2 Достоевский Ф. М. II Поли. собр. соч. В 30 тт. Т. 25. Л., 1983. С. 47.
168-------------------------------------------------
Взамен того идеала, который предлагали нелюбимые им "шелудивые либералы"1, Достоевский выставлял лишь один пример, достойный, на его взгляд, подражания, - пример Христа. Сам он принте л к нему в ссылке, после долгих и мучительных раздумий, в надежде, "как "трава иссохшая"", обрести утешение в вере. Об этом говорится в его письме к Н.Д.Фонвизиной от 20 февраля 1854г.: "Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной"2.
"Символ веры" Достоевского расходится с Символом веры официального христианства. Судя по
1 Старец Зосима из «Братьев Карамазовых», этот безусловный
литературный двойник Достоевского, рассуждал: «Провозгласил
мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой
свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир го
ворит: "Имеешь потребности, и потому насыщай их, ибо имеешь
права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бой
ся насыщать их, но даже преумножай - вот нынешнее учение ми
ра"... Понимая свободу как преумножение и скорое утоление по
требностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много
бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших вы
думок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и
чванства». - Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Там же.
Т. 14. Л., 1976. С. 284.
2 Достоевский Ф. М. Письмо к Н. Д. Фонвизиной // Там же.
Т. 28. Л., 1985. С. 176.
__________________________________ 169
«Легенде о великом инквизиторе», он вообще был склонен считать, что церковь живет без Христа, и хотя речь у него идет о католичестве, однако выводы имеют более общий характер, касаясь также и русского православия1. "Ты возжелал, - говорит инквизитор пришедшему снова в мир Христу, -свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобой, прельщенный и плененный тобой". Но это была ошибка, "ты судил о людях слишком высоко", тогда как на самом деле "это маленькие дети", которые только и ищут, кому бы покориться. "Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете", - заявляет инквизитор. Для Достоевского именно это оцеркоеленное человечество бедно и немощно, ибо оно пожелало иметь своим знаменем не Христа с его духовной свободой, а земные блага, материальное довольство. Церковь внушала людям покорность и смирение, отвергнув дарованное им право самим "свободным сердцем... решать вопрос... что добро и что зло". Но в этой "ошибке" Христа и заключается единственный высший идеал, возводящий человечество к полноте бытия и духовному совершенству.
Христос представлялся Достоевскому воплощением того "всечеловека", какими должны были быть все люди. Своим убеждениям он оставался верен до конца. Когда против него с резкой критикой
1 Для прояснения позиции Достоевского примечательно мнение современного церковного иерарха о состоянии русского православия: «Тысячелетняя идеология православной монархии не получила в России 19-го и 20-го веков нужного социального развития, хотя бы в духе византийской симфонии. Христоцентрич-ность русского православия выветрилась, остался дух бездушного консерватизма и ходячих условностей, лесть слуху. Дух Божий оставался в пророках и таинствах церкви. Спасителю не было "где преклонить главу" в России». - Иоанн Сан-Францисский, архиеп. Вера и достоверность // Избр. Петрозаводск, 1992. С. 76-77.
170-------------------------------------------------
выступил К. Н. Леонтьев, осудивший его "розовое христианство"1, писатель ответил: "...лучше я останусь с ошибкой, с Христом, чем с вами"2.
А раз с Христом, значит и с русским народом; ведь и он "сидит у ног Иисусовых"3. "Заставить с этим согласиться нашу интеллигенцию"4 - в этом видел свою главную задачу Достоевский.
5. 'Воскресение кця^я Jfygiwdo& a. Схожим образом представлялось духовное перерождение личности Толстому. Достаточно обратиться к роману «Воскресение». Проведя своего героя, князя Нехлюдова, через все то "страшное зло", которое царило на всех ступенях и во всех сферах русской жизни, начиная от высшей правительственной администрации и кончая судами и острогами, он вкладывает, наконец, в его руки Евангелие, которое князь читал неоднократно и раньше, но которое отталкивало его своей "неясностью", чтобы подвести к разрешению мучивших его вопросов.
Он прочел первое, что ему открылось: "...истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Мф. 18:3). Особенно понравились Нехлюдову слова о том, что для этого надо "умалиться", почувствовать себя меньше и безответнее всех. "Да, да, это так, -подумал он, вспоминая, как он испытал успокоение и радость жизни только в той мере, в которой умалял себя".
Но вот он прочел: "И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает" (Мф. 18:5), -
1 См.: Леонтьев К. Н. Наши новые христиане. Ф. М. Достоев
ский и гр. Лев Толстой // Собр. соч. В 9 тт. Т. 8. М, 1912.
2 Неизданный Достоевский: Записные книжки (1860-1881) //
Литературное наследство. Т. 83. М., 1971. С. 676.
3 Достоевский Ф. М. Письмо А.Н. Майкову от 23 сентября
1870 г. //Поли. собр. соч. В 30 тт. Т. 29. Л., 1988. С. 145.
^Достоевский Ф. М. Письмо А.Ф. Благонравову от 19 декабря 1880 г. // Там же. Т. 30. Кн. 1. Л., 1988. С. 236.
__________________________________ 171
и в нем вспыхнула ничем не сдерживаемая досада: "К чему тут: кто примет и куда примет? И что значит: во имя Мое? - спросил он себя, чувствуя, что слова эти ничего не говорят ему". С таким же чувством отстраненного недоверия он прочел еще стихи о соблазнах, о наказании посредством геенны огненной, в которую будут ввергнуты согрешившие люди, о каких-то ангелах детей, созерцающих лицо Отца небесного. "Как жалко, что это так нескладно, - думал он, - а чувствуется, что тут что-то хорошее". А слова о заблуждающихся: "Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих" (Мф. 18:4) - вызвали в нем и вовсе раздражение: "Да, не было воли Отца, чтобы они погибли, а вот они гибнут сотнями, тысячами. И нет средств спасти их".
Кажется, Нехлюдов вот-вот, и отложит в сторону Евангелие, как это и делал прежде, открывая его в редкие минуты. Однако взгляд его удерживает одна фраза - о необходимости прощать все грехи ближнему, и не "до семи, но до седмижды семидесяти раз" (Мф. 18:22). Слова Иисуса о помиловании любого, кто преступил закон, вдруг с необыкновенной ясностью указали Нехлюдову способ "спасения от того ужасного зла, от которого страдают люди". «"Да не может быть, чтобы это было так просто", -говорил себе Нехлюдов, а между тем несомненно видел, что, как ни странно это показалось ему сначала, привыкшему к обратному, - что это было несомненное и не только теоретическое, но и самое практическое разрешение вопроса». Дальнейшее чтение Евангелия, особенно Нагорной проповеди, окончательно убедило князя, что заповеди Христа, "в случае исполнения их (что было вполне возможно), устанавливали совершенно новое устройство человеческого общества, при котором не только само собой уничтожалось все то насилие, которое так возмущало Нехлюдова, но достигалось высшее дос-
172
1 Толстой Л. Н. Воскресение // Собр. соч. В 22 тт. Т. 13. М,
1983. С. 453-456.
2 Суворин А.С. Дневник. М, 1992. С. 316.
3 Определение Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 г.
№557 с посланием верным чадам Православной Греко-
Российской Церкви о графе Льве Толстом // Духовная трагедия
Льва Толстого. М, 1995. С. 72.
__________________________________ 173
Вскоре последовала реакция самого Толстого. В опубликованном им 4 апреля 1901 г. обширном «Ответе» констатировалось, что он действительно "отрекся от церкви, называющей себя православной", поскольку убедился, что все ее учение "есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения". К последним были отнесены все таинства - от крещения детей до евхаристии, почитание икон и мощей и т. д. Сюда же был причислен догмат о Троице. "Это учение, - говорилось о православии, - все скрыто, все переделано в грубое колдовство купанья, мазания маслом, телодвижений, заклинаний, проглатывания кусочков и т.п., так что от учения ничего не остается. И если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхованиях, не в молебнах, обеднях, свечах, иконах учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа".
Свой «Ответ» Толстой подытоживал новым символом веры, который он противопоставлял церковному, никео-константинопольскому: "Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как Духа, как Любовь, как Начало всего. Верю в то, что Он во мне и я в Нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что
174-------------------------------------------------
истинное благо человека - в исполнении воли Бога, воля же Его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки"1.
Главное в этом символе веры - признание Христа не сыном Божьим, а простым человеком, по существу религиозным пророком, который находится в общем ряду с другими великими провозвестниками высокой любви и морали - Сократом, Конфуцием, Буддой и т. д. В своем трактате «В чем моя вера» Толстой так разъяснял понимание им сущности христианства: "учение Христа есть учение о сыне человеческом, общем всем людям, т. е. общем всем людям стремлении к благу, об общем всем людям разуме, освещающем человека в этом стремлении"2.
Таким образом, Толстой освобождал христианство от всякой наносной обрядности и мистики, привнесенных веками господства церкви, и делал его идеологией утопического земного "царства Бо-жия", т. е. некоего анархического сообщества людей будущего3.
1 Толстой Л. Н. Ответ на определение Синода от 20-22 февра
ля и на полученные мною по этому поводу письма // Собр. соч. В
22 тт. Т. 17. М, 1984. С. 204, 206.
2 Толстой Л. Н. В чем моя вера // Собр. соч. 1-я серия. Т. 2. М,
1911. С. 121-122.
3 Это по-своему оценили русские марксисты. Ленин, в частно
сти, писал: "Учение Толстого безусловно утопично и, по своему
содержанию, реакционно в самом точном и в самом глубоком
значении этого слова. Но отсюда вовсе не следует ни того, чтобы
это учение не было социалистическим, ни того, чтобы в нем не
было критических элементов, способных доставлять ценный ма
териал для просвещения передовых классов". - Ленин В. И.
Л. Н. Толстой и его эпоха // Поли. собр. соч. В 55 тт. Т. 20.
М, 1961. С. 103.
__________________________________ 175
В его творчестве как бы слились воедино все токи русской литературы эпохи европеизации и просвещения, подготавливая гремучую смесь предстоящих революций начала XX в.