Женское наслаждение
Тогда как для Фройда женское означает пассивное, мазохистическое, кастрированное, подвергающееся коитусу и родам (1924, «Экономическая проблема мазохизма»), мы в вправе поставить один вопрос или, скорее, поставить его в двух аспектах:
• если да, то что из этого следует?
• если женское не означает ни пассивного, ни кастрированного и пр., то чем
тогда в переживании мужчин оно могло бы быть? Другими словами: не рассказывают ли мужчины сами себе страшных историй о кастрации, с тем, чтобы избежать столкновения с чем-то другим, что бессознательно могло бы вызвать для них женское?
На поставленный в этих двух формах вопрос кое-кто дал ответ. Шребер: на самом деле, Шребер желает прямо противоположное тому, чего, как предполагается, мужчины опасаются. Можно вспомнить начальную фразу: «Как было бы хорошо быть женщиной, подвергающейся коитусу». По сю сторону любой кастрации, то, чего он хочет, — это быть женщиной, матерью, отдающейся, беременной, рожающей, но также и пассивной, предлагающейся, в которую проникают, избиваемой, униженной. Он хочет быть овладеваемым(ой) до того, чтобы не владеть собой, дезорганизованным и растворенным как женщина, в бесконечном оргазме, шлюхой Бога и матерью новой расы, полностью в непрекращающемся наслаждении, блаженстве не мужском (только умственно, говорит он), но женском, то есть в тотальном сладострастии, полном, непрекращающемся, безграничном и бесконечном.
Женское эротическое
Эта разражающаяся буря влечений, в которой мужчины подозревают женщин, достаточно бесспорна для аналитической теории. Скорее напротив, это наслаждение ставит вопросы к клинике и практике в негативе, когда его перспектива запускает подавление и даже панические атаки. В той же мере оно их ставит и в позитиве, в теоретическом плане, когда оно проявляется, уравновешенное или дикое, как блаженное эмоциональное переживание.
Действительно, о наслаждении женщин, когда оно случается, и о котором Тересий говорил, что по отношению к наслаждению мужчин оно находится в отношении девять к одному, мужчины мало что знают. В лучшем случае, благородные рыцари, они вызывают и поддерживают его, восстанавливая, таким образом, любовное инвестирование нежности, сметенное бурей, когда бессознательные идентификации, если можно так выразиться, наслаждаются свободой. В худшем же случае, пошлый зритель лишь наблюдает, случайный воин лишь проходит мимо, преждевременно эякулирующий быстро ретируется, остальные представляют собой монахов либо моряков, если только симпатизирующая фригидность минимально не уравновесит партнеров этого приключения.
Что касается женщин, они ничего об этом не говорят. Фройд не говорит об этом молчании ни слова; Лакан признает его, однако сразу же обращается лишь к мистическому; что же касается аналитиков-женщин, они не создают из этого метапсихологии. Итак, встают два вопроса: почему женщины ничего не говорят о своем наслаждении и что воображают мужчины об этом тересио-шреберовском рае?
Невыразимое, женщины решительно ничего не говорят об этом пике их вероятного наслаждения, можно предположить, что речь идет о строго охраняемом секрете. Да нет, если бы это был секрет, то, в конечном счете, рано или поздно, его бы узнали. Речь идет о другом, возможно о более элементарном, более протопатическом.
445
Оргазм является пароксизмическим психофизиологическим феноменом: это — возбуждение и энергетическая разрядка в практически чистом виде, настолько интенсивные, что, возможно, в некоторых случаях (счастливых случаях?) переполненный психический аппарат не может «перевести» физиологический феномен, психически его интегрировать, поместить его в письменные и запоминаемые репрезентации. Женщины ничего не говорят об их наслаждении, поскольку оно невыразимо, нерепрезентируемо и, возможно, слишком интенсивно, чтобы быть «репрезентируемым» и запоминаемым в том смысле, чтобы репрезентации смогли «возвратиться». Нужно, без сомнения, выдвинуть психоаналитическую гипотезу памяти тела, точнее, существования не психических, а скорее физиологических следов инстинктов и удовлетворения, следов возбуждения и не-памяти того, что, происходя из тела, могло бы быть переведено и квалифицировано, но чего не происходит из-за их интенсивности.
Женское материнское
К тому же, эти женщины, они — матери... Для любого мужчины первой женщиной в его жизни является его мать. Какой странный персонаж в жизни мужчины эта женщина, сыном которой он является, «плод ее чрева»; удивительная, основополагающая, бесповоротно близкая, но странная!
Забудьте на мгновение анатомические гравюры и то, что вы узнали из «естественных наук», и читайте, прислушиваясь к тому, что вы чувствуете в себе, признайтесь, что вы ничего в этом не понимаете! Это, кажется, происходит в ее животе. Он родился, как сказали ему, в боли. Слитый с ней, а она с ним, они составляли единое существо, одну кровь, одну утробу, один пол. Когда он начал отделяться от нее, она начала властвовать над ним. Она была для него всем; она, она имела нес, он догадался, что это было благодаря ему. Он дополнял ее, он заполнял ее, он был тем, чего как он не знал, недоставало. Взамен она дала ему все, всему научила, всем руководила: улыбка, слова, сфинктеры. Ее образ служит ему, чтобы символизировать разметку его собственной жизни: Парка, Мадонна, Эриния, девушка с обложки, оплакивание Христа.
Говорят о «материнском безумии» (А. Green), с тем чтобы обозначить ту совокупность невероятных событий, которые следуют друг за другом начиная с зачатия, беременности, рождения и т. д.: висцеральное безумие женского материнского, столь протопатическое, как и оргазмическое «бешенство» эротической женственности. Сравнение тем более значимое, что для того, чтобы пережить это материнское безумие, нужно, чтобы мать «сделала то же самое, что и шлюха». Потому мать, она сразу, изначала изменяет своему сыну, с третьим персонажем, его собственным отцом (или ее собственным отцом?). Из этого соперника он пытается сделать спасителя, даруя ему то женское, которое она ему внушает и идентифицируется с ним настолько, насколько она ему это позволяет.
Впрочем, неправда то, что она всемогущественна; она, то присутствует, то отсутствует, возбуждая избытком и недостатком. Более или менее хорошая, достаточно внимательная, но ветреная, она является соблазнительницей — первой, — потом она уйдет, оставшись всемогущественной только в его снах и мечтах. Но она оставляет ему послание: если он слишком возбудится, думая о ней, кара будет ужасной.
Он слышит, но нужно, чтобы он увидел, чтобы поверить в это; затем он отказывается, создает свои собственные запретные чувства, но, несомненно, ми» когда в это полностью не верит. В конце концов, эта мать, сумасшедшая, шлюха и вестница, кто же она? Когда Маленький Ганс спрашивает свою мать: «Мама, у тебя тоже есть "делать пи-пи"?», материнский ответ на удивление двусмысленен: «Разумеется. А что?» На самом деле, мать Ганса не говорит ничего; она ничего не уточняет, ни своего пола, ни своей идентичности, ни своего желания.
Сын ничего не понимает в материнском женственном своей матери, ему изменили своим женским эротизмом. С ним — это безумие; с другим — ярость. Странная двусмысленность: чего хочет женщина, чего хочет мать? Он совсем один. В поисках утраченного объекта он пытается идентифицироваться, опираясь на материнское и женское. Но что еще нужно перенести, чтобы быть, как его мать, мать и женщина? Это сложно, поскольку они одновременно и похожи, и непохожи.
Тогда другое решение: так как эта мать является запретной женщиной, выбрать другую; но вот эта другая, она тоже кровоточит, наслаждается, а потом становится матерью; все начинается заново. Нет, не все: женское эротическое имеет преимущества; женское материнское — только недостатки. В любом случае, речь идет о том, чтобы сохранить эротическую женственность как можно дольше, так как однажды сын видит, что его мать становится совсем маленькой и что она умирает. Тогда он почувствует себя еще более одиноким.
Радикальные недоразумения
Говорят, что различие, любое различие беспокоит субъекта, его целостность, его репрезентацию себя, его нарциссизм; оно заставляет субъекта совершать психическую работу над своими возбуждениями, беспокойством и растерянностью, которые провоцирует установление неоспоримости факта этих различий. Не забудем и парадокс в отношениях мать—сын: для него самое близкое, необходимое, даровавшее ему жизнь лицо, объект всех его запросов и всех его желаний, является существом, фундаментально отличным от него. У них не один и тот же пол; они не из одного поколения. Она для него все; он для нее не является всем; она является для него единственной вселенной отношений, хотя реально, сколь бы инвестированной она ни была, она частично является частью иного, связана с третьим. Если она слишком приближена к нему, он будет переживать ее как слишком возбуждающую, удушающую, разрывающую; если она отсутствует, это станет его отчаянием и психической агонией. Тогда лучше думать, что она запретна; этому бессмысленному предприятию обязательно необходимо придать смысл, будь то смысл запретный, обвиняющий и дающий место, если это так необходимо, обращению в противоположность...
Кроме того, известно, что то, что ставит мужчину в затруднение — явление двух порядков: ситуации, которые он может репрезентировать для себя и которые обретают значение, и те, что остаются для него нерепрезентируемыми и бессмысленными. В первом случае опасность является эксплицитной, узнанной, идентифицированной, можно, в срочном порядке, «сделать из нее репрезентации», аффективно заряженные, вытесняемые, символизируемые. В противоположном случае ситуации, феномены, процессы, которые мужчина
447
может, по крайней мере, интеллектуально понять и даже изучать, но которые он не может интегрировать, из которых он может сделать лишь репрезентации в некотором смысле второго сорта, насыщенные заимствованными аффектами, которые он вытесняет, как может, пытаясь хотя бы символизировать, как дети, которые сочиняют «неважно что», когда они не «знают», чего они боятся в темноте.
Витальный вопрос: возможно ли перейти из второй категории в первую (заметим, что это также вопрос психоаналитического лечения: сформировать репрезентируемое там, где его недостает)? Фройдовский ответ: это возможно, но мы натыкаемся на скалу, отказ женского, потому что женское — это пассивное, мазохистское и, прежде всего, кастрированное, которое, кроме случая сигнальной тревоги, запускает страх кастрации и разрушение психического аппарата. Добавим, что именно таким образом объясняется страх, который испытывают мужчины перед женщинами: они напоминают о кастрации, поскольку кастрированы и кастрируют! Ответ достоин... того, чего он достоин, но он достаточно заслуживает того, чтобы оставаться в регистре репрезентации. Эта история кастрации женщин имеет сомнительный привкус; это сценарий с пробелом, но, истинный или ложный, он связен, внятен, осмыслен, репрезентируем.
Новый вопрос: а если женское не есть кастрированное, в присутствии чего ока зываются мужчины? Если женское эротико-материнское напоминает не о кастрации, но о буре наслаждения, если совершенно сумасшедший Шребер правильно угадал, если мать маленького Ганса упорствует в двусмысленности ответов, если мать «человека с волками» на самом деле совсем не страдала во время сиесты, «в позе прачки, много раз повторенной», тогда понятно, что мужчины еще больше боятся женщин, чем когда они представляют себе их кастрированными. Они не понимают, что нужно репрезентировать, а психоаналитики оказываются в сильном затруднении для определения статуса женственного.
Женщины тоже находятся в затруднении, но иным образом: им проще всего жить, как их научили, в фаллической системе, и довольствоваться завистью к пенису, который, как считают мужчины, женщины хотят у них забрать, тогда как они хотят лишь, но в полной мере, им насладиться. В противном случае, вне фаллической системы, они ничего не говорят, ничего из того, что они переживают как женщины и как матери; ничего, поскольку это переживается, но не высказывается. Но как же с мужчинами? Это и есть психическая работа, абсолютно им необходимая для того, чтобы оформить, инсценировать, перевести в образные и осмысленные сценарии то, что кажется им безумным, невообразимым, я бы сказал: «ни члена, ни головы»! Пардон, однако, речь идет именно об этом...: чтобы думать, нужен пенис на теле одного, его отсутствие на теле другого и фаллос в обеих головах.