Стадия дифференцированных объектных отношений

Дата: 2025-05-21; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

На втором году жизни ребенок расширяет свои средства восприятия и действия с удивительной быстротой. Он ходит, берет предметы, он понимает речь взрослых и начинает говорить. Дяткин [4], например, показал необыкновенный прогресс, который символизирует первая фраза, где глагол свидетельствует о дей­ствии, могущем быть направленным на два объекта — подлежащее и дополнение, Со своей стороны Шпиц в монографии [40] показывает связь «Нет» с жестом отрицания — его семантификация свидетельствует о новой организации (стадия третьего организатора). Ребенок переходит от действия к коммуникации.

Под названием переходного объекта Д. Винникотт [43] описал предметы, инвестированные в течение второго года жизни, которые воспроизводят человече­ский образ рудиментарным способом. Известен продолжительный интерес малень­ких детей к плюшевым мишкам или к другим подобным животным, которыми дети манипулируют и с которыми очень часто спят. Эти предметы являются опорой проекций, в которых экстериоризируются первые защитные механизмы:

• идентификация с фрустратором;

• проективная идентификация;

• или же идентификация с агрессором.

Объект сначала является материнским или, во всяком случае, матернизированным: если объект действительно дифференцирован, то есть является иденти­фикационным элементом, то отчетливого различения между ролью отца и матери еще нет. Вместе с Дяткиным мы обсуждали фантазмы «эдипофикации», кото­рые характеризуют этот период. В основе идентификации этого периода в дей­ствительности лежат примитивные механизмы интроекции и инкорпорации. В это время ребенок не может не воображать, что его отец желает и добивается от матери того, чего он сам не может добиться никогда: фузионной и деструктивной инкорпорации объекта.

469

Он приходит к постижению того, что он фрустрируется в своих желаниях отцом, существование которого он постепенно на­чинает ощущать.

Такая фрустрация отцовского происхождения приобретает все свое эдипово значение только при треугольнике объектных отношений, который определяет более точно роль протагонистов драмы, переживаемой ребенком в результате самого своего развития. Он может сказать в конце второго года жизни: «Я хочу», утверждая, таким образом, свою относительную самостоятельность. Этой стадии соответствует уже достаточно продвинутое развитие Я, которое подтверждает описание психоаналитической топики. Я теперь полностью дифференцировано от Оно, то есть от комплекса влечений, выражение которых оно контролирует, и от Сверх-Я, которое структурируется через процесс идентификации, позволя­ющий преодолеть эдипов конфликт.

Только что сделанное краткое описание первых стадий объектных отношений, разумеется, схематично. Индивидуализация некоторых стадий очень удобна для уточнения их генезиса. Как мы это видели, Шпиц ввел понятие организаторов, чтобы показать эмбриологию их структурирующего характера.

Однако было бы неуместно представлять себе процессы развития статически. Объектные отношения — это отношения взаимные, находящиеся в постоянной эволюции. Прогрессу созревания, который позволяет различать прерывные стадии только потому, что постоянное развитие и последовательные интеграции дают впечатление платформ и новых форм, соответствует изменение отношений, где объект инвестируется, затем воспринимается и через это структурируется: эти новые формы вырисовываются на прерывном фоне развития.

Шпиц, напоминая, что отношение мать-дитя развивается у нас на глазах, пишет так: «...это отношение, имея особенностью развиваться на наших глазах, представляет нам пункт, в котором оно еще не существует в качестве отношения, и ведет нас к точке, где полностью представлено социальное отношение. С другой стороны, это также переход от физиологического к психологическому: так как на физиологической стадии, в утробе, отношения являют собой полный паразитизм ребенка; в течение пер­вого года жизни ребенок пройдет через симбиоз с матерью и подойдет к стадии, где развиваются иерархические отношения. Другой, не менее оригинальный аспект от­ношения мать-дитя — это коренная разница между психической структурой мате­ри и ребенка. Можно сказать, что нигде во всей социологии не существует такого большого разногласия между двумя существами, так тесно связанными друг с дру­гом, если только не рассматривать отношения человека с домашним животным. Один социолог, Георг Зиммель, привлек внимание к перспективам социологических исследований в группе мать—дитя, которую он назвал диадой, и подчеркнул, что именно здесь можно будет найти зародыш любого дальнейшего развития социальных отношений...» [41, р. 5].

Эту концепцию генезиса объектных отношений, которая является концепцией психоаналитиков, называемых генетическими, в особенности американских, так же как и детских психоаналитиков Парижской школы, можно вкратце сфор­мулировать следующим образом: ребенок осознает объект по мере своего созрева­ния в данной культуре; но осознание объекта само, в свою очередь, является фак­тором, способствующим созреванию.

Такая концепция ограничивает место механизмов влечения, и Рене Дяткии выражается по этому поводу достаточно ясно [9];

...На протяжении первого месяца жизни человеческое существо имеет инстинктивное поведение, сопоставимое с поведением животных, описанным этологами. Эта активность характеризуется нижеследующим:

1.Своей четкой биологической целесообразностью, во всяком случае, тем фактом,
что соответствует уровням определенного гуморального равновесия. Состояние не­
удовлетворения — это реальное состояние потребности.

2. Внешние же стимулы, наоборот, имеют особенное значение. Они являются малодифференцированными..., они имеют влияние только во время состояния нужды… Речь идет о стимулах недифференцированного и прерывного порядка. Такая прерывность и такая недифференцированность активности обнаруживаются и в пове­дении животных...

...Начиная с восьмого месяца, установление объектных отношений заключает и себе фундаментальное структурное изменение, и совершенно справедливо Шпиц рассматривает комплекс феноменов, разворачивающихся в это время, в качестве «вто­рого организатора» психической жизни. В самом деле, мы можем определить воз­никновение объектных отношений как факт того, что в любых обстоятельствах ребенок реагирует способностью восприятия или не-восприятия привилегирован­ного и всегда идентифицируемого гештальта (лицо матери или ее заместителя), Когда ребенок видит лицо матери, он подает знаки удовлетворения, которые есть продолжение проявлений спокойствия, запущенных приемом пищи; отсутствие или уход матери может включить поведение, сравнимое с тем, какое вызывал голод и на­чале жизни. Именно на этом основании было бы уместно говорить об оральной инвестиции материнского объекта. Мы обнаруживаем две оральные стадии, опи­санные Абрахамом, безобъектную и объектную. Но мы не можем говорить о фун­даментальном различии между этими двумя модусами инстинктивной активности, Объектная инвестиция теперь освобождается от всякой биологической целесообраз­ности, она никоим образом не связана с внутренним гуморальным состоянием; ребе­нок проявляет оральное удовлетворение при виде матери, тогда как вовсе не хочет есть, и лицо матери не является сигналом к приему пищи.

Мы думаем, что этот переход от прерывного к непрерывному, от необходимого к бесполезному (разумеется, в витальном плане) является отличительным элементом за­чатков человеческой психической организации, в строгом смысле слова, и мы счита­ем, что именно с этого момента можно говорить об удовольствии — это слово указывает на выход за пределы понятия удовлетворения биологической потребности.

...Такое повышение оценки отдельного гештальта объясняется также и тем фактом, что объект не может никогда быть всеобъемлюще удовлетворяющим, поскольку он никогда не будет иметь реальной пищевой роли. Только в этой мере мы и можем говорить о примитивных объектных отношениях, по сути своей психотических, и о том, что мы видим зарождение фантазмов инкорпорации, первого компромисса между либидным влечением и реальностью... Дифференцированные объектные от­ношения свидетельствуют о новой организации, начиная с которой и можно гово­рить о Я. Инвестированный объект становится тем самым одной из формирующих сил. Я (Moi) структурируется и организуется для обуздания стимулов объектного происхождения, исходящих как извне, так и изнутри.

Генетическое исследование объектных отношений, рассмотренное в не пробиологической перспективе и с точки зрения окружающей среды, требует

471

перейти к проблемам инвестиции объекта. Восприятию предшествует аффект, а инвестиция объекта предшествует восприятию объекта.

Как замечает Шпиц, в диадной системе мать-дитя эмоциональный климат играет более важную роль, чем вся череда более или менее травмирующих событий, к тому же с трудом поддающихся различению.

Этот климат, состоящий из процессов, интенций и, конечно же, из аффективного восприятия, опережает в некотором смысле развитие Я.

Процессы объектных отношений предшествуют на первом году жизни воспри­ятию объектов в смысле «вещи», «предмета». Если мы допускаем, что улыбка-реакция на гештальт человеческого лица является первым организатором, то вспомним, что это лицо, ассоциирующееся с опытом кормления, узнается раньше бутылочки с соской, которой ребенок, тем не менее, манипулирует множество раз в день.

С развитием речи, гораздо более исследованного средства коммуникации, семантические сигналы приобретают всю полноту значения и обедняют значение знаков положения тела.

Именно с этого момента исследование коммуникации в развитии объектных отношений находит свое законное место. Но, несмотря на удобство и широкую распространенность теории коммуникации, не следует прибегать к переформулированию ее в терминах генезиса объектных отношений. Проявляемая нами на­стойчивость объясняется вот чем: объектные отношения сначала изучались по стадиям развития аналитиками, работающими со взрослыми; объект сначала рас­сматривался как внутренняя реальность и был прежде всего характеристикой типологических структур. В генезисе объектных отношений мы уже видели, что инвестиция объекта предшествовала его восприятию и осознанию; в свою оче­редь, это восприятие структурирует Я ребенка. Это значит, что объектные отно­шения не могут исследоваться в одном направлении. В рамках диады мать—дитя непрерывным образом развивается ряд циркулярных процессов, которые выра­жают акции и реакции двух членов изучаемой пары. Много исследовалось влия­ние матери на развитие ребенка. Меньше стремились понять, как младенец воздей­ствует на свою мать, которая, в свою очередь, может изменить свое аффективное отношение в соответствии со способом переживания ею этих отношений, уста­новленных на основе, которая задействует ее нарциссические энергии.

Теория коммуникации, которая пользуется в основном терминологией, употребляющейся в математике, в главе информации, позволяет использовать удоб­ные термины для показа реальности взаимных и циркулярных процессов между матерью и ребенком.

Мы подчеркиваем неуместность отождествления бесконечно тонких и одновременно сложных фактов и схематических данных, которые принадлежат мате­матическим гипотезам. Речь не идет о том, чтобы удовольствоваться достаточными для ума приближениями: чтобы не оказаться перед лицом еще одной фикции, чего должно избегать любое полное и драматическое описание. Но нам показа­лось, что формулировка некоторых феноменов, наблюдаемых в развитии объектных отношений, в терминах, используемых в теории коммуникации, позволяет более глубокое проникновение в суть дела. Обращаясь именно к этой теории, скажем, что некоторые образы имеют «символическое»

значение, которое очаровывает и свидетельствует о некоторых «соответствиях» между объясняющими системами, Тогда и возникает феномен настоящего резонанса, который приходит к интеграции новых данных, полезных для конкретного понимания явлений, которые структурируют диадные отношения между матерью и ребенком.

Несколько примеров покажут важность такого исследования, Первый относится к широко известному факту: в первые дни жизни ребенок выражает чувство дискомфорта и свои потребности криками. Речь идет о проявлениях, которые гораздо поз­же примут для него значение сигналов. Однако мать воспринимает их как знаки, она узнает крик своего ребенка и придает ему значение зова. Таким образом, незнаковые для ребенка манифестации являются, наоборот, таковыми для его матери.

В том, что касается продольных исследований развития ребенка, Марианна Крис [30] показывает в своей работе, посвященной ошибкам предсказания, как некоторые грубые факты способны воздействовать на отношение-поведение матери и изменить прогноз, который можно было бы сделать, основываясь на изучении ее личности. Например, от некоторых ригидных, обсессивных и перфекционистских матерей сле­довало бы ожидать патогенного отношения-поведения во время сфинктерной прак­тики. Тем не менее, известно, что качество аппетита зависит от системы жизнеобеспе­чения. Плохой едок часто приводит в отчаяние мать, тогда как ребенок, пожирающий пищу, кажется ей в прекрасном здравии и разряжает ее. Еще один грубый факт: ка­жется, что вес при рождении имеет некоторую корреляцию с качеством аппетит. Так же и крупные дети, являющиеся хорошими едоками, способны разряжать тре­вожных и перфекционистских матерей. Обычно от этих матерей ожидают ригид­ного отношения-поведения, но нарциссические вклады, которым способствует бы­стро отправляемая ко взаимному удовлетворению пища, могут изменить некоторые аспекты отношений.

То же самое наблюдается и при изучении личности матерей психотических детей. Кажется неоспоримым, что большинство таких матерей патогенны из-за их тревоги и их трудностей по внесению в устанавливаемые отношения пригодного с сенсорной и аффективной точек зрения опыта. Но как не учитывать и обратную психотизирующую роль энцефалопатии, некоторых дисгармоний развития, которые наносят глубо­кие нарциссические раны матерям, чувствительным уже по структуре их личности?¹

Таким образом, углубленное изучение ранних объектных отношений подводит нас к описанию некоторых клинических типов, индивидуализацию которых попытался сделать Рене Шпиц. Мы к этому вернемся, но сразу же отметим, что эти описания, ведущие к психосоматической клинике, сосредоточиваются на вариа­циях материнского отношения-поведения. Следовательно, описание взаимных объектных отношений еще предстоит сделать.

Фройд предчувствовал важность этого, и Шпиц, безусловно, прав, указывая на «Очерк по научной психологии» (1895) [21]: «Этот путь разрядки приобретает впоследствии чрезвычайно важную вторичную функцию коммуникации». В этом предваряющем замечании Фройд показывает, что вся проблема коммуникации

¹ Этим, может быть, и оправдывается термин эволюционирующей энцефалопатии, ко­торый употребляется иногда для определения некоторых психотических состояний ре­бенка (см. по этой теме: С. Лебовиси, Дж. МакДугалл «Психоаналитическое исследование, одного случая инфантильного психоза» [34]).

473

располагается в пробеле, который отделяет первичные процессы (мгновенной разрядки) от вторичных процессов, где располагается, в частности, семантификация, свойственная человеческому животному.

Теория коммуникации в своем биологическом приложении зиждется на очевидной и фундаментальной констатации: следует отличать организм от среды, в кото­рой он живет. Взаимные условия существования этих двух единиц — изменяемы. Среда, в некоторых пределах, может воздействовать на организм и управлять его поведением. Стимулы должны иметь некоторую организацию, чтобы воздейство­вать. В вербальной коммуникации они являются семантическими знаками, сло­вами. Эти стимулы, присущие человеку, должны тоже быть организованы, чтобы иметь коммуникативное значение. Эффективность стимула проверяется ответом организма, что можно уподобить «компенсации»¹.