни конца, размером в двадцать шесть минут. Просто потому, что я говорил это для другого временного формата.
Когда она уходила, то сказала мне: «С вами было так интересно!..» Я готов был ее убить.
Хотя теперь я осуждаю эту эмоцию. Но совсем не потому, что я передумал прекратить ее недолгую журналистскую жизнь, а совсем по другой причине. Если устранять всех тех, кто с улыбкой и молодым задором губит интервью, то нужно стать Рэмбо и, с мрачной улыбкой и огнеметом, выкосить половину молодых дарований.
Ровно в тот момент, когда я писал эту главу, моя дочь включила телевизор, чтобы посмотреть что-то в ее стиле. Как известно, сейчас на экран со своими передачами пошли модные журналы. С тем же бессмысленным задором, с которым делается их журнальное варево, они лепят свои телевизионные поделки.
И в этот раз, загнав в студию очередной десяток гламурных кошечек и парней с надписями модных марок одежды на лбу, вместо мыслей, они слепили очередной шедевр, вызывающий стойкий рвотный эффект.
Записано это было следующим образом: вначале их посадили и сказали, чтобы они разговаривали, только посмешнее. Они это и делали, демонстрируя пещерный интеллект. Периодически, от неизвестных, никак не связанных с разговором причин, им становилось смешно, и они смеялись. Потом их нехитрую беседу смонтировали, оставив, естественно, эти смешные моменты, но подклеив к другому тексту.
Лозунг передачи, как я понимаю, был таков: больше красок от «Beneton» и больше белых зубов от «Blend-a-Med».
На экране получилось следующее:
ГЛАМУР 1: А где ты собираешься отдыхать? (Смеются.)
ГЛАМУР 2: В Майами, там у моего папы дом. (Плохая склейка, смех, все закатываются.)
ГЛАМУР 3: А ты будешь кататься на яхте? (Первый гламур вдруг впадает в истерику и со смехом сползает со стула.)
ГЛАМУР 2: Да, он торгует нефтью, так что купить яхту для него не проблема. (Общая истерика, в которой неожиданно проскальзывает сказанная кем-то за кадром фраза: «Нюхать, только чтобы мама не узнала! Ой, не могу!..», ярко демонстрирующая о чем именно была эта часть разговора. И что осталось за кадром.)
Я спросил дочь, что обозначает это телевизионное преступление, и когда этих молодых людей арестуют.
Дочь объяснила, что я слишком радикален, а смысл этой программы не в разговоре, а в новых моделях одежды, в которых все сидят. Вот, например, этот парень, – она показала на экран, где очередной гламур бился в приступе беспричинного хохота, – он сидит в свитере от Fabrizio Graziano. Это хороший свитер, пояснила дочь, и я вполне мог бы подарить ее мотоциклисту на день рождения. А слушать разговор в передаче нет смысла, добавила она, и пояснила, что вообще не слышит текст, а только смотрит картинку.
– Я пойду принесу тебе пепси, – мрачно сказал я. – Наверное твоим отцом был не я, а эта алюминиевая банка.
– Спасибо, папочка, только похолоднее, из морозильника, – пробормотала дочь, не отрываясь от экрана.
К сожалению, эта передача типична. Профессиональная журналистика вымирает быстрее, чем, в свое время, динозавры, причем без всякого мифического метеорита. У молодежи слишком много денег, у домов моделей слишком много модной одежды, а у продюсеров слишком большие аппетиты, чтобы противиться логичному перетеканию денег в свои карманы. А в заложниках оказываются те, кто случайно включил телевизор на канал, где это перетекание происходит.
Остается надеяться только на ту молодежь, которая воспринимает журналистику, как профессию, а не как способ пиара нового костюма или кроссовок.
И тут есть надежда, потому что самое лучшее интервью у меня взял один молодой провинциальный журналист. Я до сих пор рассказываю это студентам, как пример профессионализма и осмысленности.
Он пришел ко мне с блокнотом и диктофоном и сказал, что хочет мне что-то прочитать.
Я нервно попросил, чтобы чтение было недолгим.
– Послушайте, вот несколько исторических фактов, – сказал он.
Эдмунд Хилари завоевал Эверест. Конец войны в Корее. Умер Иосиф Сталин.
Александр Флеминг, открывший пенициллин, женится в возрасте 71 год.
Выходит первая книга о Джеймсе Бонде.
Первый мужчина делает операцию и становится женщиной.
В Мозамбике родился будущий тренер национальной футбольной команды Португалии Карлос Куэйрос, один из лучших футбольных технарей.
– Ну и что, – спросил я. – Я-то тут при чем?
– Дело в том, что все это произошло в 1953 году, когда вы родились, – сказал журналист. – И я хотел вам задать вопрос: как, по-вашему, с того времени изменился мир.
Я не знаю, сколько «на выходе» было мое интервью, но говорил я больше часа. И у меня горели глаза. Возможно, в основном, я говорил для себя.
Этот журналист не сосал мою кровь. Он просто дал мне несколько фактов для моей фантазии. Говорить об этом мне было необычайно интересно.
И он задал мне один конкретный вопрос.
И то, что он спрашивал, а я отвечал, не было ни в одном моем интервью в Интернете.
Он не писал интервью на века, он просто спрашивал меня о том, что ему было интересно. Но он дал мне новую, непривычную модель размышлений.
И это, поверьте, читателям будет гораздо интересней, чем очередной рассказ о манной каше, которой никогда не было.
Потом, через полгода, я был в Италии. И жена мне купила памятную открытку. На ней был нарисован младенец, держащий в руках ноты и распевающий «Нарру Birthday То You!». Внутри было написано: «1953» и те события, которые мне перечислял тот журналист. И еще надпись: «Но самое главное, что в этом году родился ты!»
Возможно, что он где-то достал эту открытку.
Но, я его не осуждаю.
Победителей не судят.