II. Рост торгово-промышленного населения

Дата: 2025-05-01; Просмотры: 27

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Мы уже говорили выше о том, что рост индустриаль­ного населения на счет земледельческого есть явление, необходимое во всяком капиталистическом обществе. Каким образом совершается последовательно отделение промышленности от земледелия, это тоже было рас­смотрено, и теперь остается лишь подвести итоги по данному вопросу.

1)Рост городов

Самым наглядным выражением рассматриваемого про­цесса является рост городов. Вот данные об этом росте в Европейской России (50 губерний) в пореформенную эпоху:

Итак, процент городского населения постоянно воз­растает, т. е. происходит отвлечение населения от зе­мледелия к торгово-промышленным занятиям. Города растут вдвое быстрее, чем остальное население: с 1863 по 1897 г. все население увеличилось на 53,3%, сель­ское на 48,5, а городское на 97,0%. За 11 лет (1885— 1897) “минимальный прилив сельского населения в го­рода” был определен г. В. Михайловским в 2½ млн. человек, т. е. более чем по 200 тысяч человек в год.

Население городов, представляющих из себя круп­ные индустриальные и торговые центры, растет гораздо быстрее, чем население городов вообще. Число городов, имеющих 50 и более тысяч жителей, более чем утрои­лось с 1863 по 1897 г. (13 и 44). В 1863 г. из всего числа горожан лишь около 27% (1,7 млн. из 6,1) было сосре­доточено в таких крупных центрах; в 1885 г. около 41% (4,1 млн. из 9,9), а в 1897 г. уже более поло­вины, около 53% (6,4 млн. из 12 млн.). Таким образом, если в 60-х годах характер городского населения опре­делялся преимущественно населением не очень больших городов, то в 1890-х годах крупные города достигли полного перевеса. Население 14 городов, которые были самыми крупными в 1863 г., возросло с 1,7 млн. жите­лей до 4,3 млн., т. е. на 153%, тогда как все городское население увеличилось лишь на 97%. Следовательно, громадный рост крупных индустриальных центров и образование целого ряда новых центров есть один из характернейших симптомов пореформенной эпохи.

2)Значение внутренней колонизации

Как мы уже указали выше (гл. I, § II), теория выводит закон роста индустриального населения на счет земледельческого из того обстоятельства, что в промышленности переменный капитал абсолютно воз­растает (рост переменного капитала означает рост числа промышленных рабочих и рост всего торгово-промыш­ленного населения), а в земледелии “переменный капи­тал, требуемый для обработки данного участка земли, абсолютно уменьшается”. “Следовательно, — добавляет Маркс, — возрастание переменного капитала в земледе­лии возможно лишь тогда, когда подвергается обработке новая земля, а это опять-таки предполагает еще большее возрастание неземледельческого населения”. От­сюда ясно, что явление роста индустриального населе­ния можно наблюдать в чистом виде лишь тогда, когда мы имеем перед собой территорию, уже заселенную, в которой все земли уже заняты. Населению такой тер­ритории, выталкиваемому капитализмом из земледелия, нет другого выхода, как эмигрировать либо в промыш­ленные центры, либо в другие страны. Но дело сущест­венно изменяется, если мы имеем перед собой террито­рию, в которой еще не все земли заняты, которая еще не вся заселена. Население такой территории, вытал­киваемое из земледелия в заселенном районе, может перейти в незаселенные части территории и взяться за “обработку новой земли”. Получится рост земледельче­ского населения, и этот рост может идти (в течение изве­стного времени) не менее, если не более, быстро, чем рост индустриального населения. В этом случае мы имеем перед собой два различных процесса: 1) развитие капита­лизма в старой, заселенной стране или части страны;

2) развитие капитализма на “новой земле”. Первый про­цесс выражает дальнейшее развитие сложившихся капи­талистических отношений; второй — образование новых капиталистических отношений на новой территории. Первый процесс означает развитие капитализма вглубь, второй — вширь. Очевидно, что смешение этих процес­сов неизбежно должно вести к ошибочному представле­нию о том процессе, который отвлекает население от земледелия к торгово-промышленным занятиям.

Пореформенная Россия показывает нам именно одно­временное проявление обоих процессов. В начале пореформенной эпохи в 60-х годах южные и восточные окраины Европейской России были в значительной степени незаселенной территорией, на которую направ­лялся громадный приток переселенцев из центральной земледельческой России. Это образование нового зем­ледельческого населения на новых землях и затемняло до известной степени идущее параллельно с этим отвле­чение населения от земледелия к промышленности. Чтобы наглядно представить описываемую особенность России по данным о городском населении, необходимо разбить 50 губерний Европейской России на отдельные группы. Приводим данные о городском населении в 9-ти районах Европейской России в 1863 и в 1897 гг. [см. таблицу на стр. 565. Ред.].

Губернии, вошедшие в группы: I) СПБ. И Моск.; II) Владим., Калуж., Костр., Нижегор., Новгор., Псков., Смол., Твер. И Яросл., III) Воронеж., Казанск., Курская, Орловск., Пензенск., Полтавск., Рязанск., Сарат., Симб., Тамбовск., Тульск., Харьк. И Черниг.; IV) Астрахан., Бессараб., Донск., Екатерин., Оренб., Самарск., Тарв., Херс. И Уфимская; V) Курл., Лифл. И Эстл.; VI) Виленск., Витебск., Гродн., Ковен., Минск. И Могил.; VII) Волынск., Подольск. И Киевск.; VIII) Вятская и Пермская; IX) Арханг., Вологодская и Олонецкая.

По интересующему нас вопросу наибольшее значение имеют данные о трех районах: 1) неземледельческо-промышленный (11 губерний первых двух групп, в том числе 2 столичные). Это район, из которого эмиграция в другие районы была очень слабая. 2) Центральный земледельческий (13 губерний — 3-ья группа). Из этого района эмиграция была очень сильна, отчасти в пре­дыдущий район, главным же образом в следующий. 3) Земледельческие окраины (9 губерний 4-ой группы) — район, колонизировавшийся в пореформенную эпоху. Процент городского населения во всех этих 33-х губер­ниях отличается, как видно из таблицы, очень мало от процента городского населения во всей Европейской России.

В первом районе, неземледельческом или промыш­ленном, мы наблюдаем особенно быстрое повышение процента городского населения: с 14,1% до 21,1%. Рост сельского населения здесь очень слаб, — почти вдвое слабее, чем во всей России вообще. Рост го­родского населения, наоборот, значительно выше среднего (105% против 97%). Если сравнивать с западноевропейскими промышленными странами (как у нас нередко делают), то надо сравнивать эти страны с одним только этим районом, ибо только он находится в приблизительно однородных условиях с промышлен­ными капиталистическими странами.

Во втором районе, центрально-земледельческом, мы видим иную картину. Процент городского населения здесь очень низок и возрастает медленнее среднего. Увеличение населения с 1863 по 1897 г. как городского, так и сельского, здесь значительно слабее, чем в среднем по России. Объяснение этого явления лежит в том, что из этого района шел громадный поток переселенцев на окраины. По вычислениям г. В. Михайловского, с 1885 по 1897 г. отсюда ушло ок. 3-х миллионов чел., т. е. более одной десятой части населения.

В третьем районе, на окраинах, мы видим, что про­цент городского населения увеличился несколько менее среднего (с 11,2% до 13,3%, т. е. в пропорции 100 : 118, при среднем 9,94—12,76, т. е. в пропорции 100 : 128). Между тем рост городского населения был здесь не только не слабее, а гораздо выше среднего (+ 130% против + 97%). Отвлечение населения от земледелия к промышленности шло, след., очень сильно, но оно прикрывается громадным ростом земледельческого на­селения вследствие эмиграции: в этом районе сельское население возросло на 87% против среднего по России 48,5%. По отдельным губерниям это затемнение про­цесса индустриализации населения еще нагляднее. Напр., в Таврической губернии процент городского населения в 1897 г. остался тот же, как и в 1863 г. (19,6%), а в Херсонской губернии этот процент даже понизился (с 25,9% до 25,4%), хотя рост городов в обеих губерниях немного отставал от роста столиц (+ 131, + 135% против + 141% в двух столичных губерниях). Образование нового земледельческого населения на но­вых землях ведет, след., в свою очередь к еще большему росту не земледельческого населения.

3)Рост фабричных и торгово-промышленных местечек и сел

Кроме городов значение индустриальных центров имеют, во-1-х, пригороды, которые не всегда считаются вместе с городами и которые охватывают все больший и больший район окрестностей большого города; во-2-х, фабричные местечки и села. Таких индустриальных центров особенно много в промышленных губерниях, в которых процент городского населения чрезвычайно низок. Приведенная выше таблица порайонных дан­ных о городском населении показывает, что в 9-ти промышленных губерниях этот процент был в 1863 г. — 7,3%, в 1897 г. — 8,6%. Дело в том, что торгово-про­мышленное население этих губерний сосредоточено главным образом не в городах, а в индустриальных селениях. Среди “городов” Владимирской, Костромской, Нижегородской и других губерний не мало таких, которые имеют менее 3-х, 2-х и даже одной тысячи жителей, тогда как целый ряд “селений” насчитывает одних фабрично-заводских рабочих по 2—3—5 тысяч. В пореформенную эпоху — справедливо говорит соста­витель “Обзора Ярославской губ.” (вып. II, 191) — “города стали расти еще быстрее, а к ним присоединился рост людских поселений нового типа, типа среднего между городом и деревней — фабрично-заводских цент­ров”. Выше были уже приведены данные о громадном росте этих центров и о числе сосредоточенных в них фабрично-заводских рабочих. Мы видели, что таких центров не мало по всей России, не только в промыш­ленных губерниях, но и на юге. На Урале процент городского населения самый низкий: в Вятской и Пермской губерниях 3,2% в 1863 г. и 4,7% в 1897 г., но вот пример относительной величины “городского” и индустриального населения. В Красноуфимском уезде Пермской губ. городское население равно 6,4 тыс. (1897 г.), тогда как земская перепись 1888—1891 гг. считает в заводской части уезда 84,7 тыс. жителей, из которых 56 тыс. вовсе не занимаются земледелием и лишь 5,6 тыс. добывают средства к жизни главным образом от земли. В Екатеринбургском уезде, по зем­ской переписи, 65 тыс. душ безземельны и 81 тыс. имеют лишь покос. Значит, индустриальное внегород­ское население двух только уездов больше городского населения всей губернии (в 1897 году — 195,6 тыс.!).

Наконец, помимо фабричных поселков, значение индустриальных центров имеют еще торгово-промышлен­ные села, которые либо стоят во главе крупных кустар­ных районов, либо быстро развились в пореформенную эпоху, благодаря своему положению на берегах рек, у станций жел. дорог и т. д. Примеров таких сел при­ведено было несколько в гл. VI, § II, причем мы видели там, что подобные села, как и города, привлекают к себе население из деревень и что они отличаются обыкновенно более высокой грамотностью населения. Приводим еще для образца данные по Воронежской губ., чтобы показать сравнительное значение городских и негород­ских торгово-промышленных населенных мест. “Сводный сборник” по Воронежской губ. дает комбинационную таблицу с группировкой селений по 8-ми уездам губернии ¹⁶². Городов в этих уездах — 8, с населением в 56 149 "чел. (1897 г.). Из селений же выделяются 4 с 9376 дворами, с 53 732 жителями — т. е. гораздо более крупные, чем города. В этих селениях 240 торго­вых и 404 промышленных заведения. Из всего числа дворов 60% вовсе не обрабатывают земли, 21% обра­батывают наймом или исполу, 71% не имеют ни рабочего скота, ни инвентаря, 63% покупают хлеб круглый год, 86% занимаются промыслами. Относя все население этих центров к торгово-промышленному, мы не только не преувеличиваем, но даже уменьшаем размеры этого последнего, ибо всего в этих 8-ми уездах 21 956 хозяйств вовсе не обрабатывают земли. И все-таки, во взятой нами земледельческой губернии торгово-промышленное население вне городов оказывается не меньшим, чем в городах.

4) Отхожие неземледельческие промыслы

Но и добавление к городам фабричных, заводских и торгово-промышленных сел и местечек далеко не исчер­пывает еще всего индустриального населения России. Отсутствие свободы передвижения, сословная замкну­тость крестьянской общины вполне объясняют ту заме­чательную особенность России, что в ней к индустриаль­ному населению должна быть отнесена не малая часть сельского населения, добывающая себе средства к жизни работой в промышленных центрах и проводящая в этих центрах часть года. Мы говорим о так наз. отхожих неземледельческих промыслах. С официальной точки зрения, эти “промышленники” — крестьяне-земледельцы, имеющие лишь “подсобные заработки”, и большин­ство представителей народнической экономии усвоило, не мудрствуя лукаво, эту точку зрения. Несостоятель­ность ее, после всего изложенного выше, нет надобности доказывать подробнее. Во всяком случае, как бы раз­лично ни относиться к этому явлению, не может под­лежать никакому сомнению, что оно выражает отвлече­ние населения от земледелия к торгово-промышленным занятиям . Насколько изменяется от этого факта то представление о размерах индустриального населения, которое дают города, — можно видеть из следующего примера. В Калужской губ. процент городского насе­ления гораздо ниже среднего по России (8,3% против 12,8%). Но вот “Стат. обзор” этой губернии за 1896 г. вычисляет, по данным о паспортах, общее число меся­цев отлучки отхожих рабочих. Оказывается, что оно равно 1491,6 тыс. месяцев; это, по разделении на 12, дает 124,3 тыс. душ отсутствующего населения, т. е. “около 11 % всего населения” (1. с., 46)! Прибавьте это население к городскому (1897 г.: 97,9 тыс.), и процент индустриального населения окажется очень значи­тельным.

Конечно, известная часть отхожих неземледельческих рабочих регистрируется в числе наличного населения городов, а также входит в население тех негородских индустриальных центров, о которых было уже сказано. Но только часть, ибо при бродячем характере этого населения его трудно учесть переписью отдельных цент­ров; а затем переписи населения бывают обыкновенно зимою, тогда как наибольшая часть промысловых ра­бочих уходит из дому весной. Вот данные об этом по одним из главных губерний неземледельческого отхода.

Максимум числа выданных паспортов приходится повсюду на весну. След., из временно отсутствующих рабочих большая часть не попадает в переписи горо­дов. Но и этих временных горожан с большим правом можно относить к городскому, чем к сельскому насе­лению: “Семья, которая извлекает средства существо­вания в течение года или большей его части из заработ­ков в городе, с гораздо большими основаниями может считать местом оседлости город, обеспечивающий ее существование, чем деревню, с которой имеются связи только родственные и фискальные”. Какое громадное значение имеют и поныне эти фискальные связи, видно, напр., из того, что из отхожих костромичей “редко хозяева получают за нее (землю) известную неболь­шую часть податей, а обыкновенно ее сдают только за то, чтобы нанявшие городили вокруг нее ого­роды, а все подати платит сам хозяин” (Д. Жбан-ков: “Бабья сторона”. Костр. 1891 г., стр. 21). И в “Обзоре Ярославской губернии” (в. II, Ярославль, 1896) мы встречаем неоднократные указания на эту необходимость для отхожих промысловых рабочих откупаться от деревни и от надела (стр. 28, 48, 149, 150, 166 и др.).

Как же велико число отхожих неземледельческих рабочих? Число рабочих, занятых всякими отхожими промыслами, составляет не менее 5—6 миллионов. В самом деле, в 1884 г. в Европейской России было выдано до 4,67 млн. паспортов и билетов, а паспортный доход возрос с 1884 по 1894 г. более чем на треть (с 3,3 до 4,5 млн. руб.). В 1897 г. выдано было всего по России паспортов и билетов 9495,7 тыс. (в том числе в 50 губ. Европейской России 9333,2 тыс.). В 1898 г. — 8259,9 тыс. (Европейской России 7809,6 тыс.). Число избыточных (по сравнению с местным спросом) рабочих в Европейской России г. С. Короленко опре­делил в 6,3 млн. Выше мы видели (гл. III, § IX, стр. 174), что по 11 земледельческим губерниям число выданных паспортов оказалось превышающим расчет г-на С. Короленко (2 млн. против 1,7 млн.). Теперь мы можем добавить данные о 6-ти неземледель­ческих губерниях: г. Короленко считает в них избыточ­ных рабочих 1287,8 тыс. человек, а число выданных паспортов равно 1298,6 тыс. Таким образом, и 17 губерниях Европейской России (11 черноземных плюс 6 нечерноземных) г. С. Короленко считал 3 млн. избыточных (против местного спроса) рабочих. А в 90-х годах в этих 17 губерниях выдавалось 3,3 миллиона паспортов и билетов. В 1891 г. эти 17 губерний давали 52,2% всего паспортного дохода. След., число отхожих рабочих, по всей вероятности, превышает 6 млн. чел. Наконец, данные земской статистики (большей частью устаревшие) привели г-на Уварова к тому выводу, что цифра г-на С. Короленко близка к истине, а цифра 5 млн. отхожих рабочих—“в высшей степени вероятна”.

Спрашивается теперь, как велико число неземледельческих и земледельческих отхожих рабочих? Г-н Н. —он очень смело и совершенно ошибочно утверждает, что “громаднейшее большинство крестьянских отхожих про­мыслов суть именно земледельческие” (“Очерки”, с. 16). Чеславский, на которого ссылается г. Н. —он, выра­жается гораздо осторожнее, не приводя никаких данных и ограничиваясь общими соображениями о величине районов, отпускающих тех и других рабочих. Данные же г. Н. —она о пассажирском движении по жел. дорогам ровно ничего не доказывают, ибо неземледель­ческие рабочие уходят из дому тоже преимущественно весной и притом они в несравненно большей степени пользуются жел. дорогами, чем земледельческие.

Мы полагаем, наоборот, что большинство (хотя и не “гро­маднейшее”) отхожих рабочих составляют, вероятно, неземледельческие рабочие. Основывается это мнение, во-1-х, на данных о распределении паспортного дохода и, во-2-х, на данных г. Весина, Еще Флеровский, на основании данных за 1862/63 г. о распределении дохода от “пошлин разных наименований” (более трети их давал паспортный доход), сделал тот вывод, что наи­большее движение крестьян на заработки направляется из губерний столичных и неземледельческих. Если мы возьмем те 11 неземледельческих губерний, которые были соединены нами выше (пункт 2 этого параграфа) в один район и из которых уходят в громадном большин­стве неземледельческие рабочие, то мы увидим, что в этих губерниях находилось в 1885 г. лишь 18,7% насе­ления всей Европейской России (в 1897 г. — 18,3%), тогда как паспортного дохода они давали 42,9% в 1885 г. (в 1891 г.—40,7%). Неземледельческих рабочих отпускают еще очень многие губернии, и мы должны поэтому думать, что земледельческие рабочие составляют менее половины отходчиков. Г-н Весин распределяет 38 губерний Европейской России (дающих 90% всего числа видов на отлучку) на группы по преобладанию разных видов отхода и сообщает такие данные:

“Эти цифры показывают, что отхожие промыслы сильнее развиты в первой группе, чем в третьей... Затем из приведенных цифр видно, что соответственно различию групп разнообразится и самая продолжи­тельность отлучек на заработки. Там, где преобладают неземледельческие отхожие промыслы, продолжитель­ность отлучек оказывается гораздо значительнее” (“Дело”, 1886, № 7, с. 134).

Наконец, указанная выше статистика производств, облагаемых акцизом и пр., дает нам возможность рас­пределить число выданных видов на жительство по всем 50 губерниям Европейской России. Внося указан­ные поправки в группировку г. Весина и распределяя по тем же трем группам недостающие за 1884 г. 12 гу­берний (к группе I — Олонецкую и Псковскую; к гр. II — Прибалтийские и Сев.-Западные, т. е. 9 губ.; к гр. Ill — Астраханскую), получаем такую картину:

Отхожие промыслы, по этим данным, значительно сильнее в I группе, чем в III.

Итак, не подлежит сомнению, что подвижность насе­ления в неземледельческой полосе России несравненно выше, чем в земледельческой. Число неземледельческих отхожих рабочих должно быть выше, чем земледель­ческих, и составлять не менее трех миллионов человек.

О громадном и все усиливающемся росте отхода свидетельствуют все источники. Паспортный доход с 2,1 млн. руб. в 1868 г. (1,75 млн. руб. в 1866 г.) воз­рос до 4,5 млн. руб. в 1893/94 г., т. е. увеличился более чем вдвое. Число выданных паспортов и билетов увели­чилось в Московской губ. с 1877 по 1885 г. на 20% (мужских) и на 53% (женских); по Тверской губ. с 1893 по 1896 г. на 5,6%; по Калужской губ. с 1885 по 1895 г. на 23% (а число месяцев отлучки на 26%); по Смоленской губ. со 100 тыс. в 1875 г. до 117 тыс. в 1885 г. и до 140 тыс. в 1895 г.; по Псковской губ. с 11 716 в 1865-1875 гг. до 14 944 в 1876 г. и до 43 765 в 1896 г. (мужских). По Костромской губ. в 1868 г. выдавалось 23,8 паспорта и билета на 100 мужчин, 0,85 на 100 женщин, а в 1880 г. — 33,1 и 2,2. И т. д. и т. д.

Подобно отвлечению населения от земледелия в го­рода, неземледельческий отход представляет из себя явление прогрессивное. Он вырывает население из забро­шенных, отсталых, забытых историей захолустий и втя­гивает его в водоворот современной общественной жизни. Он повышает грамотность населения и созна­тельность его, прививает ему культурные привычки и потребности. Крестьян влекут в отход “мотивы высшего порядка”, т. е. большая внешняя развитость и вылощенность питерщика; они ищут “где лучше”. “Питерская работа и жизнь считаются легче деревен­ской”. “Все деревенские жители называются серыми и, что странно, нисколько не обижаются на это назва­ние, и сами называют себя таковыми, сетуя на роди­телей, не отдавших их учиться в С.-Петербург. Впрочем, нужно оговориться, что и эти серые жители деревни далеко не так серы, как в чисто земледельческих мест-ностях: они невольно перенимают внешность и при­вычки от питерщиков, столичный свет косвенно про­ливается и на них”. В Ярославской губернии (кроме примеров обогащения) “еще другая причина гонит всякого из его дома. Это — общественное мнение, которое человеку, не жившему в Петербурге или где-нибудь, а занимающемуся земледелием или каким-нибудь ремеслом, присваивает на всю его жизнь назва­ние пастуха, и такому человеку трудно найти себе невесту” (“Обзор Яросл. губ.”, II, 118). Отход в города повышает гражданскую личность крестьянина, осво­бождая его от той бездны патриархальных и личных отношений зависимости и сословности, которые так сильны в деревнях... “Первостепенным фактором, поддерживающим существование отхода, является рост самосознания личности в народной среде. Освобожде­ние от крепостной зависимости, давнишнее уже обще­ние наиболее энергичной части сельского населения с жизнью городской давно пробудили в ярославском крестьянстве желание отстоять свое “я”, выбиться из бедственного и зависимого положения, на кото­рое его обрекали условия деревенской жизни, к до­статочному, независимому и почетному... Крестьянин, живя на заработках на стороне, чувствует себя сво­боднее, а также равноправнее с лицами прочих сос­ловий, и потому сельская молодежь все сильнее и сильнее стремится в город” (“Обзор Яросл. губ.”, II, 189—190).

Отход в города ослабляет старую патриархальную семью, ставит женщину в более самостоятельное поло­жение, равноправное с мужчиной. “Сравнительно с осед­лыми местностями, солигалическая и чухломская семья” (самые отхожие уезды Костр. губ.) “гораздо менее крепка не только в смысле патриархальной власти старшего, но даже и в отношениях между родителями и детьми, мужем и женою. От сыновей, отправляемых в Питер с 12 лет, конечно, нельзя ожидать сильной любви к родителям и привязанности к родительскому крову; они становятся невольно космополитами: “где хорошо, там и отечество””. “Привыкшая обходиться без мужской власти и помощи, солигаличанка вовсе не похожа на забитую крестьянку земледельческой полосы: она независима, самостоятельна... Побои и истязания жен здесь редкое исключение... Вообще равенство женщины с мужчиной сказывается почти везде и во всем”.