Мария. Да, на тебя похожи. Справные… (Рассматривает фотографию, потом Шумахера.) Одно лицо. А где дочка, где сын?
Шумахер. Доця ливоруч… Сын хочет на агронома поступать, в сельскохозяйственный.
Мария. А дочка куда хочет?
Шумахер. Доця замуж хочет.
Мария. Тогда ей на филфак нужно. Там хорошо: ничего не делаешь, книжки читаешь, ждёшь, когда замуж позовут.
Шумахер. А вообще думаю детей в Германию отправить. Только пусть выучатся сперва. Я в Германии проездом бывал. Там дороги – ровные, как стекло, а городки вдоль дорог – будто кукольные. Дома стоят, словно из сказки детской. Шпили на башнях, флюгера. Живи, радуйся.
Пауза.
Шумахер. Только грошы по-любому нужны - что на учёбу, что на визу. У нас в селе работы нет, а на войне хоть платят. Мне ведь без разницы, где баранку крутить.
Мария. А если убьют?
Шумахер. И на гражданке убить могут. Тут уж кому как на роду написано. Я, когда сюда ехал, думал сперва на блокпост попасть. Так туда столько денег запросили – не потянуть! А за баранкой много не заработать. (Вздыхает.) Только на хозяйство надежда.
Мария. Не переживай. Родит свинья. Двенадцать штук. Все – как на подбор, словно сахаром кормили. Одна в одну.
Шумахер (с гордостью). У меня свиньи меньше двухсот кило не дают. А ты попробуй такую вырастить! Вон у соседа моего ничего не выходит. Так - он хлопец хороший. Если кого в селе зарезать надо, сразу к нему идут. (Пауза.) Бычков режет, свиней. Как забьёт – кровь выпивает. Это у них в семье традиция. У него и отец, и дед бойщики были. А своих свиней выкормить не может. Дохлые у него выходят, будто из концлагеря. А почему? Потому, что он секрета не знает. Надо свинье в еду фрукты и овощи с огорода добавлять. Чтоб витамины были.
Мария. Даёт твой сосед фрукты – толку с того?
Шумахер. Точно?
Мария. Точно. Просто не любит он скотину свою, как ты. А без любви даже свинья расти не может.
Пауза. Слышится сопение коровы.
Шумахер. Всё, облизала телёнка, приняла. Ты ей теперь ведро воды с солью дай, тогда место быстрей отойдёт. Да гляди, чтоб не проглотила его, а то потом болеть будет.
Мария. Погляжу.
Уходит. Шумахер остаётся. На другом конце сцены Ахилл встаёт, делает несколько шагов. Подбрасывает и ловит монетку.
Ной (сквозь сон). Ахилл, харэ шариться впотьмах. Спи, не маячь.
Ахилл садится, начинает говорить. Шумахер слушает.
Ахилл. Тохе проще было. К нему Жиган мёртвый пришёл. Ночью, под Аргуном. Тоха у костра чайник кипятил. Жиган подошёл, из кружки хлебнул и говорит: «У тебя, мол, мелочёвкой разжиться нельзя?! А то там, на переправе, говорят, башлять нужно». Тоха карманы вывернул – пусто. Только полтос бумажный. А Жиган: «Не, полтос не покатит. Ладно, не парься, пойду у пацанов спрошу». И ушёл. Тоха не въехал сперва. Удивился только, что Жиган без калаша был. А утром узнал: разведка наша ночью на чехов напоролась. Жиган почти сразу пулю в живот словил - по дороге кровью истёк…
У Тохи с той ночи башню малёхо сдвинуло. Материться перестал, а если церковь где увидит – сразу крестится. И перед едой тоже – три раза. (Трижды мелко крестится.) А ещё стал всегда с собой монетку носить. Оно, вроде, крест к монете – и не в масть. Только кто его знает, какие там расклады? (Смотрит вверх.)
Тогда, в Новосветловке, у Тохи тоже монетка была. Точно знаю. Рубль юбилейный с двуглавым орлом. Только отдать её Тохе было нечем… «Айдар» вошёл в Новосветловку поздним утром. Сперва артой сыпанули, потом - зашли. Человек двести на броне. Нас пятерых на окраине, на блокпосту «градом» накрыло. Кого ранило, кого контузило. Тохе ноги посекло. Пока мы отходняк ловили, айдаровцы нас и приняли. Тоха даже СВДшку свою скинуть не успел. Окружили, забавляются: уронят – подымут, снова уронят… Как наскучило, убивать начали: сперва – Рыжего, потом – Лося, потом - Малого. Меня с Тохой на десерт оставили. У нас ведь у обоих красные паспорта были.
Тут гляжу: какие-то новые рожи на «бэтэре» нарисовались. Вроде, начальство ихнее. Кричат:
- Вы чё ребята, озверели?! Пленных валить?!
А те на Тоху:
- Так это снайпер ихний! С ним СВДха была!
А с «бэтэра»:
- Да он же раненый, не видишь?! Ему в больничку нужно!
И машут Тохе: давай, мол, к нам! Тоха с ногами перебитыми начал на «бэтэр» карабкаться. Жить-то хочется. Два раза срывался, пока его ребята на броню за руки не затянули. Я было за ним ломанулся – куда там! Сзади прикладом по спине приложили – я и лёг. Услышал только, как «бэтэр» уходит. Потом ломать начали. Ну, думаю, раз бьют – значит, поживу пока. Даже чуток обрадоваться успел. Потом уже похер всё стало. А потом молился только, чтобы добили скорей.
Помню – вроде, на машине куда-то везут. Потом опять бьют. По глазам, по ногам… Потом в подвал кинули. Я тогда уже ослеп почти: темнота, только жёлтые пятна кружат. То ли глаза вытекли, то ли свет в конце тоннеля - хрен проссышь…
Потом обстрел начался. Всё вокруг ходором заходило. Это арта наша «Айдар» из посёлка выбивать начала. Они свалили по-быстрому, а меня, видать, в спешке позабыли дострелить. Мальчишки в тот подвал случайно полезли. Когда меня увидали, решили, что мёртвый. (Пауза.)
А Тоху те ребята в центр посёлка довезли. Руки к дереву привязали, ноги – к «бэтэру». И по газам: руки отдельно, тулово отдельно. Тоха так до вечера лежал. Потом уже ночью местные схоронили. (Пауза.)
Я думал, Тоха ко мне тоже придёт. Как Жиган. Или приснится хотя бы. Скажет, отдал монету - не отдал. Или просто постоит, молча. Я бы и так всё понял. (Смотрит вверх.) Только нету там ничего - ни Стикса, ни Харона, ни света в конце. И Тохи нет…
Пауза. Ной и Че Гевара спят. Ахилл и Шумахер по-прежнему сидят на противоположных концах сцены. Шумахер начинает говорить по-украински, Ахилл слушает.
Шумахер. Я виїжджаю уранці – о восьмої чи о дев'ятої. Начмед дає папери і гроші на дорогу. Поспішати нікуди: там, куди я їду, мене точно дочекаються. Труна – в кузов, табличка " вантаж 200" – на лобовуху. Поїв, заправився, рівень олії перевірив – і вперед. Далі - як карта ляже. Іноді за добу обернешся. А буває, що і тиждень колесиш. Навесні в Рогачі їхати потрібно було. А це від будинку мого – кілометрів двадцять. Ну, думаю, пощастило: до своїх заїду хоч на пару годин. Я навіть на трасі притопив трохи. До Рогачів під'їжджаю - дивлюся, кума моя на дорозі стоїть, голосує. Я її сина Петра колись хрестив. Потім вона удруге заміж вийшла, з села нашого поїхала – та й пропала. Я зрадів, загальмував, з вікна висунувся:
-Здорово, кума!
- Здорово!- відповідає.
- Сідай, підкину! Далеко тобі?
- Та поруч, вважай.
Сіла. Їдемо.
- Скільки не бачилися, кума? Років десять?
- Дванадцять, - говорить.
- Так я до тебе хоч у гості зайду. Ти почекай, мене тут зустрінуть, я тільки вантаж передам.
- Так зустріли вже, - говорить.
Їдемо далі, мовчимо. Я лише обернувся – на труну глянув.
- Так це Петро?
- Петро. Ти тепер ліворуч поверни. До зелених воріт.
Під'їхав. Зупинилися. Мовчу. А кума:
- Про що замислився? Давай заносити. Удома немає нікого.
- А чоловік?
- Помер три роки тому.
Кума – тітка здорова, взяла під ноги, я – під голову. Занесли, на лавку поставили. Кума:
- Борща будеш?
- Буду, - кажу.
Сіли за стіл. Кума теж посьорбала трохи. Борщ у неї завжди смачний був. Потім і говорить:
- А там точно Петрик? - І на труну закриту дивиться.
- А хто ж ще?
- Взимку в Можарах жінці теж чоловіка привезли в закритій труні. Вона відкрила – а то не чоловік виявився. Наплутали десь.
- Та ну, - кажу, - навряд чи.
- Давай відкриємо, куме!
Що робити? Сходив в машину за монтуванням і молотком. Відкрили. Дивимося. А що дивитися, коли у нього півголови немає?! Його денеровський снайпер майже впритул зняв. А кума:
- Слава Богу: Петрик! - І перехрестилася.
- Слава Богу, - кажу, - кума, слава Богу!
- Бачиш: родимка на шиї. Петрик про неї завжди говорив: "Це мене, мамко, янгол – охоронець поцілував. На щастя".
Я давай назад кришку приладнувати.
- А правда, кум, що пам'ятник безкоштовно поставити повинні? Чи, може, брешуть?
- Правда, кажу, поставлять. І пам'ятник, і стіл, і лавку, щоб сидіти.
- Ось і добре. Буде тепер куди мені у свята ходити, після церкви. У Оксани син ще в 14-му десь під Катеринівкою пропав. Досі поховати по- людськи не може. А я Петрика у Богородиці вимолила. Ти, кум, їдь, тебе дома чекають. Я ж не одна тепер. А скоро вже чоловікова рідня збереться.
А що я? Сів, поїхав, у своїх переночував. Потім назад. Прийшов до начмеда:
- Все, кажу, Михалич, не можу більше. Краще – в окопи, на передок.
А він:
- На передок завжди люди будуть. А на твоє місце – спробуй знайди кого. Йди вже з Богом, відпочивай! Завтра вранці заглянеш – я тобі нові папери оформлю.
(Шумахер. Я выезжаю утром – часов в восемь или в девять. Начмед даёт бумаги и деньги на дорогу. Спешить некуда: там, куда я еду, меня точно дождутся. Гроб – в кузов, табличку «груз 200» - на лобовуху. Поел, заправился, уровень масла проверил – и вперёд. Дальше – как карта ляжет. Иногда за сутки обернёшься. А бывает, что и неделю колесишь.
Весной в Рогачи ехать надо было. А это от дома моего – километров двадцать. Ну, думаю, повезло: к своим заеду хоть на пару часов. Я даже на трассе притопил чуток. К Рогачам подъезжаю – гляжу, кума моя на дороге стоит, голосует. Я её сына Петра когда-то крестил. Потом она второй раз замуж вышла, из села нашего уехала – да и пропала.
Я обрадовался, тормознул, из окна высунулся:
- Здорово, кума!
- Здорово! - отвечает.
- Садись, подкину! Далёко тебе?
- Да рядом, считай.
Села. Едем.
- Сколько не видались, кума? Лет десять?
- Двенадцать, - говорит.
- Так я до тебя хоть в гости зайду. Ты подожди, меня тут встретят, я только груз передам…
- Так встретили уже, – говорит.
Едем дальше, молчим. Я лишь обернулся - на гроб глянул.
- Так это Пэтро?
- Пэтро. Ты теперь налево поверни. К зелёным воротам.
Подъехал. Остановились. Молчу. А кума:
- О чём задумался? Давай заносить. Дома нет никого.
- А муж?
- Помер три года назад.
Кума – тётка здоровая, взяла под ноги, я – под голову. Занесли, на лавку поставили. Кума:
- Борщ будешь?
- Буду, - говорю.
Сели за стол. Кума тоже похлебала немного. Борщ у неё всегда вкусный был. Потом и говорит:
- А там точно Пэтрик?
И на гроб закрытый смотрит.
- А кто ж ещё?
- Зимой в Можарах женщине тоже мужа привезли в закрытом гробу. Она открыла – а то не муж оказался. Напутали где-то.
- Та ну, - говорю, - вряд ли.
- Давай откроем, кум!
Что делать? Сходил в машину за монтировкой и молотком. Открыли. Смотрим. А что смотреть, когда у него полголовы нету?! Его дэнэровский снайпер почти в упор снял. А кума:
- Слава Богу: Пэтрык!
И перекрестилась.
- Слава Богу, - говорю, - кума, слава Богу!
- Видишь: родинка на шее. Пэтрык про неё всегда говорил: «Это меня, мамко, ангел-хранитель поцеловал. На счастье».
Я давай обратно крышку прилаживать.
- А правда, кум, что памятник бесплатно поставить должны? Чи, может, брешут?
- Правда, говорю. Поставят. И памятник, и стол, и лавку, чтоб сидеть.
- Вот и хорошо. Будет теперь куда мне по праздникам ходить, после церкви. У Оксаны сын ещё в 14-м где-то под Екатериновкой пропал. До сих пор похоронить по-людски не могут. А я Пэтрика у Богородицы вымолила. Ты, кум, езжай, тебя дома ждут. Я ведь не одна теперь. А скоро уже мужнина родня соберётся.
А что я? Сел, поехал, у своих переночевал. Потом обратно. Пришёл к начмеду:
- Все, говорю, Михалыч, не могу больше. Лучше – в окопы, на передок.
А он:
- На передок всегда люди будут. А на твоё место - попробуй найди кого. Иди уже с Богом, отдыхай! Завтра утром заглянешь – я тебе новые бумаги оформлю…)