"Что я ищу в женщине, на которой женюсь? Джун Кливер". Боб, 34 года, дизайнер
На ужине накануне свадьбы отец жениха поднимает тост за свою будущую невестку: "Вам посчастливилось выходить замуж за этого молодого человека, который приносил нам только радость. Он – наше сокровище, наше золото, и завтра мы отдаём его вам".
При этих словах родители невесты – непомерно любящие родители – толкают друг друга под столом коленями. И у этих людей хватает нахальства намекать, что нашей дочери повезло с таким "золотым" подарком! А то, что получает жених, это – как?
Отец невесты незамедлительно поднимается из-за стола, окидывает взглядом будущего зятя и говорит: "Может быть, моя дочь получает золото, но вы, молодой человек, получаете нечто ещё более драгоценное: мою девочку, истинный бриллиант!"
Так начинается свадьба по-королевски. Несмотря на страх близости, на высокие требования, на все беспокойства и тревоги, большинство взрослых, которых непомерно любили в детстве, всё же женятся или вступают в долгосрочные отношения.
Это – знак отделения от родителей, и ни у кого нет к этому такого двойственного отношения, как у членов тех семей, где царит взаимозависимость и вплетённость в дела друг друга. С нелёгкими чувствами родители, чья любовь чрезмерна, отпускают нас и позволяют жить с кем-то другим, вдали от их надзирающего ока и любовной опеки. Иногда они вовсе не хотят отпускать нас. Иногда не хотим и мы сами.
Как же переродительствованные развязывают узы зависимости и вмешательства, чтобы взять на себя брачные обязательства? Что происходит в их отношениях с родителями, если они заставляют тех себя отпустить? Что происходит в их семейной жизни, и не заставляют? Что если они сами не могут "развязаться"? Нэнси, привлекательная сорокалетняя женщина, столкнулась с этими проблемами, когда вышла замуж за Роба. "Наша 5рачная церемония проходила в гостиной у моих родителей, –объясняет она, – и может быть, это был плохой знак. У нас в семье все были очень тесно связаны, переплетены между собой, и Роб оказался "чужаком".
И не то, чтобы её родители хоть как-то проявляли неприязнь к Робу. Наоборот, по внешним признакам они его полностью принимали, во всяком случае, поначалу. Но Нэнси не тешила себя иллюзиями. В их глазах он никогда не был для неё наилучшим вариантом. "Они признали свершившийся факт, – а что им было делать? И они помнили его день рождения и всё такое, и были с ним милы. Мать особенно старалась, всё вызывала его на разговоры. Но ни она, ни отец никогда ему не доверяли. И не уважали. Много лет спустя брат рассказал мне, что отец, когдая не слышала, называл его не иначе, как "этот хмырь". Я разозлилась, но не слишком удивилась".
С самого дня свадьбы у Нэнси было ощущение, что она должна объяснять своего мужа родителям. Она старалась – безуспешно – "подсунуть" им Роба, заставить их увидеть его в ином свете. Для этого она, как могла, часто сводила их вместе.
"Я хотела, чтобы он им понравился, вот и всё. Но я допустила ошибку: рассказала им о его проблемах на работе. Роб работает в рекламе, а это занятие для самоубийц. За первый год женитьбы его дважды обошли с повышением. Ему было наплевать, а я чётко понимала, что это означало".
бсуждать эти дела с подругами ей не очень хотелось. Им она рисовала радужные картинки его успехов, чтобы они не догадались, что у него проблемы. Но как-то раз, когда Роб был в отъезде, Нэнси, не в силах выносить беспокойство и тревогу, выложила всю историю отцу и матери.
"Я доверяю родительскому совету больше, чем любому другому, и открыто это признаю. У них нет причины направлять меня по неверному пути, потому что они меня по-настоящему любят и хотят видеть меня счастливой. Я всегда рассказывала им о своих проблемах, так что и теперь мне казалось вполне естественным рассказать им о Робе. Это сильно облегчило мне душу – во многих отношениях. Но я, естественно, не хотела, чтобы Роб узнал, что я говорила с ними о нём и о его работе. Это было бы ужасно".
Отец Нэнси был убеждён, что понимает, в чём проблема Роба: тот ведёт себя как всезнайка. Ему не следовало бы пичкать людей своими идеями. Ему надо перестать ныть обо всём том, что не в порядке в его агентстве, и начать побольше жить жизнью фирмы. Отец сказал, что хочет поговорить с Робом обо всём этом, но Нэнси решительно воспротивилась и умоляла его этого не делать.
Некоторое время спустя у Нэнси состоялся разговор по душам с матерью, и тоже о Робе. Мать считала, что Роб не достаточно сильный человек.
– Он какой-то нестабильный, – утверждала она. – Ну смотри, вот он ходит с друзьями в бар. Мне не следовало бы судить, но, по-моему, это не очень солидно. Посидел бы с тобой дома, посмотрел бы футбол.
В этом что-то было, и Нэнси, привыкшая во всём слушаться родителей, проглотила и это. Это была её ошибка.
"Теперь, когда родители знали, что у Роба неприятности, они только об этом и говорили. Стараясь не проговориться прямо, они намёками давали Робу всякие советы, как ему поступать. Они хотели помочь, но Роб советы отца как-то особенно не ставил ни в грош и обрывал его, как только тот начинал говорить. Однажды он обошёлся с отцом так грубо, что я несколько дней с ним не разговаривала".
Постепенно у Нэнси вошло в привычку тайком отчитываться перед родителями во всем, что происходило с Робом, его карьерой, с их семейной жизнью. Родители поносили Роба и по-всякому наставляли дочь, как "прибрать его к рукам".
Через пару месяцев Нэнси уже не могла их слушать. "У меня было такое впечатление, как будто в один прекрасный день это моё откровенничанье с родителями перешло какую-то черту. Они превратились для меня в двоих любителей из кружка юных психологов, анализирующих мотивы каждого поступка Роба. Просто смешно: "Робу не следует так много смотреть телевизор. Это он пытается убежать от своих проблем". Я вас умоляю! Мужик работает в рекламе, ему положено смотреть телевизор.
Беда в том, что я сказала родителям о маленькой проблемке, а они раздули её невесть во что, и теперь мне приходится выслушивать всяческие "Твой муж должен делать то, твой муж должен делать это".
Нэнси признаёт, что всего этого могло и не произойти, если бы она не давала родителям всё новой и новой информации. "Сегодня я буду в одном настроении и раскричусь: "Мы уже обо всём этом тысячу раз говорили, хватит, переменим тему", а назавтра уже беспокоюсь о Робе и опять начинаю говорить с ними о нём, а в то же время готова язык себе откусить. Просто мания какая-то.
Я уже ненавидела себя, ненавидела их разговоры о нём, но остановиться не могла. Во мне возникала какая-то непреодолимая тяга излить им всю душу, не оставляя себе ничего".
Как-то раз Роб сказал Нэнси, что его агентство собирается реорганизовывать рекламный проект, над которым он работал. Нэнси взорвалась, разразился скандал. Все слова осуждения, когда-либо сказанные родителями, изливались теперь из её уст. Для Нэнси это был бальзам на раны. Самоутверждение. Оружие.
Роб был вне себя. "Я мог ожидать этой мути от твоих родителей, – сказал он, – но от тебя – никогда. И вообще, откуда они всё узнали? Почему ты считаешь меня таким неудачником, что я не смогу, если придётся, найти другую работу?"
Нэнси отвернулась в смущении, но всё равно чувствовала на себе долгий, тяжёлый взгляд Роба. "Передай своим родителям, –
сказал он наконец, – что я не стал в своём агентстве звездой, потому что у меня есть личная жизнь. То есть я думал, что есть. Скажи им, что я не сидел в конторе до восьми часов каждый вечер, стараясь показать одному из ста вице-президентов, что его проект по рекламе пиццы представляет для меня жизненный интерес, потому что ты была мне интереснее. Я хотел быть дома, чтобы быть с тобой. А если бы сидел в конторе, твои родители сказали бы, что я тобой пренебрегаю. Куда ни кинь, везде клин, а?"
Роб и Нэнси несколько недель дулись друг на друга. Наконец, они решили обратиться к специалисту.
Проходя курс психологической помощи, Нэнси сделала важное открытие: она в эмоциональном смысле слова, в сущности, так никогда и не вышла замуж за Роба. "Я ему не доверяла, в первую очередь всегда обращалась к родителям. Кому я была по-настоящему преданна, так это им".
Напряжённость между Нэнси и Робом происходила от неспособности Нэнси эмоционально посвятить себя Робу и их супружеству. Для неё это было невозможно потому, что она так до конца и не отделилась от родителей. Говоря об "отделении", мы имеем в виду выстраивание собственного ощущения своей личности, отдельного от родительского. Для этого мы должны развязать эмоциональные путы, привязывающие нас к тем из их убеждений о нас, которые уже не вписываются в нашу реальность.
Нэнси боялась избавиться от родительской зависимости, и в результате, когда она вышла замуж, выстроился треугольник – она, Роб и её родители. И всегда в самой нижней вершине треугольника находился Роб.
Проблемы с карьерой Роба служили цементом в этом треугольнике. Нэнси почувствовала неуверенность в своём будущем с Робом, и, вместо того чтобы поделиться с ним своими страхами и спокойно всё обговорить, она нагрузила свои семейные отношения излишним балластом.
Главным признаком неполного обособления от родителей было неодолимое желание Нэнси постоянно откровенничать с ними, даже когда это мало помогало и мало удовлетворяло. Откровения её нечистой совести цементировали сложившийся треугольник. В глубине души у неё было двойственное отношение к тому, чтобы избавиться от родительской зависимости и вверить себя Робу. Эти скрываемые от Роба откровенничанья были свидетельством её инфантильной потребности в родительском одобрении и опеке, а не криком о помощи.
Почему Нэнси было так трудно расстаться с зависимостью от родителей и их одобрением? Проходя курс психотерапии, Нэнси вспоминала историю своего чувства вины и самоосуждения за неспособность отвечать родительским ожиданиям. Даже в замужестве она не сумела угодить им по-настоящему. У её родителей были свои, очень строгие требования к человеку, за которого следовало выйти их дочери, и успешная карьера была из числа важнейших. В таком контексте, когда Роба обошли с повышением, это выглядело для Нэнси катастрофическим провалом, потому что это была неудача в том, что могло бы вызвать одобрение её родителей.
Нэнси не пришла со своими страхами к Робу, потому что знала, что тот не поймёт её метаний. У него были свои ценности и свои цели, и он был доволен той карьерой, которую имел. Но Нэнси чувствовала себя очень неуютно, когда их с Робом образ действий отличался от родительского.
По мере того как Роб и Нэнси проходили терапию, она всё жёстче смотрела на то, что в её прошлых взаимоотношениях с родителями скрывалось под виньеткой любви и близости. Нэнси не могла припомнить за все сорок лет своей жизни, чтобы родители хоть раз сурово её покритиковали. Даже когда она провоцировала их на это и совершала такое, чего они никогда бы не одобрили (например, бросила школу и поступила работать на полный день), они если и не поддерживали её в этом, то, во всяком случае, не осуждали. И хотя они читали ей нотации о том, насколько более ценной была бы ее жизнь и насколько большего бы она добилась, будь ее мотивации серьезнее, своё подлинное огорчение они всегда проглатывали. Когда она поступала безответственно, принимала неправильные решения и вообще ошибалась, они всегда ухитрялись как-нибудь подогнать обстоятельства или найти ей оправдания, так что образ Нэнси как идеальной дочери оставался незапятнанным. Этот образ нужен был им самим, потому что оправдывал их существование как родителей. Как и для многих родителей, чья любовь чрезмерна, признание недостатков своего ребёнка значило для них признание собственного провала как родителей. Поэтому они и подавляли в себе любое недовольство ею и никогда её не критиковали.
Когда Нэнси вышла замуж, они стали выплёскивать всё скопившееся у них раздражение на Роба. В такого рода семье супругу-чужаку идеально подходит роль козла отпущения – на нём вымещают всю злость, которую не могут выразить непосредственно своему чаду. Родительское разочарование в ребёнке, не оправдавшем их больших надежд, переносится на зятя или невестку. Так спокойнее – любовь , связывающая семью, не подвергается риску. Луч прожектора переносится с проблем детей на недостатки их супругов: "Будь он (она) богаче, ответственнее, умнее и т.п., и у моей дочери (сына) не было бы проблем".
Родители Нэнси были очень скоры на раскапывание недостатков у Роба. Хотя задержки в продвижении по службе происходили, скорее, от собственного выбора Роба, поставившего семью на первое место, чем от недостатка квалификации или мотиваций, родители Нэнси автоматически приняли как факт, что вина тому – его ограниченность, которая беспокоила их с самого начала. То, что они считали недостатками, было различием в оценках и ожиданиях между ними и Робом. Такие различия видятся чрезмерно любящему родителю опасными. Признать различия в людях – значит признать их отдельность от нас. Бессознательно для родителей Нэнси было жизненно важно, чтобы и она воспринимала отличительные черты Роба как опасные недостатки, чтобы ей не прилепиться к Робу и не отделиться от них эмоционально.
В курсе психотерапии Нэнси обнаружила, что какая-то её часть с удовольствием воспринимает осуждение Роба со стороны родителей. Это чувство позволяло ей себя оправдывать. У неё были известные фантазии о замужестве – что муж будет предугадывать и удовлетворять все её желания. Она понимала, что это именно фантазии – мечты об идеале, мало соотносящиеся с реальностью. А бессознательно была не менее родителей разочарована, когда Роб их не осуществил. Когда родители критиковали Роба, они просто озвучивали её собственные мысли, не заставляя её чувствовать свою ответственность или нелояльность.
Многие из "переродительствованных" бессознательно приветствуют критику супругов своими родителями. Она поддерживает тесную связь с ними, потому что ставит родителей в позицию заступников своих взрослых детей, делает их борцами за то, чтобы у тех было только всё самое лучшее. Бывает ли лучшее свидетельство их любви или более веская причина поддерживать взаимозависимость? Нэнси впоследствии объясняла: "Мои родители считали, что Роб должен мне поклоняться, всё для меня делать, всё предоставлять, полагать моё счастье целью своей жизни. Это была столь же нереалистичная картина брака, какую втайне рисовала и я. Но мне раньше не приходилось вот так напрямую сталкиваться с собственными невозможными требованиями к браку. Перед ними не устоял бы ни один мужчина. Чтобы моя связь с Робом состоялась, ему надо было стать моими родителями".
Многие из нас ощущают заметное и непрерывное присутствие родителей в нашей семейной жизни. Это сигнал того, что мы всё ещё привязаны к ним в такой степени, что это вредит нашим супружеским отношениям.
Иногда ситуация выглядит так, будто только нашим родителям трудно нас отпустить. Это они подают нам непрошенные и ненужные советы, спешат к нам на выручку, дают деньги или жильё, подстрекают делиться с ними секретами наших супругов и вообще бессознательно используют множество способов поддерживать в нас желание от них зависеть.
Но и мы сами должны принять на себя большую долю ответственности. В таком треугольнике всегда присутствует взрослый ребёнок, которого непомерно любят и у которого двойственное отношение к настоящей независимости от родителей. Мы можем сколько угодно сетовать на то, что родители лезут в нашу жизнь непрошенными гостями, но на самом деле часто сами приглашаем их, когда буквально во всём советуемся с ними и ищем их одобрения. Звонить им по пять раз на дню, спрашивать совета всякий раз, когда надо принять решение, рассчитывать на их материальную помощь, больше стараться угодить им, чем своим супругам, – вероятные признаки того, что мы женаты юридически, но не эмоционально.
Из-за нашего двойственного отношения к подлинной независимости нашим родителям ничего не стоит снова втянуть нас в уютную сферу своей любви и руководства нашей жизнью. Бессознательно стремясь к большей устойчивости, мы можем попробовать усидеть на двух стульях – родительском и собственном. Ключи от отчего дома висят на нашей связке, и мы переступаем его порог с такой лёгкостью, как будто по-прежнему там живём.
Мы поступили бы мудро, если бы вернули ключи и стучались, как все остальные. Не потому, что мы уже больше не сыновья и дочери, а потому что мы – отдельные и независимые люди.
Самая трудная из жизненных задач человека – это задача стать отдельной личностью. Все мы мечемся между покоем детской зависимости и трудностями взрослой самостоятельности. Если у нас есть любящие родители с протянутыми к нам руками, готовые всё для нас сделать, покупать для нас и решать за нас наши проблемы, искушение комфорта усиливается. Зависеть от родителей – это так надёжно! Как бы велика ни была потребность отделиться и жить самостоятельно, в нас всегда останется желание подчиниться кому-то более сильному, более ответственному, более надёжному, чем мы сами. От кого же может исходить больше спокойствия, чем от родителей, так нас любящих? Ведь не от супруга же, который требует, чтобы и мы давали в ответ на то, что дают нам!
Неполная индивидуализация, недоотделение от непомерно любящих родителей погубили многие браки. Когда члены семьи тесно связаны и двойственно относятся к обособлению, супругов могут приветствовать, но бессознательно всё равно отталкивать. Тогда как в здоровых семьях обособление, начинающееся с браком ребёнка, приветствуют как признак здорового роста, непомерно любящие родители встречают его с беспокойством. Для них оно символизирует разрушение семейной структуры и потерю родительской опеки. Неудивительно, что они часто негодуют на наших супругов.
Если мы позволяем родителям соревноваться с супругами за нашу преданность и верность, мы обязательно окажемся не в настоящем браке, а в треугольнике. Наша нелёгкая задача – не устранить родителей из нашей жизни после брака, а установить с ними взрослые отношения. Чтобы открыть путь к подлинной близости и посвящению себя другому человеку, мы должны завершить детско-родительские отношения периода нашей полной зависимости от родителей. В браке наша первая лояльность – к супругу. Обязательства, подобные брачным, требуют лояльности. Если мы не можем питать преданность и доверие к человеку, с которым соединили жизнь, если родители могут заставить нас усомниться, подходит ли он для нас, – мы не готовы к браку. Более того, у нас всё идеально подготовлено для провала. Когда мы злимся на мужа или жену, и есть двое людей, всегда готовых видеть проблемы нашими глазами, разделяющих наш гнев и утоляющих нашу обиду, мы пойдём к ним – туда, где нас ждёт утешение, а не поиск решения.
Поддержка родителей и после женитьбы имеет свои притягательные стороны. "Премиальные" в виде иллюзии эмоциональной безопасности, снятия ответственности, отсутствия чувства вины, финансовой стабильности тянут нас к родителям и заставляют считать первым объектом лояльности именно их.
Но притягательные стороны независимости сильнее. Ощущение состоятельности. Ощущение власти над своей жизнью. Хорошие шансы полноценного и плодотворного брака и подлинной близости.
Можем мы обойтись без этой подавляющей любви и зависимости? Что случится, если мы отлепимся от родителей и заставим их отпустить нас?
Человек по имени Дэвид решился попробовать. Противоречие между тягой к романтической любви и тягой к зависимости от родительского одобрения стало поворотным моментом в его жизни.
Дэвид влюбился в женщину, заведомо не имевшую шансов быть одобренной его родителями. Он знал это с самого начала и до самой помолвки ничего им не сообщал. Причина проста: "Помните кино "История любви"? Как отец переменился в лице, когда Райен О'Нил говорит, что женится на Эйли МакГроу? У меня от этого взгляда мурашки по коже – так это напоминает нашу семью. У моего отца те же правила: поступай по-моему, а не то прокляну".
Родители Дэвида с самого начала противились его женитьбе на Пэм. "Она не была еврейка, а они хотели, чтобы я женился по иудейскому обряду. Я думаю, отец с детства не был в синагоге, и мы никогда не соблюдали праздников. У нас даже устраивался рождественский ужин. Но нет, они хотели мне в жёны еврейскую девушку. Стоило мне влюбиться, как вдруг они стали глубоко верующими.
Когда мы с Пэм женились, ни мать, ни отец не пришли на свадьбу. Все знали, почему их не было. Я их понимал, но всё равно было обидно.
Поначалу я старался крепиться. Я решил, что смогу прожить без родителей, если они так хотят. Но не звонить им, не иметь никаких контактов было как-то не по-людски. Пэм говорила – дай им время. И все вокруг советовали так же. А я не мог. Я приходил к ним и пытался разговаривать. Я просил. Умолял. Отец стоял стеной.
А мы были так близки. Я делал всё, что они хотели: кончил школу в числе первых в классе, поступил на юридический, дал возможность собой гордиться. Я у них старший, и до тех пор слушался их во всём. До тех пор.
Мать простила мне женитьбу ровно настолько, чтобы приглашать на семейные праздничные обеды, и тут отцу ничего не оставалось. Не могли же они полностью вычеркнуть из жизни единственного сына, какой бы ужас он ни сотворил. Я был наивен. Я приводил с собой Пэм: думал, если они её узнают поближе, то не смогут не полюбить, как полюбил я.
Но они к ней так никогда и не подобрели. Она для них просто не существовала, даже если сидела за одним с ними столом. Они её полностью игнорировали. Их мысли легко читались: это дурная женщина. Она околдовала их сына и заставила поступить против их воли. Они никак не могли признать, что это был мой выбор.
Теперь, задним числом, я убежден, что в чём-то сам дал им зелёный свет, позволил считать себя как бы жертвой во всём этом деле. Я проявил слабость, напряг Пэм на какое-то время. С ней-то, я думал, они ничего плохого не сделают, а меня прямо убивали.
Мы с Пэм держались месяцев шесть, а потом она сказала, что уходит.
– Ты должен выбирать. Чтобы у нас была с тобой хоть какая-нибудь семейная жизнь, твоим родителям придётся обращаться со мной как минимум вежливо. Я больше не могу приходить к ним и наблюдать, как они меня игнорируют и как ты им это позволяешь. Я не могу жить с этим твоим чувством вины и ждать, что твои родители тебя простят. Или я тебе жена, или я ухожу".
Дэвид заметался. Он попробовал уговорить Пэм. Она несправедлива; его родители на самом деле хорошие люди; дай срок, они изменят своё отношение.
Не прошло. Пэм стояла на своём, и Дэвид не знал, что делать. Перспектива занять твёрдую позицию и потребовать, чтобы родители признали Пэм, внушала ему болезненный страх. Кроме того, Дэвид негодовал на Пэм за то, что она заставила его выбирать между нею и родителями. Подлинное, эмоциональное отделение от родителей было для Дэвида чем-то немыслимым. Оно означало, что он должен сказать: "Меня устраивают мои собственные решения и мой выбор. Ваше одобрение для меня несущественно. Я требую такого же уважения к моему выбору, какое я проявляю к вашему". Дэвид выбрал Пэм. Отцу он сказал: "Я понимаю причины твоих чувств к Пэм, но она моя жена. Я не могу позволить тебе или кому угодно другому обращаться с ней грубо. Я её люблю. Без неё я не буду счастлив. Вас я тоже люблю, но если вы заставите меня выбирать, я выберу Пэм. Если вы не можете относиться к Пэм с уважением, мы сюда больше не придём".
У этой истории нет сказочного конца, когда родители Дэвида вдруг признали бы Пэм своей и все стали бы жить-поживать и так далее. Но после этого разговора они стали обращаться с Пэм гораздо вежливее. Когда Пэм с Дэвидом приходили в гости, ее больше не игнорировали, и родители Дэвида больше не обсуждали её в его присутствии.
Да, отношения эти бь1ли не лёгкими и далеко не идеальными, но достаточно сносными. О своих нынешних отношениях с родителями Давид говорит: "Я больше не получаю от них такой безоговорочной эмоциональной поддержки, как раньше. Нет больше постоянного с их стороны подтверждения моей правоты во всём, что бы я ни делал. Между нами появилась дистанция – не настолько большая, чтобы заметить со стороны, но совершенно несомненная. Когда у нас с Пэм возникают проблемы, например, финансовые, как некоторое время назад, когда я переходил из одной юридической фирмы в другую, родители не бросились к нам на выручку. А до моей женитьбы на Пэм они в тот же миг протянули бы руку помощи. Видно, так они мстят мне".
Время от времени Дэвид наблюдает отношения с родителями своей сестры и её мужа, когда они съезжаются вместе на праздники. "Между ними такая близость, какой нам с Пэм никогда не видать. Сестра по-прежнему разговаривает с родителями по пять раз на дню. Мой зять, который позволяет сестре и родителям водить себя за нос, стал вместо меня гордостью семьи, и они не знают, как ещё его ублажить. Иногда я испытываю ревность. Иногда во мне возникает неудержимый зуд пойти к ним за советом, начать делать всё, чего они от меня хотят, просто почувствовать их одобрение. Я знаю, что они по-прежнему меня любят, но как-то по-другому, и это обидно. Это меня сильно удручает, но потом я смотрю на Пэм. Я держу на руках нашего сына и вижу то будущее, что избрал для себя. Наверно, я наконец-то повзрослел, потому что не променяю этого ни на что. Любовь вознаграждает".
Наши романтические отношения, как ничто другое, выносят на передний план вопросы зависимости и взаимосвязанности. Годы и годы мы можем нежиться в родительском гнёздышке, пусть чем-то и недовольные, но зато в уюте и безопасности. И вдруг влюбляемся – и выпадаем из гнезда.
Отход от семьи дался Дэвиду нелегко. Он всегда сложен для взрослого ребёнка, которого непомерно любили. Но без такого эмоционального обособления романтическая любовь и здоровый брак вряд ли возможны.
Такое обособление потребует от нас, чтобы мы перестали пытаться переделать своих родителей. Мы будем терпимы к их мыслям и чувствам, если хотим, чтобы они были терпимы к нашим. Но мы допускаем различия между нами, и допускаем их правомерность. Мы выясняем, что можем пережить взаимное неодобрение. Мы сосредоточиваемся на собственной жизни без необходимости в родительском одобрении или руководстве и даём им свободу сосредоточиваться на своей.
Вполне возможно любить родителей и быть любимыми ими без переплетённости нашей и их жизни. Основанная на зависимости, привязанность к родителям – не то же, что любовь. И позволять им руководить нами или нашими супругами, диктовать нам, как поступать, или снабжать нас тем, чем мы можем снабдить себя сами, – также не любовь. Чтобы взрослеть, приходится кое-чем поступаться.
Сделать так, чтобы любовь состоялась, – трудная задача. Нет более жёсткого мерила нашей зрелости, но и нет ничего, что могло бы так же вознаграждать. За первыми трудностями отделения от родителей последуют другие. Мы должны постоянно опасаться капканов, которые часто выставляем для себя в браке, если наш ранний жизненный опыт был опытом изнеженной обездоленности или подавляющей любви.
Если вы состоите в браке или серьёзных романтических отношениях, вы можете уловить известные закономерности поведения, которые могут вызывать трения и конфликты. Вот некоторые из них.
Поиск, мамы и папы в браке
Вполне естественно пытаться воссоздавать приятные ситуации. Часто мы выбираем себе такого партнёра, который воссоздаёт наше прошлое.
Специалисты по детской психологии давно уже выяснили, что подвергавшиеся в детстве издевательствам бессознательно выбирают жестоких супругов. Дети алкоголиков находят себе пьяниц. Много битый влюбляется в кого-то, кто будет издеваться над ним, физически или эмоционально. Дитя холодных, безразличных родителей женится на столь же эмоционально замкнутой. Такие люди реально не свободны выбирать партнёров, способных к любви, пониманию и терпению. Эти качества вызывают подозрение и беспокойство, потому что лежащие под ними чувства нам незнакомы. Для ребёнка, ничего другого не знающего, издевательства – "нормальное дело".
Насколько же глубже может быть западня подавляющей, опекающей, основанной на зависимости любви! Пусть мы были чем-то недовольны, но по большей-то части это было дивно. Пусть мы жили "под микроскопом", но ведь не без внимания. Кому-то было до нас дело!
Люди склонны бессознательно обустраивать себе во взрослой жизни повторение как приятных, так и неприятных ситуаций своего детства. Фрейд назвал это "навязчивым поведением", подразумевая присущее человеку непреодолимое желание повторять прошлое, даже когда мы поклялись себе никогда его не повторять.
Понятно, почему мы стремимся повторять хорошее. Но и стремление повторять мучительный, не приносящий удовлетворения опыт тоже можно понять. Это может быть нашей попыткой продолжить прошлую "битву", но уже с новым, более сильным или хотя бы более пригодным к ведению войны оружием. На этот раз мы полны решимости победить. Переписывая сценарий и изменяя постановку прошлого, мы надеемся выйти победителями.
И нигде мы не стараемся воссоздать и переписать прошлое с таким упорством, как в браке. Те, кого непомерно любили, редко вступают в брак с теми, которых тоже непомерно любили. Более того, они часто выбирают себе таких, кто испытал в детстве ту или иную форму издевательств – родительский алкоголизм, физическое насилие, одиночество или просто безразличие родителей. Почему? Потому что издевательство по самой своей природе делает всякого, кто близок к мучителю, жертвой. В результате многие жертвы вырастают и становятся "помощниками" и "дарителями", настолько глубоко озабоченными проблемами других, что забывают позаботиться о себе. Иными словами, они становятся людьми, чья любовь чрезмерна.
Человека с детским опытом "безумной" родительской любви естественно влечёт к человеку с детским опытом недостаточной любви. С таким уютно. Переживший так много, он кажется сильным и уверенным в себе. Он не пожалеет усилий, будет заботиться, опекать, направлять. Такое влечение часто приводит к браку между "спасителями" и "беспомощными", между склонными восхищаться и ищущими восхищения. Такая связь может оказаться исполненной глубокой страсти, потому что каждый бессознательно стремится завершить в браке нерешённую проблему своего детства.
В щедрых, самоотверженных супругах мы ищем того, с кем нам было так хорошо в детстве – кого-то, кто будет нас обеспечивать, заботиться и беспокоиться о нас, защищать. Мы бессознательно стремимся превратить зависимость от родителей в зависимость от супругов.
Но это редко получается. Мы спрашиваем спутников жизни: "Я правильно делаю? Как бы ты поступил? Как тебе мой наряд? Как тебе моя причёска? Что ты думаешь об этом? Как мне поступить?" Часто их ответы отнюдь не так удовлетворительны, как родительские. Когда мы не находим или не можем воссоздать знакомую эмоциональную атмосферу детства, мы испытываем разочарование.
Ронда, экономист двадцати пяти лет, вышла замуж за Марка, чей детский опыт был полон случаев чрезмерного родительского вмешательства и непомерной опеки. "Марк хочет, чтобы его постоянно обслуживали, – рассказывает она. – Я прихожу с работы не менее усталая, чем он, но он ничем не поможет мне по дому, пока я по-настоящему не выйду из себя. Он изображает из себя эдакого инвалида – я просто бешусь. Я погружена в какое-нибудь дело, у меня руки заняты, а он кричит, что не может найти аспирин, или бритву, или ключи от машины.
А на самом деле даже не ищет, потому что знает, что я приду и найду. Это такой человек, который сроду не прочёл ни одной инструкции – поковыряется, сломает, посмотрит невинно и скажет: "Не могу понять, как это собрать" – и оставит куски валяться на полу".
Но это ещё мелочи. Гораздо сильнее тревожит Ронду ощущение, что она обманута, что она несёт на себе гораздо большую, чем ей по справедливости полагается, долю в поддержании их отношений. "Марк не выносит, когда я не уделяю ему всего своего внимания. А сам не уделяет мне своего. Я часами могу выслушивать его проблемы, а он меня никогда. Всё всегда должно быть так, как хочет он. Когда я жалуюсь, он обижается и говорит, что я его критикую. И как-то всегда эти разговоры заканчиваются тем, как именно я должна измениться".
Марк стремился воссоздать в браке семью, к какой был привычен. Он ожидал, что Ронда интуитивно будет чувствовать и удовлетворять его потребности. Другие женщины в его жизни, мать и бабушка, были мастера предоставлять ему всё необходимое ещё до того, как он сам поймет, что именно ему нужно. В курсе психотерапии он объяснял, что никогда не думал, будто так уж многого просит от Ронды. Ему казалось, что в ней чего-то недостаёт, потому что она никогда не давала ему почувствовать себя по-настоящему любимым.
Когда мы стремимся воссоздавать образы детства в браке, нам не избежать конфликтов от постоянных разочарований. Нам будет казаться, что нас не так понимают. Мы не будем чувствовать себя любимыми. Через какое-то время мы заключаем: "Никто никогда не будет любить меня так, как родители". Если нам удастся найти партнёра столь же щедрого, как наши родители, мы всё равно будем разочарованы, потому что воссоздадим также и те ограничения и недовольство, что обычно возникают во взаимоотношениях, характеризующихся чрезмерной любовью. Мы всё равно будем недовольны своей зависимостью, пассивностью и недостатком уверенности в себе.
Навязчивое поведение означает также, что в браке мы станем искать родительской опеки, которая слишком многого от нас ожидала, слишком много требовала. Мы просыпаемся утром – глядь, а в постели с нами наши родители: жена, ожидающая, что мы будем миллионерами к тридцати годам; муж, которому необходимо проследить за тем, что мы надеваем, что покупаем и куда ходим;
любовник, который замыкается в себе и впадает в депрессию, когда мы жалуемся, что задыхаемся. Только мы подумали, что нашли себе человека, совершенно не похожего на наших родителей, как вдруг какой-то необъяснимый зигзаг судьбы превращает его в их точную копию. Живя с таким "родителем", мы воссоздаём свои старинные баталии. Рони, тридцатисемилетняя женщина, рассказывает:
"Всю жизнь я считала, что мать любит меня только тогда, когда я худая. Майклу вроде бы было всё равно, сколько я вешу. Мы поженились, и я перестала об этом заботиться. Матери, которая всегда заглядывала мне в тарелку, рядом не было.
Не знаю почему, но я рассказывала Майклу обо всём, что ела. Скажу, бывало:
– Кажется, это платье на мне не сходится. Не надо было есть этот кусок пирога, да? Он посмотрит на меня тупо и скажет:
– Не знаю, а ты как думаешь? Чего бы ты сама хотела? Я не отставала.
– Как тебе понравится, если я вообще не буду сидеть на диете?
Тогда он говорит: "Что ты хочешь от меня услышать? Я не хочу, чтобы моя жена была жирной свиньёй. Ты это знаешь. На мой вкус ты выглядишь хорошо. Если ты считаешь, что надо похудеть, почему бы и не попробовать?"
С таким подходом Рони было очень неуютно. Где поставить себе границы? Где критика, где советы, где опека? Любовь для неё всегда означала наличие рядом кого-то, кто говорил бы ей, как быть и кем быть. Рони, по сути дела, полагала, что Майкл её не любит, потому что он не был ей полицейским – роль, которую до замужества Рони ревностно исполняла её мать.
За второй год замужества Рони набрала тридцать килограммов. Майкл, как и следовало предполагать, был недоволен. Поначалу он старался не вмешиваться, потом стал сердиться и выставлять требования. Рони презирала его советы и попытки контроля и ела ещё больше. Создалась патовая ситуация, напоминавшая былые баталии между Рони и её матерью.
У Рони была потребность воссоздать ситуацию своего прошлого, превратив Майкла в свою мать. Если мы в детстве полагались на родительские советы и опеку, даже если это нас бесило, мы иногда можем стараться воссоздать эту ситуацию в браке потому, что конфликт – вещь для нас привычная, но чаще просто из желания, чтобы на этот раз всё обернулось иначе. Хэппиэнд сгладил бы былые обиды и сожаления. Если бы Майкл доказал, что любит её, как бы она ни толстела, Рони вышла бы победительницей.
Обособиться от родителей означает выйти из сражения за то, кто прав. Такое сражение длиной в целую жизнь есть симптом как излишней переплетённости жизней, так и того, что мы живём согласно желаниям и мечтам наших родителей. Если мы склонны заново разыгрывать в браке былые сражения с родителями, в которых не бывает победителей (будь то борьба с излишним весом, отстаивание жизненных позиций или системы ценностей), надеясь на этот раз победить раз и навсегда, то мы гонимся за невозможным, особенно используя прежний изношенный арсенал. Редко найдётся супруг, которого мы не сможем, если хорошенько постараемся, загнать в угол или заставить поступать так, как когда-то поступали наши родители.
Осознав природу навязчивого поведения, заставляющую нас бессознательно воспроизводить тупиковые ситуации прошлого, мы можем использовать его как хорошую возможность для саморазвития. Поднимая в семейной жизни старые вопросы, мы можем улучшить состояние наших взаимоотношений.
Лиза жаловалась, что, выходя замуж, надеялась уйти из-под контроля отца, а оказалось, что требования к ней мужа ещё более завышенные и жёсткие.
Она увлеклась им чуть ли не сразу в момент знакомства. Он выглядел таким уверенным в себе, умным, готовым направлять её и помогать. Всё это увлекало. Он не был к ней критичен, как отец, и потому она не увидела сходства с ситуацией, от которой стремилась убежать.
Скоро Лизе надоела "помощь" мужа, которая на самом деле была замаскированной опекой, не намного отличающейся от отцовской. В прошлом она реагировала на отца пассивно-агрессивно – притворялась, что забыла выполнить его просьбу, делалась рассеянной и при всяком удобном случае поступала наоборот. Тот же арсенал средств она теперь использовала с мужем, и с таким же печальным результатом.
Как-то весной Лиза прошла в местном колледже курс выработки уверенности в себе. Преподаватель был психотерапевтом, и однажды после занятий Лиза излила ему свои печали. Он посоветовал ей присоединиться к другим женщинам с похожими проблемами, проходящими курс психотерапии.
Очень скоро после поступления в группу другие женщины попеняли Лизе за некоторые особенности её поведения. Они указали ей, что всякий раз, слыша что-либо, напоминавшее совет, она умолкала и замыкалась в себе. Лиза отплатила им тем, что пропустила два занятия. Но, чувствуя себя несчастной и не способной справиться с тоской самостоятельно, она пришла на третье занятие, готовая к работе.
Лиза начала открыто выражать свои чувства. Она научилась, понимая, что ею манипулируют или подталкивают, протестовать и требовать права принимать собственные решения. Вместо того чтобы неадекватно реагировать на советы и поступать наоборот, она начала воспринимать их как обратную связь и принимать или отвергать, судя по обстоятельствам.
Она принесла это своё умение в семейную жизнь. Вместо того чтобы возмущённо уходить в себя всякий раз, когда муж старался её опекать, она говорила:
– Мне надо самой решить, что делать. Я знаю, что ты меня любишь и хочешь помочь, но я должна поступать по-своему.
Она рассказала мужу обо всём, что с ней было, и встретила с его стороны понимание своей решимости делать самостоятельный выбор. Он не оставил попыток её опекать, но она научилась спокойнее реагировать на его опеку, легче и естественнее выражать свои чувства и полнее использовать собственный потенциал.
Когда Лиза начала осознанно противостоять этим проблемам по мере их возникновения, ситуация поменялась. Она поняла, что может поделиться своими проблемами, не теряя контроля над собственной жизнью. Самое главное, что она научилась облекать в слова своё чувство затравленности и общаться в открытую, а не пускаться в пассивно-агрессивный бунт.
Навязчивое поведение необязательно должно приводить к эмоционально безвыходной ситуации. Если мы захотим отработать былые проблемы нашего детства, а не просто повторить тупиковую ситуацию, оно может оказаться плодотворным. Мы можем понять, что конфликт необязательно разрушителен и может вести к лучшему взаимопониманию и доверию.