Послесловие к украинскому переводу брошюры «кто чем живет»
[...] Конечно, нужно уметь самому уладить свое собственное дело, но, чтобы уметь, нужно сначала научиться.
Может быть, скажут: как же научиться освобождаться от рабства, если от него еще никто не освободился?
Да, действительно, еще никто не освободился от рабства до конца, но начало такого освобождения мы видим в разных странах, например в Германии, где рабочим живется все-таки лучше и свободнее, чем у нас, и если бы нам добиться хоть половины того, чем они сейчас располагают, то для начала и это было бы не худо. А ведь рабочие начали там освобождаться благодаря тому, что стали объединяться в хорошо организованные группы и общества (в организации, как их называют по-книжному). Кстати, всегда находились понимающие, образованные и доброжелательные люди, которые, интересуясь рабочим вопросом, объясняли в книгах и с помощью живого слова, как нужно защищаться рабочим от врагов и каким способом им лучше объединяться. Из таких людей больше всего прославился ученый Карл Маркс и его ученик и товарищ Фридрих Энгельс, которые многому обучали рабочих живым словом и написали книги, где совсем иначе изложена политическая экономия, чем она излагалась до сих пор, и где высказаны такие же мысли, как и в этой книжечке, только более глубокие и научно обоснованные. Оба эти ученые (теперь уже умершие) много сделали для того, чтобы в Германии, да и во всех других странах, возникли большие рабочие объединения для защиты от всякого насилия и рабства, поэтому память о Марксе и Энгельсе в большом почете среди всех сознательных рабочих.
Сознательный рабочий — это такой рабочий, который понимает свои права и не надеется ни на кого, кроме себя и своих товарищей, таких же рабочих, как и он. [...] Сознательные рабочие не должны обращать внимание на то, кто из них какой веры или какой национальности (рабочий-немец, например, не должен считать, что он лучше
512
поляка, поляк — русского, русский — украинца и т. д.), они должны единодушно держаться вместе, так как у них у всех один враг — класс богачей, капиталистов, который пользуется трудом рабочих. Вот потому-то для каждого рабочего должны быть святы слова: рабочие всех стран, соединяйтесь! Ибо только тогда свобода рабочих становится прочной, когда она во всех странах одинакова, когда никто не может прийти со стороны и уничтожить ее (1, стр. 68—69).
«УТОПИЯ» В БЕЛЛЕТРИСТИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ
[...] Итак, все утописты XIX в. приводят свое воображаемое человечество к тупику, изображенному не такими мрачными красками, как у Свифта, но в сущности не менее страшному по своей безнадежности. Это произошло, вероятно, потому, что социалистический идеал, изображенный ими, казался им таким далеким, настолько трудно достижимым, что готовы были даже принять его за конечный идеал человечества, за предел человеческой эволюции. Такое отношение было чаще всего бессознательным (ведь Беллами старается убедить нас, что для постройки его всемирной казармы достаточно одного столетия), но оно давало Gruridfon ' их утопиям и делало их бессознательно пессимистическими, даже более печальными, чем сознательно пессимистическая утопия Сувестра. Утопия Сувестра предостерегала от ложного, осуждаемого автором пути, а утопии Беллами и Морриса заставляли бояться того пути, который авторы считали правильным и желательным, — получалась какая-то трагикомическая безысходность положения.
Характерен ответ одного будущего человека герою Вильяма Морриса на вопрос: «Как вы представляете себе ваше будущее?» — «Не знаю», — отвечал этот легкомысленно-отчаянный человек... да, пожалуй, ему и нечего было больше ответить. Но такой ответ уже не удовлетворяет утописта начала XX в.
Идеал, носившийся вдали перед мысленным взором великого утописта XVI в., приблизился теперь, сделался почти осязательным, вырос, с одной строны, в научную теорию, с другой — кристаллизовался в догму, граничащую с религиозной. Утопист нашего времени (мы прини-
513
маем этот термин в литературном, а не в публицистическом или научном значении) уже не стоит одиноко подобно Томасу Мору в XVI в., бывшему гласом вопиющего в пустыне, ему не приходится уже подобно Вильяму Моррису работать над воспитанием группы первых апостолов нового евангелия, вокруг него массы, жаждущие пророческого слова о том, каков будет этот будущий мир, пришествия которого одни жаждут, другие боятся. Ученые-идеологи предлагают им научные схемы, строят им выработанные планы, дают более или менее точные чертежи и сметы, подсчеты pro и contra2, но нетерпеливой толпе этого мало, она ищет знамений времени, она жаждет чуда или хоть чудесного видения, требует большего, чем толпа древних веков. Та требовала воскрешения мертвых, чтобы уверовать; современная нам толпа требует вызова к жизни еще не родившихся, она хочет осязать будущего человека, ищет его ран, чтобы вложить в них персты свои... И она права! Ей надо знать или хотя бы предвидеть того, кому она готовит путь, перенося труды и лишения не только невольно, но часто и сознательно, ей нужна хоть мечта, хоть видение, чтобы не впасть в отчаяние. От нее требуют сознательности, ее бранят за косность, восхваляют за героизм. Так неужели же ей примириться с ролью «пушечного мяса», «святой скотинки», идущей неведомо за что и за кого на героическую смерть? Она имеет право доискиваться, додумываться, кто будут эти будущие люди, которые на фундаменте ее тяжелых страданий построят свое новое здание. На что будет похоже это здание — на строгий белый храм, на серую, скучную казарму, на идиллический, расцвеченный веселыми красками коттедж или на грандиозный народный дом, где все краски, и линии, и формы сольются в жизненную гармонию? Кто будет там жить — братья ли наши по духу или чужие, которые будут смотреть на наши скорбные тени с высоты своего неизвестно чем заслуженного счастья с обидной улыбкой снисходительного презрения? Ни схема, ни чертеж, ни выкладка, никакая наука не дают нам живого образа, который мы могли бы любить или ненавидеть, благословлять или проклинать. Это может сделать только живое человеческое чувство. А ведь это необходимо, чтобы жить не только интересами своими и своего поколения. Чтобы любить дальнего своего, жертвуя ради него и ближними, и самим собой, надо знать, за что его любить, иначе это
514
будет рабство перед неведомым. И вот, кто из нас не имеет дара воображения, воскрешающего еще не живущих, тот ищет себе ясновидящих, чтобы уверовать в их видения. И тут он часто находит лжепророков, о которых говорил древний поэт-прорицатель: «Часто восклицают они: «Так говорит господь», а господь им ничего не говорит». Эти лжепророки указывают на камни бездушные, грубо изваянные и размалеванные, и говорят: «Вот будущий человек, склонитесь перед ним во прах»; указывает, а сам уже готовится в жрецы нового культа с целью взимать традиционную «десятину». Увы, находятся всегда идолопоклонники! Но нас не должно смущать появление таких лжепророков. Если какой-либо идеал, религиозный или общественный, начинает привлекать к себе не только бескорыстных героев, но и так называемых людей практичных, то это только значит, что он близок к осуществлению. Конечно, это значит также, что тем усиленнее надо стоять на страже чистоты этого идеала, пока он еще не профанирован окончательно человеческой «практичностью».
Он профанируется плоской, чисто буржуазной тенденцией к бессмысленному комфорту для комфорта, которую навязывает ему Беллами со своими подражателями. Он профанируется и мелким политиканством, которое стараются прицепить к нему некоторые утописты, уверяя, как, например, Шпронк, будто будущее всего человечества зависит от решения мароккского инцидента или от победы над мусульманством, как утверждает Моклер, или от франко-русских отношений, как старается доказать Га-леви. Впрочем, у Галеви замечается и еще одна тенденция, а именно уверить нас, будто улучшение материальных условий жизни масс приведет эти массы неукоснительно к полнейшей нравственной гибели. Нам трудно поверить, как это делает А. Франс, в полную объективность утописта Уэллса, который предсказывает гибель человечества от людоедства (в прямом смысле слова), — людоедами, по его представлению, сделаются освобожденные пролетарии, которые соединятся для совместного пожирания аристократов. Человечество возвратится к первобытной дикости и, свершив свой круг, исчезнет с лица земли. Мы склонны видеть в этой мрачной фантазии не столько искренний пессимизм души, одержимой мировой скорбью, сколько брюзжание представителя одряхлевшей общест-
515
| МОЛДАВИЯ |
венной группы и желание напугать во что бы то ни стало своих читателей мнимыми ужасами социализма.
Эти политиканствующие утопии интересны только как знамения времени, с художественной стороны они неинтересны. Мы напрасно искали бы в них художественных картин с новыми пожеланиями и колоритом, подобных тем, какие мы находим у Томаса Мора и В. Морриса, этих искренних мечтателей, благородных поэтических натур, у которых и самая тенденциозность принимала трогательную форму желания утешить своих страждущих современников видением достижимого земного рая (2, стр. 327-330).
ХАЖДЕУ
|
|
Александр Хаждеу (Хыждеу) (1811—1872) — кандидат прав, филолог, писатель и поэт, родился в семье молдавского боярина среднего состояния Фадея Хаждеу. Окончил юридический, филологический и естественнонаучный факультеты Харьковского университета. Продолжил свое образование в области юриспруденции и философии в Мюнхене. Возвратившись через четыре года на родину, он занял пост попечителя учебных заведений Хо-тинского уезда. Сотрудничал в журналах «Вестник Европы», «Телескоп» и «Молва». Знал древние языки — греческий и латинский, из новых — русский, украинский, польский, французский, немецкий, чешский, итальянский, испанский, новогреческий и турецкий. Оставил ряд сочинений, писал почти только по-русски, некоторые его работы изданы в Румынии. В советское время издана часть его работ (А. Хаждеу. Избранное. Кишинев, 1956). Некоторые его произведения остались в рукописях. Вопросы бытия А. Хаждеу решает в плане объективного идеализма, однако, используя диалектический метод, он доходит до понимания наличия социальных противоречий. А. Хаждеу горячо отстаивал правомерность русской национальной философии, но в отличие от славянофилов он не отрицал преемственность и взаимосвязь русской философии с философскими школами других стран,
517
А. Хаждеу отстаивал идею просвещенной монархии и сам ра товал за просвещение народа, усматривая в этом прочность госу дарственного устройства.
Тематическая подборка из произведений А. Хаждеу осущест влена автором данного вступительного текста В. Н. Ермуратским по изданиям:!) A . На] а ей. Problema timpuli nostru. Bucuresti, 1938; 2) А . Хаждеу . Дух законодательства императора Алек сандра I (рукопись хранится в Академии наук Социалистической Республики Румынии).
Перевод с румынского языка для данного издания первой работы осуществлен В. Н. Ермуратским.