2 Жуковский В. А. Сочинения. М, 1954. С. 6.

Дата: 2025-05-01; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

157

Безответно и безгласно

Для чего от нас пропал? Где ты? Где твое селенье?

Что с тобой? Куда исчез? И зачем твое явленье

В поднебесную с небес?

Далее поэт пытается угадать, постичь смысл призрака, допуская самые разные ответы и толко­вания.

Не Надежда ль ты младая,

Приходящая порой Из неведомого края

Под волшебной пеленой?

Не Любовь ли нам собою Тайно ты изобразил?..

Не волшебница ли Дума

Здесь в тебе явилась нам?

Иль в тебе сама святая Здесь Поэзия была?..

Иль Предчувствие сходило

К нам во образе твоем И понятно говорило

О небесном, о святом? Часто в жизни так бывало:

Кто-то светлый к нам летит, Подымает покрывало

И в далекое манит¹.

Вопрошания Жуковского вовсе не имеют в виду достижение истины. Да это и невозможно, ибо в

158-------------------------------------------------

самом разнообразии допущений кроется неотврати­мость заблуждения. Самое большее, на что может рассчитывать романтическая пытливость, это само­утверждение личности в качестве некой единствен­ной медиумической инстанции, приемлющей токи вечности и красоты.

От Жуковского тянется все направление рус­
ской романтической поэзии XIX в., начиная с
К. Н. Батюшкова, раннего А. С. Пушкина,

М. Ю. Лермонтова и кончая Ф. И. Тютчевым и А. А. Фетом.

6. Ъсгная Женственность поэта-философа. Особенно близок к Жуковскому В. С. Соловьев (1853-1900), который вообще считал творчество поэта-романтика "началом истинно человеческой поэзии в России"¹. В его видениях "духовные призраки" Жуковского превратились в образ Вечной Женственности, не­тленное "сиянье Божества". Об этом говорится в поэме Соловьева «Три свидания»:

Не трижды ль ты далась живому взгляду — Не мысленным движением, о нет! — В предвестие, иль в помощь, иль в награду На зов души твой образ был ответ.

Сперва "награда вечная" явилась Соловьеву в детстве, потом, через много лет, в осеннем Лондоне; и там же был ему "голос": "В Египте будь!" Так он очутился в пустыне, один, ночью, без проводника:

И долго я лежал в дремоте жуткой, И вот повеяло: "Усни, мой бедный друг!" И я уснул; когда ж проснулся чутко, — Дышали розами земля и неба круг.

¹ Там же. С. 97.

¹ Соловьев С. М. Владимир Соловьев. Жизнь и творческая эво­люция. М, 1997. С. 327.

159

160

И в пурпуре небесного блистанья Очами, полными лазурного огня, Глядела ты, как первое свиданье Всемирного и творческого дня.

Что есть, что было, что грядет вовеки — Все обнял тут один недвижный взор... Синеют подо мной моря и реки, И дальний лес, и выси снежных гор.

Все видел я, и все одно лишь было — Один лишь образ женской красоты... Безмерное в его размер входило, — Передо мной, во мне — одна лишь ты.

О лучезарная! тобой я не обманут: Я всю тебя в пустыне увидал... В душе моей те розы не завянут, Куда бы не умчал житейский вал¹.

Как видно, романтическое сознание скудно и апофатично; в нем нет достоверности и полноты, которыми отмечено объективированное миросозер­цание. Оно живет саморефлексией ума, оторванного от реальности, а потому не видит для себя никакой верифицируемой перспективы. Здесь субъектив­ность не предполагает индивидуализацию лично­стей, наделение их самотными чертами; напротив, в романтизме человеческие качества сливаются в от­влеченной духовности, приводящей к снятию ре­ального разнообразия характеров, душ. Отсюда и глубокое противоречие романтического метода: "ге­рой романтика - единичный человек, но он в то же время всякий любой человек в потенции, он - то

Не веруя обманчивому миру, Под грубою корою вещества Я осязал нетленную порфиру И узнавал сиянье Божества...²

7. СиМ&оли$М. Все эти черты перенял от роман­тизма его младший брат - символизм рубежа XIX-XX вв. В поэзии его лучших представителей -К Д. Бальмонта (1867-1942), И. Ф. Анненского (1855-1909), В. Я. Брюсоеа (1873-1924), 3. К Гиппиус (1869-1945) и др. не только нарастает мотив отрешенно­сти от действительности и томления по небесной красоте, но и усиливается тяготение к религии, мистике, оккультизму.

Бальмонт, не умея и не желая "жить... настоя­щим", устремляется "за пределы предельного, к безднам светлой Безбрежности", туда, где нет больше "грани тесной", "к неизвестной Красоте". И Красота эта - Христос.

Одна есть в мире красота. Не красота богов Эллады, И не влюбленная мечта, Не гор тяжелые громады, И не моря, не водопады,

¹ Соловьев В. С. "Неподвижно лишь солнце любви...": Стихо­творения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990. С, 118, 123.

¹ Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1995.
С. 32.

² Соловьев В. С. "Неподвижно лишь солнце любви...". С. 118.

161

162

Не взоров женских чистота. Одна есть в мире красота — Любви, печали, отреченья И добровольного мученья За нас распятого Христа¹.

У Брюсова на всем лежит печать экзальтиро­ванной "яйности": он "желал бы рекой извиваться", "раскатиться дорогой веселой", но боится,

... что в соленом просторе — Только сон, только сон бытия! Я хочу и по смерти и в море Сознавать свое вольное "я"!²

То же и у Зинаиды Гиппиус:

Смеется хаос, зовет безокий: Умрешь в оковах, — порви, порви! Ты знаешь счастье, ты одинокий, В свободе счастье, — и в Нелюбви³.

Таким образом, и романтизм, и символизм уст­ремлены к одной цели - освобождению сознания от законов необходимости, которыми управляется ре­альный мир, мир осязания и познания. «Но не в познании - "я" подлинное», - замечает Андрей Бе­лый. И далее он так характеризует сущность ро-мантическо-символического искусства: «Художник не хочет видеть окружающего, потому что в душе его поет голос вечного; но голос - без слова, он -хаос души. Для художника хаос этот - "родимый" хаос; в закономерности природы видит он свою смерть, там, в природе видимости - подстерегает

¹ Бальмонт К. Д. Стихотворения. Л., 1969. С. 81.

² Брюсов В. Я. Стихотворения. М, 1990. С. 76.

³ Гиппиус 3. Н. Живые лица. В 2 тт. Т. 1. Тбилиси, 1991. С. 95.

¹ Белый А. Символизм // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 тт. Т. 1. М, 1994. С. 261, 263. См. также: Эллис (Кобылинский Л. Л. ) Русские символисты. Томск, 1996.

Лекция четырнадцатая

Литература

{Антропологический реализм)

1. 'Реализм KflKi художественный Метод. Переходя к реализму, нельзя не видеть его сходства с роман­тизмом в основном моменте - пристальном интересе к человеческой субъективности. Однако для реа­лизма эта субъективность не есть некая отчужден­ная всеобщность, лишенная индивидуальных при­мет и очертаний. Он берет человека в его личност­ном своеобразии, самости, обусловливая такой под­ход влиянием общественной среды, быта. Человек таков, каковы условия его существования; из них он черпает свои знания, привычки, представления. Жажда самосовершенствования толкает его на путь духовности и смыслоискания, ставя в оппозицию ко всему, что определяет содержание "настоящей действительности". Это приводит к изменению сущности сатиры, которая от простого осмеяния и обличения переходит к изображению "гуманическо-го идеала", т. е. того, чем на самом деле живет и движется реальный, земной человек. Тем самым сатира насыщается антропологизмом, превращается в метод антропологического реализма.

2. «'Евгений Онегин». Первые шаги в этом направ­лении сделал А. С. Пушкин (1799-1837). Работая над «Евгением Онегиным», он постепенно освобождался от романтического представления о характерологи­ческой определенности и неизменности человека, убеждаясь в истинности "закона судьбы", который гласит, что время меняет все, "меняя нас". Пушкин поднимается не только над своим романтизмом времени «Руслана и Людмилы» и «Цыган», но и намечает новый способ изображения действитель­ности, принципиально отличный от фонвизинско-гоголевского натурализма. Суть его - в показе того,

164-------------------------------------------------

как личность, отчужденная от общества, пробужда­ется к духовной жизни, развивается в человека.

Вот перед нами Онегин в юности. Эта прекрас­ная "пора надежд" совпала у него с началом свет­ской жизни, которая сразу подчинила его своими соблазнами, блеском, своим нескончаемым праздне­ством. Однако однообразие "вседневных наслажде­ний" вскоре прискучило ему, и "русская хандра им овладела понемногу". Онегин пробует читать, пи­сать, "но труд упорный ему был тошен", и лишь смерть отца, а затем и дяди позволяет петербург­скому Child-Harold'у "прежний путь переменить на что-нибудь". Онегин в деревне - деятельный, ду­ховно обновленный. Впервые в нем пробуждается чувство сострадания к простым людям - крепост­ным крестьянам:

... задумал наш Евгений

Порядок новый учредить.

В своей глуши мудрец пустынный

Ярем он барщины старинной

Оброком легким заменил;

И раб судьбу благословил.

За то в углу своем надулся,

Увидя в этом страшный вред,

Его расчетливый сосед.

Другой лукаво улыбнулся,

И в голос все решили так,

Что он опаснейший чудак¹.

Потом - дружба и дуэль с Ленским, любовь Татьяны, отвергнутая Онегиным... И вновь "им ов­ладело беспокойство, охота к перемене мест".

Значительной вехой в духовном становлении Онегина явилось его занявшее три года странствие

¹ Пушкин А. С. Евгений Онегин // Поли. собр. соч. В 6 тт. Т. 3. М, 1950. С. 32-33.

__________________________________ 165

по России, проходившее по тем же местам, где по­бывал сам Пушкин: Москва, Нижний Новгород с так не приглянувшейся ему Макарьевской ярмар­кой ("Всяк суетится, лжет за двух, / И всюду мер­кантильный дух"), Кавказ, Крым, наконец, Одесса, в которой по замыслу поэта должна была состоять­ся его встреча с Онегиным. Знакомство с жизнью России подействовало на Онегина облагораживаю­щим образом: "его тоска становится теперь выра­жением не только прежней личной хандры, но и всенародной неустроенности и безысходности"¹. Возвратившись в Петербург, он чувствует себя уже как грибоедовский Чацкий - чужим и лишним в собственной среде. Он превращается в "странного человека", оппозиционера, которому нет больше дела ни до "видов правительства", ни до "приличий света". Об этом говорил Герцен: "Не домогаться ни­чего, беречь свою независимость, не искать места -все это, при деспотическом режиме, называется быть в оппозиции. Правительство косилось на этих праздных людей и было ими недовольно"².

3. 'Влияние Пушкина. Пушкин поставил Онегина в ситуацию перерождения, обретения самого себя че­рез осознание народной скорби, бедствий и дисгар­моний жизни. Это был совершенно новый подход к проблеме сохранения личности. В западной литера­туре господствовал принцип индивидуализации героя, для которого не существует больше ни сословности, ни класса, ни племени, ни нации - все это призна­ется тяжкими оковами, раздавливающими лич­ность, лишающими ее красоты и свободы. Всякая типизация с учетом идеи народности, социальности выставлялась в качестве отрицательного момента, служа проявлением узости, нищеты либо грубой

166-------------------------------------------------

маски героя. Напротив, в русской литературе на­циональная типичность - свойство возвышеннейших, прекрасных натур - Петра I, Пугачева, Татьяны у Пушкина, Кутузова у Толстого, Базарова у Турге­нева, Карамазовых у Достоевского. Особенно при­влекательны, увеличивают значение героя фамиль­ные черты: хорошо быть "одним из Ростовых", од­ним или "одной из Калитиных" и т. д., ибо семья тоже входит в круг прообразов народной жизни. "Лишние люди", расплодившиеся в русской лите­ратуре 20-40-х гг. XIX в., оттого и становились "легальными странниками", что, порывая со своей средой, не умели обрести "почву", не знали способа примирения с самими собой. Они действовали по рецептам европеизированной мысли, тогда как от них требовалось "вторично родиться, отойти от го­тового, предназначенного, за все приняться снова от собственного сознания и чувства"¹. Этому научил русскую литературу Пушкин, соединив тем самым сатиру с антропологическим реализмом.

Если можно говорить о "школе Пушкина", то выучениками ее, несомненно, были И. С. Тургенев (1818-1883), Г. И. Успенский (1843-1902), Н. С. Лесков (1831-1895), А. Ф. Писемский (1821-1881). Над ними возвышались две мировые величины - Ф. М. Досто­евский (1821-1881) и Л. К Толстой (1828-1910).

4. УкжкрлогизМ (Оостое&скдго. Достоевский сам оп­ределял свой метод как реализм. "Меня зовут пси­хологом, - отмечал он в своей записной книжке, -неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой"². В этих словах - ключ к пониманию его творчества, характера его гения. Достоевский - реалист, изо-

¹ Удодов Б. Т. Пушкин: художественная антропология. Воро­
неж, 1999. С. 135.

² Герцен А.И. II Собр. соч. В 30 тт. Т. 7. М, 1955. С. 213.

¹ Берковский Н. Я. О мировом значении русской литературы.
Л., 1975. С. 62.

² Биография, письма и заметки из записной книжки
Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 373.

__________________________________ 167

бражающий духовные реальности, духовные глубины жизни, то, что там, по ту сторону внешних прояв­лений человеческого бытия. Ни Гоголю, ни Салты­кову-Щедрину это не удавалось: они не шли даль­ше изображения явного, "проговоренного" в речах и в поступках их героев. Только Достоевский сумел погрузиться в темную пучину интимных, внутрен­них состояний личности, выводя наружу все тай­ное, истериозно-маниакальное, подсознательное. Отсюда та душевная неуравновешенность, даже психопатство большинства его литературных типов, что всегда бросалось в глаза исследователям твор­чества Достоевского¹.

Заглянув в бездну души человеческой, Достоев­ский пришел к пессимистическому выводу, что че­ловек в своей реальной данности несовершенен и ну­ждается в "выделке", нравственном перерождении. "По-моему, - писал он, - одно: осмыслить и про­чувствовать можно даже и верно и разом, но сде­латься человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина. Вот эту-то неустанную дисциплину над собой и отвергают иные наши со­временные мыслители... Мало того: мыслители про­возглашают общие законы, т. е. такие правила, что все вдруг сделаются счастливыми, безо всякой вы­делки, только бы эти правила наступили. Да если б этот идеал и возможен был, то с недоделанными людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные. Вот в этой-то неустанной дисциплине и непрерывной работе самому над со­бой и мог бы проявиться наш гражданин"².

¹ См.: Чиж В. Ф. Достоевский как психопатолог. СПб., 1885.