Депрессивная личность и агрессия
Из сказанного выше понятно, что для депрессивных личностей общение с окружением с его агрессивностью и аффектами представляет большую проблему. Как депрессивная личность может быть агрессивной, утверждать свое мнение и настаивать на своем, если такой человек полон страха утраты, если свою жизнь он проводит в системе зависимости, если он так привязан к предмету своей любви? Зависимость не может быть подвергнута нападению, так как депрессивная личность нуждается в ней - ведь это значит подпилить сук, на котором сидишь. С другой стороны, агрессия и аффекты неизбежны, пока человек существует в мире; они так же естественны, как мы сами. Что же делать с собственной агрессией, если она кажется депрессивной личности столь опасной? Ее возможно избежать. Это становится достижимо с развитием идеологии миролюбия. Миролюбие принимается как противопоставление агрессивности и предназначается не только для самой депрессивной личности, но и для ее окружения. Тот, кто хочет утвердиться, должен критически отнестись к самому себе; тот, кто действительно хочет защитить себя, предельно заостряет ситуацию, чтобы объяснить ее и сделать безопасной, - трудно представить себе что-либо более действенное, чем превращение агрессивности в пустяк, чем понимание и прощение. В рамках такой идеологии нетрудно отказаться от своих намерений, сославшись на болезнь и беззащитность, не дать развиться собственному аффекту. Такое поведение носит компенсаторный характер и вызывает чувство морального превосходства, которое есть не что иное, как сублимированная форма агрессии. Такая манера поведения может привести к исполнению роли жертвы или воплощения бесконечного терпения, что в конечном итоге приводит к духовному, моральному или сексуальному мазохизму. Кроме того, между партнерами возникают такие странные взаимоотношения, при которых любовь и принимаемые решения вследствие идентификации с другим в значительной степени передаются другому и переживаются совместно. Если ты делаешь себя объектом требовательности, собственности и агрессивности партнера, то переживание идентификации с ним сопровождается не только подавлением собственной индивидуальности, но и особенно сильным чувством морального превосходства: если перенесенное тобой страдание и нанесенный тебе ущерб столь желанны и так укрепляют тебя в твоих возможностях, не вини себя в этом, пусть другой испытывает по этому поводу чувство вины. Отсюда становится понятно то сомнение, которое вызывает столь односторонняя добродетельность: в то время как мы сознательно верим в свои страдания, мы подсознательно доставляем страдание другому; это оборачивается садомазохистским поведением - святой становится мучителем, а грешник - мучеником. "Не убийца, а убиенный вино вен" - так называется пьеса Франца Верфеля. В ней описывается терпеливое смирение человека, страдающего от агрессивного и злого партнера, вызывающее в последнем чувство вины. Эта агрессия делает героя пьесы больным, но все, что ему нужно, - это оставаться невинной жертвой, пробуждая в партнере чувство вины. Здесь разыгрывается ситуация, которую можно объяснить тем, что речь идет о такой интенсивности аффекта, которая соответствует ужасающей агрессии, переведенной в русло глубокой депрессии. Мы уже упоминали, что за сверхзаботливой любовью депрессивных личностей скрывается подсознательная агрессия; при такой сверхзаботливости депрессивная личность может удушить партнера или "мягко изнасиловать" его. В равной степени подсознательная агрессия проявляется в часто встречающихся формах депрессивной агрессивности - причитаниях, жалобах и сетованиях. То, что это изматывает и изнуряет партнера, депрессивные личности не осознают. Они жалуются на то, что на их долю выпало слишком много страданий, что люди так злы и беспощадны; они демонстрируют такое выражение лица, которое без слов вызывает у других чувство вины, принуждающее их к участию и заинтересованности. Однако для партнера это может быть чрезмерным и он, поняв ситуацию, освобождается от чувства вины, которое возлагает на него депрессивная личность. Так как агрессия не находит у депрессивных личностей объяснимого выхода, она может вначале выражаться в форме жалости к самому себе, а затем направляется на самого себя, что особенно интенсивно выражено при меланхолии. Из-за неразрешимых конфликтов между агрессией, чувством вины и одновременно с ними возникающего страха утраты любви они вынуждены все первоначально возникающие упреки, обвинения и ненависть направлять на самих себя, вплоть до возникновения самоненавистничества и сознательных или подсознательных саморазрушительных действий. В прежние времена особенно трагичным такое самоповреждение было у детей, когда их справедливый гнев или зависть не находили внешнего выражения и ситуация переживалась ими как безвыходная и угрожающая. Так как невозможно найти какой-либо клапан для освобождения аффекта и в связи с тем, что этот аффект переживается как чувство вины, они испытывают необходимость направить это чувство на самих себя и даже наказывать себя. Серьезные трагедии происходят в детстве, когда свою отверженность и ненужность дети переплавляют в ненависть к самому себе, а агрессию, связанную со страхом утраты и незащищенностью, переживают как угрожающую их существованию ситуацию. Так депрессивные личности с раннего возраста учатся сводить на нет и переводить на другие рельсы свою агрессивность. Как следствие этого у них, как правило, возникает представление, которое они никогда не реализуют, о том, что их агрессия рано или поздно примет такие масштабы, что они, наконец, смогут утвердить свое достоинство и настоять на своем. Это, однако, оборачивается очередным разочарованием, так как их агрессивность никогда не достигает соответствующих размеров и возвращается к ним бумерангом, усиливая страх и чувство вины, удваивая душевную тяжесть, которую они вынуждены переносить. Осознавая, что они могут использовать заряд своей агрессивности для овладения принятыми манерами поведения и вызвать к себе уважение, а также понимая, что переоценка возможных негативных последствий своей агрессивности неадекватна, депрессивные личности получают возможность приобрести новый и полезный для них опыт. Мы должны сказать, что подавленная агрессивность депрессивных личностей может сублимироваться и идеологизироваться в форме повышенной заботливости, скромности, доброжелательности и покорности и переходить в жалобные причитания и жертвенность с дальнейшей склонностью к самообвинению, самонаказанию и саморазрушению. Как мы уже упоминали, агрессивность имеет склонность к соматизациии: некоторые тяжелые и неизлечимые заболевания могут развиваться из психологических корней и являются как бы подсознательным самонаказанием и местью в форме саморазрушения. Аффекты и агрессивность, не имеющие внешнего выхода и клапана для их регуляции, могут не только вызывать страдания, но и приводят к общей слабости побуждений вплоть до пассивности и аспонтанности, которые, являясь следствием подавления агрессивности, по типу обратной связи тормозят ее. Ненависть, ярость и зависть неизбежны в жизни ребенка, и они становятся особенно опасными, когда накапливаются в неотреагированном виде и становятся основой для развития депрессии в будущем. Бессильная ярость, фрустрированная агрессивность, чувство ненависти и зависти, которые мы вынуждены подавлять, делают нас депрессивными, подавленными, т. е. похожими на детей, которые не могут проявить себя из-за своей зависимости и беспомощности. Когда ребенок внешне проявляет свои аффекты и свою агрессивность, он одновременно учится избегать их в случаях, когда соответствующая ситуация становится рискованной или когда она перестает быть актуальной. Если ребенок исключительно тих и покорен, если он скучает и при общении с окружающими от него нет никакого толку, если он не проявляет никакой инициативы и любая его активность нуждается в подбадривании и стимулировании, если он не может чем-либо заниматься в одиночку и бурно реагирует на ситуацию, когда его оставляют одного, то все это является признаками начинающейся депрессии и требует особого внимания. Переработка агрессии, приобретая зрелые формы, обогащает жизненный опыт. Здоровая и правильно использованная агрессивность является важнейшей составной частью чувства собственного достоинства, осознания ценности собственной личности и здоровой гордости. Ограничение самооценки депрессивных личностей является важным источником их нерешительности, их неиспользованной и извращенной агрессивности. Слова Гете из "Избирательного сродства" о том, что "нет лучшего средства спасения от чрезмерной гордости, чем любовь", есть сублимация зависти, но ребенок неспособен к такой сублимации. Мы снова обращаемся к вопросу, каким же образом происходит депрессивное развитие, при котором у человека преобладает страх утраты и страх перед становлением собственного "Я".
Биографические основы
Конституциональная предрасположенность депрессивных личностей акцентируется на склонности к теплоте и душевности, готовности и способности любить, чуткости и глубокой интуиции. Эти качества часто сочетаются с некоторой тяжеловесностью и привязанностью к чувствам, которые значимы для депрессивных личностей и усиливают их депрессию. Их эмоциональная структура - верность, постоянство и склонность к любовным переживаниям - приводит к тому, что эти люди часто сталкиваются с жизненными коллизиями, которые вызывают у них меланхолические реакции. Из-за этих качеств они не могут предотвратить или уменьшить ту опасность, которая мешает им жить так, как следует из их предрасположенности. К тому же, у этих личностей встречается прирожденная склонность направлять агрессивность на самих себя, так что в жизни им трудно найти опору в самом себе. По своей натуре они миролюбивы, доброжелательны и не приспособлены к борьбе. Другие конституциональные компоненты состоят в чувствительности, незащищенности и ранимости, "недостаточно толстой шкуре", что лишает их опоры и стойкости. Вероятно, у них имеется врожденная склонность к флегматичности и комфорту, хотя до сих пор неясно, что из этих качеств относится к предрасположенности, а что является реакцией. Мы вновь сталкиваемся здесь с пересечением конституциональных и биографических данных. Биографические взаимосвязи, благоприятствующие депрессивному развитию личности, мы поймем лучше, если представим себе раннее детство, особенно вторую его фазу. Речь идет о той ранней фазе развития, во время которой ребенок постепенно начинает сознательно воспринимать окружающий мир, когда свою мать он считает источником удовлетворения его потребностей, для чего необходима ее постоянная и неизменная доброжелательная склонность и забота. Детство рисуется как длительный период существования вместе с матерью как "Мы"; как это формулирует Кюнкель, мать и дитя живут в симбиозе, образуя единство, в рамках которого ребенок постепенно начинает отделяться от матери. Вначале разделительная граница между ними в сознании ребенка представлена нечетко. Он лишь осознает, что мать находится за пределами его существа, и в то же время понимает, что она приносит ему радость и удовлетворение; он находится в зависимости от матери. Ребенок нуждается в матери и полон страха, когда она отдаляется от него. Он полностью от нее зависим и ориентирован на нее; она является для него важнейшим пунктом взаимосвязи с миром. Ребенок воспринимает ее образ и ее существование всей полнотой своих чувств. Даже длительное время спустя тотальная зависимость от матери выражается в глубокой запечатленности ее образа в душе человека. Интериоризация матери является чрезвычайно важной частью духовного становления ребенка: то, какую позицию занимает мать в своем переживании связи с ребенком, определяет его отношение к самому себе в будущем. Внутренний образ матери, то, что психоанализ называет интроекцией или инкорпорированием образа матери, индивидуализированный материнский опыт, отражается позднее в нашей позиции по отношению к себе самому. Тот, кто имеет счастье представлять себе образ любящей матери, получает любящую поддержку в своей самооценке, тот, кто имеет несчастье представлять себе свою мать жестокой и отвергающей его, не имеет глубинной любящей опоры и в течение длительного времени нуждается в новых опытах любовной поддержки со стороны, он верит в любовь и надеется ее встретить При хорошей взаимосвязи между матерью и ребенком происходит взаимное обогащение, которое ребенком и его матерью воспринимается как счастье. Ребенок, как эхо, отражает улыбку матери, он отвечает на ее улыбку своей, а потом своей улыбкой вызывает ласковую усмешку матери. Так возникает внутренняя взаимосвязь, дающая разгадку взаимного понимания, залог умения быть счастливым, первый урок благодарности, надежды и любящей симпатии. Этот период является коротким раем в жизни ребенка, когда от него ничего не требуют, его потребности предвосхищаются и удовлетворяются, когда само существование переживается им с радостью и наслаждением. Главная новация в этой второй фазе раннего развития - это понимание своей зависимости от людей и пробуждающаяся потребность в доверительной близости с ними, и, прежде всего, разумеется, с матерью. Чрезвычайно важно, что мать предоставляет ребенку подобную возможность, создавая такую обстановку и такие отношения, что ее образ "запечатляется в сердце" человека. Образ матери и ее сущность являются первым впечатлением ребенка о человеке и вообще о человечестве. Первая симпатия и первое отвержение, любовное или неприязненное отношение, то, как мать смотрит на него, прикасается к нему, обращается с ним, ведет себя по отношению к нему, воспринимается ребенком с большой чувствительностью, и он очень тонко на это реагирует. Ее отношения с ребенком являются не только основой его самоощущения, но и корнем его самооценки по принципу "как аукнется, так и откликнется". Теперь спросим себя, какие могут возникнуть расстройства в этой фазе развития, при которых импульс, связанный с поворотом к самому себе, вместо радости сопровождается переживанием страха и чувства вины. Эти расстройства связаны с двумя характерными ошибками в позиции матери в отношении ребенка, которые мы обозначаем как избалованность и запрет. Сначала об избалованности. Здесь речь идет, прежде всего, о матерях маленьких детей, счастливых в своем материнстве, предпочитающих, чтобы их дети всегда оставались маленькими, беспомощными, зависимыми, нуждающимися в их помощи. Мать, часто сама имеющая депрессивную личностную структуру и связанный с ней страх перед жизнью и боязнь утраты, находит выход из этого страха, балуя ребенка. Она осыпает ребенка ласками и нежностью, постоянно сомневается в том, здоров ли он, и не может ему ни в чем отказать, даже если это необходимо. Иногда к этому присоединяются факторы личностного биографического характера: например, если женщина разочарована в браке или если партнер оставил ее и ребенок составляет все содержание ее жизни. Она нуждается в ребенке, нуждается в его любви и делает все мыслимое, чтобы его обслужить. Чем старше становится ребенок, тем более сомнительной становится польза такой деятельности для ребенка. Она со страхом смотрит, как его развитие идет вперед, как он взрослеет и становится самостоятельным. Это означает для нее, что он все больше отдаляется от нее, все меньше в ней нуждается и стремится от нее к другим людям. Вероятно, такое желание удержать ребенка и видеть его маленьким соответствует глубинному материнскому инстинкту - о том, что мать в течение длительного времени чувствует себя жертвой, много говорят, - однако такое чувство не следует переоценивать, ведь каждая мать должна отдать своего ребенка людям и охотно это делает, несмотря на то, что длительное время и с любовью его растила. Она балует ребенка, с первых же дней после рождения успокаивая его при каждом крике и плаче, и это становится ее жизненной потребностью, удушающей все проявления самостоятельности ребенка; она отвечает на любое недовольство ребенка таким потоком ласк и нежности, что он лишается шанса выразить свой аффект или найти собственное решение для устранения неприятных чувств и ощущений. Если такое состояние продолжается долго, то это приводит к тому, что мать становится как бы постоянным магнитом, привлекающим все внимание и все чувства ребенка. Она живет со своим ребенком в "глубоком клинче" - так в боксерской терминологии обозначается положение, когда партнеров связывает тесная и продолжительная близость, от которой они не могут освободиться. Она ищет и находит любые мотивы, чтобы уберечь ребенка от жизненных трудностей, предугадать его желания, подать ему все "в разжеванном виде"; она выполняет роль мягкой подушки между ребенком и окружающим миром, таким образом, отгораживая его от мира. Она не может отменить неизбежные здоровые аффективные реакции ребенка, но реагирует на них болезненно, со слезами, что вызывает у него чувство вины, хотя такие аффекты являются нормальным способом поведения, адекватным возрасту. Все это приводит либо к стремлению отказаться от привязанности к матери, так как она предоставляет слишком мало шансов для реализации самостоятельности, либо, напротив, к тому, что с раннего возраста без матери или без ее разрешения человек не знает, как ему себя вести и что ему делать. С течением времени ребенок лишается собственных желаний, примиряется с действительностью и скатывается к пассивному безволию, в то же время, ожидая, что его желания будут угадываться и исполняться, потому что он сам от своих желаний отказался. Так возникает "позиция комфорта", пассивная манера ожидания, представление о мире как о "сонном царстве", за которым скрывается депрессия. В своем романе "Обломов" Гончаров блестяще описал такой вариант развития личности. Дальнейший отказ от желаний, воли и импульсов к действию приводит к тотальной неопытности в общении с миром, что, уже вторично, еще более; усиливает имеющуюся зависимость. Часто такая мать рисует ребенку окружающий мир полным зла и угрозы, что при дальнейшем развитии вызывает у него чувство, что тепло, защищенность, понимание и безопасность он может найти только у матери. Слабость у матери собственных побуждений, направленных вовне, за пределы ее симбиоза с ребенком, обеспечивает возможность такого развития. Такая мать; не находит никаких возможностей реализовать себя, кроме как в своих отношениях к ребенку, и ревниво оберегает их связь, отвергая друзей и подруг; или мать печально и болезненно реагирует на предложение дружбы, расценивая предполагаемую связь как измену и рассматривая потенциального друга как соперника, который может отнять у нее ребенка. Таким образом, ребенок до пубертатного возраста легко управляем, его собственные побуждения подавляются и как бы укутываются ватой заботливой материнской любви. Никакая грубость, холодность, жестокость не касаются ребенка, так как он спрятан от них в материнском укрытии. Он вынужден находиться в мире, где ни в чем не имеет отказа и не может воспринять трудности, с которыми приходится сталкиваться. Встречаясь с трудностями, он переживает свою бестолковость и несостоятельность, что приводит его к старым и испытанным методам защиты. Вследствие слабости собственного "Я" самообеспечение в этом мире кажется ему невыполнимой задачей, которая пугает и разочаровывает его. Такие матери несвоевременно, с возрастным отставанием от сверстников, отпускают своих детей и предоставляют им возможность для собственного развития. Они привязывают к себе ребенка любовными претензиями, не отпускают его на свободу, постоянно требуя: "Ну, покажи, как ты меня любишь", "Поцелуй меня". Они отнимают у них дело со словами: "Оставь, я сама это сделаю", "Это слишком тяжело для тебя", "Ты еще не можешь это сделать", - и подавляют собственные импульсы ребенка фразами типа: "Зачем тебе этим заниматься?", "Ты уже прекратил это делать?", относящимися ко всему, что привлекает ребенка. Таким образом, они убивают в ребенке все здоровые самостоятельные ростки и даже столь важные для его развития первые фантазии относительно устройства мира и своего места в нем. При таких условиях ребенок не может обучиться самоуважению, не может совершить "поворот к самому себе", он остается привязанным к матери, реагирует на окружающее как ее "эхо" и не может ни осознать свои возможности, ни отделить себя от мира. Он остается пассивным и готовым к подчинению, ожидая, что дальнейшая жизнь - такая же балующая его материнская среда. Естественны и неизбежны и то разочарование, которое он испытывает при разрушении своего скрытого ожидания, и депрессия, к которой такое разочарование приводит. Система взаимоотношений матери и ребенка может стать более сложной вследствие различных судьбоносных происшествий - развода, вдовства, ухудшения супружеских отношений после рождения ребенка, разрушения стереотипа "единственного ребенка" при появлении братьев и сестер и естественном распространении материнского чувства на них и пр. Один пациент, единственный ребенок в семье, однажды очень резко выразился: "Мать наставила мне шишки своей чрезмерной любовью, отчего у меня остались синяки". Необходимость оторвать от себя ребенка является для всех матерей в этом смысле неблагодарной задачей, особенно если они ожидают или требуют за это благодарности. Если мать недостаточно подготовлена к тому, чтобы понять и принять зрелость своего ребенка, если она расценивает здоровое развитие его самостоятельности только как награду за ее любовь, мужество, жертвенность и самоотверженность, ее ждут разочарование и боль. Внутренняя ситуация ребенка в этом случае столь сложна, что он может испытывать ненависть к матери, им овладевает желание избавиться от ее власти. Опасение, что эти чувства могут проявиться, вызывает у него чувство вины, особенно при перечислении всех тех заслуг и жертв, которые мать посвятила своему ребенку. Соглашаясь с тем, что от ребенка нельзя требовать благодарности, мать, однако, сожалеет об этом. Между тем, внешние проявления неблагодарности могут являться попыткой избавиться от чувства вины. Чувствительный ребенок от этого страдает, .а его развитие терпит ущерб, о чем мы узнаем из последующих примеров. Он вынужден отказываться от попыток освободиться от материнской заботы, соответствующих его возрасту. Здесь легко возникает опасность еще большей зависимости. Мать игнорирует перспективу самостоятельного развития ребенка, чувствует себя жертвой при проявлении им самостоятельности, что вызывает у него чувство вины от того, что он доставляет матери так много забот. Такое воспитание увеличивает психологическую нагрузку на ребенка и является тяжким грехом, так как позднее, когда человек взрослеет, дистанцирование от родителей доставляет ему ненужные страдания. Вот достаточно типичный и не такой уж редкий пример. Если ребенок не слушался матери тотчас же, что, с ее точки зрения, означало невоспитанность, или делал не то, что ей нравилось, она ложилась на софу и "умирала", т. е. в течение длительного времени не двигалась и не откликалась на просьбы ребенка до тех пор, пока он не разражался отчаянными рыданиями. Подобные угрозы, вызывающие чувство вины, повторялись часто: "Я уйду и больше не вернусь", "Ты загонишь меня в гроб" и пр. Если первая мотивация для того, чтобы избаловывать ребенка, состоит в стремлении вызывать у него ответную любовь и обязать его любить мать, то вторая мотивация носит более сложный характер и имеет еще более трагичные последствия. Вообще, существуют ситуации, когда ребенок не нужен матери и мешает ей, что является основой для возникновения у нее чувства враждебности и желания отстраниться от него; эти ситуации у хороших матерей вызывают нежелательное и труднопереносимое чувство вины. Они балуют ребенка, стремясь загладить эту вину. Такая ситуация, в целом затруднительная для матери, особенно легко возникает в отношении приемных детей в противоположность родным детям. Появляется усиленное стремление потакать капризам ребенка и баловать его, что вовсе не сглаживает возникающее у матери желание избавиться от него, враждебность и даже недостаток любви, так что благодарности она требует за то, что дает нехотя. Это приводит к тому, что ребенок само свое существование воспринимает как вину, как помеху, которая может привести к тому, что мать его бросит; ребенок считает, что сам он не имеет права на жизнь, что его терпят только из милости. Теперь обсудим ту сторону биографических основ развития депрессивных личностей, которую мы называем отверженностью. Здесь мы имеем дело с сухими, не способными к материнской любви, часто жестокими женщинами, которые в большинстве своем испытывали в детстве недостаток материнской любви, не имели собственного опыта материнского ухода и материнской сущности и не желали понять потребности ребенка. Сюда же относится неукоснительное выполнение вполне безобидной "материнской программы", идущее от неуверенности в себе и отсутствия сочувствия к ребенку, ориентирование на жесткую схему поведения, без внимания к индивидуальным потребностям ребенка. Такой подход отражен в дневнике одной матери первенца-сына: "Ребенок плачет уже больше часа, но время его кормления еще не наступило". Такие записи повторяются в дневнике длительное время. Мы не можем не упомянуть о том, что в данном случае, как это часто бывает, так называемые "научные" рекомендации врача играют роковую роль. Однако ребенок становится чрезмерно требовательным, если с раннего возраста не пытаются приспособиться к его жизненным потребностям, если с его индивидуальными нуждами так мало считаются. Если его нерегулярно кормят, если мать уделяет ему мало времени, торопливо и с нетерпением прерывает акт кормления, то это один из наиболее частых примеров возникновения чрезмерной требовательности и капризности. Так как ребенок не может защитить себя и выразить свои интересы, он постепенно смиряется с тем, что мир так устроен и не может соответствовать его ожиданиям. Безнадежность, отсутствие веры в будущее становится основой жизнеощущения многих депрессивных личностей; они обучаются лишь подчиняться. Чувство безнадежности является господствующим, особенно сильно оно выражается в форме терпеливости и отказа от жизненных благ. Вместо полного надежд ожидания счастья в этом мире они настроены на самое плохое и не ждут от жизни радости, света и счастья. Как было показано раньше, они исполнены чувства вины и постоянно спрашивают себя, с какими их поступками эта вина связана. Они даже не могут радоваться по-настоящему и отвергают возможность счастья, исходя из профилактики разочарований: считая, что они не могут быть счастливы, депрессивные личности тем самым делают менее болезненными ошибки; с самого начала не ожидая ничего хорошего, они как бы предполагают будущее разочарование.
Вот пример такого раннего переживания, связанного с отвержением, который мы можем изложить, пользуясь дневником матери. "Ты с самого начала был трудным ребенком. Первые шесть недель ты находился только на грудном вскармливании, но я вынуждена была кормить тебя очень часто из-за того, что у тебя возникала рвота и я не знала, что с тобой делать. Уже в первые десять дней, пока я лежала в клинике, ты отказывался брать грудь. Это длилось 5-10 минут, пока я не зажимала тебе нос и насильно не вливала молоко. Твоя рвота не была связана с кардиоспазмом, во всяком случае, врач это отрицал. На протяжении первых шести месяцев ты не спал спокойно ни одной ночи - из-за общей повышенной возбудимости и нервозности. Дома я пробыла всего три недели и вскоре после этого возобновила работу. Поскольку после трех-четырех месяцев ты не набрал достаточного веса, я предприняла попытку обследовать тебя. Врач ничего не нашел, однако, чтобы снять с себя ответственность за твою безопасность, я отдала тебя в детскую клинику, и там детский врач сказала, что для своего возраста ты вполне прилично выглядишь. В детской клинике тебя поместили у окна и накрыли только одним одеялом, дома тебе было намного теплее. В результате ты схватил воспаление легких. В то время я была очень нервозна, по крайней мере в первый период грудного кормления я все воспринимала в черном свете. Остальной период детства ты был моей единственной поддержкой. Твой отец в первые годы после твоего рождения часто бывал чрезвычайно вспыльчив и непредсказуем. В связи с этим я, несомненно, допускала ошибки в твоем воспитании и поэтому была вынуждена прибегнуть к жесткой системе, принуждая тебя к раннему засыпанию и силой удерживая тебя в кроватке - иначе ты не был бы приучен к порядку и гармонии. По-видимому, мы неточно выполняли врачебные рекомендации, потому что ты постоянно ревел. Когда ты заболел отитом, один врач подошел ко мне и без всякого объяснения отменил эти правила, довольно резко и с отвращением назвав мои усилия "плохим воспитанием".
Эти заметки, отражающие личные переживания женщины, довольно хорошо описывают все те факторы, которые оказывают отрицательное воздействие на ребенка. Ранние переживания отвержения имеют для ребенка двойные последствия. Прежде всего, он с раннего возраста обучается смирению. Это происходит из-за того, что искусственно тормозятся все те области его саморазвития, которые сопровождаются овладением, преодолением, требовательностью и захватом. Готовность к отказу не только снижает активность, но и вызывает такое тяжелое переживание, как зависть к тем, кто, не стесняясь, берет все то, на что он сам не решается. Эта зависть приводит к развитию чувства вины и, в качестве попытки избежать этого чувства и противопоставления ему, к необходимости морализации: они оценивают свои комплексы с точки зрения идеологии скромности и непритязательности, которую мы описали выше, и, по крайней мере, утешаются своим моральным превосходством Вторым следствием раннего отвержения является то, что у ребенка появляется чувство, что его не любят. Это чувство служит основой для появления пониженной самооценки - ведь для того, чтобы себя оценить, нужно испытать чувство любви к себе, а тот, кого не любят, не может любить самого себя. Эта пониженная самооценка поддерживается еще и тем, что в этом возрасте ребенок не имеет возможности для сравнения, он не в состоянии реалистически оценить, что его родители не способны к любви; для него является очевидным, что его мир - это мир его родителей. При глубоком снижении самооценки у депрессивной личности может возникнуть убеждение, что она не имеет права на жизнь, что существование возможно лишь в форме жизни для других. "Я виноват уже в том, что существую", - говорил один из депрессивных пациентов, имея в виду и свое детство. Фиксация виновности на матери или родителях приводит к попыткам загладить свою вину перед ними; депрессивные личности приносят свою жизнь в жертву на алтарь родительского эгоизма и считают это совершенно естественным. Последствия баловства или отвержения, в конечном счете, похожи друг на друга - обе эти ситуации приводят к развитию депрессивной личностной структуры. Избалованное дитя впоследствии испытывает психологический кризис и страх, потому что его никто не балует, как мать. Он ищет и находит эрзац-мать в системе обслуживания, государственных институтах, социальном страховании. Когда выясняется, что депрессивная личность недостаточно приспособлена к требованиям жизни, наступает обострение депрессии. Часто в таких случаях люди находят выход в различных пристрастиях и болезненных влечениях. Впоследствии повзрослевшие дети отрицают то, что они росли в атмосфере отказов и дефицита впечатлений. Это тихие, невзыскательные дети, робкие и подчиняемые, очень "удобные" для родителей, которые вовсе не расценивают такое поведение как признак депрессии. Так как для таких личностей является привычным в соответствии с воспитанием отодвигать в сторону свои потребности или вовсе отказываться от них, они в своем поведении ориентируются на других, стараются выполнять их требования и соответствовать их ожиданиям. Вследствие того, что они не противостоят миру в своем существовании, субъект и объект для них мало отличаются друг от друга. В целом, они считают, что все формы отношений с ними предполагают требования со стороны других людей. Выполнить предполагаемые требования в полном объеме они не могут, это снова вызывает у них чувство вины и как его следствие - депрессию. Поэтому депрессивные личности боятся контактов с большим числом людей и по возможности пытаются найти единственного человека, которому хотят посвятить себя. Иногда они находят облегчение в том, чтобы сделать для другого то, что для себя они сделать не могут; они пытаются свое переживание дефицита любви сублимировать в деятельность по оказанию помощи, в жертвенную, уступающую во всем любовь, в профессии, связанные с обслуживанием и обеспечением ухода, и даже будучи вознаграждены за это, они предъявляют к себе чрезмерные требования. Какие формы может принять такое восприятие происходящего как требование к самому себе, видно из следующих примеров. "Когда светит солнце, у меня возникает чувство, что я должен быть счастлив, и это чувство портит мне настроение на целый день". Один студент был не в состоянии прочесть до конца ни одну книгу из заинтересовавших его - после нескольких страниц у него появлялось ощущение, что эта книга не для него. Как только он начинал испытывать субъективное удовольствие от чтения, тотчас же возникало требование делать то же самое для объекта, и удовольствие прекращалось. Нетрудно себе представить, что, в конечном счете, такое переживание приводит к разочарованию и апатии, а также к отказу от выполнения всех требований Мы видим, какие экстремальные формы может принимать депрессивное существование в мире. Поэтому такая "забастовка" является еще хорошим признаком, так как она избавляет человека от длительного периода долженствования и принужденности. Если такой человек вынужден работать дальше, не имея для этого времени и возможности, пытаясь наверстать упущенное и разрываясь между собственными побуждениями и желаниями связанного с ним субъекта, то это ввергает его в глубокое отчаяние. Он может спастись лишь вынужденным равнодушием, индифферентностью и апатией; он реагирует отказом, бегством к болезненным влечениям или самоубийством. Оказываясь в безвыходной ситуации, подобные личности стараются угадать и выполнить все требования, не испытывая при этом радости жизни; пытаясь же отказаться от выполнения требований, они оказываются во власти тяжелого чувства вины. Таким образом, они подсознательно повторяют ситуацию своего детства. Мы уже упоминали, что от того, как воспринимает ребенок образ матери и каким в его представлении является опыт общения с ней, зависит его отношение к самому себе. Враждебно настроенные, постоянно отказывающие ребенку в удовлетворении его потребностей или чрезмерно требовательные матери являются глубинной причиной самоубийства как крайней степени разочарованности и самоотречения. Мать является внутренней духовной инстанцией для ребенка, от которой исходит его отказ от самого себя вплоть до ненависти к себе и саморазрушения. Неизбежная ненависть к такой матери сопровождается столь непереносимым чувством вины, что ему предпочтительней направить эту ненависть на самого себя. Такая связь ненависти, чувства вины, интроицированного образа жестокой матери и отрицательного отношения к самому себе составляет психодинамическую основу тяжелой меланхолии. Встречающаяся при депрессиях склонность к самоубийству является переносом на самого себя стремления к убийству и одновременно наказанием себя за ненависть к матери. Из изложенного явствует, что центральной проблемой депрессивных личностей является "неудавшийся поворот к себе", недостаток развития своего существования как субъекта. В связи с тем, что мир противостоит столь слабому "я", депрессивные личности все воспринимают как требования к ним; они видят перед собой целую гору требований, от чего, в конечном итоге, впадают в отчаяние и разочарование. Из-за слабости "Я" у них возникают сильные собственные побуждения, желания и установки, направленные на уклонение от таких требований, которые они считают чрезмерными. Однако уклоняться им сложно, так как депрессивные личности не могут сказать "нет" из-за страха утраты и чувства вины. Поэтому они либо продолжают находиться в депрессивном состоянии, либо, когда чаша их терпения переполняется, подсознательно "бастуют", что, однако, не освобождает их от чувства вины. Из-за накапливающейся ненависти и зависти, которые они не решаются высказать, депрессивные личности либо испытывают отвращение к жизни, либо вынуждены искупать вину постоянными самообвинениями и наказанием самих себя. Чем настойчивее они стараются уменьшить страх перед собственным существованием, тем больше отвергают собственную личность, что создает неразрешимую ситуацию. Здесь может помочь только решимость отстоять свою индивидуальность.
Примеры депрессивных переживаний
Снова перейдем к примерам. Молодая девушка познакомилась в кафе с мужчиной, который описал ей свое положение - развод, одиночество - и вызвал у нее сочувственное понимание и жалость. Он привязался к ней, просил о новых встречах, окружил ее всяческими знаками внимания и, в конце концов, решил жениться на ней. Хотя он не был ей особенно симпатичен, и она нисколько не любила его, она чувствовала, что не должна его разочаровывать, если он считает, что так нуждается в ней. В решающий момент она не смогла ничего сказать, а потом очень сожалела и винила себя за то, что своим поведением дала ему повод надеяться, хотя, в конечном счете, отказала ему. Этот пример показывает много характерных черт существования в мире депрессивной личности, хотя при более глубоких расстройствах у такого человека вряд ли нашлось бы мужество, чтобы сказать "нет". Депрессивные личности ставят себя на место другого человека, идентифицируют себя с ним, забывая о собственной точке зрения и собственных интересах. Из-за недостатка личных побуждений и желаний, которые можно было бы чему-то противопоставить, они легко подчиняются желаниям и побуждениям других людей. Для них столь привычно соответствовать ожиданиям других, что возникает ситуация, когда они не имеют никаких желаний, подсознательно полностью консолидируясь с другими. В трудных обстоятельствах они легко подпадают под чужое влияние и нередко становятся жертвой бесцеремонных личностей, использующих их слабость. Они хотели бы освободиться от этой зависимости, но из-за собственного чувства вины, стыдливости и доброжелательности идут по пути покорности и смирения, чем другие неизменно пользуются. Эта девушка росла в условиях трудных семейных взаимоотношений. Ее отец после смерти первой жены взял в жены простую девушку из несостоятельной семьи; ему в тот период было уже 60 лет, и, когда пациентке исполнилось восемь лет, у него уже были признаки возрастной деменции. Она жила со своими взрослыми сводными сестрами в том же доме, где на первом этаже располагалось торговое предприятие, первоначальным владельцем которого был отец матери сводных сестер. В работе этого предприятия также принимали участие две сестры покойной матери сводных сестер. Все они враждебно относились к новой, молодой жене. Та, будучи стеснительной от природы и не получая никакой поддержки от мужа, чувствовала себя вместе с ребенком никому не нужным человеком, которого терпят лишь из милости. Она боялась что-либо приобрести для дочери, все необходимое ей приносила тайком, испытывая чувство вины и страх, что сводные сестры отнимут у девочки нужные ей вещи. И дочь, и мать чувствовали, что отцовская семья относится к ним как к чужакам, взявшимся неизвестно откуда и уже самим своим существованием обкрадывающим их. Они терпели все это до смерти отца, а затем указали им на дверь. Мать не смогла себя защитить и вынуждена была искать работу. Правда, один адвокат сказал ей, что она имеет право остаться в доме, но у нее не было достаточно сил и решимости, чтобы настоять на своем. Так росла эта девочка - с чувством, что она не имеет права на жизнь. "Мать постоянно всего боялась и ни разу не могла настоять на своем. Она жаловалась на родственников, но уступала им во всем, а по отношению ко мне всегда была безрадостной и придирчивой. Она много времени проводила в церкви, таскала меня в часовню возле церкви, и мы молились за бедные заблудшие души и хоть за малую толику удачи и ломоть хлеба из каравая жизни. О большем она не мечтала, такая это была бедная душа. Сводные сестры были вездесущи и держались, как принцессы. Они гордились тем, что их отец и мать во времена их детства были молоды и исполняли все их желания. Я сделала для себя открытие: если меня не любят, то я хочу быть бедной, мне не может ничего принадлежать, ведь бедное дитя - это любимое дитя. Я руководствовалась примерами христианской морали - ведь бедные и неимущие подобны Христу". Фрейлин М. жила с коллегами в общежитии. Они работали в одном и том же учреждении. Так как среди сотрудников только фрейлин М. имела машину, она всегда подвозила их к месту работы. Коллеги, которые были менее добросовестны, чем она, иногда долго собирались, из-за чего фрейлин опаздывала, и это сильно ее угнетало. Кроме того, она часто отвозила своих коллег к ним домой на уик-энд, чувствуя себя обязанной это делать, так как у них машин не было. В эти дни у нее удивительно часто возникали головная боль и расстройство желудка, которые она никак не могла объяснить. Во время психотерапевтического лечения выяснилось, что фрейлин М. все время думала о том, сколько сейчас стоит бензин, и это казалось ей само собой разумеющимся. Ее товарищи по работе даже не задумывались о том, чтобы разделить с ней расходы по эксплуатации автомобиля. Пациентка была огорчена этим, но не была готова потребовать от них частичную оплату и высказать им свое недовольство. Коллеги же, в противоположность ей, и не думали о необходимости вести себя достойно и быть порядочными; они вообще мало о чем думали. М. оставалась чрезмерно требовательной к себе, была человеком, которого "используют", она молча переносила обиду и полагала, что описанные выше симптомы - признак того, что с ней "не все в порядке", тогда как в действительности головная боль была проявлением досады, а расстройство желудка - выражением ее неспособности что-либо требовать от других. Положение осложнялось тем обстоятельством, что она, будучи наполовину еврейкой, считала, что ее товарищи об этом знают и, учитывая общее негативное отношение к евреям, не могут поверить в то, что ей не хватает денег. Когда, вопреки ее предположениям, сослуживцы предложили ей разделить расходы на бензин, то, к ее удивлению, не только исчезли еженедельные недомогания, но и укрепились дружеские отношения с коллегами. Это лишь один пример из множества подобных коллизий, возникающих в быту. Повседневная жизнь личностей с депрессивными расстройствами пронизана такими особенностями поведения, которые свидетельствуют об их неспособности к самоутверждению, осуществлению своих намерений, о том, что они не могут никому отказать. Уступчивость, склонность к самоотказу является их второй натурой, которую они часто не осознают. В связи с этим они воспринимают свои неудачи как злой рок и считают, что иного им не дано. Врач, выписывающий таким личностям антидепрессанты и не усматривающий никаких внешних механизмов для развития депрессии, рискует вызвать медикаментозную зависимость или, в лучшем случае, добиться временного улучшения, которое только скроет остальные проблемы, стимулирующие возникновение и развитие депрессии. В связи с этим я хочу шире обрисовать биографические основы этой пациентки. Она была единственным ребенком от смешанного брака (ее мать была еврейкой), что в те времена являлось чрезвычайно затруднительным обстоятельством. С раннего детства она переживала тяжелые ссоры между родителями. Часто ребенку казалось, что разрыв между ними неизбежен. Порой ситуация казалось ей угрожающей, она боялась, что родители могут что-то сделать друг другу. Неоднократно родители выражали свое намерение расстаться таким образом: "Папа и мама хотят разойтись, и ты должна решить, кого ты больше любишь и с кем останешься после развода". На протяжении четырех лет она находилась в безвыходной ситуации. Девочка была привязана к обоим родителям, не могла решить, какую же сторону ей принять, и испытывала отчаяние от того, что вынуждена "изменить" одному из них. На протяжении года - длительного для детства периода - она пыталась сгладить отношения между родителями и быть посредником между ними. Она тайком говорила маме о том, что папа вовсе не такой плохой, каким кажется, он просто вспыльчив; мама не должна принимать его всерьез, он недавно сам сказал ей, что они продолжат свои отношения. В свою очередь отцу она говорила о том, какой несчастной чувствует себя мать из-за угрозы развода и как любит его, хотя и не хочет этого показать. Частично благодаря такой обработке, частично вследствие других обстоятельств предполагаемый развод снова и снова откладывался. Однако у пациентки было чувство, что она живет на вулкане, который каждую минуту может взорваться. Она стала выполнять важную функцию в родительском браке - как бы играя роль стрелки на весах их взаимоотношений или служа средством для заполнения трещины между ними; иными словами, у нее появилось чувство, будто от нее зависит, останутся родители друг с другом или разойдутся. Можно себе представить, что вследствие таких обстоятельств неустойчивость отношений и угроза развода родителей заслонили ее собственные проблемы. Жизнь в ее представлении была шаткой и угрожала развалом. Она не могла быть непосредственной и непринужденной соответственно возрасту, не могла быть самой собой. Все собственные желания, побуждения, аффекты и страхи постепенно рефлекторно отодвигались, и оказалось, что они уже не принадлежат ей. К тому же у нее развились соматические симптомы: рано стали выпадать волосы, расшатались зубы, стала шелушиться кожа всего тела. Появилось и крайне тягостное и болезненное явление - когда она находилась среди людей, у нее часто возникало громкое урчание в животе как подсознательный протест против возможного предъявления ей чрезмерных требований, от которых она не могла бы защититься. Этот симптом можно рассматривать как предвестие того расстройства желудка, которое возникло у нее позже при общении с коллегами. Такого рода "функциональные" симптомы достаточно типичны для столь добросовестного и примерного человека, как наша пациентка, склонного откладывать на потом или оставлять нерешенными свои собственные проблемы. Она становится беспомощной и встает в тупик в случаях, когда необходимо на чем-либо настоять или что-то потребовать (например, от коллег по работе). Такая необходимость вызывает у нее неопределенный страх, и она предпочитает все делать сама, что, естественно, используют ее коллеги. Подобным же образом формируются биографические основы некоторых "неврозов свободного времени и выходного дня". Непривычная свобода пугает, так как она вызывает появление тайных, вытесненных желаний, переживаемых как запретные, тогда как повседневные заботы и необходимость выполнения долга предоставляют для этого меньше возможностей. Вот пример невозможности сказать "нет". Пациентка, юная американка, снимала комнату у одной семьи в Германии, где она обучалась искусству балета. Когда после тренировки она пыталась тихо и незаметно прошмыгнуть в свою комнату, то постоянно заставала там хозяйку и вынуждена была идти на кухню. Несмотря на то что она хотела отдохнуть перед вечерним выступлением, она не могла об этом сказать хозяйке. Так как в Германии после войны люди испытывали трудности, она чувствовала себя обязанной приглашать на чашку кофе всех родственников хозяйки, даже не входящих в ее семью, - великовозрастную дочь, сына и невестку, - считая, что в противном случае те сочтут ее надменной и высокомерной Дочь хозяйки восхищалась красивой одеждой пациентки, не скрывая своей зависти и заявляя, что она бы сама с удовольствием так одевалась. Сын хозяйки кокетничал с ней, и, хотя это не производило на нее впечатления, она "должна была" отвечать на его взгляды, чтобы его не обидеть, и одновременно поддерживать разговор с невесткой, чтобы смягчить внутрисемейную напряженность После двух часов бездарно проведенного времени она, наконец, в изнеможении добиралась до своей комнаты и с волчьим аппетитом набрасывалась на сладости. Такая жадность к пище привела ее даже к воровству сладостей из карманов своей подруги, что и привело ее к терапевту. В биографии депрессивных личностей мы всегда находим такое влияние окружения, которое затрудняет или задерживает автономное развитие индивидуума. Мы уже видели, как единственный ребенок от несчастливого брака вынужден был с ранних лет отказываться от собственных желаний и собственного существования в пользу родительских проблем. Вот пример балующей ребенка среды. Господин С. также был единственным ребенком, но от счастливого брака, и рос в семье со средним достатком. Его мать, чьи интересы были ограниченными, не была несчастлива в браке, но не имела ясного представления, чем себя занять. Когда через несколько лет супружеской жизни у нее родился ребенок, она направила на него всю силу своих неисполненных желаний, он стал главным содержанием ее жизни. Она берегла его как зеницу ока, была чрезмерно заботливой, защищала от жестокости и опасностей. А опасным она считала все! Подует свежий ветерок - она закутывала его, чтобы, не дай Бог, не было воспаления легких. Подруги смеялись над ней - но ведь эти матери не имеют представления о том, как нужно ухаживать за ребенком. Играет мальчик в песочке - это опасно, так как в песке скрываются бактерии. Поездка с классом или несколькими товарищами за город опасна, так как, быть может, ему придется ночевать на сеновале, питаться Бог знает чем, ведь это не материнская кухня, и вообще, нельзя исключить возможные соблазны и даже случаи гомосексуализма. Она мыла и терла спину сыну до подросткового возраста, приносила ему завтрак в постель - короче говоря, он жил, ухватившись за мамин подол, платя за это отсутствием собственных желаний и не приобщаясь к мужскому окружению. Когда однажды в подростковом возрасте он попытался взбунтоваться и, вопреки желанию матери, принять участие в длительном велосипедном туре, она раскинула руки перед дверью в погреб, где хранился велосипед, и с пафосом воскликнула: "Только через мой труп!" Сын смирился и был вознагражден за это любимым лакомством. Когда миновал подростковый возраст, он не оставил мать, так как находился под влиянием ее предостережений относительно связи с девушками. При этом она использовала различные версии: "Они хотят только твоих денег", "Не дай себя окрутить, они норовят выйти замуж, чтобы ты их обеспечивал", "Они знают, что ты наследник, и рассчитывают только на твое состояние" и т. д. Естественно, не было ни одной девушки - даже если в начале знакомства она его интересовала - на которую он не смотрел бы критическим взглядом матери. В каждой из них он находил что-то отталкивающее - одна "будто из стойла пришла", другая вызывающе эротична и в отношении ее не может быть никаких дискуссий, третья, напротив, слишком респектабельна, а в конечном итоге хорошей может быть лишь та, которая нравится матери. Все девушки для него подвергались "девальвации"; он привык смотреть на мир глазами своей матери. Вскоре он решил, что мать, в сущности, права, и рационализировал для себя страх обладания женщиной. К несчастью, когда пациенту было 15 лет, умер его отец. Все, что он делал, теперь предназначалось матери. Он не мог оставить ее одну, о чем она напоминала разными способами, но с одинаковой настойчивостью. Когда однажды вечером он задержался, то потом мучился от чувства вины за то, что доставил матери столько хлопот и заставил ее тревожиться. Весь уик-энд и каникулы он посвящал матери. Когда ему пришлось продолжить обучение в близлежащем городе, мать устроила душераздирающие проводы, как будто он уезжал на другой континент или прощался с жизнью, и взяла с него обещание в конце каждой недели возвращаться домой. Мать знала о нем все - он сообщал ей о каждом своем намерении, и, кроме того, она расспрашивала его обо всем, а он привык отчитываться перед ней. Мать гордилась этим и любила говорить: "У моего сына нет от меня никаких тайн". Такое отсутствие дистанции стало для него столь привычным, что он принимал как должное то, что мать вскрывала и прочитывала его письма. Как только мать усматривала какую-нибудь внутреннюю или внешнюю угрозу их взаимоотношениям, она в подходящий момент заболевала и таким образом еще больше привязывала его к себе. Так и вырос он, как "вечный сынок". Его слабые попытки оторваться от материнской пуповины сопровождались чувством вины и вскоре прекращались. Его считали хорошим сыном, наивным, чистым глупцом, доброжелательным и готовым прийти на помощь, но несколько бесцветным и как бы лишенным половой принадлежности. Перед женщинами он испытывал усиливающийся с возрастом страх и был неловок при общении с ними. Он не имел понятия, что значит завоевать женщину или овладеть ею, так как обладал манерами образцового сыночка и находил понимание лишь у пожилых, имеющих детей дам, которые не представляли для него опасности как женщины и были в восторге от приветливого и внимательного молодого человека. Дамы соответствующего возраста искали с ним знакомства и, так как он соответствовал их материнским представлениям, восклицали: "Да это же золотой человек!" Так пустота, связанная с неспособностью устанавливать дружеские отношения с мужчинами и вступать в связь с женщинами, вторично заполнялась отношениями с матерью, для которой эта связь была равнозначна "счастливому супружеству" с любимым сыном. С другой стороны, вследствие такой избалованности он, не осознавая того, был чрезвычайно требователен, считая это естественным и само собой разумеющимся. После окончания обучения ему, благодаря отцовским связям, была предоставлена работа в качестве представителя известной фирмы. Переоцененный собственной матерью, которая таким образом компенсировала свои собственные недостатки, он получил место, которого не могли добиться другие даже ценой больших усилий. Он не воспринимал критических замечаний и чрезвычайно злил своего начальника надменными манерами. Его учтивость не скрывала от клиентов того обстоятельства, что он не выделялся своими профессиональными знаниями и компетентностью. Он был склонен, отложив дела и сославшись на служебную необходимость, уходить с работы во второй половине дня, просиживая остальное время в кафе, отправляясь на пляж или в кино. Естественно, что такой образ жизни не способствовал быстрому продвижению по службе; он же считал, что его способности не распознаны или недооценены. Во время служебной командировки, когда он находился в алкогольном опьянении, его соблазнила одна девушка и он, после нескольких попыток вступить в половую связь, с прискорбием убедился в своей импотенции. Это стало поводом для обращения за лечебной помощью к психотерапевту, вопреки желанию матери. Такой самостоятельный поступок, сам по себе являющийся признаком благоприятного прогноза, был связан с тем, что он придавал большое значение своей сексуальной несостоятельности. Вот еще один пример, рассказывающий о человеке, чье существование является отражением раннего отказа от ребенка и его отверженности. Господин А. был третьим внебрачным ребенком у своей матери от другого (чем у первых двух детей) отца, нежеланным с самого начала. С раннего детства он часто слышал повторявшуюся фразу: "Как было бы хорошо, если б ты не родился!" Однажды во время психотерапевтического лечения он показал рисунки, в которых изобразил себя школьником со связанными за спиной руками, который шел по лесу от доски, запрещающей вход, на которой было написано: "О, чтоб тебя...", "Оставь это, да поскорее", "Ну, погоди, ты еще вернешься домой!", "Что тебе еще нужно?", "Если еще что-нибудь случится, то...". Он очень рано почувствовал, что не имеет права на жизнь и должен быть благодарным хотя бы за то, что его терпят. Мать жила в бедности, и он чувствовал, что она жалеет для него даже кусочка хлеба. Он научился быть по возможности маленьким и незаметным. Даже на больничном диване он лежал, держа руки на брюках, вскакивая при каждом движении, с таким выражением лица, которое отражало его вторую натуру: "не трогайте меня, по возможности даже не замечайте меня и не дразните - дайте мне хотя бы шанс никому не мешать или смыться". В жизни он вел себя таким же образом: старался занять как можно меньше места, был чрезвычайно скромен и научился "не быть первым", "не высовываться", не иметь собственных планов и желаний. Везде чувствуя себя лишним, он всегда отказывался от надежд на будущее. Очень рано он стал зарабатывать деньги доставкой газет и все заработанное без остатка оставлял дома. Он так и остался продавцом газет, и маленькой радостью его жизни было пропустить стаканчик горячего грога после стояния на углу в течение холодного дня, выкурить вечером сигарету или изредка пойти в кино. Он любил одиночество, боялся женщин, так как они напоминали ему жестокую и не любящую мать, и чувствовал, что впереди у него нет ничего хорошего. Он не знал своего отца. Тоска по отцовскому покровительству, однако, постоянно жила в нем, и поэтому, когда один пожилой мужчина сделал ему гомосексуальное предложение, он вскоре согласился. В течение длительного времени он испытывал страх перед разоблачением и оказался в полной зависимости от своего друга еще и в связи с мазохистскими тенденциями. Он позволял делать с собой все что угодно и был ко всему готов, не в последнюю очередь из-за страха, что друг его бросит. Его партнер, помимо несправедливости и унижения, с которыми были связаны их отношения, давал ему хоть какое-то ощущение ясности и способности более или менее ясно осмыслить, как себя вести и что делать. Правда, иногда он испытывал внезапную ненависть к партнеру, который использовал его, как вещь. Однако это чувство лишь усиливало страх утраты; он покорялся и пытался даже заинтересовать своего друга новыми сексуальными приемами, так что, с одной стороны, вследствие идентификации с партнером в его чувстве появились садистические оттенки, а с другой стороны, друг благодаря ему обнаруживал у себя мазохистские стороны. У него было одно хобби: он тайно писал комедию, которую никак не мог закончить, и грезил о том, что однажды вечером станет знаменитым, понимая при этом, что и эта мечта будет разрушена. Одна дама сорока лет в письменной форме обратилась ко мне за психотерапевтической помощью. Мы имели с ней предварительную беседу, во время которой я, между прочим, спросил, чего она ждет от психотерапевтического лечения, после чего она и написала следующее письмо. "Мое детство было таким тревожным, что позже, когда я стала способна сознательно воспринимать окружающее, я была уверена, что со мной произойдет катастрофа. Во избежание этого я погружалась в воду. Я надеялась, что это отпугнет привидения, удержит меня на земле и будет гарантией определенного порядка в моих взаимоотношениях с окружающими меня людьми и вещами. Это придавало мне силы в борьбе против возможных последствий употребления снотворного, никотина и алкоголя, поддерживало меня в противостоянии другим людям, если мое мнение отличалось от их, освобождало меня от накапливавшихся в глубине души переживаний, отнимавших столько сил. Я была очень стойкой в своей борьбе, но никто не принимал меня всерьез, так как внешне я была очень покорной и смиренной. Я никогда не была по-настоящему привязана к работе и отличалась чудовищной леностью. Одним из самых тяжелых переживаний моего детства были отношения с отцом. До сих пор я скрываю воспоминания о нем, и он не является мне даже во сне." Далее следует описание действительно трагического детства. Отец был душевнобольным, и до своей смерти (в то время девочке едва исполнилось 12 лет) жил в семье вместе с человеком, осуществлявшим за ним уход. К тому же он был алкоголиком и под влиянием опьянения становился необычайно взрывчатым и склонным к неистовому возбуждению, от которого страдала дочь. Мать была очень эмоционально лабильной. Когда дочери было три года, она вновь забеременела и перенесла послеродовой психоз, после которого у нее в течение длительного времени оставались тяжелые навязчивые представления о том, что она должна убить своего ребенка самым ужасным способом - проткнув его голову иголкой. В такой атмосфере девочка, когда ей было пять лет, пережила следующее событие: во время одного из приступов ярости пьяный отец ворвался в комнату, где находилась мать, выстрелил в нее из револьвера (пуля прошла чуть выше головы) и выбежал. Мать хотела позвать полицию или врача, но девочка удержала ее, сказав: "Мы должны сказать папе что-то такое, чтобы он нам помог". Абсолютно ясно, что в данном случае переносимость психических травм у ребенка была исчерпана, и для того, чтобы преодолеть страх, она вынужден была отделить от себя восприятия, связанные с непереносимой жизненной обстановкой. Из ее письма становится ясно, что это значит, когда она говорит о том, что ее детство заполнено предчувствием катастрофы. Мы понимаем, почему отец исключен из ее воспоминаний, снов и грез. Это непереносимо - переживать страх и угрозу, связанные с отцом, вносившим в ее жизнь опасность и незащищенность. Для того чтобы в таких условиях не сломаться, у ребенка совершается спасительный психологический прыжок к образу хорошего, защищающего ее отца, от которого как бы отщепляется враждебный и злой мужчина, который ему угрожает. Когда девочка обращалась к нему за помощью, то отделяла от него угрозу, и он оставался в ее сознании отцом-спасителем, в котором она постоянно нуждалась. Но какая степень страха и отчаяния необходима, чтобы ребенок мог и должен был предпринять такие усилия по переработке происходящих событий! Естественно, что эти явления связаны с особо травмирующими и мучительными переживаниями. Можно себе представить, каким беззащитным, полным страха и отчаяния была или представлялась реальность ее детства! Куда она могла убежать, чтобы найти защиту? Ей оставалась - кроме уже упоминавшихся нарушений влечений - жизнь в состоянии сна. Она и на самом деле не столько жила в действительной жизни, сколько защищалась от нее, всегда отстраняясь от возможных опасностей и угроз, делая их перспективу более туманной, отказываясь от такого восприятия мира, которое могло бы ее травмировать. Даже ее токсикомания, в конечном счете, является выражением ее мировосприятия, предпочтительным для нее уходом от чувства опасности. Мы сможем понять ее странные наклонности, если представим себе, как она, придя на море и по локоть погружаясь в воду, глядит, как в ней отражается небо, и испытывает при этом ощущение счастья. Так спасается она в сказочном мире, мире снов, так переживает реальность, находясь между депрессией и психозом, которые защищают ее от непереносимых столкновений с действительностью. 32-летний дипломат обратился за лечебной помощью в связи с длительной импотенцией. Исходя из того, что расстройство потенции (органическое происхождение которой после медицинского обследования было исключено) является не только личной проблемой, но связано также с партнерскими взаимоотношениями, он рассказал следующее. Когда он вечером возвращался домой после работы, то купал, пеленал и кормил своего полугодовалого сына. В это время его жена лежала на софе и курила. Он был средним из трех братьев, старший из которых был чрезмерно активным и даже агрессивным юношей, которого трудно было усмирить, и мать поэтому отказалась от него. Наш пациент чувствовал инстинктом ребенка: мать ожидает от него, что, как послушный сын, он будет делать только то, что нравится ей. Он отказался от связи со сверстниками, от всего мужского, помогал матери на кухне, в уборке и наведении порядка в доме, стал ее любимчиком, как бы заполнив в ее сердце место старшего брата, но достиг этого ценой своей мужественности. Такой образец поведения примерного сына он перенес и в свое супружество: он был скорее послушным сыном, чем мужем, продолжал играть прежде усвоенную им роль, был чрезмерно требователен к себе и даже не пытался попросить о чем-либо жену, а тем более что-то от нее потребовать, так как боялся, что она рассердится и бросит его, как это сделала мать, когда он осмелился выразить ей свой протест. Он так и не научился что-либо требовать от жены или хоть раз ей в чем-либо отказать. Его "симптом" был как бы разрешением всех конфликтов. Это была месть и наказание жене - он перестал доставлять ей удовлетворение, - не вызывающие у него чувства вины, так как импотенция была "соматическим симптомом". Но, вместе с тем, это было наказание самому себе за необоснованную агрессивность по отношению к жене - и все это, естественно, было неосознанным. Когда он осознал все эти взаимосвязи, то наступил перелом - он впервые в жизни напился и выкурил сигарету (курить и употреблять спиртное ему запрещала мать); вместо того чтобы вовремя вернуться со службы, он впервые за время своего брака пришел домой в 4 часа утра подвыпившим. Жена была испугана, но потом обрадовалась тому, что он снова дома. В конце концов, она была благоразумной женщиной и нуждалась не во взрослом сыне, а в настоящем мужчине, который, смеясь, взял ее на руки и впервые за долгое время "соблазнил" ее и сблизился с ней.
Дополнительные соображения
Приведенные примеры показывают, какие страхи и способы их избегания свойственны депрессивным личностям. Для них характерны две основные формы страха - страх перед "поворотом к самому себе", перед собственным существованием, с сопутствующей ему боязнью утраты, и страх быть оставленным, страх одиночества, четко отличимый от противоположного страха шизоидов перед близостью и самоотдачей. Отстраняясь от собственного существования, от индивидуального, они оценивают себя с чувством вины и по мере развития личности все более и более ориентируются на внешние объекты. Вероятно, готовность к возникновению чувства вины у депрессивных личностей связана с тем, что они испытывают потребность отстраниться от чрезмерных для них требований жизни, которым они не могут в полной мере соответствовать. Постараемся обобщить картину проявлений депрессивной личностной структуры. Когда человек уклоняется от индивидуального, то это переживается им как усиление самоотдачи, и, как следствие этого, мы видим соответствующую переоценку других и недооценку самого себя. Позитивной составляющей такого отказа от собственного "Я" является линия понимающего сочувствия, сопереживания, сострадания. Возможность глубокого понимания чуждого, способность поставить себя в положение другого поначалу также может носить весьма позитивный характер. По сути говоря, депрессивные личности так неотвязно идентифицируют себя с другими, что уже не возвращаются к самим себе, а полностью становятся на чужую точку зрения, становясь как бы отражением, "эхом" других людей, неправильно истолковывая христианскую заповедь "возлюби ближнего, как самого себя" как "люби ближнего больше самого себя". Такие установки в большинстве случаев с готовностью используются окружающими. Депрессивные личности предполагают, что другие имеют такие же жизненные позиции, как и они, что другие так же внимательны, предупредительны, полны сочувствия и готовы приспособиться к ним. Однако мы должны констатировать, что большинство людей намного эгоистичнее и напористее, чем депрессивные личности, и поэтому часто добиваются больших успехов. Именно на этом основана критическая позиция, описанная нами выше и касающаяся необходимости морализации как такой идеологии депрессивных личностей, которая перерабатывает зависть и осознается как моральное превосходство в качестве утешения. Нет лучшего способа отказаться от связанных с завистью желаний, чем присоединиться к таким коллективным или религиозным идеалам, которые соответствуют требованиям христианства. Идеология депрессивных личностей, как, впрочем, всякая идеология, с трудом поддается коррекции. Это тем более затруднительно, что их самоотречение и психологическая переработка зависти приводят к такому моральному удовлетворению, что они неоднократно совершают то, что другие осуждают или от чего другие отказываются. К этому нужно добавить, что депрессивные личности не способны усвоить некоторые новые фор мы общественного поведения и искусства - им недостает жизненной гибкости - и предпочитают оставаться в рамках традиционных форм. Они оказываются в силках собственной идеологии и не могут преодолеть свою слабость из-за страха. Способность к истинному сублимированию, которая выражена в приведенной выше цитате из Гете, для них редка; идеология скромности и смирения не дает выхода зависти, и они переполняются горечью от несправедливости жизни. Повседневность депрессивных личностей заполнена банальными, малозначительными ситуациями, в которых проявляются их невротические расстройства и которые еще более их углубляют; однако они оставляют без внимания многое другое, и весьма существенное. Идут ли они в гости или принимают гостей у себя, депрессивные личности всегда ощущают повышенную ответственность за удачное содержание беседы. Они испытывают чувство малоценности или вины, если приглашение не соответствует их желаниям или намерениям, и их болезненные усилия быть естественными и раскованными никогда не производят впечатления легкости. Им даже в голову не приходит, что другие могут взять на себя часть их обязанностей и что счастье вообще может быть им доступно, ведь за счастьем всегда скрывается столько ответственности! Они оказываются в роли пациентов в результате мучительной, непереносимой для них ситуации, когда они предполагают, что друг завел новое знакомство; при этом они не могут ничего сделать и лишь тревожатся о том, чтобы, коль уже состоялось новое знакомство, оно подходило их другу. Если они идут на концерт, то не могут получить полного удовлетворения, так как одновременно идентифицируют себя с исполнителем и с публикой и испытывают двойной страх - от того, что исполнитель может разочаровать публику, и от того, что он может быть разочарован недостаточно благодарной и скупой на аплодисменты публикой. В сущности, они никогда не ведут себя самостоятельно, занимая удивительную промежуточную позицию между собой и другими, подсознательно возвращаясь в ту ситуацию раннего периода их созревания, когда человек чувствует себя в единстве со своим окружением, довольствуясь ощущением любви и безопасности, которое ему дают окружающие, и не предпринимая усилий для того, чтобы самому играть какую-либо роль в этом процессе. Испытываемое ими ощущение зыбкости существования на самом деле связано с тем, что эта личность передана "на хранение" другим в противоположность тому, что переживают шизоиды, чье осознание собственной несостоятельности проистекает из стремления ограничить контакты. При депрессии кажущееся проявление "Я" в действительности является выражением привязанности к другу, который за все несет ответственность; это некая противоположность мании величия; действия личности исходят из недостаточности "Я", вследствие чего других любят больше, чем самого себя. Становится понятно, что подсознательная, а потому не сопровождающаяся переживанием вины, самозащита от повышенных требований к самому себе, которые не могут компенсировать посторонние, может возникать в форме соматических симптомов. Неспособность к самостоятельному существованию неизбежно приводит к потребности ненавидеть из-за зависти, бессилия и горечи от того, что их "используют". Так как эти чувства вызывают переживание виновности, возможным спасением от них является развитие идеологии скромности, смирения, миролюбия, самоотверженности, которые, как верят депрессивные личности, приносят покой - однако этот покой несет в себе опасность, так как за ним скрываются накопившиеся аффекты. Достойна особого изучения история христианства, именующего себя религией любви; она запечатлела многочисленные проявления ненависти, жестокости и войны. Если христианская идеология связана со смирением, то почему это выражается в использовании церковью политики силы, в сферу влияния которой вовлекаются даже несовершеннолетние верующие или те, кому за смирение обещают соответствующее вознаграждение? Накопление ненависти и зависти санкционирует развитие "легитимной" нетерпимости к людям другой веры или отрекшимся от веры, нетерпимости, так ярко проявившейся в сожжении ведьм и преследовании еретиков во времена инквизиции, способствовавших утолению садизма. Каждая идеология становится опасной, если она, абсолютизируется и становится источником примитивных инстинктов или пытается искоренить инакомыслие, если она постулирует безопасность как изоляцию от других. Наша душа, наша интуиция заставляют нас особенно внимательно относиться к такой односторонности, которая лишает нас столь плодотворной напряженности между противоположными силами - мечтой и возможными ошибками при ее осуществлении, стремлением встретить спутника и страхом его потерять, т. е. лишает нас всего того, что составляет богатство нашей жизни. Мы должны ясно это понимать. Чрезмерная скромность и восторженное миролюбие, проявляющиеся в экстремальных формах, многими партнерами депрессивных личностей воспринимаются как знак того, что депрессивные личности должны интегрироваться с ними. Подобные качества, суть которых состоит в стремлении быть лишь скромным дополнением, сказывается на выборе партнера - к которому они так сильно привязаны из-за подсознательного понимания, что лишь с его помощью они получают шанс уменьшить экзистенциальный страх. К этому мы еще вернемся. Мы постоянно встречаемся с тем, что в качестве основного импульса встречаются феномены, при которых нежизнеспособные подавленные внешние и внутренние побуждения накапливаются и суммируются. В подобных случаях отсутствие мужества и способности реализации самого себя как субъекта приводит к неразрешимым конфликтам. При этом депрессивные личности живут в ситуации, которая граничит с нетерпимой, и их поведение по отношению к другим становится неестественным и принужденным. Это может привести к разрушительному прорыву плотины, стоящей на пути подавленных импульсов. При этом все неинтегрированные части личности вдруг как будто консолидируются и проявляются в архаичных формах: мы можем видеть, к примеру, как молодая женщина с невероятной жадностью поглощает пищу или ворует. Так как депрессивная личностная структура является вполне здоровой частью человеческой популяции, мы предлагаем следующее подразделение депрессивных личностных особенностей в зависимости от их тяжести: склонность к созерцательности, стыдливость - как мягкая интравертированность; скромность, робость - как торможение требовательности и способности к самоутверждению; склонность к умственному и психологическому комфорту, пассивность восприятия; склонность к пассивному ожиданию, нетребовательность к жизни; безнадежность - депрессия - меланхолия. Нередко в конце этого ряда стоят самоубийство или полная апатия, праздность или склонность к злоупотреблению наркотическими веществами, которые, уменьшая депрессию, временно укрепляют "Я". При маниакально-депрессивном психозе мы говорим о тяжелом заболевании души, в отличие от шизоидов, где речь идет о заболевании духа, что свидетельствует о том, что причина обоих заболеваний возникает на различных уровнях человеческой психики. Это отражается в смене маниакально-эйфорических и депрессивно-заторможенных фаз ("небесное ликование - смертельная печаль"), в которых выразительно отражены биографические основы развития личности. В маниакальной фазе одномоментно отпадают всякие задержки и запреты; больные становятся расторможенными и чрезмерно веселыми, совершают массу покупок, влезают в долги; они полны оптимизма и расточительны вплоть до наступления депрессивной фазы, во время которой вновь возникают склонность к самообвинению, уныние, смирение и апатия. Когда в жизни больного преобладает действительно ритмическая смена повышенного настроения и подавленности, в его биографии мы находим особенно резкие перепады между полными надежд просветами и периодами безнадежного отчаяния, тогда как при только меланхолических фазах биография пациента состоит лишь из отсутствия надежд и безысходности. Депрессивные личности часто религиозны; религия привлекает их идеей избавления от страданий и тем, что присущее им чувство греховности может с религиозной точки зрения представляться тщетой. Страстное томление и тоска приводят их к мистическому переживанию всеобщей связи и единства с окружающим, которых они пытаются достичь путем медитации. Кроме христианской религии, привлекающей их смирением и воспеванием страдания, депрессивные личности нередко обнаруживают духовную связь с буддизмом и его вероучением. Их привлекают все виды религии, которые призывают к самозабвению и самоотречению. Они по-детски верят в то, что их настоящая жизнь не может полностью реализоваться и, с другой стороны, чем ничтожней их положение сейчас, тем больше вероятности, что они возвысятся в будущем. Это уменьшает скепсис относительно уравнивающей их с другими справедливости и побуждает их выбирать профессии, которые требуют самоотверженности и самоотречения, например, уход за тяжелобольными или трудными подростками. Быть может, депрессия тяжелее переносится тогда, когда вера депрессивных личностей подвергается испытаниям, связанным с успехами современной науки. Вера придает смысл их жизни. Очень часто, несмотря на то, что рационализм, доказательства и свидетельства современной науки обесценивают веру, депрессивные личности пытаются с помощью религиозного чувства объяснить психологические или метафизические явления, обнаруживая при этом наивность и простодушие в суждениях. Депрессивные личности часто не знают, что наука с ее количественными и каузальными методами объясняет лишь отдельные аспекты мироздания, касающиеся, преимущественно, его неживых сторон, и те, кто стремятся "покорить" природу и подчинить ее себе, рано или поздно попадают в ее сети. Однако, с другой стороны, депрессивные личности склонны во всем полагаться на Бога или на черта. В нас самих заключен и ад, и рай, и с этим связана наша ответственность, которая помогает нам распознавать, уменьшать и преодолевать накопившуюся в нашей душе злость и не проецировать ее на черта или врага, точно так же, как добро, которое является божественным ядром нас самих, мы должны пытаться найти и воплотить в жизнь по нашей собственной воле, не ожидая за это вознаграждения извне. Депрессивные личности легко усматривают во всем "волю божью" и стечение обстоятельств и в этой связи уклоняются от личной ответственности, прикрываясь при этом фальшивым смирением. В психотических случаях депрессии возникает религиозный бред с идентификацией себя с Христом, бредовыми идеями искупления и другими подобными явлениями. Здоровые люди с депрессивными чертами характера могут достичь большой искренности и глубины, при этом им нередко присущи мистические переживания. Смерть они представляют себе как избавление от страданий и часто относятся к ней со смирением. Полагаясь во всем на судьбу и руководствуясь принципом "чему быть, того не миновать", они обнаруживают большую силу духа. По отношению к судьбе они имеют установку покорности, которая в выраженных формах принимает характер фатализма (лат. amorfati); свою участь они рассматривают исключительно в плане собственной вины, готовы к ее искуплению и такое понимание используют для принесения себя в жертву. В этическом плане они часто руководствуются буквальным толкованием заповедей и запретов, являются сверхтребовательными к себе, что укрепляет их готовность испытывать чувство вины. Вера в чудеса, отказ от мирских благ, жертвенность и аскеза не только являются средством их самоутверждения, но и помогают им избегать споров и дискуссий. В таких случаях они как бы играют своей жизнью на острие ножа, и лишь маленький шаг отделяет их искренность от фальши. В качестве родителей и воспитателей люди с депрессивной личностной структурой проявляют общительность и заботливость, они сочувствуют детям и понимают их. Опасность заключается в том, что в связи со страхом перед жизненными трудностями и боязнью отвержения депрессивные личности сильно привязываются к детям и привязывают их к себе; они чрезмерно заботливы и могут затруднить соответствующее возрасту свободное развитие, не соблюдая необходимую дистанцию между собой и ребенком. Они расценивают необходимость соблюдения такой дистанции и развития ребенка как жестокость, сооружают между ним и действительностью воображаемые препоны, не поощряют мужественные шаги ребенка по преодолению трудностей, так как не хотят лишиться его любви. Такого рода сомнительная близость получает у них соответствующее объяснение. Мать, у которой собственное детство было убогим, часто руководствуется установкой "моему ребенку должно быть лучше", в связи с чем ее усилия по ограждению ребенка от жизненных трудностей умножаются. В профессиях, где необходима материнская заботливость, помощь, услужливость, расцветают их лучшие способности и проявляются их терпеливость, жертвенность и умение сопереживать. Таким личностям свойственна общественно полезная медицинская и психотерапевтическая деятельность, связанная с социальной работой. Они умеют терпеть и ждать и являются в прямом и переносном смысле прекрасными садовниками. Как врачи, священнослужители и педагоги они соответствуют своему призванию, и при выборе этих профессий финансовые соображения для них не имеют существенного значения. Работая садовниками, лесничими, занимаясь обслуживанием в гостиницах, снабжением продуктами питания, они также успешно выполняют свои обязанности. Сновидения депрессивных личностей отражают их структурно-специфические особенности. Особенно часто во снах возникает ситуация приема пищи, она обычно связана с разочарованием и смирением, когда они не решаются принять угощение. Они видят во сне накрытый стол, за которым для них нет места, или стол, на котором отсутствуют яства, так как все они уже съедены. Эти сновидения мы определяем как иллюстрацию танталовых мук. Продление ситуации, связанной с препятствиями, объясняется желанием обозначить и огласить помехи, возникающие у спящих на пути к достижению цели, от которой они вынуждены отказаться. Если нельзя насладиться угощением, то это значит, что твои желания невыполнимы, и это является причинной основой сновидения, которое демонстрирует тщетность всех желаний, противостоящих твоей нетребовательности, пассивности и конформности. Или, наоборот, он видит себя во сне морским разбойником, вором, преступником, преследуемым, что является способом реагирования на собственные подавленные и не вполне здоровые тенденции. Тема повышенной требовательности к себе и связанной с этим услужливости, которые играют важную роль в возникновении депрессии, отражена в следующем сновидении. "Я совершал вместе со своим отцом путешествие в горы; дорога была очень крутой, я нес рюкзак и, кроме того, его плащ и сверток с его вещами". Здоровые лица, принадлежащие к этому характерологическому типу, в межчеловеческих отношениях выделяются склонностью к сопереживанию, готовностью заботиться и помогать. Заботливость, взаимопомощь и взаимопонимание являются отличительной особенностью их поведения. Они могут прощать, могут быть терпеливыми, могут без сожаления подарить или отдать ценные вещи и лишены проявлений эгоизма. Они отличаются привязанностью в своих эмоциональных связях, скромны и непритязательны в потребностях, легко отказываются от необходимого. Жизнь они воспринимают как тяжкое бремя; в то же время, в качестве противовеса этому, у них развит юмор - как "смех вопреки всему". Им часто свойственна глубокая набожность, не обусловленная церковными канонами, но связанная с тем, что, несмотря на понимание своей зависимости от Бога и опасности, которая угрожает каждому, они принимают жизнь такой, какая она есть, и любят ее. Выдержка и выносливость - их главные добродетели. Депрессивные личности могут сказать о себе словами Шпитгелера из его произведения "Прометей и Эпиметей": "Самооценка стыдится чужого мнения", - они скорее прячут свой свет, чем выставляют его напоказ. Они часто напоминают спокойную и глубокую воду - душевная обязательность и ответственность, глубина чувств и теплота являются их лучшими качествами. Они глубоко благодарны за то, что имеют, и счастливы, если кто-нибудь отметит их способности или хоть немного напомнит им о себе. Они воспринимают благодарность как милость, обнаруживая тем самым истинное смирение.
ЛИЧНОСТИ С НАВЯЗЧИВОСТЯМИ
Застыть однажды, как камень.
Однажды и навсегда.
Гессе
Страстное стремление к постоянству возникает в нас очень рано и глубоко укореняется в нашей душе. Все, что мы видим, является убедительным повторением пережитого и доверенного нам в детстве, и это чрезвычайно важно для нашего развития. Возможно, в этом качестве проявляются специфические человеческие способности, наши чувства и наша психическая организация, наша способность любить, дарящая нам доверительность и надежду. У шизоидных личностей, часто меняющих свои привязанности или потерявших в раннем периоде жизни человека, с которым ранее была установлена прочная взаимосвязь, мы обнаруживали подавление или искаженное развитие этого качества.
Определенная длительность психического состояния и повторяемость одинаковых впечатлений в равной степени важны для нашего мышления, для приобретения знаний и опыта, вообще для нашей ориентировки в мире. Хаотический мир без узнаваемых и надежных закономерностей не дает возможности развернуться нашим способностям - внешний хаос соответствует хаосу внутреннему. Наш опыт, наши возможности приобрести истинные и надежные знания являются внутренним отражением или соответствием порядка и закономерностей мировой системы. Прилунение невозможно, если дорога на Луну выбрана произвольно и непредсказуемо, без опоры на познанные законы природы и научно разработанные траектории полета. Выяснением взаимоотношений между макро- и микрокосмом занималась астрология, которая снова переживает возрождение. В своем "Астрологическом завете" Оскар Адлер, имея в виду известное изречение И. Канта о том, что он исполнен глубокого благоговения перед двумя вещами - звездным небом над головой и нравственным императивом внутри нас, говорит о том, что нравственный закон внутри нас является отражением или соответствием звездному небу над нами. По мере того как мы познаем свое место в космическом порядке, мы находим принципы организации в нас самих и, прежде всего, определяем это в качестве принципа, т. е. исходим из того, что этот порядок не выдуман человеком и является фундаментальным условием нашего жизненного устройства. Это можно пояснить с помощью приведенных во вступлении к данной книге иносказаний. Стремление к продолжению относится к нашей сущности: страстное желание вновь любить и быть любимым после прекращения любовной близости является не только сутью нашего благополучия, но и корнем религиозного чувства. В представлениях о текучести времени, вечности и всеобщем присутствии божественного отражается потребность человечества в своем продолжении. Насколько глубока эта потребность, мы осознаем далеко не всегда, а только когда наши привычки и содержание нашей жизни изменяются, причем такое осознание часто продолжается и после прекращения действия изменяющих нашу жизнь факторов. Лишь тогда, когда нас охватывает ужас перед преходящим характером нашего существования, мы со страхом осознаем нашу зависимость, нашу временность. Теперь мы должны приступить к описанию третьей основной формы страха - страха перед преходящим. Мы встречаемся с ним тем чаще, чем чаще обращаем на него свое внимание. Опишем вначале, какие возникают последствия, когда у человека усиливается страх перед временным характером своего существования, когда возрастает его стремление к продлению и безопасности в том смысле, какой мы вложили в наше иносказание, касающееся центростремительных сил или соответствия силе тяжести. Общим следствием такой склонности является стремление все оставить по-прежнему. Изменение привычного состояния напоминает о преходящем, об изменчивости, которую личности с преобладанием навязчивостей (обсессивные) хотели бы, по возможности, уменьшить. В связи с этим, как следует из нашего иносказания, они пытаются найти или восстановить уже изведанное и проверенное. Когда что-либо изменяется, они расстраиваются, становятся беспокойными, испытывают страх, пытаются отделаться от изменений, уменьшить или ограничить их, а если они происходят - помешать им или преодолеть их. Они противостоят тем изменениям, которые с ними происходят, занимаясь при этом сизифовым трудом, так как все мы находимся в потоке событий, "все течет и все изменяется" в непрерывности возникновения и исчезновения, и никто не может остановить этот процесс. Как вообще выглядят эти попытки? При таких состояниях мнения, опыт, установки, главные правила и привычки удерживаются железной хваткой на основе действующего принципа и неизменного правила - все настоящее превращать в "закон вечности". Новый опыт либо отклоняется, либо, если это невозможно, трактуется как уже давно известное и испытанное. Это сознательно или подсознательно приводит к подтасовкам, вследствие которых некоторые детали нового упускаются, тенденциозно трактуются или просто аффективно отвергаются с тем обоснованием, что они неубедительны, преходящи, необъективны. В качестве спасения человек держится за такие установки, которые никто не может поколебать. История науки полна примеров подобных непродуктивных споров, основанных на упорном отстаивании своей "правоты". Отстаивание всего известного и привычного неизбежно приводит к готовности все новое встречать с предубеждением, к стремлению обезопасить себя от всего удивительного, непривычного и неизведанного. Это не только исключает возможность риска и попытки исследовать неизведанное с точки зрения наивной веры в прогресс, но и вызывает тенденцию затормозить, сдержать или даже предотвратить стремление других людей к риску, к открытию нового, к развитию. Основной проблемой людей с навязчивостями мы считаем также переоценку потребности в собственной безопасности. Осторожность, предвидение - долгосрочное целенаправленное планирование, вообще, установка на длительный период существования и продление существующего - все это связано с упомянутой потребностью. С точки зрения содержания страха данная проблема описывается как страх перед риском, перед изменениями, перед преходящим. Если провести аналогию с человеком, который вступает в воду, умея плавать, - это курс на сушу. Такие способы поведения и установки могут приобретать различную степень выраженности и очень странные формы. Тридцатилетний мужчина был одержим пополнением своей библиотеки. Между тем, он регулярно посещал публичную библиотеку и не читал собственных книг, обосновывая это тем, что если он однажды переедет в такое место, где нет библиотеки, что же он будет делать, когда прочтет все свои книги? В данном случае предвидение и предусмотрительность, а также связанный с ними страх приобретают действительно гротескную форму. Некоторые люди с навязчивыми расстройствами, имея полные шкафы одежды, носят исключительно старые вещи, создавая тем самым "резервы", - у них "сердце болит", если они вынуждены надевать новое, и они носят старомодную, проеденную молью одежду. Новая вещь используется ими лишь тогда, когда старая совсем изнашивается, и то лишь для того, чтобы предотвратить окончательный ее распад. Все, что движется к окончанию, напоминает им о преходящем и, в конечном счете, о смерти. У каждого из нас есть такой страх, и все мы желаем продления своего существования и даже бессмертия; все мы ищем чего-то бесконечного и испытываем глубокое удовлетворение, когда вновь находим вещи, к которым привыкли, но которые по различным причинам утратили. В этом плане мы понимаем и страсть к коллекционированию: что бы мы ни собирали - почтовые марки, монеты или фарфор, - нами руководит неосознанный мотив вечности, некая гарантия бессмертия - ведь как бы богата ни была наша коллекция, в ней всегда недостает той или иной вещи. Другие ищут продления существования и вечности в приобретении средств продолжения жизни, или изобретают вечный двигатель, или придают своим собственным воззрениям и теориям характер всеобщности и вневременности, пытаясь сделать их бессрочными по своей действенности. Уже одна наша склонность придерживаться любимых привычек и удерживать впечатления, особенно тогда, когда им что-то угрожает со стороны, свидетельствует о нашем желании продлить свое существование. Стремление избежать страха перед изменчивостью и временностью мы усматриваем в упрямой тенденции к удержанию и овладению, проявляющейся во всех возможных областях. Семейные, общественные, моральные, политические, научные и религиозные традиции приводят к догматизму, консерватизму, чрезмерной принципиальности, предубежденности и различным формам фанатизма. Чем больше упрямства проявляем мы в отстаивании своих позиций, тем с меньшей терпимостью относимся к тем, кто пытается поставить их под сомнение. Мы всегда испытываем страх и подвергаем сомнению все то, что может поколебать или изменить наши привычки, знания, верования, нашу безопасность, и не исключаем того, что новые взгляды и открытия являются ошибкой или обманом. Чем уже наш собственный кругозор и чем более ограничены горизонты нашего познания, тем больше мы стремимся сохранить все в неизменном виде, тем больше боимся утратить свою безопасность вследствие новых изменений и открытий. Итак, чем сильнее мы пытаемся удержать прошлое, тем больший страх испытываем перед преходящим, и, с другой стороны, чем больше мы сопротивляемся процессу изменения и развития, тем отчаяннее накапливаем силы для отстаивания своих позиций, тем выраженное становятся переживания, связанные с борьбой поколений. Жесткое отстаивание существующего и категорическое отклонение нового старым поколением принуждает юношество к экстремальному поведению. Естественно, что приверженность традициям первоначально имеет известное позитивное значение; мы хотим и должны во всем искать принципиальное и абсолютное. Для постоянства необходимо найти вневременную закономерность. Однако избыток постоянства приводит к уменьшению нашей способности и готовности к ориентации в новой ситуации, вызывает сопротивление новым изменениям, опровергающим или корригирующим ранее приобретенные знания и опыт, изменениям, к которым нас всегда принуждает, жизнь. Старая истина "tempera mutantur, et nos mutamtur in illis" ("времена меняются, и мы меняемся вместе с ними") для лиц с навязчивыми расстройствами не имеет силы; они платят за это стремлением к постоянству и страхом перед переменами. Они пытаются удержать жизнь с помощью схем и правил и проявляют упрямую нетерпимость ко всему новому и непривычному, а потому беспокоящему их. Однако то, что они так упорно хотят удержать, приводит их самих к принудительным и навязчивым психическим процессам. Таким образом, за каждой привычкой, каждой догмой и каждым проявлением фанатизма стоит страх - страх перед переменами, перед преходящим и, в конечном счете, страх смерти. Поэтому лица со склонностью к навязчивостям с таким трудом примиряются с людьми или обстоятельствами, которые отнимают у них власть или не подчиняются их воле. Им нравится все и они принуждают всех ко всему, что соответствует их мнению. Однако все, что им не удается в жизни, возвращается к ним обратно как насилие, к которому они хотели принудить других: ведь когда мы хотим принудить все живое к тому, чтобы все происходило не так, как это должно быть, а так, как это нравится нам, то все вокруг делается с принуждением, и мы вынуждены признавать, что уже не можем отличить свою волю от чужой. Так возникает впечатляющая последовательность: от навязчивых желаний к навязчивым действиям, в которых мы можем распознать жизненные силы, направленные на выравнивание однобокости и односторонности. Человек со склонностью к навязчивостям с трудом осознает, что область его жизнедеятельности не может быть абсолютизирована, что она не подчиняется неизменным принципам и не может быть заранее просчитана и определена. Он верит, что может привести все к единой системе, которую он в состоянии полностью обозреть и которой может овладеть, т. е. хочет совершить насилие над природой. В связи с этим уместно привести высказывание Ницше о том, что стремление к систематизации всегда содержит в себе частицу неискренности, заключающуюся в стремлении насильственно упростить многообразие живого. Навязчивое поведение сказывается на межчеловеческих отношениях. Вольно или невольно, сознательно или подсознательно мы предписываем другим то, что нравится нам самим. Это особенно четко выявляется в партнерских связях, при уходе за детьми и лицами, зависимыми от нас. Как мы уже упоминали, проблема взаимосвязи поколений, конфликты между поколениями воспринимаются людьми со склонностью к навязчивостям особенно остро. Все новое, непривычное и необычное ими отклоняется и подавляется; это доводит их установки и суждения до абсурда и провоцирует возникновение устрашающих планов противостояния, бунтов и революционных действий. Таким образом, консерватизм этих людей является источником таких экстремальных действий, которые равнозначны "выплескиванию ребенка из ванны". В этом проявляется неизбежная человеческая трагедия, которая может быть преодолена только при готовности воспринимать и понимать новое. Эти люди боятся, что без постоянного собственного и постороннего контроля может наступить угрожающий им хаос, что для наступления такой ужасающей неупорядоченности достаточно лишь немного расслабиться, отпустить вожжи, стать более открытым чужим влияниям и более податливым. Они боятся, что их могут притеснить, вытеснить или обойтись без них, что их мнением могут пренебречь, и если это хоть раз произойдет, то все обрушится, наступит светопреставление; они уподобляются Гераклу, который бы уже заранее предвидел, что на месте одной срубленной головы у гидры вырастет, по крайней мере, две. Они боятся совершить первый шаг, так как представляют себе бесчисленные последствия этого поступка. Они всегда стремятся достичь большей власти, приобрести больше знаний и навыков, чтобы предотвратить возникновение нежелательного и непредвиденного, и живут по принципу "а что будет, если...", вследствие чего отвергают все возможные варианты поведения, так что их повышенная осторожность и предусмотрительность не находит применения в жизни. Один пациент, которому было предложено оторваться, наконец, от дивана и высказать свои соображения, с раздражением ответил: "Но ведь тогда случится землетрясение", - тем самым в грубой форме выразив, насколько подавлены его мысли и стремления и какой длительный самоконтроль необходим для такого сдерживания. Осторожность прежде всего, нужно сделать все, чтобы предотвратить непредусмотренное - вот важнейший принцип людей с навязчивым развитием личности, для соблюдения которого они проявляют большую изобретательность. Мы можем рассмотреть это на нескольких примерах. Одна из возможностей вырвать себя из живого потока происходящего - это нерешительность, медлительность и сомнения.
Из письма, написанного структурированной обсессивной личностью, мы можем сделать вывод о том, следует ли в данном случае проводить психотерапевтические мероприятия, или вместо этого согласиться с проведением бальнеологического лечения. "Сердечное спасибо за Ваше письмо! Оно вызвало у меня тяжелые переживания, связанные с тем, что я не знаю, следует ли решиться на описание моего невроза уже при нашей первой беседе. Это возможно лишь в очень поверхностной форме. Я должен был ответить согласием или отказом в отношении лечения в 10-й водолечебнице до 10.07. Между тем, я, получив Ваше письмо с предложением лечиться у Вас, с того времени пребываю в нерешительности, и мое состояние отвратительно. В конечном счете, окажется, что, пока я решусь на что-либо, мое место в водолечебнице будет занято. Вообще-то решение весьма просто, так как я не имею достаточно денег для поездки в Мюнхен. Между нами говоря, я набрал необходимую сумму, однако она недостаточна. Так дело не пойдет. Я все время думаю о том, что лечение на курорте было бы необходимо и даже безотлагательно. Я представил себе, что, быть может, диагноз органического заболевания больше соответствует тяжести моего общего состояния, и лечение на курорте может дать позитивные результаты. В Мюнхене мне негде жить. После лечения в 10-й водолечебнице мне в этом году, очевидно, было бы утомительно ежедневно - туда и обратно - ездить в Мюнхен? Я не могу это сделать ни при каких обстоятельствах. Как только я подумаю, какая неопределенность связана с этими поездками, меня охватывают тревога и страх. Кажется, что даже война не может вызывать такого беспокойства. Я предполагаю, какой ужас вызовет у Вас моя нерешительность! Но ведь Вы - психоаналитик! И вы должны знать, что я один из тех людей, которые хотя и любят, но не женятся, потому что не могут на это решиться. И потом, было уже поздно. А теперь мне снова предстоит путешествие. В конце концов, ничего другого мне не дано. Так уж повелось, что Мюнхен, который требует больших затрат, вызывает страх. Такова реальность. Не лучше ли сначала скопить деньги, а потом уже двинуться в путь? На следующий год, в мае или июне, я определенно буду подготовлен для такого путешествия. До настоящего времени мы дважды получали только половину зарплаты. В последнее время несвоевременность в выплате зарплаты стала нормой. Я думаю принять лечение в водолечебнице, после чего появлюсь в Мюнхене. Если все будет в порядке с деньгами, то это может быть доступным. Получив известие о том, что мое место не может быть зарезервировано на длительный срок, я, может быть, решусь ехать в Мюнхен. Чтобы реализовать эту возможность, я хотел бы узнать от Вас, не мог ли бы я отсрочить оплату до 15.09 и нельзя ли мне проводить занятия с Вами в период с 7.08 по 7.09. О, это тяжелые роды! Если я сделаю все, о чем написал, мне кажется, безусловно, можно было бы продолжить психоанализ, но все остается таким, каково оно есть. P.S. Я не могу ни на что решиться, и это доставляет мне мучения. Я хочу убедиться в том, имеется ли еще место в 10-й водолечебнице. И еще я хочу узнать, сможете ли Вы работать со мной до 7.09, и могу ли я оплатить расходы до 15.09. Быть может, я отправлю телеграмму". (В конечном итоге он так и поступил и решился на психоанализ.) Мы можем себе представить, сколь мучительны для человека такие колебания и такая нерешительность, и, прежде всего потому, что он расценивает важные для него решения как окончательный приговор. Мы видим также, как такой человек ставит свои решения в зависимость от каких-то посторонних вещей - так, на него могут оказать влияние поломанная пуговица на пиджаке или результат игры в кости. Позднее мы увидим, что такой же страх возникает у него перед личной ответственностью. Еще один пример того, как личность со склонностью к навязчивостям воздвигает трудности на пути естественных переживаний. "Есть ли вообще смысл в толковании сновидений? Все это очень относительно - содержится или не содержится данный смысл в сновидении. Кто может определить это? Быть может, я уже изменил содержание сна во время его описания или даже неточно вспоминаю свои переживания во время сна? Не является ли все это сомнительным? Сновидения есть только накипь, занятие ими носит ненаучный характер. Фрейд и Юнг имели совершенно различные точки зрения относительно сновидений и по-разному их истолковывали. Совершенно очевидно, что их точки зрения не могут быть надежными и обязательными. А истолкование! То, что может прийти мне в голову, это приводит к бесконтрольности. Пусть это останется полностью непознанным. Кроме этого мне ничего не приходит в голову". Такая предосторожность, мастерски аргументированная, направленная на отгораживание от переживаний, хорошо известна; страх пациента перед утратой контроля отражается в его высказываниях о непознаваемости сновидений. Кто-то может подумать, что сомнения пациента в отношении толкования сновидений совершенно обоснованы. Они, однако, упускают из виду то обстоятельство, что здесь проявляется общее свойство пациентов уклоняться от решений - ведь их сомнения касаются отнюдь не только сновидений и связаны со страхом перед всем "опасным"; они ищут способа уклониться от ситуации, которая несет в себе угрозу для них.
Многие личности со склонностью к навязчивостям, исходя из той же предосторожности и предусмотрительности, отличаются "вязкостью" суждений, застревают на деталях. Их поведение можно проиллюстрировать удачной шуткой: "Один человек, попав на небо, увидел две двери с табличками: "Дверь в царствие небесное" и "Дверь на лекцию о царствии небесном". Он подумал и вошел во вторую дверь". Одна из закономерностей психической жизни заключается в том, что все, что мы подавляем, накапливается, как талая вода, и создает внутреннее давление. Поэтому навязчивые явления требуют много времени и сил, чтобы сдерживать их в глубинах нашей души. Так возникает порочный круг навязчивостей, который, с одной стороны, решает задачу удержания подавленного и вытесненного, а с другой - воспроизводит навязчивые явления и дискутирует с ними. Таким образом, интегрируется все то, чего мы избегаем и от чего испытываем страх, и переживается нами, скорее всего, с удивлением, так как подавленное несет в себе такое исполненное значимости содержание, что даже просто рассказ о казалось бы бессмысленных сновидениях несет важную информацию. Можно представить себе, как ограничен и упрям, как принципиален и односторонен в своих выводах человек с такими установками, как "безжизненна" его жизнь, если он возводит в абсолют свои условия и добивается их исполнения. Человек с обсессивным развитием личности осознает лишь то, что он считает "правильным", т. е. то, что не несет в себе опасности риска и страха, с ним связанного. Такие люди считают для себя обязательным верить в то, что они считают истинным, и всякая другая, свободная от их предрассудков, мысль кажется им невероятной. Будучи принципиальными во всем, они естественный порядок доводят до педантичности, необходимую последовательность и рациональность - до неисправимого упрямства, разумную экономность - до скупости, здоровое своеобразие - до исключительного своенравия вплоть до деспотизма. Несмотря на то, что полнота жизни заменена у них жесткими правилами, это все же не дает возможности полностью преодолеть страх, что приводит к развитию навязчивой симптоматики и навязчивого поведения. Навязчивые симптомы, первоначально предназначенные для связывания и устранения страха, постепенно становятся внутренне необходимыми. Они "навязываются" личности, и человек не может от них отказаться, даже; если не видит в них смысла. Навязчивое мытье рук" навязчивые сомнения, навязчивый счет, навязчивые воспоминания являются примером таких действий Всегда, когда человек пытается избавиться от навязчивостей, высвобождается связываемый навязчивостями страх. Сколь бы разнообразны ни были навязчивости, они, в конечном счете, представляют страх пред риском, перед стихийной беспечностью, которая толкает нас на рискованные действия. Такой страх, наряду с попытками его предотвратить или преодолеть, всегда настигает этих людей при столкновении с новым, неизвестным, опасным и запрещенным, при любой попытке отклонения от привычного стереотипа. Когда все остается таким, как есть - вещи на письменном столе, порядок расположения которых священен, мнения и суждения, имеющие силу закона, моральные установки, застывшие и навсегда классифицированные, теории, неоспоримые, как аксиомы, вера, непоколебимая и абсолютная, - то кажется, что время остановилось. Все уже предусмотрено, мир больше не меняется, действительность есть лишь повторение аналогичного и давно известного - так пульсирующий ритм жизни становится монотонным, мертвым. В таком поведении, быть может, иногда заключается настоящее трагическое величие, так как жестокая, подавляющая и укрощающая жизнь воля и недостаток гибкости придают личности некую монументальность, лишая ее изобретательности и удачливости. К трагическому относится также провал абсолютизации, так как жесткие требования, независимо от того, носят ли они реальный или воображаемый характер, заведомо невыполнимы. В простых примерах столь принципиальной позиции личностей с обсессивным развитием трагическое и комическое тесно переплетаются между собой - попробуйте хоть раз сделать вашу квартиру абсолютно чистой, чтобы в ней не было ни пылинки. Трагичность данной ситуации заключается в том, что вы не можете удержать и зафиксировать чистоту, как не можете остановить время. Так льют воду в бездонные бочки Данаиды. Так как пыль всегда появляется вновь, какой бы чистоты мы ни достигли, вновь появляется стремление ее стереть, и эта проблема неразрешима, сколько бы ни повторялись наши попытки. В данном случае стремление к абсолютному избавлению от пыли несет в себе такой же смысл и таит в себе такую же опасность, как и попытки достичь абсолютной моральной чистоты. Собственно говоря, перенос этой проблемы на банальный уровень носит искусственный характер, и истинное разрешение возникших проблем не требует насилия. Всегда, когда иррациональные чувства принуждают нас к деятельности, которая, в конечном счете, является бесплодной, мы должны спросить себя, какого существенного столкновения с действительностью или какого решения мы хотим избежать. Юмористически рисует навязчивую проблематику Ф.Т. Фишер в своем романе "Все так же одинок". Герой романа ведет длительную войну против того, что он называет "коварством объектов". В связи с вытеснением преимущественно агрессивных аффектов и побуждений он постоянно совершает действия, не соответствующие его намерениям, и прячет вещи в башмаки, называя это "коварством объектов". Когда несимпатичная соседка за столом случайно проливает на его одежду соус, он расценивает это как "коварство объекта" в виде запачканных соусом пуговиц на его пиджаке, скрыв таким образом подавленную неприязнь и агрессивность по отношению к даме. Такого рода неудачные действия лиц с обсессивным развитием особенно часто мы встречаем в описаниях; 3. Фрейда, который объясняет это вытеснением жизненных побуждений. В ошибочных действиях (die Fehlleistungen) - оговорках, забывчивости, ошибках - прорывается все то, что было подавлено, и в форме ошибок минует чувство вины и осознанные запретные желания, предается искаженной гласности то, что должно быть укрыто. Навязчивости могут достичь степени болезни с неблагоприятным течением, когда они заполняют всю жизнь человека и производят впечатление демонической силы, властвующей над ним. Можно себе представить, что в прошлые времена, когда психодинамические взаимосвязи еще не были известны, эти ужасные насильственные действия, лишенные какого-либо смысла, производили впечатление одержимости бесом или злым духом. Сами больные с навязчивостями, особенно если эти навязчивости проявляются в насильственных действиях, часто рассматривают эти действия как результат воздействия на них посторонней силы, поскольку они носят чуждый им характер. Каждая навязчивость имеет тенденцию к распространению на все новые и новые области, напоминая некоторые соматические заболевания, в частности, метастазирование опухолей. Жизнь лиц с навязчивостями все более и более ограничивается навязчивыми проявлениями. Ниже мы приведем ряд примеров, демонстрирующих эту закономерность. Описанные навязчивые процессы представляются нам защитой от беспокоящих "злых" мыслей, желаний и побуждений, которые мы считаем необходимым подавить. Избегание или преодоление таких нежелательных психических процессов отнимает много сил и времени. Однако это вряд ли достижимо, как будто нам противостоит колдовская сила. Едва мы преодолеваем злые, грязные, грешные мысли, как они всплывают вновь и навязчиво требуют новых усилий по их преодолению. И снова повторяется спасительная формула в виде заклинания, типа "Иисус-Мария-Иосиф", или предпринимаются действия для того, чтобы предотвратить появление в сознании этих мыслей и желаний. В тяжелых случаях это приводит к различным формам самоистязания, о которых нам известно из описанных примеров религиозного фанатизма (в частности, флагеллантизм, самобичевание). "Метастазирование", т. е. расширение и разрастание навязчивостей, выражено тем больше, чем больше усилий предпринимается для уклонения от навязчивых идей: достаточно безобидной ассоциации, для того чтобы подозревать намек на срамное желание и связанные с ним слова и представления и начать новые усилия по их изгнанию. Это отражено в шутке, карикатурно изображающей "христианский" ряд чисел: "Один, два, три, четыре, пять... тьфу!.. семь", - цифра 6 имеет срамную ассоциацию. Все это напоминает упомянутую выше историю о невозможности убрать из комнаты абсолютно все пылинки и хорошо описывается латинской пословицей "Naturam expellas fursa, tamen usque recurret" ("Сколь яростно ни изгоняй природу, она постоянно возвращается"). И действительно, природа, жизнь не могут быть изгнаны или подавлены - они все равно каким-то способом возвращаются на свое место. Какие рафинированные формы могут приобрести способы защиты, видно из следующего примера. Одна невротическая пациентка с навязчивым стремлением мыться, которое подсознательно символизировало ее "грязные сексуальные побуждения", именно тогда получала сексуальное удовлетворение, когда из побуждений избавления от "греха" соответствующим образом мыла свои гениталии как "источник греховности". Это сопровождалось наслаждением, вплоть до оргазма, которое, однако, не сопровождалось чувством вины, так как на уровне сознания было связано с процедурой очищения. Христианская церковь обеих конфессий (католическая и лютеранская), осуждающая сексуальность путем воспитания чувства вины в прошлом и, к сожалению, и в настоящее время, способствует возникновению так называемых неврозов духовного происхождения. Ее враждебность ко всему плотскому вызывает у многих молодых людей, особенно в пубертатном возрасте, страх и чувство вины, которые, в свою очередь, требуют механизмов для их подавления. Вместо того чтобы в соответствии с возрастом и развитием касаться этих тем, вызывающих у подростков естественное и часто примитивное любопытство при групповых беседах или в школе, и тем самым просвещать их, их длительное время при подготовке к конфирмации обучают песнопениям и катехизису. В результате подростки узнают то, в чем им отказывают, от других. За десятилетия психотерапевтической деятельности мы узнали, какие опустошительные последствия несет религиозная враждебность к проявлениям плоти. Часто это начинается с борьбы с онанизмом, который якобы вызывает ужасные соматические и духовные последствия, отчего возникает тяжелый страх и чувство вины. Нередко, если не удается преодолеть этот "грех", такие переживания в юности заканчиваются самоубийством.