Дарите своим женщинам цветы

Дата: 2025-05-01; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Дарите своим женщинам цветы
Продлите миг их женского цветенья,
Божественной, волшебной красоты,
Дающей жизнь и вечное движенье.

Дарите своим женщинам цветы:
Мимозу, орхидею или розу,
Они внесут оттенок новизны,
Дополнят мир цветов, что в женском сердце.

Собой заменят то, что отцвело,
Росточки вновь уснувшие пробудят,
Вдохнут свой звук, надежду и тепло
В тот сад, что в вечности пребудет.

Искушённые читатели, пожалуй, сразу догадаются, что это женское стихотворение. Конечно, нельзя сказать, что приведённое стихотворение совсем уж никудышнее. Вполне, например, выдержан пятистопный ямб. С рифмами, правда, накладка. Слаба рифма "цветЫ – новизнЫ". А "розу – сердце" рифмой вообще признать нельзя. Конечно, можно предположить, что во втором четверостишии рифма и не планировалась. Но первое рифмованное четверостишие уже настроило читателя на восприятие всего данного стихотворения как рифмованного. От того и воспринимается это "розу – сердце" как явный сбой.

Далее, тут немало абстрактных слов и словосочетаний, которые делают смысл стихотворения весьма смутным. Ну, вот, "волшебная красота" или "божественная красота" – это что? И как эта "красота" является "Дающей жизнь и вечное движенье"? И что имеется в виду под "оттенком новизны"? И куда же цветы его "внесут"? Когда призывают: "Дарите своим женщинам цветы", то, по всей вероятности, предполагают многократность этой процедуры. Если имеют в виду однократность действия, то, скорей всего, скажут: "Подарите цветы". И вот эти, многократно даримые, "мимоза, орхидея или роза" куда-то "внесут оттенок новизны". Кроме того они "Дополнят мир цветов, что в женском сердце". Наверняка здесь под "сердцем" подразумевается "душа" – некое вместилище чувств, переживаний, стремлений. Вот только смутноват этот "мир цветов". Но это ещё не всё! Вышеперечисленные цветы "собой заменят то, что отцвело". Раз так, то предполагается, что в этом "мире цветов, что в женском сердце", периодически что-то отцветает. И если подарить женщине вещественный букет цветов, то в воображаемом "мире цветов" он как-то так заменит то, что там "отцвело". Но это, опять же, ещё не всё! Подаренные цветы "росточки вновь уснувшие пробудят". Там, оказывается, есть какие-то "росточки". А потом подаренные цветы "Вдохнут свой звук, надежду и тепло В тот сад, что в вечности пребудет". Поскольку цветы пленяют людей в основном видом и запахом, то насчёт "звука" как-то странно читать. Ну а "надежду и тепло" надо, разумеется, понимать метафорически. В общем, это стихотворение нуждается в существенной доработке.

Автор, как это часто (очень часто!) бывает, может забаррикадироваться ответом "Я так вижу!" и попросту отмахнуться от всех претензий читателя. Возникает резонный вопрос: Зачем же тогда публиковать свои произведения? Но у читателя тоже есть ЧТО возразить на эту снобистскую фразу. Читатель может ответить вполне в духе автора: "Я так читаю!". Так вот – внимательно, вдумчиво, взыскательно. Искренне желая понять ЧТО же хочет поведать автор мне как читателю.

Можно, конечно, возразить, прочитав приведённое стихотворение, что со стороны автора нет никаких признаков претензии на избранничество. И может показаться, что в данной главе это стихотворение приведено произвольно или, хотя бы, случайно. Однако я неоднократно слышал лично от автора этого стихотворения высказывания именно о том, что к ней стихи свыше приходят. И она их записывает только один раз. Потом ничего не исправляет.

Я не склонен иронизировать над заявлениями об избранничестве, и вполне допускаю возможность такого явления. Причём оно знакомо всем сколько-нибудь творческим личностям. Это субъективное переживание отнюдь не уникально. Оно вполне сродни медиумизму, автоматическому письму и прочим подобным явлениям. Творцу нередко кажется, что он всего лишь инструмент в руках какой-то мистической силы.

Только, мне думается, нужно боле внимательно относиться к собственным ощущениям и прочим порывам, чтобы не перепутать источник вдохновения. Во всяком случае, трудно признать в цитированном стихотворении божественное авторство.

Вот самооценка с обложки ещё одной книжки: "...Как описать состояние моей души, когда пишу стихи и сказки?..

...Пишу в ночи и днём. Готовые сюжеты снимаю с неба, как Дар чудесный... И этот Дар течёт к моей душе, рукам и сердцу... Случайно услышанное слово, картина художника, движение в танце, красивый цветок, детский взгляд... являются озарением для моего творчества.

Я вхожу в образы, которые присутствуют в моих произведениях. Будь то перламутровая жемчужина, которая превращается в прекрасную девушку ("Лунная дорожка"), или в другой сказке ("Лика") я летала бабочкой... В далёком детстве я, белокурая девочка, шагнув в картину, становилась там героиней сказочных событий. Спустя годы появилась сказка-быль "Картина на стене". Во сне я пела красивую песню "Пять серёг, пять серёг.."., которая превратилась в стихотворение "Сон".

Я танцевала в "Танце мечты", это гимн красоте женского тела, мечта девушки или женщины, которая воплощается в образ восточной танцовщицы. Но это не просто танец это философское размышление: "Какая я там, в глубине, в потаённых уголках микрокосмоса женской души?"

А это "снятый с неба" шедевр:

Танец мечты

Люблю я звуки тамтама,
Обожаю барабанную дробь.
Станцевать арабеску мечтаю,
Разогреть остывшую кровь.

Ну, а может, не кровь, а мечты...
О, маленьких шляпках,
Об изящных перчатках,
О сапожках с каменьями,
О колье на пышную грудь,

О браслетах звенящих вокруг,
О браслетах на танцующих ножках,
О браслетах, спадающих с рук...

Шаровары из цветного атласа,
А с атласа спадают
Золотые цепочки и кисть.

Это чудо венчает
Зовущий пупок
И неуёмная страсть

А пальчики ног, а лодыжки
Да изгиб, бегущий в браслетовый звон.

А холм ягодиц —
Две половинки Луны!
Коль приложишь ты руку —
От истомы умри!

Руки мои красивы, как змеи,
Кольца на них — анаконды глаза.
Тронешь рукою — тугая прохлада, Неподвижное око в отраженьи Луны.

Плечи — будто свадебный полог.
Тронь — ты услышишь шёлковый шорох.
Грудь — недозрелые дыни
В изумрудных камнях и шитье.
Кожа — то ли бархат,
То ли туго взбитые сливки, —
Сама не пойму!

На шее золотое монисто,
Монисто побольше,
Монисто поменьше —
Из мелких монет.
И под шелест монет
Колыхается нежно
Жемчугов необрывная нить.

А уши... А ушки отогнуты чуть,
А в ушах — они будто ракушки —
Кольца-браслеты с рубином внутри.

Бархата щёки, персика губы,
Амфоры ручка — маленький носик,
Брови вразлёт —
Норковый мех на ощупь!

Попроси меня очень взглянуть на тебя,
Подниму я густые ресницы, —
И увидишь ты озера синь-синеву
Или ночи безумный омут!

Чуть не забыла:
Обойди меня, или,
Хочешь, я обернусь.
Тронь мою спину,
Ощути кобылицы дрожь
Или от росы холод.

Завершенье — тугая прическа
Из длинных волос,
Бриллианты в заколках,
Будто купол в сиянии звезд!

То я хочу глаза голубые, белую кожу,
Русые косы до пят,
То хочу я глаза смоляные,
Смуглую кожу, горячую кровь.

Днем я в танце — прохладная нимфа,
Ночью я в танце — плоти призыв!
Чего ж я хочу?
Толпы изумленья
Иль упоенья собой?
Должна я признаться:
Того и другого хочу!
Хочу упоенья
Под шелест монисто,
Браслетовый звон.
Хочу упоенья
От звуков тамтама
И драгоценных камней.

Хочу упоенья
От роскоши, вин и духов!
Хочу упоенья
Толпой достойных мужчин!

Стихотворение это очень длинное и я позволю себе на этом месте прервать его цитирование. Чего стоят уже хотя бы эти, располагающиеся в ушах, "Кольца-браслеты с рубином внутри"! А целая груда монистов?! Судя по заявленным мечтам и желаниям, можно предположить, что написано это сочинение девочкой лет, этак, двенадцати-пятнадцати с рано проснувшейся сексуальностью: "Чего ж я хочу? Толпы изумленья Иль упоенья собой? Должна я признаться: Того и другого хочу! <…> Хочу упоенья От роскоши, вин и духов! Хочу упоенья Толпой достойных мужчин!".

Кто ж это "с неба" такие признания нашёптывает? Неужто сам вседержитель?!

Но такая буря, такой свирепый вихрь самовосхищения, самолюбования, самовоспевания вынуждают даже видавшего виды читателя скромно потупить взор. Как не припомнить тут мудрые слова: "Не восторгайся сверх меры. Избегай превосходных сте­пеней — похвалы возбуждают любопытство, разжигают же­лание. И если достоинства окажутся ниже твоей оценки (а обычно так и случается), то обманутое ожидание отомстит за обман презрением — и к тому, что восхвалялось, и к то­му, кто восхвалял. Ведь чрезмерное восхищение сродни лжи: люди утратят доверие к твоему вкусу, что неприятно, и к уму, что уж совсем плохо".[168]

Следующее стихотворение по теме уже более, так сказать, избранническое.

Девиз поэта

Твори тогда, когда молчать не в мочь,
Когда душа в огне страстей пылает,
Когда ты знаешь как другим помочь,
Когда своя судьба тебя пугает.
Твори всем без различиям на зло.
Сказавши правду, будет всяк услышан.
Поэт рождён дарить своё тепло,
А ПОНИМАТЬ его – подарок свыше!

Сразу замечу, так и написано – "без различиям" и "на зло". Касательно же содержания стихотворения скажу, что в нём есть намёк или, точнее, отголосок споров о предназначении творца, творческой личности: он должен быть понятным или понятым? В первом случае нагрузка ложится на творца, ибо ему надлежит подстраиваться под нравы, вкусы, причуды и уровень публики, чтобы быть понятным для неё. Во втором случае уже от публики требуется работа, это она должна поднапрячься, чтобы дорасти в своём миропонимании до уровня творца. Пожалуй именно этот – второй – случай и отражён в словах "А ПОНИМАТЬ его – подарок свыше!".

Вот ещё примеры на избранническую тему:

Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдёт минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:
Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм.

(А. Пушкин "Поэту")

В его глазах огонь и лёд,
Движенья рук так живописны и прекрасны.
ПОЭТ!.. Он не играет, он живёт!
Его душе эмоции и чувства все подвластны.

Всегда как ветер он полётен и воздушен,
Горячим сердцем согревает все сердца...
И даже лёд движению ресниц послушен,
Он укрощён и служит до победного конца!

Он – одинокий странник-музыкант,
В его руках божественно играет лира,
и за него всё говорит талант,
Что он – ПОЭТ совсем иного мира!...

(Просто поклонница фигуриста Евгения Плющенко)

Посредственность

Посредственность. Смертельный приговор
Тому, кто верил в поклоненье Музе.
Любимые слова – всего лишь сор,
И нить судьбы опять связалась в узел.

Посредственность. Но если ты и я
Неразлучимы, как любовь и вечность,
Пусть в тайне от меня тебя хранят –
Не разлучают радость и беспечность.

Но нет! Уж лучше знать свою беду,
Чем заблуждаться в сказочном бреду.
Не все творцы в твореньях преуспели.

Не суждено пускай мне небом петь,
Тогда уж лучше вовсе умереть,
Молиться вечно гордому Сальери!

(Чернецкий Геннадий Владимирович)

Сирано де Бержерак

В дыму сражений промелькнуло лето –
Вот только счастья не было и нет...
Страницы жизни воина-поэта
В ночи читает воин и поэт.
Душа поэта с небом ищет лада,
Блуждая долго, будто бы во сне,
И Сирано волшебную лампаду
Зажёг однажды бережно во мне...
Любовь и нежность светят нам нечасто –
И только после понимаешь сам,
Что в этом мире невозможно счастье –
Лишь подвиг жизни остаётся нам!

(Александр Карпенко)

избраннические амбиции обязательно должны подкрепляться мастерством автора. "Плохо, что об этом не думают и многие молодые, решившие посвятить себя литературному твор­честву: им представляется, будто оно увито одними ро­зами и соткано из голубых мгновений. Разочарование не замедлит наступить, оно принуждает слабых сдаться, а сильных — принять розы вместе с шипами"[169].

Изрядно потрудившись на стихотворском поприще, сочинитель однажды понимает отчётливо, что все его смутные порывы вдохновенья не представляют из себя чего-то исключительного, что это никакие не подвиги, а обычные трудовые будни. Постепенно острота мысли о своей миссии, о своей избранности отходит всё дальше на задний план. Избранничество всё более становится фоновым. Зато значительно возрастает ответственность за всё им сказанное и сделанное. И это есть признак перехода из рядов начинающих стихотворцев в ряды стихотворцев зрелых. И вот что остаётся от амбиций:

Воспоминания о пехоте

Нас везут в медсанбат,
Двух почти что калек,
Выполнявших приказ не совсем осторожно,
Я намерен ещё протянуть пару лет,
Если это, конечно, в природе возможно.

Мой товарищ лежит,
И клянёт шепотком,
Агрессивные страны, нейтральные тоже,
Я ж на чутких врачей уповаю тайком,
Если это, конечно, в природе возможно.

Перед нами в снегах
Лесотундра лежит,
Лазаретная лошадь бредёт осторожно,
Я надеюсь ещё на счастливую жизнь,
Если это, конечно, в природе возможно.

Так и еду я к вам,
В этих грустных санях,
Что ж у вас попросить, чтоб вам было не сложно?
Я хочу, чтобы вы не забыли меня,
Если это, конечно, в природе возможно.

(Юрий Визбор)

Тут автор (или лирический герой) как бы стесняется своего желания остаться в памяти людей. И название ничего такого не предсказывает, даже наоборот – уводит в сторону. В самом деле – ну какие же это "воспоминания о пехоте"?! И композиционно стихотворение строится так, что к рефрену "Если это, конечно, в природе возможно" подставляются не сильно глубокие по смыслу строки, по контрасту с которыми строка "Я хочу, чтобы вы не забыли меня" звучит особо пронзительно. Как бы из засады выскакивает.

Зрелость

Приобретают остроту,
Как набирают высоту,
Дичают, матереют,
И где-то возле сорока
Вдруг прорывается строка,
И мысль становится легка.
А слово не стареет.

И поздней славы шепоток
Немного льстив, слегка жесток,
И, словно птичий коготок,
Царапает, не раня.
Осенней солнечной строкой
Приходит зрелость и покой,
Рассудка не туманя.

И платят позднею ценой:
"Ах, у него и чуб ржаной!
Ах, он и сам совсем иной,
Чем мы предполагали!"
Спасибо тем, кто нам мешал!
И счастье тем, кто сам решал, —
Кому не помогали!

(Давид Самойлов)

***

Неужели всю жизнь надо маяться!

А потом

от тебя

останется —

Не горшок, не гудок, не подкова, —
Может, слово, может, полслова —
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,

который — душа.

(Давид Самойлов)

Но как хочется сочинителю признания! Пусть не всемирной славы, но непременно искреннего внимания и понимания. Скандалами и эпатажами внимания добиться, конечно, можно. Но как же быть тогда с признанием? Тем более – искренним? Нет другого пути кроме как быть всегда искренним и честным в своих произведениях. Без рисовок и позёрства, без жеманства и заискивания перед публикой. И если публика тебе противна и даже ненавистна, не стоит этого скрывать. Иначе это обернётся куда большей бедой, чем потеря любви публики. Это будет предательством себя самого, своего пути, своего жизненного предназначения.

Гейне

Была эпоха денег,
Был девятнадцатый век.
И жил в Германии Гейне,
Невыдержанный человек.
В партиях не состоявший,
Он как обыватель жил.
Служил он и нашим, и вашим –
И никому не служил.
Был острою злостью просоленным
Его романтический стих.
Династии Гогенцоллернов
Он страшен был, как бунтовщик,
А в эмиграции серой
Ругали его не раз
Отпетые революционеры,
Любители догм и фраз.
Со злобой необыкновенной,
Как явственные грехи,
Догматик считал измены
И лирические стихи.
Но Маркс был творец и гений,
И Маркса не мог оттолкнуть
Проделываемый Гейне
Зигзагообразный путь.
Он лишь улыбался на это
И даже любил. Потому,
Что высшая верность поэта –
Верность себе самому.

(Наум Коржавин)

Отсутствие "творческой лаборатории"

"Я не имел намерения переводить Ариосто,
я хотел его просто прочитать".

(М. Л. Гаспаров, из интервью в
Тарту, 20 марта 1990 г.)

Начинающие стихотворцы поначалу ничего такого создавать не собираются. Но с течением времени накапливаются всевозможные записи, вырезки, журналы, книги и т.п. Иные сочинители могут всю жизнь так и топтаться на месте, безо всякого творческого роста. Если же человек втянулся в процесс, ощутил вкус к творчеству, тогда неизбежно произойдёт глубокая переоценка ценностей. Он станет собирателем всего того, чем раньше так беспечно пренебрегал. Очень важным признаком стихотворца профессионального надо признать наличие у него полноценной "творческой лаборатории". Под этим названием скрывается совокупность целесообразно обустроенного рабочего места, письменных принадлежностей, всевозможных хранилищ информации, а также навыков и привычек, которые помогают в поэтическом творчестве. И тут даже самые, казалось бы, несущественные мелочи могут существенно повлиять на успешность творческого процесса.

Ян Парандовский: "Уже давно бумажная промышленность в состоянии удовлетворить требования и вкус писателей не хуже, чем в древности это делали мастерские, где изготовлялся папирус. Писатель может выбирать и капризничать. Формат, плотность, гладкость или шершавость, блеск — вот вокруг каких качеств вращаются индивидуальные интересы пишущих. Когда писатель изменяет формат и плотность бумаги и делает это по собственному почи­ну, а не в силу необходимости, это всегда свидетельст­вует о том, что и он сам в какой-то степени изменился. Опытный глаз по одному виду рукописи распознает пси­хические особенности, творческий метод, а иногда и стиль автора. Узкие полоски тянутся за тем, кто дол­го работал в газетах, повествователь с широким дыха­нием не станет писать на страничках малого формата, столь подходящих для поэта, творящего изысканные ме­тафоры. Один писатель с изумлением отмечает в "Днев­нике", как фатально на него влияет бумага в клетку, пу­тая мысль и нарушая душевное равновесие. Случаются и извращённые соблазны: тянет написать элегию на обратной стороне накладной или роман в приходо-рас­ходной книге.

Не безразличен и цвет бумаги. У некоторых писате­лей он меняется настолько показательно, что по цвету рукописи можно различить периоды творчества — сов­сем как пейзажи в разные поры года. Есть нечто чрезвы­чайно привлекательное в белой бумаге. Это как бы от­крытый путь, по которому можно отправиться в неизвест­ное, когда немного страшно сделать первый шаг: так человек не решается нарушить девственную белизну снежного поля".[170]

Так что в обустройстве рабочего места писателя должно быть учтено всё, что способствует успешной работе. Чтобы каждый миг своего существования поставить на службу творчеству, профессиональные стихотворцы держат наготове записные книжки, в которые записывают всё, что покажется им мало-мальски ценным: свои наблюдения; обрывки разговоров; догадки, осенившие их во время какой-нибудь прогулки; внезапно пришедшие на ум рифмы и прочие созвучия. У них накапливаются за многие годы творческой деятельности многочисленные записи, собранные в папки или тетради (или хранятся в компьютерах в виде файлов). У них развита привычка всё вокруг оценивать с писательской точки зрения: что и куда из услышанного и прочитанного можно вставить в свои произведения, где применить, к чему приспособить всякую наблюдаемую всячину. Многие порывы вдохновения оказываются краткими и созданные во время таких порывов сочинения бывают далеки от совершенства, но отнюдь не бесполезны. Их можно накапливать и что-то из них применять в других произведениях. Вот эта жадность до поэтического сырья сильно отличает профессиональных стихотворцев от начинающих. Последние ужасно расточительны!

Причём немало начинающих авторов уже подумывает о том, что они оставят потомкам, и стараются уничтожать черновики, по которым можно было бы узнать как они неумело поначалу писали. Думая о том, как оценят их творчество потомки, они играют в литераторов, ну точно как дети. Ведь творчество самозабвенно, всеохватно, императивно. Оно – всепоглощающая страсть. А творить с оглядкой на возможную оценку потомков, предполагая, что они будут копаться в их бумагах и файлах и обнаружат что-то смешное или позорное – дело неблагодарное. Надо ж сначала действительно сотворить НЕЧТО (Ну – для того, чтобы стать интересным потомкам). Вообще все эти шараханья с уничтожениями рукописей и первых незрелых сборников очень уж выпукло указывают на увесистую гордыню. Даже в самых неказистых стихах можно найти что-то ценное. Зачем так жестоко с ними обращаться? К тому же остаётся прекрасная возможность сравнить своё творчество разных лет и убедиться в неуклонном росте своего мастерства.

Писательским трудом весьма желательно заниматься регулярно. "Дисциплина труда всегда была для писателя благословением. Сколько сил сохраняется, если в определённые часы садишься за рабочий стол! Безразлично, происходит ли это ранним утром, как у Поля Валери, просыпавшегося в четыре часа, и Ламартина, встававшего в пятом, или же после обеда, вечером, пусть даже ночью, столь излюбленной многими писателями, чьи нервы только к ночи получали разрядку. Было бы ошибкой считать, что это только наше время приучило писателей работать по ночам. Vigiliae noctae — ночные бдения, как рефрен, повторяются в жизни очень многих писателей. Аристотель мог бы быть патроном этих учёных сов, а Платон, свежий как роза, покровителем тех, кто творил днем.

Бюффон, Гёте, Вальтер Скотт, Виктор Гюго, Бодлер, Флобер усаживались за работу с пунктуальностью чи­новников, а если перечислять всех, кто имел обыкнове­ние поступать подобно им, то в списке оказалось бы большинство известных писателей. Но почти никто из них с этого не начинал. Дисциплина труда вырабатывается постепенно и окончательно закрепляется в период зрелости писателя, когда он успевает убедиться, что шедевры возникают не по милости счастливого случая, а благодаря терпению и упорству. Каждое выдающееся произведение литературы замыкает собой длинную цепь преодолённых трудностей".[171]

Ясное дело, для такой усидчивой работоспособности потребно хорошее здоровье. Так что и хорошее питание, и полноценный отдых столь же необходимы – какое же без этого здоровье! Есть и другая точка зрения, дескать поэт должен жить надрывно и загульно, с пьянками и перебранками. Ведь "история русской литературы зачастую трансформировалась в общественном сознании в последовательную цепочку мифов о жертвенности писателей, поэтов и общественных деятелей"[172]. Мол у них особо нежная, тонкая, ранимая и т.п. душевная организация. Музыканты непременно "разбивают в кровь пальцы", яростно дубася по струнам, клавишам и барабанам. "Поэты", мол, кромсают "правду-матку" вдоль и поперёк, и попутно "ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души.[173]"

"Поэт – это лидер, не олицетворяющий собой толпу. Он от природы наделён некоей отрицательной харизмой, не позволяющей главенствовать. Этим во многом определяется трагическое мировосприятие поэта, внешний или внутренний эскейпизм[174], изоляционизм, аутизм[175] и диссиденство[176]. Сообщество поэтов напоминает секту скопцов, белыми шейными платками и салфетками на коленях манифестирующих своё физическое уродство, долженствующее свидетельствовать об их нравственной чистоте. Поэт: добровольно лишая себя права главенствовать над людьми, манифестирует это добровольное пожертвование анархией эстетического и этического заражения, восходящего к ещё более глубоким традициям, расплатой за которое является смерть. Или не сама смерть, а её манифестация".[177] – Ишь как лихо заявлено!

А вот ещё мнение на ту же тему: "Литературная среда однозначно лояльно относится к различного рода допингам. В ней можно найти весь спектр изменяющих сознание компонентов — от безобидного никотина, убивающего лошадь, до... простите, здесь я не специалист, не знаю, как закончить фразу. “Есенин пил, а вон каким был поэтом! Русский поэт всегда пьёт! А ты что трезвый сидишь? Донос пишешь?” — вот малый джентльменский набор фраз традиционной писательской пьянки. Работяга-заводчанин, грузчик, местечковый мудрец дядя Вася могут пить горькую всю жизнь и не спиться, а поэт, попав в это колесо, чудовищно деформируется, деградирует и погибает неизбежно. И не потому, что он слабее, а потому что его внутренний мир сложнее, тоньше устроен.

Да, достижение высоких состояний возможно и с помощью допингов, но в традиции эти состояния достигаются за счёт чистоты сознания, а не за счёт его деформации — в этом-то и заключается высший поэтический пилотаж".[178]

Но ведь существует тьма примеров, когда от алкоголизма и передоза погибают молодые люди, так и не написавшие ни одной стихотворной строчки, и при этом тоже "чудовищно деформированные и деградировавшие". А сколько людей умирает в раннем и среднем возрасте от сердечно-сосудистых заболеваний? Да что говорить! Пройдитесь по любому кладбищу да почитайте даты на надгробиях. Уверен, что найдёте могилы людей, умерших в совсем уж детском возрасте. На мой взгляд, смертность среди людей творческих профессий ничуть не выбивается из общей статистики. Просто они заметней, вот и всё. От того и жизни их, оттенённые мрачным ореолом ранней смерти, а то и самоубийства, кажутся значительней, чем они были в действительности. А если повнимательней приглядеться, то во многих случаях окажется, что померли они так рано не столько от "жертвенного служения искусству", сколько от собственной дурости.

Хорошо написала о таком подходе к делу Нина Александровна Ягодинцева: "Поэзия из искусства переживания высоких смыслов бытия в результате такого бунта мгновенно вырождается в тусовочный трёп, одуряющую праздность сопливых юнцов, козыряющих свободой речи от всего: синтаксиса, грамматики, пунктуации, строя, культуры, смысла. Она закономерно превращается в приколы — груду мусора и обломков, в которой роются литературные бомжи, отыскивая чудом уцелевшие вещи и растаскивая их по своим колодцам и теплотрассам".[179]

Так что, трудитесь, барышни и господа, укрепляйте здоровье, повышайте эрудицию, совершенствуйте навыки. А если невтерпёж поскорей "сжечь" себя во имя искусства, то – скатертью дорога. И не говорите потом, что я вас не предупредил.

О сроках. Соглашусь с Юрием Никитиным: "никогда не планируйте никакие сроки!.. Нет-нет, не сам литературный процесс, а сроки сдачи. У творчества такая особенность: сперва идёт легко, пишется много, потом начинается рутинная работа, а в конце обычно автор с отвращением домучивает главы, то и дело отвлекаясь на всё, на что удается отвлечься на "законном" основании: сходить в булочную, чего никогда раньше не делал, вынести мусорное ведро, хотя это обязанность тёщи, выгулять собаку или пойти помочь соседу помыть машину и прибить в прихожей вешалку.

Казалось бы, к творческому процессу это имеет отношение мало, то есть на него не влияет, но, увы, мы сами зачастую ставим себя в такие рамки, что начинаем спешить, ускорять работу: ведь пообещал же закончить к такому-то числу!

Поэтому, когда начали какую-то вещь и она у вас пошла, побежала, полетела… то не рассчитывайте, что если сегодня вы даёте пятьсот, тыщу, две, три, пять тысяч знаков в сутки, то и через неделю у вас будет тот же темп. Но окрыленный новичок обычно сразу же прикидывает, что при таком темпе он за год напишет три, пять, семь книг. Начинает на это рассчитывать, а это уже опасно. Он может ещё пообещать, а то и сболтнуть, что ещё опаснее… так как попытается сдержать обещание, чтобы не прослыть пустобрёхом… И вот пошли страницы серые, вымученные, пресные, вялые, пустые, скучные…

Бывалый автор знает, что на книгу уходит всегда времени гораздо больше, чем кажется в начале процесса. Потому профессионал никогда не планирует… жёстко.

К тому же проклятая особенность, знакомая всем профи, когда плановая книга вымучивается полгода-год, а неплановая пишется сама!

Никогда не обещайте точные сроки! Во всяком случае, пока у вас не будет с десяток книг. Тогда уже будет опыт…"[180] (Я бы даже сказал: если уверен, что сделаешь что-то за день, то смело умножай на три, а то и на четыре, ведь почти всегда в самый неподходящий момент обнаруживаются какие-то неучтённые обстоятельства. (П.К.))

А пока опыта немного, не стесняйтесь делать заготовки. Наличие поэтического сырья, упорядоченного и отсортированного, сильно облегчает работу стихотворца. Не стоит пренебрегать повседневными разговорами – часто в них попадаются либо речевые обороты, либо мысли и образы, которые могут пригодиться в творчестве. Вот кое-какие примеры из моих записей:

Лежит побитый как рекорд. Хроническая непроходимость тоски. Пал в борьбе со старостью. Ученье – свет, а мученье – тьма. Приз зрительных симпатий. Бить тревогу паникой. Покормите сытно вражьих часовых и потом штурмуйте смело крепость. Согнали с засиженных мест. Ты расти, да не зарастайся. У нас всё есть, только не знаем где. Я знаю всё, только не всегда. Навезти порядок. Надо не забыть разбогатеть, а то всё что-то забываю. Вот если мы эти запасы съедим, то они уменьшатся, а если мы их не съедим, то мы уменьшимся. Подобное притягивает подробное.

Диалоги:

Первый:

- Я тебе объясняю на будущее, чтоб ты так не делал.

- Хорошо, я на будущее так делать не буду. Я буду так делать на прошлое.

Второй:

- Начало уже положено!

- В долгий ящик.

Третий:

- А что такое анархаизм… анахаризм?…

- А-на-хро-низм!

- Ну вот что это такое?

- Это особо крепкий сорт хрена.

Четвёртый:

- А NN подошёл?

- Нет!

Что же это такой NN неподходящий…

Пятый:

- Что он тут болтается?

- Болтун – вот и болтается!

Сейчас затрудняюсь вспомнить в каком фильме объяснялось почему возникают снежинки. Из объяснения следовало, что они образуются благодаря всевозможной пыли, в том числе и бактериям, и спорам грибов. Эти пылинки являются центрами кристаллизации снежинок. Такими же центрами кристаллизации стихотворений являются накопленные записи. Так, если набралось достаточно хороших рифм, то можно их взять за основу и сочинить какое-нибудь стихотворение с заданными заранее рифмами (буриме). Когда я пытался обозреть что же происходит ныне в русской поэзии и читал всё похожее на стихи, набрёл в Интернете на стихи Натальи Ванханен. Они показались мне чрезвычайно эклектичными, по прихоти автора слепленными из чего ни попадя. В одном из стихотворений я оставил все рифмы, а слева приписал слова, которые, на мой взгляд, делали этот текст связным:

Читаете сборники стихов. Попалось какое-нибудь неудачное стихотворение – почему бы не показать как надо об этом писать? Сочините что-нибудь на ту же тему. Только лучше!

Если удалось уловить индивидуальную манеру автора, то почему бы не попытаться её спародировать? Почему бы ни написать на него эпиграмму? И, тем самым, расширить границы собственного творчества. К примеру, у Глеба Шульпякова характерной чертой оказалась такая схема: лир.герой куда-то едет. Там что-то ест. Потом про это автор пишет стихотворный отчёт. А Константин Кедров пытается "хлебничать" во что бы то ни стало. И носится со своей метаметафорой как с великим прорывом в искусстве, досадуя, что народно-поэтические массы в упор не замечают в этом хоть какой-то поэзии.

Глеб Шульпяков

Иные пишут ерунду –
В стихах ни слова про еду.
В других – то вопли, то нытьё –
И нет ни слова про питьё.
Отчёт о том что пил и ел –
Вот где Поэзии предел!

Константин Кедров

Сколь у поэзии таких нахлебников,
Чтоб хлебничанью их дивился Хлебников?
У одного особая примета –
К метафоре приделал слово "мета".

Есть притча про утку в клетке. Ей говорят, открыв дверцу: "Выходи на свободу, хватит за решёткой сидеть". Она отвечает: "Я и так на свободе, это вы – за решёткой!" Мне К. Кедров такой вот уткой представляется. Всех к себе в клетку метаметафоры на свободу зазывает. И нещадно стегает один единственный выразительный приём – игру анаграммами.

А вот – пародия: