IX. Наемный труд в земледелии
Мы переходим теперь к главному проявлению земледельческого капитализма — к употреблению вольнонаемного труда. Эта черта пореформенного хозяйства всего сильнее проявилась на южных и восточных окраинах Европейской России, проявилась в том массовом передвижении сельскохозяйственных наемных рабочих, которое известно под именем “земледельческого отхода”. Поэтому мы приведем сначала данные об этом главном районе земледельческого капитализма в России, а затем посмотрим и на данные, относящиеся ко всей России.
Громадные передвижения наших крестьян в поисках за работой по найму отмечены давным-давно нашей литературой. На них указывал уже Флеровский (“Положение рабочего класса в России”, СПБ. 1869), пытавшийся определить сравнительную распространенность их в разных губерниях. В 1875 г. г-н Чаславский дал общий обзор “земледельческих отхожих промыслов” (“Сборник госуд. знаний”, т. II) и отметил их настоящее значение (“образовалось... нечто вроде полу бродячего населения... нечто вроде будущих батраков”). В 1887 г. г-н Распопин свел ряд земско-статистических данных об этом явлении и взглянул на них не как на “заработки” крестьян вообще, а как на процесс образования класса наемных рабочих в земледелии. В 90-х годах появились труды гг. С. Короленко, Руднева, Тезякова, Кудрявцева, Шаховского, благодаря которым явление было изучено несравненно полнее.
Главный район прихода земледельческих наемных рабочих — губернии Бессарабская, Херсонская, Таврическая, Екатеринославская, Донская, Самарская, Саратовская (южная часть) и Оренбургская. Мы ограничиваемся Европейской Россией, но необходимо отметить, что движение идет все дальше (особенно в последнее время), охватывая и Северный Кавказ и Уральскую область и т. д. Данные о капиталистическом земледелии в этом районе (районе торгового зерновою хозяйства) будут приведены в следующей главе, там же мы укажем и другие местности прихода земледельческих рабочих. Главным районом выхода земледельческих рабочих служат средние черноземные губернии: Казанская, Симбирская, Пензенская, Тамбовская, Рязанская, Тульская, Орловская, Курская, Воронежская, Харьковская, Полтавская, Черниговская, Киевская, Подольская, Волынская. Таким образом, передвижение рабочих направляется из наиболее заселенных местностей в наименее заселенные, колонизуемые местности; — из местностей, в которых всего сильнее было развито крепостное право, в местности, где оно было всего слабее; — из местностей с наибольшим развитием отработков в местности слабого развития отработков и высокого развития капитализма. Рабочие бегут, следовательно, от “полусвободного” труда к свободному труду. Было бы ошибкой думать, что это бегство сводится исключительно к передвижению из густонаселенных в малонаселенные места. Изучение передвижения рабочих (г. С. Короленко, 1. с.) показало то оригинальное и важное явление, что из многих мест выхода рабочие уходят в таком большом количестве, что в этих местах получается недостаток рабочих, восполняемый приходом рабочих из других мест. Значит, уход рабочих выражает не только стремление населения равномернее распределиться по данной территории, но и стремление рабочих уйти туда, где лучше. Это стремление станет для нас вполне понятным, если мы вспомним, что в районе выхода, районе отработков, заработные платы сельским рабочим особенно низки, а в районе прихода, районе капитализма, заработные платы несравненно выше.
Что касается до размера “земледельческого отхода”, то общие данные об этом имеются лишь в названном выше труде г-на С. Короленко, который считает избыток рабочих (сравнительно с местным спросом на них) в 6360 тыс. чел. во всей Европ. России, в том числе 2137 тыс. чел. в вышеназванных 15-ти губерниях земледельческого отхода, тогда как в 8-ми губерниях прихода недостаток рабочих определяется им в 2173 тыс. человек. Несмотря на то, что приемы расчетов г-на С. Короленко далеко не всегда удовлетворительны, его общие выводы (как увидим неоднократно ниже) следует считать приблизительно верными, а число бродячих рабочих не только не преувеличенным, а скорее даже отстающим от действительности. Несомненно, что из этих двух миллионов рабочих, приходящих на юг, часть принадлежит к неземледельческим рабочим. Но г. Шаховской (1. с.) рассчитывает совершенно произвольно, на глаз, что на промышленных рабочих приходится половина этого числа. Во-1-х, мы из всех источников знаем, что приход рабочих в этот район преимущественно земледельческий, а во-2-х, земледельческие рабочие идут не только из вышеназванных губерний. Г-н Шаховской сам же дает одну цифру, подтверждающую расчеты г-на С. Короленко. Именно он сообщает, что в 11-ти черноземных губерниях (входящих в очерченный выше район отхода земледельческих рабочих) было выдано в 1891 г. — 2 000 703 паспорта н билета (1. с., стр. 24), тогда как, по расчету г. С. Короленко, число отпускаемых этими губерниями рабочих равняется лишь 1 745 913. Следовательно, цифры г-на С. Короленко никак не преувеличены, и все число бродячих сельских рабочих в России должно быть, очевидно, выше 2-х миллионов человек. Такая масса “крестьян”, бросающих свой дом и надел (у кого есть дом и надел), свидетельствует наглядно о гигантском процессе превращения мелких земледельцев в сельских пролетариев, о громадном спросе растущего земледельческого капитализма на наемный труд.
Спрашивается теперь, как велико все число сельских наемных рабочих в Евр. России, и бродячих и оседлых? Единственная, известная нам, попытка ответить на этот вопрос сделана в работе г-на Руднева: “Промыслы крестьян Европ. России” (“Сборник Саратовского земства”, 1894 г., №№ 6 и 11). Эта чрезвычайно ценная работа дает сводку данных земской статистики по 148 уездам в 19-ти губерниях Евр. России. Все число “промышленников” определилось в 2 798 122 чел. из 5 129 863 работников муж. пола (18—60 лет), т. е. в 55% всего числа крестьянских работников. К “сельскохозяйственным промыслам” автор отнес только сельскохозяйственные работы по найму (батраки, поденщики, пастухи, служащие при скотных дворах). Определение процента сельскохозяйственных рабочих ко всему числу мужчин рабочего возраста по разным губерниям и районам России приводит автора к тому выводу, что в черноземной полосе около 25% всех мужчин работников заняты с.-х. работами по найму, а в нечерноземной — около 10%. Это дает цифру с.-х. рабочих в Евр. России в 3395 тыс. чел., или, с округлением, в 3½ миллиона человек (Руднев, 1. с., стр. 448. Это число составляет около 20% всего числа мужчин рабочего возраста). При этом необходимо отметить, что, по заявлению г-на Руднева, “поденщина и сдельные земледельческие работы отмечались статистиками в промыслах лишь в тех случаях, когда оказывались составляющими главнейшее занятие известного лица или известной семьи” (1. с., 446).
Эту цифру г-на Руднева следует считать минимальной, так как, во-первых, данные земских переписей более или менее устарели, относясь к 80-м, иногда даже к 70-м годам, и так как, во-вторых, при определении процента с.-х. рабочих не приняты вовсе во внимание районы высокоразвитого земледельческого капитализма — прибалтийские и западные губернии. Но, за неимением других данных, приходится принять эту цифру в 3½ млн. чел.
Оказывается, следовательно, что около пятой доли крестьян перешло уже в то положение, что их “главнейшее занятие” — наемная работа у зажиточных крестьян и помещиков Мы видим здесь первую группу тех предпринимателей, которые предъявляют спрос на рабочую силу сельского пролетариата. Это — сельские предприниматели, занимающие около половины низшей группы крестьянства. Таким образом, между образованием класса сельских предпринимателей и расширением низшей группы “крестьянства”, т. е. увеличением числа сельских пролетариев, наблюдается полная взаимозависимость. Среди этих сельских предпринимателей видную роль играет крестьянская буржуазия: напр., в 9 уездах Воронежской губ. из всего числа батраков — 43 4% нанято крестьянами (Руднев, 434). Если бы мы приняли этот процент за норму для всех сельских рабочих и для всей России, то оказалось бы, что крестьянская буржуазия предъявляет спрос миллиона на полтора с.-х. рабочих. Одно и то же “крестьянство” и выбрасывает на рынок миллионы рабочих, ищущих нанимателей, — и предъявляет внушительный спрос на наемных рабочих.
X. ЗНАЧЕНИЕ ВОЛЬНОНАЕМНОГО ТРУДА В ЗЕМЛЕДЕЛИИ
Попытаемся теперь обрисовать основные черты новых общественных отношений, складывающихся в земледелии при употреблении вольнонаемного труда, и определить их значение.
С.-х. рабочие, приходящие в такой массе на юг, принадлежат к самым бедным слоям крестьянства. Из рабочих, приходящих в Херсонскую губернию, 7/10 идут пешком, не имея средств на покупку ж.-д. билетов, “бредут за сотни и тысячи верст вдоль полотна железных дорог и берегов судоходных рек, любуясь красивыми картинами быстро летящих поездов и плавно плывущих пароходов” (Тезяков, 35). В среднем рабочие берут с собой около 2-х рублей; нередко у них не хватает денег даже на паспорт, и они берут за гривенник месячный билет. Путешествие продолжается дней 10—12, и ноги пешеходов от таких громадных переходов (иногда босиком по холодной весенней грязи) пухнут, покрываются мозолями и ссадинами. Около 1/10 рабочих едет на дубах (большие, сколоченные из досок лодки, вмещающие 50—80 человек и набиваемые обыкновенно вплотную). Труды официальной комиссии (Звегинцева) отмечают крайнюю опасность такого способа передвижения: “не проходит и года без того, чтобы один, два, а то и больше переполненных дуба не пошли ко дну с их пассажирами” (ibid., 34). Громадное большинство рабочих имеют надельную землю, но в количестве совершенно ничтожном. <<В сущности, ведь, — справедливо замечает г. Тезяков, — все эти тысячи сельскохозяйственных рабочих являются безземельными, деревенскими пролетариями, для которых все существование теперь в отхожих промыслах... Обезземеление быстро идет вперед и вместе с тем увеличивает число сельского пролетариата” (77). Наглядным подтверждением быстроты этого роста служит число рабочих-новичков, т. е. в первый раз идущих наниматься. Таких новичков бывает около 30%. Между прочим, по этой цифре можно судить о быстроте процесса, создающего кадры постоянных земледельческих рабочих.
Массовое передвижение рабочих создало особые формы найма, свойственные высокоразвитому капитализму. На юге и юго-востоке образовалось множество рабочих рынков, где собираются тысячи рабочих и куда съезжаются наниматели. Такие рынки приурочиваются часто к городам, промышленным центрам, торговым селениям, к ярмаркам. Промышленный характер центров особенно привлекает рабочих, которые охотно нанимаются и на неземледельческие работы. Например, в Киевской губернии рабочими рынками служат местечки Шпола и Смела (крупные центры свеклосахарной промышленности) и гор. Белая Церковь. В Херсонской губ. рынками рабочих служат торговые села (Новоукраинка, Бирзула, Мостовое, где по воскресеньям собирается свыше 9 тыс. рабочих, и мн. др.), железнодорожные станции (Знаменка, Долинская и др.), города (Елисаветград, Бобринец, Вознесенск, Одесса и др.). Одесские мещане, чернорабочие и “кадеты” (местное название босяков) летом тоже приходят наниматься на с.-х. работы В Одессе сельские рабочие нанимаются на так называемой Серединской площади (или “Косарке”). “Рабочие стремятся в Одессу, минуя другие рынки, в надежде иметь здесь лучшие заработки” (Тезяков, 58). Местечко Кривой Рог — крупный рынок найма на земледельческие и на горные работы. В Таврической губернии особенно выдается рабочий рынок в местечке Каховке, где прежде собиралось до 40 000 рабочих, в 90-х годах — 20—30 тысяч, теперь, судя по некоторым данным, еще меньше. В Бессарабской губ. следует назвать город Аккерман, в Екатеринославской губернии — город Екатеринослав и станцию Лозовую; в Донской — Ростов-на-Дону, где ежегодно перебывает до 150 тысяч рабочих. На Северном Кавказе — города Екатеринодар и Новороссийск, станция Тихорецкая и др. В Самарской губ. — слобода Покровская (против Саратова), село Балаково и др. В Саратовской губ. — города Хвалынск, Вольск. В Симбирской губ. — город Сызрань. Таким образом, капитализм создал на окраинах новую форму “соединения земледелия с промыслами”, именно соединение земледельческого и неземледельческого труда по найму. В широких размерах такое соединение возможно только в эпоху последней, высшей стадии капитализма — крупной машинной индустрии, которая подрывает значение искусства, “рукомесла”, облегчает переход от одного занятия к другому и нивелирует формы найма.
И действительно, формы найма в этой местности очень оригинальны и весьма характерны для капиталистического земледелия. Все те полупатриархальные, полукабальные формы работы по найму, которые так часты в среднечерноземной полосе, — здесь отпадают. Остаются одни только отношения нанимателей к нанимающимся, одна торговая сделка по купле-продаже рабочей силы. Как и всегда при развитых капиталистических отношениях, рабочие предпочитают поденный или понедельный наем, который позволяет им точнее регулировать плату сообразно со спросом на труд. “Цены устанавливаются для округа каждого базара (верст на 40 кругом) с математической точностью, и испортить цену нанимателям очень трудно, так как приезжий мужик лучше пролежит на рынке или поедет дальше, чем станет на более дешевую плату” (Шаховской, 104). Само собой разумеется, что сильные колебания цен на труд вызывают бесчисленные нарушения договора, — только не с одной стороны, как уверяют обыкновенно наниматели, а с обеих сторон: “стачки происходят с обеих сторон; рабочие уговариваются, чтоб просить дороже, а наниматели — дать дешевле” (ibid., 107). До какой степени открыто царит здесь в отношениях между классами “бессердечный чистоган”, это видно из следующего, например, факта: “опытные наниматели хорошо знают”, что рабочие “поддаются” только тогда, когда съедят весь свой хлеб. “Один хозяин рассказывал, что, приехавши на базар нанимать рабочих... он стал ходить между их рядами и палкой ощупывать их котомки (sic!): у которого хлеб есть, то с теми рабочими и не разговаривает, а уходит с базара” и ждет, пока “не окажутся на базаре пустые котомки” (из “Сельского Вестника” 1890 г., № 15, ibid., 107—108).
Как и при всяком развитом капитализме, наблюдается и здесь, что мелкий капитал особенно давит рабочего. Крупного нанимателя простой коммерческий расчет заставляет отказаться от мелких прижимок, дающих мало выгоды и грозящих большим убытком при конфликте. Поэтому, например, крупные наниматели (нанимающие по 300—800 рабочих) стараются не отпускать рабочих через неделю и сами устанавливают цены сообразно со спросом на труд; некоторые вводят даже систему надбавок к плате при повышении цен на труд в окрестности, — и все свидетельства говорят о том, что эти надбавки с лихвой вознаграждаются лучшей работой и отсутствием столкновений (ibid., 130—132; 104). Напротив, мелкий хозяин не брезгает ничем. “Мужики-хуторяне и немцы-колонисты отбирают себе рабочих “на выбор”, платят им на 15—20% дороже, но и сумма работы, которую эти хозяева “выжимают” из рабочих, — выше на пятьдесят процентов” (ibid., 116). “Девки” у такого хозяина не знают, как они сами говорят, “ни дня, ни ночи”. Колонисты, нанимая косарей, заставляют идти в последней ноге (т. е. подгонять рабочих!) своих сыновей посменно, так что сменяющиеся подгоняльщики становятся раза три в день со свежими силами, подгоняя рабочих: “оттого по истощенному виду так легко узнать работавших у немцев-колонистов”. “Вообще мужики-хуторяне и немцы избегают нанимать рабочих, служивших ранее во владельческих экономиях. “Вы у нас не выдержите”, говорят они прямо” (ibid.).
Крупная машинная индустрия, концентрируя вместе массы рабочих, преобразуя способы производства, разрушая все традиционные, патриархальные прикрытия и облачения, затемнявшие отношения между классами, ведет всегда к обращению общественного внимания на эти отношения, к попыткам общественного контроля и регулирования. Это явление, — получившее особенно наглядное выражение в фабричной инспекции, — начинает сказываться и в русском капиталистическом земледелии, именно в районе его наибольшего развития. Вопрос о санитарном положении рабочих был поставлен в Херсонской губернии еще в 1875 году на 2-м губернском съезде врачей Херсонского земства, затем возобновлен в 1888 г.; в 1889 г. была составлена программа для изучения положения рабочих. Санитарное исследование, произведенное (далеко не в полных размерах) в 1889—1890 гг., приподняло краешек завесы, прикрывающей условия труда в деревенских захолустьях. Оказалось, например, что жилые помещения для рабочих в большинстве случаев отсутствуют, когда есть казармы, — они устроены обыкновенно весьма антигигиенично, “не особенно редко” попадаются и землянки — в них живут, например, чабаны (пастухи овец), сильно страдая от сырости, тесноты, холода, темноты, удушливой атмосферы. Питание рабочих очень часто неудовлетворительно. Рабочий день продолжается в общем от 12½ до 15 часов, т. е. гораздо продолжительнее обычного рабочего дня в крупной промышленности (11—12 часов). Перерывы работы во время самого сильного жара встречаются лишь “как исключения”, — и случаи мозговых заболеваний не редкость. Работа при машинах создает профессиональное разделение труда и профессиональные заболевания. Напр., при молотилках заняты “барабанщики” (кладут снопы в барабан; работа очень опасная и самая трудная: из барабана бьет в лицо крупная растительная пыль), “подавальщики” (подают снопы; работа так тяжела, что работают, сменяясь через каждые 1—2 часа). Женщины подметают полову, которую мальчики отвозят в сторону, а 3—5 рабочих кладут в скирды. Во всей губернии число молотильщиков должно превышать 200 000 человек (Тезяков, 94). Заключение г-на Тезякова о санитарной обстановке земледельческих работ таково:
“Вообще, мнение древних, полагавших, что труд земледельца — “самое приятное и полезное занятие”, в настоящее время, когда капиталистический дух царит в области сельского хозяйства, мало вероятно. С введением в сельскохозяйственную деятельность машинной обработки санитарные условия земледельческого труда не улучшились, а изменились к худшему. Машинная обработка внесла в область сельского хозяйства до того мало знакомую здесь специализацию труда, что сказалось развитием в среде сельского населения профессиональных болезней и массой серьезных травматических повреждений” (94).
Результатом санитарных исследований явилась (после голодного года и холеры) попытка устроить лечебно-продовольственные пункты с организацией регистрации рабочих, санитарного надзора за ними и дешевых обедов. Как ни скромны размеры и результаты этой организации, как ни шатко ее существование — она остается крупным историческим фактом, выясняющим тенденции капитализма в земледелии. На основании данных, собранных врачами, губернскому съезду врачей Херсонской губ. было предложено признать важность лечебно-продовольственных пунктов, необходимость улучшить их санитарную обстановку, расширить их деятельность до характера рабочих бирж для осведомления о ценах на труд и их колебаниях, распространить санитарный надзор на все более или менее крупные хозяйства с значительным числом рабочих рук — “подобно промышленным заведениям” (с. 155), издать обязательные постановления об употреблении сельскохозяйственных машин и о регистрации травм, возбудить вопрос о праве рабочих на обеспечение и об улучшении и удешевлении парового транспорта. Пятый съезд русских врачей постановил обратить внимание заинтересованных земств на деятельность Херсонского земства в деле организации врачебно-санитарного надзора.
---
В заключение вернемся еще раз к экономистам-народникам. Выше мы видели, что они идеализируют отработки, закрывая глаза на прогрессивность капитализма сравнительно с ними. Теперь мы должны добавить, что они отрицательно относятся и к “отходу” рабочих, симпатизируя местным “заработкам”. Вот как выражает, например, это обычное народническое воззрение г. Н. —он: “Крестьяне... отправляются в поиски за работой... Насколько, спрашивается, это выгодно в хозяйственном отношении? Не лично для каждого крестьянина в отдельности, а насколько это выгодно в совокупности для всего крестьянства, в государственно-хозяйственном отношении?.. Мы имеем в виду указать на чисто экономическую невыгоду ежегодного перекочевыванья, бог весть куда, на все лето, когда, казалось бы, можно было иметь вдоволь занятий под руками...” (23—24).
Мы утверждаем, вопреки народнической теории, что “перекочевыванье” рабочих не только дает “чисто экономические” выгоды самим рабочим, но и вообще должно быть признано явлением прогрессивным; что общественное внимание должно быть устремлено не на замену отхожих промыслов местными “занятиями под руками”, а, наоборот, на устранение всех препятствий к отходу, на всестороннее облегчение его, на удешевление и улучшение всех условий передвижения рабочих и т. д. Основания нашего утверждения следующие:
1) “Чисто экономическую” выгоду “перекочевыванье” приносит рабочим потому, что они идут в места более высокой заработной платы, в места, где их положение, как нанимающихся, выгоднее. Как ни просто это соображение, — его слишком часто забывают люди, которые любят подниматься на высшую, якобы “государственно-хозяйственную” точку зрения.
2) “Перекочевыванье” разрушает кабальные формы найма и отработки.
Напомним, например, что прежде, при слабом развитии отхода, южные землевладельцы (и другие предприниматели) охотно пользовались таким способом найма: рассылали своих приказчиков в северные губернии и нанимали (чрез посредство сельского начальства) недоимщиков на крайне невыгодных для последних условиях Наниматели, следовательно, пользовались свободой конкуренции, а нанимающиеся — нет. Выше мы уже приводили примеры того, как крестьянин готов бежать от отработкой и кабалы даже в шахты.
Неудивительно поэтому, что в вопросе о “перекочевываньи” рука об руку с народниками идут наши аграрии. Возьмите, например, г-на С. Короленко. Приведя в своей книге целый ряд отзывов помещиков против “отхода” рабочих, он приводит массу “доводов” против “отхожих промыслов”: “разгул”, “буйный нрав”?, “пьянство”, “недобросовестность”, “стремление уйти от семьи, чтобы избавиться от семьи и от надзора родителей”, “желание развлечений и более веселой жизни” и т. д. Но вот особенно интересный довод: “Наконец, по пословице “на месте камень — и тог мхом обрастает”, а человек на месте обязательно обзаводится имуществом и дорожит им” (1. с., стр. 84). Пословица, действительно, очень рельефно говорит о том, как действует на человека прикрепление к месту. Особенное недовольство г-на С. Короленко вызывает то, отмеченное нами выше, явление, что из некоторых губерний уходит “слишком” много рабочих и недостаток их пополняется приходом рабочих из других губернии. Отмечая этот факт по отношению, например, к Воронежской губ., г. С. Короленко указывает и одну из причин явления, именно: обилие крестьян с дарственным наделом. “Очевидно, что такие крестьяне, находясь в худшем сравнительно материальном положении и не опасаясь за свое слишком небольшое имущество, чаще не исполняют принимаемых на себя обязательств и вообще с большей легкостью уходят в другие губернии, даже тогда, когда могли бы найти достаточно заработков у себя дома”. “Такие крестьяне, мало привязанные (sic!) к собственному недостаточному наделу, иногда не имея даже инвентаря, легче бросают свой дом и идут искать счастья вдали от родного селения, не заботясь о заработках на месте и иногда даже о принятых на себя обязательствах, так как с них взыскать бывает нечего” (ibid.).
“Мало привязаны”! Вот настоящее слово. Следовало бы пораздумать о нем тем, кто толкует о невыгодах “перекочевыванья”, о предпочтительности местных “занятий под руками”!
3) “Перекочевыванья” означают создание подвижности населения. Перекочевыванья являются одним из важнейших факторов, мешающих крестьянам “обрастать мхом”, которого слишком достаточно накопила на них история. Без создания подвижности населения не может быть и его развития, и было бы наивностью думать, что какая-нибудь сельская школа может дать то, что дает людям самостоятельное знакомство с различными отношениями и порядками и на юге и на севере, и в земледелии и в промышленности, и в столице и в захолустье.
---
ГЛАВА IV
РОСТ ТОРГОВОГО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
Рассмотрев внутренний экономический строй крестьянского и помещичьего хозяйства, мы должны теперь перейти к вопросу об изменениях в земледельческом производстве: выражают ли эти изменения рост капитализма и внутреннего рынка?
I. ОБЩИЕ ДАННЫЕ О ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОМ ПРОИЗВОДСТВЕ