Счастья и несчастья идентификаций

Дата: 2025-05-21; Просмотры: 3

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Пока женское считают кастрированным или трудно схватываемым в эротико-материнской туманности, всегда было и всегда будет возможным одно средство — идентификация или, скорее, различные способы идентификации, сознательной и, в особенности, бессознательной в психической проработке, фантазировании или в ошибках поведения. Конечно, это в любом случае несколько затруднитель­ный метод; если мужчины, сомневающиеся в женском, защищаются женской идентификацией, последняя по сути является идентификацией с агрессором, что усложняет жизнь гомосексуалистов и... метапсихологию гомосексуальности.

Мужская гомосексуальность

Схематично различают, как в клинике, так и с теоретической точки зрения, по меньшей мере, три ее разновидности.

1. Гомосексуальность вдвоем¹, данная форма и, если хотите, данный стиль, реализует идентификацию с матерью, без отца.

Идентификация является тотальной, нарциссической, с целостной матерью, материнской и эротической. Отец отсутствует, обесценен, дискредитирован; женское эротическое матери либо перенесено на ее материнскую составляющую, либо неупорядоченно рассеяно в череде авантюр, ослепленным свидетелем кото­рых является сын, но всегда без отца. В этой форме мужской гомосексуальности — наиболее содержательной — эдипова триангулярность размыта, проблематика кастрации избегнута. Причина или следствие: нарциссический климат являет­ся доминирующим, недалек от нарциссического невроза. За недостатком комп­лекса кастрации, раны являются не частичными, а тотальными, и часты суици­дальные тенденции.

На самом деле, анализ показывает, что идентификация весьма часто осуществляется с объектом желания матери, редко отца, иногда — отца матери, чаще — матери матери, бабушки субъекта. Именно в этом случае можно видеть карика­турные идентификации с женскими стилями, модными сорок лет назад, или с императивными обязанностями исправить или искупить ошибку, допущенную двумя поколениями ранее.

2. Гомосексуальность втроем: в данной разновидности идентификация осуществляется не с матерью, а с женщиной отца, в некотором смысле, без матери. Это женская эротическая позиция по отношению к главенствующему отцу.

Женское материнское, кажется, пропускается — это «отцовская» проблематика «че­ловека с волками». Даже если фантазм иметь ребенка от отца, как мать, с очевидностью присутствует (настойчивость идентификации с женским материнским) доминирующим является желание наслаждаться, как женщина, благодаря отцу и для его удовольствия. Эта форма гомосексуальности, на самом деле, акцен­туирует так называемую позицию инвертированного Эдипова комплекса: же­ланный отец, удаленная мать. Не стоит любой ценой слишком систематизиро­вать; обе формы сочетаются в весьма разных пропорциях. Тем не менее, перейдем к третьей.

3. Неудавшаяся гомосексуальность: нереализация поддерживается моральными, социальными запретами и фобическим поведением. На самом же деле делает данную форму гомосексуальности несостоявшейся то, что сама идентификация с матерью переживается как инцестуозная. Обязанный отказаться от запретного объекта в принципе, субъект идентифицируется с ним, заменяя «бытие» на «об­ладание». Это тот случай, когда эдипов запрет весом настолько, что мешает лю­бой неуместной реализации, и идентификация остается последним средством. Но эта идентификация по-прежнему подозревается в трансгрессии и оказывается за­прещенной для гомосексуальной реализации, как и любое эдиповое желание,

Фетишистское решение

Если женское суть кастрированное, тогда по Фройдовской версии фетиш замещает то, чего недостает. Перед лицом страха кастрации, так легко пробуждаемым различиями, отсутствиями, ранами и разрезами, фетишистское решение тут как тут, всегда наготове: достаточно отказа (отрицания). Нет, у него все есть; женщи­ны — это такие же мужчины, как и остальные.

Визуализированный фетиш сексуального перверта — это, в действительности, не только объект. След былого возбуждения, вероятно эксклюзивная фиксация, блестящий фаллический или же черный анальный, фетиш, по правде говоря, ничего не замещает, он является тем, чего недостает. Конкретизируя отказ от при­знания кастрации, превышая объект, он в обыденной жизни является сценарием, разыгрывающим и проигрывающим присутствие и отсутствие, «вот он — вот его нет». Он облекается в различные формы, от классической метонимии обуви до блестящей метафоры, когда создается целиком женское тело. Но это также и тео­ретический корпус, который сооружается в дырах знания, аргумент, которым размахивают, безупречная вера, целый логос как обобщенный фетиш, костыль человеческого существования.

Устранение, удаление, предъявление

Фантазм, поведение, идеология могут иметь ценность фетиша. Но иногда его использование недостаточно. Фетиш заполняет кастрацию; он плохо отвечает не­представимому, особенно если речь идет о непредставимом женском эротико-материнском. И еще, не являются ли вопросы о материнском чаще всего несколько смягченными тем, что культура сообщает по поводу материнской любви, материнского инстинкта, сыновней любви и пр.

451

Не более ли сомнительным окажется столкновение с женским эротическим?

Будь то «страстно влюбленные или суровые ученые», восхищенные, иногда обеспокоенные, но всегда удивленные мужчины, когда они наблюдают, замечают или созерцают наслаждение женщин, создают фантазм о бесконечном оргазме; женщины плавают в открытом море, тогда как мужчины остаются на берегу, возможно, завидующие, но в любом случае растерянные. Это неизвестное удоволь­ствие другого лишь увеличивает чувство различия, одновременно минимальное и, тем не менее, огромное, как если бы женщины владели не знанием, не властью, но чудом, невыразимым секретом тела, бьющего ключом из глубины веков, и ус­кользающим от любой символизации. Из иррепрезентируемого женского мате­ринского кое-что проистекает: это совершенно непонятно, но это создает детей! Тогда как иррепрезентируемое женское эротическое ничего не производит; это буйство и ничего более. Но тогда следует принять меры: этот прибой, его нельзя запретить, но его можно ограничить, разместить, помешать ему.

Факт, что мужчины чувствуют себя обойденными количеством и качеством удовольствия, которому они остаются относительно чуждыми вопреки интенсивности собственных ощущений, и несмотря на феномены идентификации, не дос­тигают, разумеется, той степени устранения, объектом которого во все времена и повсюду являются женщины. Устранение знает разнообразные формы: от не­гражданства до обвинения в колдовстве. Другая форма, применяемая именно к телу женщины, является еще более радикальной: это обрезание, практикуемое па двух миллионах девочек ежегодно, прибавляясь к 120 миллионам женщин во всем мире, уже претерпевших это¹.

Другая возможная форма устранения по причине неуместного наслаждения: предъявление. Мужчины говорят себе, что эта женщина, она одарена, она исключительна, но переходя определенный порог, она перебирает, не сумасшедшая ли она, не больная ли, не нимфоманка ли? Да нет, это Барбарелла, которая взрывает машины, чтобы соразмерить наслаждение, или Эмманюэль, которая считает свои оргазмы, чтобы знать, когда она зайдет слишком далеко.

Необходимость первичных фантазмов

Под сенью превратностей и случайностей идентификации, по сю сторону фетишей, которые мужчины себе изобретают с тем, чтобы успокоить свой страх кастрации, историй, которые они себе рассказывают, чтобы развеять туман вокруг женского эротико-материнского, в котором они ничего не понимают, поведения, которое они плетут, чтобы доминировать над женщинами, уважать матерей и ограничивать женское в них самих, психический аппарат, или, если хотите, человеческое существование, также, или скорее уже, вырабатывает первичные фантазмы.

Речь идет о воображаемых бессознательных сценариях, придающих смысл реальностям человеческого. Эти фантазмы называются первичными в той мере, в какой они отвечают на детские вопросы о происхождении, желаниях родителей и воображаемых, идентификационных и символических сетях. По тем же самым основаниям они являются организаторами психической жизни.

Каждый индивид выстраивает свои фантазмы по-своему, в соответствии со своей биологической и культурной оснащенностью, своей семейной предысторией и своей собственной инфантильной историей. Однако каковы бы не были способы их выражения, этих фантазмов всего четыре: соблазнение, первосцена, кастрация, возвращение в материнскую утробу. Как и теории инфантильной сексуальности, они одинаковы для всех индивидов. По сути дела, в той степени, в которой они отвечают на великие вопросы человеческого существа, можно ви­деть, что каждый из них вводит необходимость последующего и что, на самом деле, нет другого мыслимого ответа:

• фантазм соблазнения ребенка взрослым «репрезентирует» («психизирует»)
в различии поколений возбуждения, присущие первым физическим и аффективным контактам ребенка и его матери, называемой также «первой со­блазнительницей»;

• фантазм первосцены: по отношению к предыдущему, он вводит отца в первичную сцену родительского коитуса, постановщиком которого является субъект, который может идентифицироваться со всеми персонажами одно­ временно, с их желаниями и их ролями. Это неизбежно сцена насилия; на это исходное событие субъект проецирует свое еще не «психологизованное» возбуждение, его собственное желание быть уже здесь и свою фрустрацию того, что он еще не здесь. Также он проецирует на это проблему желания родителей и его собственной самоидентичности: почему они этим занима­ются, ради удовольствия или чтобы сделать меня, меня, а не другого?;

• фантазм кастрации: в хаос первосцены необходимо привнести порядок, связность, смысл. Фантазм кастрации, который разжигает одноименный комп­лекс, предлагает структурированный сценарий: три персонажа, желание, запрет, угроза, услышанное, увиденное, мотивированный отказ, спаситель и интериоризация запрета в форме постоянно укоренившейся инстанции — неусыпного Сверх-Я, защитника и производителя работы культуры, ввиду его роли запретителя для индивида.

Фаллический порядок

Итак, можно надеяться, что при условии хорошей организации добротных первичных фантазмов, мужчины будут меньше бояться женщин, в той степени, в ко­торой они хорошо оснащены и способны воплотить в репрезентации и в смысле это иррепрезентируемое женское эротико-материнское. В действительности они эротизируют слишком возбуждающее материнское отношение и создают репре­зентируемое при помощи сценария соблазнения, где мать является ответствен­ной, а ребенок — невинным. Затем они конструируют сцену безумия и ярости, где все женское одновременно и пылко эротическое, и материнское. Наконец, они драматизируют (в театральном смысле слова: воплощать в действие) «действие», которое приводит к латентной сексуальности детей, семейной полиции и к отказу от влечения, приобретающему цивилизационную добродетель. Установленный таким образом порядок вписывается в фаллический порядок, именно тот, кото­рый создает культура.

453

Действительно, как можно заметить, эти первичные фантазмы, все три, но прежде всего, второй и, еще более, третий, центрированы на фаллическом. Если придерживаться наивной изобразительности случайного наблюдения ребенком родительского коитуса, можно было бы сказать, что существует пенис; если же символизировать общечеловеческую изобразительность по отношению к основным осям его существования, можно сказать, что существует фаллос. Разу­меется, это то, что создает скандал из различия, что позволяет помыслить раз­личие.

Скандал

Итак, есть отношение, которое мужчины, вопреки тому, что они думают, совершенно никак не могут себе представить, потому что как раз оно отрицает разли­чие: это отношение матери и дочери, и, более обобщенно, женщин между собой. Здесь, как кажется, женское эротико-материнское еще более невнятно. Разумеет­ся, можно представить себе, что женщины ласкают или раздирают друг друга, что мать и дочь любят друг друга или ненавидят, это понятно, но до определенной степени. Потому что за определенным рубежом встает вопрос о взаимном наслаж­дении женщин. Чем они это делают? Невозможно представить их без штуки, без протеза, без вообразимого метода (так же как плохо можно представить гомосексуалов-мужчин без содомии).

На самом деле, вопрос «Чем они это делают?» пробивает фаллический порядок. Женская гомосексуальность немыслима для мужчин; они лишь могут ду­мать, что женщины делают, как мужчины. В этой же перспективе инцест мать — дочь есть слово, лишенное всякого смысла. Нет различия, нет связки, чтобы про­никнуть, нет пропуска, чтобы подумать, то же на том же — возможно, здесь ра­дикально непредставимое...

Тайная зависть

Резюмируем: фантазм кастрации пытается, с горем пополам, объяснить женское; реально ему это не удается ни для материнского, полного и наделенного, ни для бесконечного наслаждения..., и еще меньше для репрезентации слияния без разреза и связки. Тогда нужно было бы, чтобы мужчины, как и женщины, не путали. В конечном счете, будь оно или не будь пассивным, мазохистическим, кастриро­ванным, женское, возможно, не является ни предосудительным, ни катастрофи­ческим. Напротив: это, к тому же, хорошо, как говорит Шребер, которому хоте­лось узнать и испытать «женские блаженства», более высокие и сладостные, чем мужские, бесцветные и умственные. Шребер хочет всего: быть пассивным, изби­ваемым, овладеваемым, рожающим, матерью новой расы, и все с удовольствием, в наслаждении... бесконечном.

Тогда вопрос: а что, если за этим страхом, который мужчины испытывают по отношению к женщинам и который приводит к тому, что первые доминируют над вторыми, что, если на заднем плане этого ужаса иррепрезентируемого женского эротико-материнского пылает тайная зависть? Иначе говоря: а что если Шребер дремлет в каждом мужчине?

Не отрекаться больше от женского - это значило бы признать и испытать то, что пассивность позволяет почувствовать, и то, что в пламени действия душит актив­ность; связать боль с удовольствием и наоборот; не быть больше источником неуве­ренности в продолжении, но, наоборот, позволить себе получать; положиться, бла­женным, на грудь любой молодой женщины, будь то ценой смерти: это то, что представляет «Пьета» Микеланджело в соборе Святого Петра в Риме; это и есть четвертый первичный фантазм, фантазм возвращения в материнскую утробу.

Эта зависть, однако, полна рисков:

• подлинная пассивность, обездвиженность становится омертвляющей;

• мазохизм неисчерпаем; будучи в определенной степени хранителем жизни,
переходя некоторый порог, он оборачивается разрушением себя;

• когда страх кастрации не функционирует (или более не функционирует) как
сигнальная тревога, он является, остается (или становится вновь?) ужасом
быть искалеченным, таким как ампутированный Нарцисс, который теряет
свой образ и свою жизнь;

• когда сепарация с материнским объектом не опосредствована комплексом
кастрации, который жертвует частью, с тем чтобы спасти все — что является
наиболее общим случаем отношения дочери к своей матери, — отношение
становится полноводным, симбиотическим; здесь может расцвести и предаваться целостная любовь, как, впрочем, и ненависть. Утраченный материн­ский объект из поколения в поколение становится поглощающим. Функци­ональный эквивалент кастрационного комплекса у мужчины, зависть к пенису, тогда послужит женщинам, чтобы покрыть меланхолическое ядро этой глубо­кой утраты (М. Cournut-Janin). Именно в этом смысле комплекс кастрации и зависть к пенису борются у одних против неназываемого ужаса частичной утраты, а у других — против еще более неназываемого ужаса полной утраты. С этой точки зрения, можно думать, что фаллический порядок и доминиро­вание мужчин над женщинами, возможно, оказывает услугу женщинам, по­могая им соотнести их потерю; но этого не стоит высказывать, так, как до­водя эту идею политически мало корректную, до конца, можно утверждать, что услужливость женщин в отношении мужчин оказала бы женщинам ус­лугу в их спасении от своей матери. Возможно даже, они специально внуша­ют мужчинам страх, чтобы они им служили Сверх-Я. Отцовским Сверх-Я, разумеется.

Сообщество защищает

Если бы мужчины случайно, один за другим, не ограничивали бы свою тайную зависть к женскому эротико-материнскому и не обезвреживали бы риски, которые она запускает, внешнее вмешательство было бы необходимо. К счастью, со­общество вмешивается, сообщество мужчин, этих существ языка и общества; оно не терпит одинокого наслаждения, прежде всего, потому, что оно опасно, а затем потому, что непродуктивно. Общество требует активных рук, изобретательных умов и продуктивных половых органов. Если женское эротико-материнское, в котором мужчины совершенно ничего не понимают, вызывает у них зависть, нужно отказаться от него, исключить его,

455

доминировать над женщинами, которые его воплощают, запереть их в гинекее, разделить матерей и дочерей, пропове­дуя экзогамию, отправляющую дочерей подальше, тогда как их матерей охраня­ют, заставить замолчать детей, задающих непостижимые вопросы, исключить притворяющихся гомосексуалистов, усилить зависть к пенису у мужчин и разма­хивать пугалом кастрации, продвигать фетиши под всеми видами, красивые дис­курсы, прекрасные машины, красивые женщины, которые не вызывают страха...

Одной женщине, актрисе и писательнице, сказали:

Мужчины любят вас, потому что вы красивы.

Нот, потому что я хуже.

Мужчины боятся вас?

Да, потому что я их слишком люблю...

Неогенез, продолжение и окончание

Адам боялся, потому что он не всегда понимал. Тем не менее, Бог сказал Еве: «Твой мужчи­на будет тобой править». Ева никогда ничего не говорила и время от времени казалась уходящей, крича, в открытое море; или же не ясно зачем, как, и почему она играла со своими дочерьми (ее дочерей Писание не упоминает вовсе). Однажды, более не сдерживаясь, Адам сказал Богу: «Позволь мне познать женские блаженства». И Бог позволил ему познать женские блаженства.

Они были таковы, что он погружался в радости без имени и без образа, вкушая удивительную смесь боли и удовольствия; он больше не шевелился. Его активные, дерущиеся, про­изводящие детей сыновья пришли упрекнуть Адама за его состояние: сообщество не мо­жет терпеть, чтобы индивид наслаждался в одиночестве, был не активен, не размножался бы. Но бредящий Адам сказал: «Дитя мое, сестра моя, помечтай сладостно о том, чтобы пойти туда жить вместе». И тогда Бог сказал Адаму: «Осторожно, если ты позволишь себе пойти дальше, ты зайдешь слишком далеко». Но Адам продолжал бредить: «Любить сво­бодно, любить и умереть в краю, который похож на тебя...». Тогда Бог пожалел о том, что сотворил другого, и сказал, что теперь для Адама это начало разрушения.

Адам умер,- другие же садятся за стол для тотемической трапезы среди мужчин.

ДЕТСКИЙ ПСИХОАНАЛИЗ

• Серж Лебовиси. Объектные отношения
у ребенка

• Нора Кюртс Реальность возникает изнутри

457

Ален Жибо

ВВЕДЕНИЕ

Перевод с французского и научная редакция В. Л. Потаповой.

Статья Сержа Лебовиси, написанная в 1961 году, представляет собой своего рода справочное издание, поскольку в ней автор предлагает оригинальный син­тез и открывает новые пути, по-прежнему не утратившие своей актуальности. Понятие объектных отношений позволяет объединять психоаналитические дан­ные с нейробиологическими исследованиями развития, а структурную точку зре­ния — с генетической точкой зрения. Действительно, хотя детский психоанализ в первую очередь обращает внимание на генезис объектных отношений, он, тем не менее, придерживается определенной точки зрения на функцию объекта, учи­тывая структурную точку зрения. Объектные отношения, которые не признавал Лакан, находятся, таким образом, в центре теоретических изысканий целого на­правления психоанализа.

Серж Лебовиси рассматривает здесь структурирующую роль объекта через призму знаний об организации ребенком его инвестиций. Свои воззрения он выражает в следующем основополагающем предложении: «Объект инвестиро­ван и стал ощущаем прежде, чем был воспринят». Стройный опыт приложе­ния теории коммуникации к изучению объектного отношения приводит авто­ра к рассмотрению его в рамках диалектического процесса в двух направлениях, что обосновывает тот факт, что во внимание принимается «трансактность». Крити­ка теорий, согласно которым знание объекта лежит в основе Я, ведется в свете современных работ. Не следует забывать также о том, что и нарциссизм представ­ляет собой основу отношений с объектом.

Здесь Серж Лебовиси стремится углубить и уточнить отношения между ре­зультатами непосредственного и генетического наблюдения ребенка, психоана­лиза детей и взрослых. Он пытается сделать набросок о нормальном и патологи­ческом объектном отношении у ребенка, опираясь на работы, посвященные следующим темам: акцент на «обустройстве» отношений; выделение частичных отношений с объектом как высокопатогенного фактора; фокусирование на ре­альности объекта.

Теоретические и клинические подходы, разработанные Сержем Лебовиси, ока­зали существенное влияние на развитие детского психоанализа во Франции, о чем убедительно свидетельствует клиническая работа Норы Кюртс. На протяжении пяти лет она занималась психоаналитической психотерапией с мальчиком,

459

страдающим психозом. Полученные ею результаты позволяют нам видеть, как встре­ча двух психик может порождать изменения; как идентификация с психической работой психоаналитика приводит ребенка к «культурной работе», к «Kulturarbeit» Фройда, которая предполагает психическую игру. Изобразительная работа психо­аналитика подводит ребенка к удовольствию «смотреть на себя самого», бла­готворно влияет, уменьшая тревогу, связанную с манией преследования, и прек­ращая продуцирование других внутренних тревог.

Серж Лебовиси