Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума

Дата: 2025-04-30; Просмотры: 7

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

ВВЕДЕНИЕ

Человек рождается со способностью получать ощущения, замечать и различать в своих восприятиях составляющие их простейшие ощущения, удерживать, распознавать, комбиниро­вать, сохранять или воспроизводить их в своей памяти, сравни­вать между собой эти сочетания, схватывать то, что есть между ними общего, и то, что их различает, определяет признаки всех этих объектов, чтобы легче их понять и облегчить себе процесс новых сочетаний.

Эта способность развивается в нем под воздействием внеш­них вещей, т. е. благодаря наличию известных сложных ощу­щений, постоянство которых, выражающееся в тождестве их соединений или в законах их изменений, не зависит от него. Он упражняет также эту способность посредством общения

685

с себе подобными индивидами, наконец, при помощи искусст­венных средств, которые люди, вслед за первым развитием этой самой способности, начали изобретать. [...]

Если ограничиваться наблюдением, познанием общих фак­тов и неизменных законов развития этих способностей, того общего, что имеется у различных представителей человече­ского рода, то налицо будет наука, называемая метафизикой.

Но если рассматривать то же самое развитие с точки зре­ния результатов относительно массы индивидов, сосуществую­щих одновременно на данном пространстве, и если проследить его из поколения в поколение, то тогда оно нам представится как картина прогресса человеческого разума.

Этот прогресс подчинен тем же общим законам, которые наблюдаются в развитии наших индивидуальных способностей, ибо он является результатом этого развития, наблюдаемого одновременно у большого числа индивидов, соединенных в об­щество. Но результат, обнаруживаемый в каждый момент, за­висит от результатов, достигнутых в предшествовавшие момен­ты, и влияет на те, которые должны быть достигнуты в бу­дущем.

Эта картина, таким образом, является исторической, ибо, подверженная бесперерывным изменениям, она создается путем последовательного наблюдения человеческих обществ в различ­ные эпохи, которые они проходят.

Она должна представить порядок изменений, выявить влия­ние, которое оказывает каждый момент на последующий, и по­казать, таким образом, в видоизменениях человеческого рода, в беспрерывном его обновлении в бесконечности веков путь, по которому он следовал, шаги, которые он сделал, стремясь к истине или счастью. Эти наблюдения над тем, чем человек был, над тем, чем он стал в настоящее время, помогут нам за­тем найти средства обеспечить и ускорить новые успехи, на которые его природа позволяет ему еще надеяться.

Такова цель предпринятой мной работы, результат которой должен заключаться в том, чтобы показать путем рассуждения и фактами, что не было намечено никакого предела в развитии человеческих способностей, что способность человека к совер­шенствованию действительно безгранична, что успехи в этом совершенствовании отныне независимы от какой бы то ни было силы, желающей его остановить, имеют своей границей только длительность существования нашей планеты, в которую мы включены природой. Без сомнения, прогресс может быть более или менее быстрым, но никогда развитие не пойдет вспять; по крайней мере до тех пор, пока земля будет занимать то же самое место в мировой системе и пока общие законы этой системы не вызовут на земном шаре ни общего потрясе­ния, ни изменений, которые не позволили бы более человече­скому роду на нем сохраняться, развернуть свои способности и находить такие же источники существования.

Человеческий род на первой стадии цивилизации представ­ляет собой общество с небольшим числом людей, существовав-

686

ших охотой и рыболовством, обладавших примитивным ис­кусством изготовлять оружие и домашнюю утварь, строить или копать себе жилища, но уже владевших языком для выражения своих потребно­стей и небольшим числом мо­ральных идей, лежавших в основе общих правил их по­ведения; живя семьями, они руководствовались общепри­нятыми обычаями, заменяв­шими им законы, и имели да­же несложную форму правле­ния.

Понятно, что неуверен­ность и трудность борьбы за существование, вынужденное чередование крайнего утомле­ния и абсолютного отдыха не позволяли человеку распола­гать тем досугом, при котором, работая мыслью, он мог бы обогащать свой ум новыми сочетаниями идей. Способы удовлет­ворения потребностей настолько зависели от случая и времени года, что не были в состоянии породить с пользой промышлен­ность, развитие которой могло бы продолжаться; и каждый ограничивался усовершенствованием своей ловкости или лич­ного искусства.

Таким образом, прогресс человеческого рода должен был быть тогда очень медленным; лишь изредка, благоприятствуемое необычайными обстоятельствами, человечество могло иметь по­ступательное движение. Между тем средства существования, получаемые от охоты, рыболовства, плодов непосредственно от земли, заменяются пищей, доставляемой животными, которых человек приручил, умеет сохранять и размножать. К скотовод­ству, далее, присоединяется примитивное земледелие: человек не удовлетворяется более плодами или растениями, которые он находит, он научается из них создавать запасы, собирать их вокруг себя, сеять или разводить и содействовать их воспро­изведению при помощи обработки земли.

Собственность, которая первоначально ограничивается соб­ственностью на убитых животных, оружие, сети, домашнюю утварь, распространяется сначала на стада, а затем на землю, которую человек распахал и обрабатывает. Со смертью главы эта собственность естественно переходит к семье. Некоторые владеют излишками, поддающимися сохранению. Если излишки значительны, они порождают новые потребности, если они вы­ражаются в одном предмете, в то время как испытывается не­достаток в другом, тогда в силу необходимости появляется идея обмена; с этого момента моральные отношения усложняются

687

и умножаются. Большая безопасность, более обеспеченный и постоянный досуг позволяют человеку предаваться размышле­нию или по крайней мере связному наблюдению. У некоторых входит в привычку обменивать часть своего излишка на труд, благодаря чему они сами освобождаются от труда. Таким обра­зом создается класс людей, время которых не целиком погло­щено физическим трудом и желания которых распространяются за пределы их примитивных потребностей. Промышленность пробуждается; ремесла, уже известные, распространяются и совершенствуются; ^случайные факты, которые наблюдает че­ловек, уже более опытный и более внимательный, способствуют появлению новых ремесел; население растет, по мере того как добывание средств существования становится менее опасным и менее зависящим от случая; земледелие, которое в состоянии прокормить большое число индивидов на одной и той же тер­ритории, замещает все другие источники существования; оно благоприятствует дальнейшему размножению людей, а это по­следнее в свою очередь ускоряет прогресс; приобретенные идеи сообщаются быстрее и вернее упрочиваются в обществе, став­шем более оседлым, более сближенным, более интимным. Заря просвещения начинает уже заниматься; человек обнаруживает свои отличия от других животных и ограничивается, как они, исключительно индивидуальным совершенствованием.

Более развитые, более частые, более усложнившиеся отно­шения, которые тогда устанавливаются между людьми, вызы­вают потребность в средствах сообщения своих идей отсутст­вующим лицам, упрочения памяти о том или ином факте с большей точностью, чем позволяет устная передача, закреп­ления условий соглашения более верным путем, чем память свидетелей, закрепление тех признанных обычаев, которыми члены данного общества руководствуются в своем поведении. Таким образом появилась потребность в письменности, и последняя была изобретена. [...]

С тех пор писаная азбука стала известной; небольшое число знаков удовлетворяло потребность в письме, так же как неболь­шое количество звуков — потребности разговорного языка. Письменный язык был таким же, как и разговорный, необхо­димо было только знать и уметь образовать эти немногочислен­ные знаки. Этот последний шаг обеспечил навсегда прогресс человеческого рода. [...]

Эту стадию развития между первой ступенью цивилизации и той ступенью, на которой мы видим еще людей в диком со­стоянии, прошли все исторические народы, которые [...] обра­зуют непрерывную цепь между началом исторического периода и веком, в котором мы живем, между первыми известными нам народами и современными европейскими нациями (стр. 3—10). Все говорит нам за то, что мы живем в эпоху великих ре­волюций человеческого рода. Кто может лучше нас осветить то, что нас ожидает, кто может нам предложить более верного путеводителя, который мог бы нас вести среди революционных движений, чем картина революций, предшествовавших и под-

688

готовивших настоящую? Современное состояние просвещения гарантирует нам, что революция будет удачной, но не будет ли этот благоприятный исход иметь место лишь при условии использования всех наших сил? И для того чтобы счастье, ко­торое эта революция обещает, было куплено возможно менее дорогой ценой, чтобы оно распространилось с большей быстро­той на возможно большем пространстве, для того чтобы оно было более полным в своих проявлениях, разве нам не необходимо изучить в истории прогресса человеческого разума препятствия, которых нам надлежит опасаться, и средства, которыми нам удастся их преодолеть?

Я разделяю на девять больших эпох тот период, кото­рый я предполагаю обозреть; и в десятой я позволю себе изло­жить некоторые взгляды на будущность человеческого рода (стр. 15-16).

ДЕСЯТАЯ ЭПОХА О БУДУЩЕМ ПРОГРЕССЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА

Если человек может с почти полной уверенностью пред­сказать явления, законы которых он знает, если даже тогда, когда они ему неизвестны, он может на основании опыта про­шедшего предвидеть с большой вероятностью события буду­щего, то зачем считать химерическим предприятием желание начертать с некоторой правдоподобностью картину будущих судеб человеческого рода по результатам его истории? [...]

Наши надежды на улучшение состояния человеческого рода в будущем могут быть сведены к трем важным положениям: уничтожение неравенства между нациями, прогресс равенства между различными классами того же народа, наконец, действи­тельное совершенствование человека (стр. 220—221).

[...] Когда взаимные потребности сблизят всех людей, нации наиболее могущественные возведут в ранг своих политических принципов равенство между обществами, подобно равенству между отдельными людьми, и уважение к независимости слабых государств как гуманное отношение к невежеству и нищете; когда правила, имеющие целью подавить силу человеческих способностей, будут заменены такими, которые будут благопри­ятствовать их проявлению и энергии, возможно ли будет тогда бояться, что на земном шаре останутся пространства, недоступ­ные просвещению, где надменность деспотизма могла бы .противопоставить истине долго непреодолимые преграды!

Настанет, таким образом, момент, когда солнце будет осве­щать землю, · населенную только свободными людьми, не при­знающими другого господина, кроме своего разума; когда ти­раны и рабы, священники и их глупые или лицемерные орудия будут существовать только в истории и на театральных сценах; когда ими будут заниматься только для того, чтобы сожалеть об их жертвах и обманутых ими, чтобы ужас их эксцессов на­поминал о необходимости быть на страже, чтобы уметь рас­познавать и подавлять силой своего разума первые зародыши

689

суеверия и тирании, если бы когда-нибудь они осмелились вновь показаться (стр. 227—228).

[...] Даже для наук, в которых открытия являются резуль­татом только умозаключений, преимущество быть предметом изучения весьма многих людей может способствовать их про­грессу благодаря тем детальным усовершенствованиям, которые не требуют силы ума, необходимой изобретателям, и которые легко постигаются простым размышлением.

Если мы перейдем к искусствам, теория которых зависит от этих самых наук, мы увидим, что их прогресс должен со­вершаться параллельно с развитием этой теории; что процессы искусств способны так же совершенствоваться и упрощаться, как и научные методы; что инструменты, машины, рабочие станки будут увеличивать все больше силу и ловкость людей и будут содействовать одновременно большему совершенству и большей точности продуктов, уменьшая и время, и труд, необ­ходимые для их производства; тогда исчезнут препятствия, за­трудняющие еще этот прогресс, и случайности, которые люди научатся предвидеть и предупреждать; будут устранены также вредные влияния работ, привычек или климата.

Тогда, обрабатывая меньшую земельную площадь, удастся получить массу пищевых продуктов гораздо большей полезности и более высокой ценности, чем раньше давала большая пло­щадь; большие наслаждения можно будет испытывать при меньшем потреблении; тот же продукт промышленности бу­дет производиться с меньшей затратой сырого материала или употребление его станет более продолжительным. Для каждой почвы люди сумеют выбирать продукты, отвечающие наиболь­шему количеству потребностей; между продуктами, удовлетво­ряющими потребности одного рода, выберут те, которые удо­влетворяют большую массу, требуя меньше труда и меньше действительного потребления. Таким образом, средства сохра­нения и экономии в потреблении без всякой жертвы будут сле­довать за прогрессом искусства воспроизводить различного рода средства существования, приготовлять их и изготовлять из них продукты.

Итак, не только та же земельная площадь сможет прокор­мить большее количество людей, но каждый из них, занятый менее тяжелым трудом, будет питаться более целесообразно и сможет лучше удовлетворять свои потребности (стр. 238—239).

Применение вычисления сочетаний и вероятностей к соци­альным наукам обещает прогресс, тем более важный, что оно одновременно является единственным средством придать их результатам почти математическую точность и оценить степень их достоверности или правдоподобия. Факты, на которые опи­раются эти результаты, могут, конечно без вычислений и на основании одного только наблюдения, привести иногда к общим истинам; могут научить, было ли действие, обусловленное та­кой-то причиной, благоприятно или вредно; но если эти факты не могли быть ни высчитаны, ни взвешены, если эти действия не могли быть подчинены точному измерению, тогда нельзя бу-

690

дет узнать хорошего и дурного следствия этой причины; если они взаимно уравновешиваются с некоторым равенством, если разница не очень велика, то невозможно будет даже высказать­ся с некоторой достоверностью, в какую сторону наклоняется чашка весов. Без применения вычислений часто невозможно было бы выбрать с некоторой уверенностью между двумя соче­таниями, образованными для достижения одной и той же цели, когда преимущества, которые они представляют, не поражают очевидной несоразмерностью. Наконец, без этой самой помощи эти науки остались бы всегда грубыми и ограниченными, ли­шенными достаточно тонких инструментов, чтобы уловить едва заметные истины, достаточно верных машин, чтобы достигнуть глубины рудника, где скрывается часть богатства (стр. 243—244).

Наиболее просвещенные народы, отвоевав себе право само­стоятельно располагать своей жизнью и своими богатствами, постепенно научатся рассматривать войну как наиболее ги­бельный бич, как величайшее преступление. Первыми прекра­тятся те войны, в которые узурпаторы верховной власти наций вовлекают их из-за мнимых наследственных прав.

Народы узнают, что они не могут стать завоевателями, не потеряв своей свободы, что вечные союзы являются единствен­ным средством поддерживать их независимость, что они должны искать безопасности, а не могущества. Постепенно рассеются коммерческие предрассудки, ложный меркантильный интерес потеряет свою страшную силу обагрять кровью землю и разо­рять нации под предлогом их обогащения. Так как народы сблизятся, наконец, в принципах политики и морали, так как каждый из них ради своей собственной выгоды призовет ино­земцев к более равному разделу благ, которыми он обязан природе или своей промышленности, то в силу этого все при­чины, вызывающие, раздражающие и питающие национальную ненависть, мало-помалу исчезнут; они не доставят больше во­инственной ярости ни пищи, ни повода.

Учреждения, лучше организованные, чем те проекты вечного мира, которые заняли досуг и утешали душу некоторых фило­софов, ускорят протесе этого братства наций; и международ­ные войны, как и убийства, будут в числе тех необыкновенных жестокостей, которые унижают и возмущают природу, которые надолго клеймят позором страну и век, летописи которого ими были осквернены (стр. 248).

Прогресс наук обеспечивает прогресс промышленности, ко­торый сам затем ускоряет научные успехи, и это взаимное влияние, действие которого беспрестанно возобновляется, дол­жно быть причислено к наиболее деятельным, наиболее могу­щественным причинам совершенствования человеческого рода. В настоящее время молодой человек по окончании школы знает из математики более того, что Ньютон приобрел путем глубокого изучения или открыл своим гением; он умеет вла­деть орудием вычисления с легкостью, тогда недоступной. Это наблюдение может, однако с некоторыми оговорками, приме­няться ко всем наукам. По мере того как каждая из них будет

691

увеличиваться в объеме, будут равным образом совершенство­ваться средства представлять по возможности более сокращен­но доказательства многочисленных истин и облегчать понима­ние последних. Таким образом, невзирая на новые успехи наук, не только у людей, равно одаренных в одинаковые эпохи их жиз­ни на уровне современного им состояния знаний, но у каждого поколения неизбежно возрастет та сумма знаний, которую мож­но приобрести в один и тот же промежуток времени, с одной и той же умственной силой, при одном и том же внимании; и элементарная часть каждой науки, та, которой все люди могут достигнуть, став все более обширной, обнимет более полно все, что, может быть, необходимо знать каждому для руководства в своей обыденной жизни, для того чтобы пользоваться своим разумом с полной независимостью (стр. 250—251).

Мы изложили доказательства, которые в самом труде полу­чат благодаря своему развитию большую силу; мы могли уже заключить, что человеческая способность совершенствоваться безгранична. Между тем мы до сих пор полагали, что человек сохранит свои естественные способности и свою организацию в том же виде, в каком она находится теперь. Нам остается, та­ким образом, исследовать последний вопрос, какова была бы достоверность и размер наших надежд, если бы можно было предположить, что эти способности и эта организация также доступны улучшению.

Способность совершенствоваться или органическое вырож­дение пород растений и животных могут быть рассматриваемы как один из общих законов природы.

Этот закон распространяется на человеческий род, и никто, конечно, не будет сомневаться в том, что прогресс предохра­нительной медицины, пользование более здоровыми пищей и жилищами, образ жизни, который развивал бы силы упражне­ниями, не разрушая их излишествами, что, наконец, уничтоже­ние двух наиболее активных причин упадка — нищеты и чрез­мерного богатства — должно удлинить продолжительность жиз­ни людей, обеспечить им более постоянное здоровье, более сильное телосложение. Понятно, что прогресс предохранитель­ной медицины, став более целесообразным благодаря влиянию прогресса разума и социального строя, должен со временем устранить передаваемые заразные болезни и общие болезни, обусловленные климатом, пищей и природой труда. Было бы нетрудно доказать, что этот результат профилактики должен распространиться почти на все другие болезни, отдаленные причины которых люди, вероятно, сумеют вскрыть. Будет-ли теперь нелепо предположить, что совершенствование челове­ческого рода должно быть рассматриваемо как неограниченно прогрессирующая способность, что должно наступить время, когда смерть будет только следствием либо необыкновенных случайностей, либо все более и более медленного разрушения Жизневых сил, и что, наконец, продолжительность среднего промежутка между рождением и этим разрушением не имеет никакого определенного предела? Без сомнения, человек не

692

станет бессмертным, но расстояние между моментом, когда он начинает жить, и тем, когда, естественно, без болезни, без слу­чайности, он испытывает затруднение существовать, не-может ли оно беспрестанно возрастать? Так как мы говорим здесь о прогрессе, который может быть представлен числовыми вели­чинами или изображен графически, то уместно теперь развить два смысла, в которых можно понимать слово неопреде­ленный. [·..]

Наконец, можно ли распространить эти самые надежды и на интеллектуальные и моральные способности человека? И наши родители, от которых мы наследуем достоинства или недостатки устройства их тела, которые передают нам и отли­чительные черты своей фигуры, и расположения к известным физическим привязанностям, — не могут ли они также переда­вать нам ту часть своей физической организации, откуда исхо­дит ум, сила рассудка, энергия души или моральная чувстви­тельность? Не правдоподобно ли, что воспитание, совершен­ствуя эти качества, влияет на эту самую организацию, видо­изменяет и совершенствует ее? Аналогия, анализ развития человеческих способностей и даже некоторые факты как будто доказывают реальность этих догадок, которые еще более расши­рили бы пределы наших надежд (стр. 254—258).

ФРАНКЛИН

Бенджамин Франклин (1706—1790) — великий американ­ский политический и общественный деятель, ученый-энцикло­педист, естествоиспытатель и философ. Выходец ив семьи ре­месленника-мыловара. Не получив образования, с детства упорно пополнял свои знания, занимаясь самообразованием. Выл типографом и издателем, создал научно-просветительское общество «Хунта», которое через 40 лет превратилось в Аме­риканское философское общество, а затем он был инициато­ром создания Академии для обучения юношества и многих других общественных учреждений. Принимал активнейшее участие в борьбе за независимость США и образовании здесь республики. В 1778 г. Франклин был направлен в качестве посла во Францию с целью добиться союза с ней против Анг­лии и займа. В 1787 г. участвовал в выработке американской конституции. Научные открытия в области электричества и многие практические усовершенствования принесли Франклину мировую известность — он был избран членом академий ряда стран, в том числе и Российской академии наук.

Публикуемая ниже подборка текстов, характеризующая философские воззрения Франклина, принадлежит H. M. Гольд-, бергу (подобравшему также и все последующие тексты амери­канских просветителей). Они публикуются по изданию: «Аме­риканские просветители. Избранные произведения в двух то­мах», т. 1. М., 1968.

693

[ПИСЬМО НЕИЗВЕСТНОМУ]

Кравенстрит, . 13 декабря 1757 г.

Милостивый государь! Я внимательно прочитал Вашу рукопись. Довода^ со­держащиеся в ней против уче­ния об особом провидении, подрывают основу всякой ре­лигии, хотя Вы и допускае­те общее провидение. Ибо без веры в провидение, которая ве­дет к его познанию, охраня­ет, направляет и может под­держивать каждого, нет осно­вания для того, чтобы покло­няться божеству, бояться его гнева или молить его о за­щите. [...] Опубликование Ва­шего сочинения навлечет на Вас ненависть, принесет вред

Вам и не принесет пользы другим. Тот, кто плюет против ветра, плюет себе в лицо. Но если бы Вы и преуспели в этом деле, Вы ду­маете, что сделали бы этим добро? Вы сами можете легко узнать, как надо прожить жизнь добродетельно, без поддержки религии; Вы имеете ясное понятие о выгодах добродетели и невыгодах порока, и у Вас достаточно решимости сопротив­ляться обычным искушениям. Но подумайте, насколько велика та часть человечества, которая состоит из слабых и невеже­ственных мужчин и женщин и из неопытных и опрометчивых юношей и девушек, нуждающихся в религиозных побуждениях, чтобы избежать порока, поддержать свою добродетель и при­учить себя к ней, пока она не станет привычной, что важно для ее прочности. Возможно, что своей привычной доброде­телью, на основании которой Вы теперь даете себе справедли­вую оценку, Вы обязаны прежде всего религиозному воспита­нию. [...] Я советую Вам поэтому: не пытайтесь выпустить тигра из клетки и сожгите это свое сочинение, прежде чем кто-либо его увидит. Тем самым Вы избежите многих .оскорблений со стороны врагов и, возможно, в значительной степени сожале­ния и раскаяния. Если люди так слабы, имея религию, то что они будут делать, когда окажутся без нее? Письмо это служит доказательством моей дружбы, и потому не добавляю никаких уверений в ней, а подписываюсь просто

Ваш Б. Ф.

694

[БУДУЩЕЕ НАУКИ]

Б. ФРАНКЛИН — ДЖ. ПРИСТЛИ »

Пасси, 8 февраля 1780 г.

Дорогой сэр!

Ваше любезное письмо от 27 сентября пришло совсем не­давно, так как податель его надолго задержался в Голландии. Мне всегда приятно слышать, что Вы продолжаете заниматься опытными исследованиями природы и преуспеваете в этом. Быстрый прогресс истинной науки иногда вызывает у меня сожаление, что я родился так рано. Невозможно представить себе той высоты, которой достигнет власть человека над мате­рией через тысячу лет. Мы, возможно, научимся лишать огром­ные массы их тяжести и придавать им абсолютную легкость для более удобной перевозки. Уменьшатся затраты труда в сельском хозяйстве и удвоится его продукция; всякие болезни благодаря надежным средствам будут либо предотвращаться, либо излечиваться, не исключая даже болезни старости, а наша жизнь будет по желанию продлена даже за пределы глубокой старости. Наука нравственности пойдет по верному пути усо­вершенствования, так что уже не будет, как теперь, человек человеку волк и люди наконец узнают то, что они сейчас неверно называют человеколюбием [...].

[О ХРИСТИАНСКОЙ НРАВСТВЕННОСТИ]

В. ФРАНКЛИН - Э. СТАЙЛСУ²

Филадельфия, 9 марта 1790 г.

[...] Вы хотите узнать кое-что о моей религии. Меня спра­шивают об этом впервые. Но я не могу превратно истолковывать Ваше любопытство и попытаюсь в нескольких словах удовле­творить его. Моя вера такова. Я верю в единого бЪга — творца Вселенной, в то, что он правит ею с -помощью провидения, что ему следует поклоняться, что самое угодное служение ему — это делать добро другим его детям, что душа человека бес­смертна и к ней отнесутся справедливо на том свете соответ­ственно ее поведению в этом. Таковы основные пункты всякой здравой религии, и я уважаю их, как и Вы, в какой бы секте ни встретился с ними.

Что касается Иисуса из Назарета, мое мнение о котором Вам особо хотелось бы узнать, то я думаю, что его учение о нравственности и его религия — лучшее из того, что мир когда-либо знал или может узнать. Однако, мне кажется, оно подверглось различным вредным изменениям, и у меня, вме­сте с большинством нынешних английских диссидентов³, есть некоторые сомнения в его божественности. [...] Я не усматри­ваю, однако, вреда в том, чтобы в это учение верить, если эта вера имеет хорошие последствия, как, вероятно, это и имеет

695

место, когда делают его учения более уважаемыми и более почитаемыми; тем более, что я не вижу, чтобы всевышний дурно истолковывал ее, выделяя тех, кто не верит в его миро-правление, особыми знаками нерасположения. [-...]

АВТОБИОГРАФИЯ *

[...] Мои родители рано начали внушать мне религиозные воззрения и в течение всего моего детства воспитывали меня в строго диссидентском духе. Но когда мне было около пят­надцати лет, я начал сомневаться в целом ряде пунктов, кото­рые оспаривались в нескольких прочитанных мною книгах, и, наконец, стал сомневаться в самом откровении. В мои руки попало несколько книг, направленных против деизма; кажется, в них излагалась сущность проповедей, читавшихся на лек­циях Бойля. Эти книги оказали на меня действие совершенно обратное тому, для которого они предназначались; доводы деи­стов, которые приводились для их опровержения, показались мне гораздо сильнее, чем сами опровержения; короче говоря, я вскоре стал самым настоящим деистом. [...]

Постепенно я начал убеждаться, что истина, искренность и честность в отношениях между людьми имеют огромное значе­ние для счастья жизни, и я написал максимы поведения, кото­рые сохранились в моем дневнике, чтобы следовать им в тече­ние всей своей жизни. Откровение, как таковое, действительно не имело для меня большого значения [...]. Я рано перестал посещать собрания секты, сделав воскресенье днем занятий, однако я никогда не утрачивал некоторых религиозных прин­ципов. Так, я никогда не сомневался в бытии бога, в том, что он создал мир и правит им с помощью провидения; что самое угодное служение богу — это делать добро людям; что наши души бессмертны и что все преступления будут наказаны, а добродетель вознаграждена здесь или в загробном мире. Эти принципы я считал сущностью всякой религии. Находя их во всех имевшихся в нашей стране вероисповеданиях, я уважал их все, хотя в разной степени, так как находил, что в них примешиваются другие положения, которые отнюдь не имеют целью внушать нравственность, содействовать ей или утвер­ждать ее и служат главным образом тому, чтобы разделять нас и сеять между нами вражду. Это уважение ко всем религиям, при убеждении, что даже худшие из них оказывают некоторое хорошее воздействие, побудило меня избегать всяких рассуж­дений, которые могли бы ослабить приверженность другого человека к его религии. [...] Постоянно возникала потребность в новых местах богослужения, которые сооружались на добро­вольные пожертвования, и я никогда не отказывался вносить свою лепту, все равно для какой секты (стр. 141—143).

В различных перечнях моральных добродетелей, которые я встречал в прочитанных мною книгах, я находил большее или меньшее их число, так как различные писатели объеди­няли большее или меньшее число идей под одним и тем же

69&

названием. [...] Я обозначил тринадцатью названиями все те добродетели, которые казались мне в то время необходимыми или желательными, присовокупив к каждому названию крат­кое наставление, которое показывало, какой смысл я вкла­дываю в него.

Вот названия этих добродетелей с их наставлениями:

1. Умеренность. — Не ешь до одури, не пей до опьянения.

2. Молчаливость. -— Говори только то, что может принести пользу другим или тебе самому; избегай пустых разговоров.

3. Соблюдение порядка. — Пусть каждая твоя вещь имеет свое место; каждое дело делай вовремя.

4. Решимость. — Твердо выполняй то, что ты должен сде­лать; непременно выполняй то, что решил сделать.

5. Бережливость. — Трать деньги только на то, что прино­сит пользу другим или тебе самому, то есть не будь расточи­тельным.

6. Прилежание. — Не теряй времени попусту; будь всегда занятым чем-то полезным; отказывайся от всех ненужных дей­ствий.

7. Искренность. — Не обманывай, имей чистые и справед­ливые мысли; в разговоре также придерживайся этого правила.

8. Справедливость. — Не причиняй никому вреда неспра­ведливыми действиями или упущением возможности делать добрые дела, совершать которые — твой долг.

9. Сдержанность. — Избегай крайности; . сдерживай, на­сколько ты считаешь это уместным, чувство обиды от неспра­ведливости.

10. Чистоплотность. — Держи свое тело в чистоте; соблю­дай опрятность в одежде и в жилище.

'11. Спокойствие. — Не волнуйся по пустякам и по поводу обычных или неизбежных событий.

12. Целомудрие. — Совокупляйся не часто, только ради здо­ровья или произведения потомства, никогда не делай этого до отупления, истощения или в ущерб своей или чужой репута­ции.

13. Смирение. — Подражай Иисусу и Сократу.

Я хотел приобрести привычку ко всем этим добродетелям (стр. 145—146).

В этом труде я хотел объяснить и развить следующую мысль: порочные деяния не потому вредны, что они запреще­ ны, они именно потому запрещены, что вредны, причем это • объяснение я построил, исходя исключительно из природы че­ловека: следовательно, каждый должен быть заинтересован в том, чтобы быть добродетельным, если он желает быть счаст­ливым даже в этом мире; и (поскольку в мире всегда найдется много богатых торговцев, знатных людей, государств, правите­лей, нуждающихся в честных исполнителях, а честных людей очень мало) я хотел бы попытаться убедить молодых людей, что нет более благоприятных качеств, которые обеспечили бы счастье бедному человеку, чем честность и искренность Ч стр. 151—152).

697

ДЖЕФФЕРСОН

Томас Джефферсон (1743—1826) — американский общест­ венно-политический деятель, представитель левого крыла про­светительства, происходил из семьи крупных землевладельцев. Выражая взгляды буржуазных демократов, рано включился в освободительное движение колонистов от английской зависи­мости, выступал за пересмотр устаревшего феодального зако­нодательства. Как делегат Вирджинии на 2-м Континентальном конгрессе, составил проект Декларации независимости, при­нятый в 1776 г. В годы революции и некоторое время после нее вел борьбу за отделение церкви от государства и провоз­глашение религиозной свободы, высказывался за расширение политических прав народа, отстаивал его право на револю­цию, выступал против рабства негров, развивал утопические мечты о демократической республике мелких землевладель­цев. В 1779—1781 гг. был губернатором штата Вирджиния, в 1784—1789 гг. вместе с Дж. Адамсом был помощником Франк­лина в его миссии во Франции. В 1790—1796 гг. — государствен­ный секретарь, в 1796—1800 гг. — вице-президент, а в 1800— 1808 гг. — президент США. В годы, последовавшие за револю­цией, радикальные взгляды Джефферсона постепенно уступа­ют место либеральным буржуазным представлениям, и, став президентом, он с этих позиций укреплял власть буржуазии и плантаторов.

Публикуемые ниже тексты даны по изданию: «Американ­ские просветители. Избранные произведения в двух томах», т. 2. М., 1969.

БИЛЛЬ ОБ УСТАНОВЛЕНИИ РЕЛИГИОЗНОЙ СВОБОДЫ «

Хорошо понимая, что взгляды и вера людей зависят не от их собственной воли, но невольно подчиняются доказатель­ствам, предложенным их уму, что всемогущий бог создал разум свободным и выразил своим высшим желанием, чтобы он и впредь оставался свободным, для чего сделал его совершенно невосприимчивым к обузданию; что все попытки воздейство­вать на ум временными наказаниями, или возложением тягот, или лишением гражданской правоспособности приводят лишь к приобретению привычки лицемерить и совершать нечестные поступки, что далеко от намерений святого творца нашей ре­лигии, который, являясь господином духа и тела, предпочел, однако, распространять ее не принуждением над тем или дру­гим, что было в его силах, но распространять ее, воздействуя лишь на разум; что нечестива презумпция законодательной власти и правителей, гражданских и церковных, которые, хотя они могут ошибаться, как простые люди, взяли на себя ру­ководство верой других, выдавая свои собственные взгляды

698

за единственно правильные и безошибочные, начали навязы­вать их другим, создали и под­держивали ложные религии в большей части мира во все времена; что заставлять чело­века вносить денежные суммы на распространение взглядов, которых он не разделяет и которые ему ненавистны, — грех и тирания; что даже за­ставлять кого-либо поддер­живать того или иного про-поведника собственных рели­гиозных убеждений — значит лишать человека утешитель­ной свободы помогать тому пастору, добродетели которо­го он хотел бы взять за обра­зец и сила которого ему ка­жется наиболее убедительной и справедливой, а также ли­шать духовенство тех мирских вознаграждений, которые, ис­ходя из одобрения личного поведения, являются дополни­тельным стимулом для серьезного и упорного труда с целью обучения человечества; что наши гражданские права не зави­сят от наших религиозных взглядов, так же как они не за­висят от наших взглядов в области физики или геометрии; а поэтому объявлять гражданина недостойным общественного доверия, лишая его возможности занимать ответственное поло­жение и получать за это вознаграждение, если он не испове­дует или не признает то или иное религиозное учение, — зна­чит несправедливо лишать его тех привилегий и преимуществ, на которые он, как и его другие сограждане, имеет естествен­ное право; что это приводит также к искажению основ той самой религии, которую предполагали поддерживать, подкупая монополией на мирские почести и вознаграждение тех, кто внешне исповедует и признает ее; что хотя в действительности преступник тот, кто не противостоит такому соблазну, однако и того нельзя считать невиновным, кто кладет приманку на пути человека; что взгляды людей не подчиняются граждан­ской власти и не входят в ее юрисдикцию; что дозволять граж­данским властям вмешиваться в область мировоззрения людей и ограничивать исповедание или распространение принципов, считая их неверными, — опасное заблуждение, которое сразу разрушает всю религиозную свободу, поскольку, являясь, несо­мненно, судьей такой тенденции, [гражданская власть] сделает свои взгляды критерием суждения и будет одобрять или осуж­дать взгляды других исключительно по тому, насколько они согласуются с ее собственными или отличаются от них; что в справедливых целях гражданской власти должностным лицам

699

надлежит вмешиваться тогда, когда чьи-либо принципы при­водят к открытым действиям, направленным против мира и надлежащего порядка; и наконец, что истина сильна и востор­жествует, если ее предоставить самой себе; что она — вер­ный и надежный противник заблуждения и ей нечего опасать­ся конфликтов, если только людское вмешательство не лишит ее естественного оружия — свободной дискуссии и спора; что ошибки перестают быть опасными, если разрешается их от­крыто опровергать, [...] мы, Генеральная ассамблея Вирджинии, утверждаем закон, согласно которому никого нельзя заставить регулярно посещать или поддерживать какое-либо религиоз­ное богослужение, место [культа] или священнослужителя, а также нельзя принуждать, ограничивать, досаждать или при­чинять ущерб его личности или имуществу или заставлять его как-то иначе страдать по причине его религиозных воззре­ний или убеждений; закон, согласно которому все люди сво­бодны в исповедании веры и вольны отстаивать с помощью доводов свои взгляды в вопросах религии, и что это не должно ни в коем случае уменьшать или увеличивать их гражданскую правоспособность или как-то влиять на нее.

И хотя нам хорошо известно, что эта ассамблея, избран­ная народом исключительно в своих обычных целях законода­тельства, не имеет власти ограничивать акты последующих ассамблей, наделенных полномочиями, равными нашим, и что поэтому объявлять этот акт непреложным не имело бы закон­ной силы, мы свободны все же заявить и заявляем, что отстаи­ваемые настоящим документом права — естественные права человека, и, если в будущем будет осуществлен какой-нибудь акт в отмену настоящего или для ограничения его действия, такой акт будет нарушением естественного права (стр. 47—49).

[О НЕОБХОДИМОСТИ ВОССТАНИЙ]

Т. ДЖЕФФЕРСОН — Д. МЕДИСОНУ ²

Париж, 30 января 1787 г.

[...] Общества существуют в трех весьма различных фор­мах: 1) без правительства, как у наших индейцев; 2) с пра­вительством,, на которое желание каждого имеет прямое влия­ние, как в случае с Англией в меньшей степени и в наших Штатах — в большей; 3) с правительством силы, как во всех других монархиях и в большинстве других республик. Чтобы получить представление о бедственном существовании послед­них, их следует рассмотреть. Это правление волков над овцами. Для меня не ясен вопрос, не является ли лучшим первое об­щественное положение. Но, думаю, что оно неприменимо к многочисленному населению. Во втором состоянии много блага. При нем массы людей наслаждаются драгоценной свободой и

700

счастьем. Оно также имеет свои пороки; основной из них — беспокойство. Но сравните его с притеснением при монархии, я этот порок окажется ничем. Malo periculosam libertatem miam quietam servitutem³. Этот порок даже порождает добро. Он предотвращает вырождение правительства и питает общий интерес к общественным делам. Я считаю, что небольшой бунт время от времени — хорошее дело и так же необходим в поли­тическом мире, как бури в мире физических явлений. Неудач­ные восстания действительно выявляют те нарушения прав народа, которые их породили. Учет этой истины сделает чест­ных республиканских правителей настолько мягкими при на­казании мятежников, чтобы не очень сильно обескураживать их. Это — лекарство, необходимое для доброго здоровья правитель­ства. [...]

[ОБРАЗОВАНИЕ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА]

Т. ДЖЕФФЕРСОН - П. КАРРУ⁴

Париж, 10 августа 1787 г.

[...]3. Нравственная философия. Я думаю, что посещать лекции на эту тему — потерянное время. Тот, кто создал нас, был бы никудышным мастером, если бы он правила нашего нравственного поведения сделал результатом науки. На одного ученого приходится тысяча неученых. Кем бы они стали? Че­ловек был создан для общества. Поэтому его нравственность создана с этой же целью. Он был наделен чувством справедли­вого и несправедливого только в связи с этим. Это чувство та­кая же часть его природы, как слух, зрение, осязание. Это и есть нормальная основа нравственности, а не to kalon ⁵, истина и т. п., как представляют себе авторы фантастических сочи­нений. Нравственное чувство или совесть такая же часть чело­века, как ноги или руки. Оно дано всём людям в большей или меньшей степени, как сила членов дана им в большей или меньшей степени. Его можно усилить тренировкой, как любой орган. Разумеется, в определенной степени это чувство подчи­нено руководству разума; но для него требуется небольшая опора, даже нечто меньшее, чем то, что мы называем здравым смыслом. Поставь нравственную задачу перед пахарем и про­фессором. Первый решит ее так же хорошо, и часто лучше, чем последний, потому что он не будет сбит с пути искусствен­ными правилами. Поэтому читай хорошие книги по этой от­расли знания, которые будут поощрять и направлять твой чувства. [...] Кроме того, читай книги, упомянутые в прилагае­мом списке; и не упускай возможности тренировать свою склонность быть благодарным, великодушным, милостивым, гу­манным, правдивым, справедливым, твердым, аккуратным, сме­лым и т. д. Рассматривай каждый поступок такого рода как

701

упражнение, которое усилит твои нравственные способности и приведет к возрастанию твоего достоинства.

4. Религия. Твой разум достаточно подготовлен теперь, чтобы рассуждать об этом предмете. Прежде всего, откажись от всякого пристрастия к новизне и исключительности мнения. Позволяй себе это скорее к любому другому предмету, но не к религии. Это очень важно, и последствия ошибки могут быть слишком серьезными. С другой стороны, отбрасывай все страхи и предрассудки, из-за которых слабые умы рабски пресмы­каются. Твердо держись разума и призывай на его суд каж­дый факт, каждое мнение. Смело вопрошай даже о существо­вании бога, потому что, если он есть, он должен еще более одобрить уважение разума, чем слепой страх. Естественно, прежде всего ты изучишь религию своей собственной страны. Затем читай Библию так, как ты бы читал Ливия или Тацита. В изложении фактов, которые укладываются в обычный ход природы, ты будешь верить авторитету писателя так же, как ты это делаешь в отношении Ливия и Тацита. Доказательство писателя в их пользу взвешивается на одной чаше весов, и то, что они не противоречат законам природы, не свидетельствует против них. Но те факты в Библии, которые противоречат за­конам природы, должны быть проверены особенно' тщательно и всесторонне. Здесь ты должен будешь вернуться к притяза­ниям писателя на вдохновение от бога. Проверь, на каких до­казательствах его претензии основаны и так ли сильны дока­зательства, что их ложность более невероятна, чем изменение законов природы, в случаях, к которым это относится. На­пример, в книге Иисуса [Навина] говорится, что солнце оста­новилось и стояло несколько часов. Если бы мы прочитали о таком факте у Ливия или Тацита, мы поставили бы его в ряд с такими их фактами, как дождь из крови, говорящие статуи, звери и т. п. Но говорят, что автор этой книги был [бого]вдох-новлен. Проверь поэтому беспристрастно, каковы доказатель­ства того, что книга [бого]вдохновенна. Имеется основание, чтобы эта претензия была исследована тобой, потому что мил­лионы верят ей. С другой стороны, ты достаточно сведущ в астрономии, чтобы знать, насколько противоречит законам при­роды то, чтобы тело, вращающееся вокруг своей оси, как земля, могло остановиться и при этой внезапной остановке не по­вергло и не разрушило животных, деревья, здания, а после некоторого времени возобновило свое вращение без нового все­общего разрушения. [...] Затем ты будешь читать Новый за­вет. [...] Пусть твой разум будет тверд при чтении этих книг. Не пугайся исследования в страхе перед последствиями. Если это исследование кончится убеждением, что бога нет, ты най­дешь побуждения к добродетели в удобстве и удовольствии, которые ты почувствуешь в этом занятии, и любовь других, которые тебе это обеспечат. Если ты найдешь основания ве­рить, что бог есть, сознание того, что он наблюдает твои дей­ствия и одобряет тебя, вызовет, у тебя огромное дополнитель­ное побуждение. Если ты найдешь, что существует будущее

702

[загробное] состояние, надежда на счастливое бытие в нем уве­личит желание заслужить его; если ты найдешь, что Иисус также был богом, ты утешишься верой в его помощь и любовь. Словом, я повторяю, ты должен оставить все предрассудки с обеих сторон и ничему не верить и ничего не отвергать лишь потому, что другие люди или их сочинения отвергали или принимали это. Твой собственный разум — единственный ора­кул, данный тебе небом, и ты ответственен не за правильность, а за честность решения. Говоря о Новом завете, я забыл за­метить, что тебе следует прочесть все истории о Христе, в том числе и те, которые церковный собор объявил псевдоевангель­скими, как и те, которые он назвал евангельскими. Поскольку эти псевдоевангелисты претендовали на [бого]вдохновение, как и другие, ты будешь судить об их притязаниях своим собст­венным разумом, а не разумом этих церковников. [...]

ПЕЙН

Томас Пейн (1737—1809) — американский политический дея­ тель и мыслитель. Родился в Англии в семье ремесленника, сменил ряд трудовых профессий. По совету Франклина и с его материальной помощью в 1774 г. переехал в Америку. С нача­лом войны за независимость Пейн включился в активную политическую деятельность. В январе 1776 г. он опубликовал (анонимно) памфлет «Здравый смысл», который, по выраже­нию Франклина, «значительно продвинул революцию». В нем Пейн, как и в дальнейших памфлетах («Американские кризи­сы»), пропагандировал республиканизм, отмену монархии, при­зывал бороться против Англии. Во время войны Пейн служил в армии, стал видным государственным деятелем — секрета­рем комитета конгресса по иностранным делам. Когда нача­лась французская революция, Пейн прибыл в Париж. Здесь в 1792 г. он написал в защиту революции труд «Права человека», бросив в нем вызов европейским монархиям. В Англии за этот труд Пейн был поставлен вне закона. В том же году он полу­чил французское гражданство и был избран депутатом Конвен­та. В конце 1793 г. за его связь с жирондистами Пейн был арестован якобинцами. Б заключении он закончил свою знаме­нитую антирелигиозную книгу «Век разума» (две его части были опубликованы в 1794—1795 гг.). После своего освобожде­ния в 1794 г. из тюрьмы Пейн до 1802 г. прожил во Франции, где опубликовал ряд трудов. Вернувшись в США, Пейн про­должил публицистическую деятельность, но подвергся гоне­ниям за критику Библии, а также за критику господствовав­ших бружуазно-плантаторских кругов.

Публикуемые ниже отрывки даются по изданию: Т. Пейн. Избранные сочинения. М., 1959.

703

ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ

Некоторые авторы на­столько смешали [понятия] «общество» и «правительство», что между ними не осталось никакого или почти никакого различия; между тем это ве­щи не только разные, но и разного происхождения. Об­щество создается нашими по­требностями, а правительст­во — нашими пороками; пер­вое способствует нашему сча­стью положительно, объединяя наши благие порывы, второе же — отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое — это защит­ник, второе — каратель.

Общество в любом своем состоянии есть благо, правитель­ство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худ­шем случае — зло нестерпимое; ибо, когда мы страдаем или сносим от правительства те же невзгоды, какие можно было бы ожидать в стране без правительства, несчастья наши усу­губляются сознанием того, что причины наших страданий созданы нами. Правительство, подобно одеждам, означает утра­ченное целомудрие: царские дворцы воздвигнуты на развали­нах райских беседок. Ведь если бы веления совести были ясны, определенны и беспрекословно исполнялись, то человек не нуждался бы ни в каком ином законодателе; но раз это не так, человек вынужден отказаться от части своей собственности, чтобы обеспечить средства защиты остального, и сделать это он вынужден из того же благоразумия, которое во всех других случаях подсказывает ему выбирать из двух зол наи­меньшее. И так как безопасность является подлинным назна­чением и целью правительственной власти, то отсюда неопро­вержимо следует, что, какой бы ни была его форма, предпочти­тельнее всех та, которая всего вернее обеспечит нам эту безо­пасность, с наименьшими затратами и с наибольшей пользой (стр. 21-22).

Поскольку все люди от природы равны по происхождению, равенство это могло быть нарушено лишь впоследствии, разли­чия между богатыми и бедными вполне можно понять и не прибегая к таким неприятным и неблагозвучным словам, как угнетение и алчность. Угнетение часто является следст­вием, но редко или почти никогда — средством достиже­ния богатства. И хотя скупость предохраняет человека от нужды, она обычно делает его слишком робким, чтобы стать богатым.

704

Но существует другое, и более значительное, различие, для которого нельзя подыскать ни естественной, ни религиоз­ной причины: это разделение людей на монархов и подданных. Мужской и женский род — это природное различие, добрый и злой — это различия, идущие с небес, но как появился на земле человеческий род, столь превознесенный над всеми остальными и выделяемый подобно некоему новому виду [животных], — этим стоит заняться и выяснить, способствуют ли эти люди счастью или бедствиям человечества (стр. 26).

Слова Писания ясны и понятны. Они не допускают ника­ких двусмысленных толкований. Воистину всемогущий выра­зил здесь свой протест против монархического правления, или же Писание лживо. И есть полное основание полагать, что ко­ролевская власть не менее духовенства повинна в утаивании Писания от народа в католических странах, ибо всякая монар­хия есть не что иное, как политическое папство.

Зло монархии мы дополнили злом престолонаследия, и если первое есть ущерб и унижение для нас самих, то второе, будучи возведенным в закон, есть оскорбление и обман потом­ства. Ибо все люди по происхождению равны и ни у кого не может быть прирожденного права давать своей семье преиму­щество перед всеми другими, и хотя сам человек мог заслу­жить известную долю почестей от своих современников, однако его потомки могут быть вовсе недостойны наследовать их. Од­ним из самых сильных естественных доказательств нелепости прав престолонаследия является то, что их не одобряет при­рода, иначе она так часто не обращала бы их в насмешку, преподнося человечеству осла вместо льва (стр. 29—30).

Чем ближе форма правления к республике, тем меньше дела у короля. Довольно трудно найти подходящее имя для английской формы правления. [...] Ведь это республиканскую, но не монархическую часть Конституции Англии прославляют англичане, а именно свободу выбора палаты общин из своей среды. И нетрудно увидеть, что с падением республиканских добродетелей наступает рабство. Потому-то и несостоятельна Конституция Англии, что монархия отравила республику, а корона поглотила палату общин.

В Англии король только и делает, что воюет и раздает должности; иначе говоря, разоряет нацию и сеет в ней ссоры. Хорошенькое занятие для человека, получающего в год восемь­сот тысяч фунтов стерлингов и вдобавок боготворимого! Один честный человек дороже для общества и для господа, чем все коронованные негодяи, когда-либо жившие на земле (стр. 33).

Я навсегда отверг жестокого и мрачного фараона Англии и презираю негодяя, который, притязая на звание отца сво­его народа, может безучастно слушать, как этот народ ре­жут, и спокойно спать, имея на совести его кровь (стр. 42).

Но где же, говорят некоторые, король Америки? Я скажу тебе, друг, он царствует над нами, но не сеет гибель среди людей, подобно коронованному зверю Великобритании. Впро­чем, чтобы нам не иметь недостатка даже в земных почестях,

'/j23 Антология, т, 2 705

пусть будет торжественно назначен день для провозглашения хартии; пусть она будет вынесена и установлена на божествен­ном законе, на слове божьем; пусть на нее возложат корону, по которой мир мог бы узнать, насколько мы одобряем монар­хию, — королем в Америке является закон. Ибо как в абсолю­тистских государствах король является законом, так и в сво­бодных странах закон должен быть королем и не должно быть никакого другого. Но чтобы впоследствии не возникло каких-либо злоупотреблений, пусть в заключение церемонии корона будет разбита вдребезги и рассеяна среди народа, которому она принадлежит по праву.

Нам -принадлежит неотъемлемое право иметь собственное правительство, и всякий, кто всерьез поразмыслит над непроч­ностью человеческих дел, придет к убеждению, что куда ра­зумнее и безопаснее хладнокровно и обдуманно выработать собственную конституцию, пока это в нашей власти, нежели доверить столь значительное дело времени и случаю (стр.46).

ВЕК РАЗУМА

[...] Уже в течение нескольких лет я намеревался опубли­ковать мои мысли о религии. Я хорошо сознаю трудности, связанные с предметом, и из этих соображений отложил его осуществление до более позднего периода моей жизни. Я пред­полагал, что этот труд будет моим последним приношением согражданам всех наций, причем в такое время, когда чистота мотивов, побудивших меня к этому, не возбудит сомнения даже у тех, кто, может быть, не одобрит самый труд. События, которые произошли сейчас во Франции и привели к уничто­жению всего национального института духовенства и всего от­носящегося к принудительным системам религии и атрибутам веры, не только поторопили меня в моем замысле, но и сде­лали работу такого рода необходимой для того, чтобы при об- , щем крушении предрассудков, ложных систем правительства и ложной теологии мы не потеряли из виду нравственности, человечности и той теологии, которая истинна.

Несколько моих коллег и сограждан во Франции подали мне пример, изложив избранное ими индивидуальное испове­дание веры, и я сделаю то же самое; я сделаю это с той иск­ренностью и откровенностью, с какою разум человека может сообщаться только с самим собою.

Я верю в единого бога и надеюсь на счастье за пределами земной жизни.

Я верю в равенство людей и полагаю, что религиозные обязанности состоят в справедливости поступков, милосердии и стремлении сделать наших собратьев счастливыми. [...]

Я не верю в религии, исповедуемые церковью еврейской, римской, греческой, турецкой, протестантской или какой-либо другой известной мне церковью. Мой собственный ум— моя церковь.

706

Все национальные церковные учреждения, будь то еврей­ские, христианские или турецкие, представляются мне не чем иным, как человеческим изобретением, предназначенным для того, чтобы запугивать и порабощать человечество, монополи­зировать власть и доходы.

Заявляя это, я не думаю осуждать тех, кто верует иначе. Они имеют такое же право на свою веру, как я на свою. Однако для счастья человека необходимо, чтобы он был мыс­ленно честен перед собою. Безверие не состоит в веровании лли неверовании, оно состоит в том, что человек притворяется верующим в то, во что он на самом деле не верит.

Невозможно учесть то нравственное зло, если можно так выразиться, которое мысленная ложь произвела в обществе. Когда человек настолько развратил и проституировал чистоту своего ума, что заявляет о своей вере в такие вещи, в какие он на деле не верит, он готов уже совершить любое другое преступление. Он берется за ремесло священника ради на­живы и, для того чтобы быть годным к этому ремеслу, начи­нает с вероломства. Можно ли представить себе что-либо бо­лее разрушительное для нравственности?

Вскоре после того, как я опубликовал в Америке памфлет «Здравый смысл», я понял чрезвычайную вероятность того, что за революцией в системе правительства последует револю­ция в системе религии. Преступная связь церкви и государ­ства, где бы она ни имела место, у евреев, христиан или турок, так эффективно запретила, под угрозой различных кар и взысканий, всякую дискуссию по установленным веровани­ям и основным принципам религии, что до тех пор, пока не будет изменена система правления, эти вопросы не смогут быть честно и открыто поставлены перед миром. Но когда это будет сделано, последует революция в системе религии. Человече­ские вымыслы и поповский обман будут уничтожены, и чело­век вернется к чистой, незапятнанной, девственной вере в единого бога и ни во что более (стр. 246—248).

Единственная идея, которую человек может связать с именем бога, есть идея первопричины, причины всех ве­щей. И как ни недостижимо и трудно для человека, понять, что такое первопричина, он верит в нее, ибо не верить в нее вдесятеро труднее. Неописуемо трудно понять, что простран­ство не имеет конца, но еще труднее понять его конечность. Выше сил человека постичь вечную протяженность времени, но еще невозможнее представить время, когда не будет вре­мени.

Рассуждая так, мы увидим, что все, что мы видим, несет в себе внутреннее доказательство того, что .оно не создало себя самоё. Каждый человек наглядно доказывает себе, что он не создал самого себя, и это же относится к его отцу, деду и к любому члену его рода. Точно так же никакое дерево, ра­стение или животное не создало себя, и убеждение, возника­ющее отсюда, необходимо ведет нас к вере в вечно существу­ющую первопричину, по природе своей совершенно отличную

^l/j2S» 707

от всего известного нам материального существования, в силу которой существуют все вещи. И эту первопричину человек называет богом.

Человек может открыть бога лишь с помощью своего ра­зума. Отнимите разум, и человек окажется неспособным по­нять что-либо; тогда все равно будет, кому читать Библию, лошади или человеку. Как же можно отвергать разум?

Почти единственные части в книге, именуемой Библией, в которых сообщаются нам [хотя бы] какие-то представления о· боге, — это некоторые главы в книге Иова и 19-й псалом. Дру­гих я не могу припомнить. Эти части — подлинно деисти­ческие сочинения, ибо они рассматривают божество в его творениях. Они принимают книгу творения как единст­венное слово божие, не ссылаются ни на какую другую книгу, и все их выводы извлечены из этого фолианта (стр. 265—266).

Что же касается христианской системы веры, то она пред­ставляется мне разновидностью атеизма — каким-то религиоз­ным отрицанием бога. Она исповедует веру скорее в человека, чем в бога. Она представляет собой смесь, состоящую главным образом из человекобожия (manism) с небольшой добавкой деизма, и столь же близка к атеизму, как сумерки к темноте. Между человеком и его создателем она помещает нечто не­проницаемое, именуемое искупителем. Посредством этого она производит религиозное или иррелигиозное затмение света, подобно тому как луна, помещая свое непроницаемое естество между солнцем и землей, производит солнечное затмение. Вся орбита разума оказалась вследствие этого затемненной.

В результате такого затмения все оказалось переверну­тым вверх дном и предстало в превратном виде. Среди пере­воротов, которые религия столь волшебным образом произ­вела, был и переворот в теологии.

То, что ныне называется натуральной философией и ох­ватывает весь круг наук, в котором астрономия занимает глав­ное место, есть изучение деяний бога, силы и мудрости божьей в его творениях и является истинной теологией.

Что же касается теологии, изучаемой ныне вместо нее, то она — изучение ·человеческих мнений и фантазий отно­сительно бога. Она изучает не самого бога в его трудах, а труды и писания людей [о боге]. И отнюдь не наименьшим из того ущерба, какой принесла миру христианская система, было то, что она предала первоначальную и прекрасную си­стему теологии, как прекрасную невинность, муке и позору с тем, чтобы очистить место кошмару суеверий. [...]

Христианская система лжет, называя науки человече­ским изобретением; человек лишь применяет их. Каж­дая наука имеет в своей основе систему принципов, столь же прочных и неизменных, как и те, которыми регулируется и управляется Вселенная. Человек не может создать эти прин­ципы; он может только открыть их.

Например, каждый, кто смотрит в календарь, видит, когда произойдет затмение, и знает также, что оно неизбежно про-

708

исходит согласно указаниям календаря. Это показывает, что человек знаком с законами движения небесных тел. Но если какая-нибудь церковь на свете станет утверждать, 4τσ законы эти — человеческое изобретение, это было бы хуже, чем не­вежество. [...]

Можно сказать, что человек способен сделать или начер­тить треугольник, и потому треугольник — человеческое изо­бретение.

Но треугольник, будучи нарисован, есть не что иное, как изображение принципа, очертание, которое делает этот прин­цип доступным глазу, а через него и уму. Иначе он непости­жим. Треугольник создает принцип не более, чем свечка, вне­сенная в темную комнату, создает стулья и столы, которые до того были невидимы. Все свойства треугольника существуют независимо от чертежа и существовали до того, как был вы­черчен или мысленно представлен человеком какой-либо тре­угольник. Человек участвует в образовании этих свойств или принципов не более, чем в создании законов движения небес­ных тел, и посему одно должно иметь столь же божественное происхождение, как и другое (стр. 268—270).

Только созерцая звездные небеса, эту книгу и школу науки, человек открывает пользу в том, что они видны для него, и преимущества, вытекающие из неограниченности его зрения. Но, рассматривая предмет в этом свете, он видит до­полнительное доказательство того, что ничто не было со­здано напрасно. Ведь напрасна была бы эта сила зрения, если бы она ничему не учила человека (стр. 272).

КОЛЛОНТАЙ

Гуго Коллонтай (1750—1812) — видный польский общест­ венно-политический деятель и философ-материалист. Родился в небогатой шляхетской семье, учился в Краковской акаде­ мии, а затем продолжал образование в Вене, Риме и Неаполе. В 1775 г. по политическим соображениям Коллонтай принял духовный сан, но был решительным противником католиче­ского обскурантизма. Много сделал для реформы образования в Польше. С конца 80-х годов XVIII в. стал виднейшим идео­логом шляхетско-буржуазного блока, писал публицистические произведения. В дальнейшем принимал активное участие в восстании Костюшко и стал идеологическим главой польских республиканцев. После подавления этого восстания Коллонтай был арестован австрийскими властями и восемь лет томился в заключении. Здесь он написал свои главные философские труды — «Физическо-моральный порядок, или Наука о правах и обязанностях человека, вытекающих из вечных, неизменных и необходимых законов природы», а также «Критический раз­бор основ истории начала человеческого рода». Ниже публи-

23 Антология, т. 2 709

куются отрывки из этих произведений, подобранные И. С. Йар-ским по изданию: «Избранные произведения прогрессивных польских мыслителей», т. I. M., 1956.

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ТРУДУ «ФИЗИЧЕСКО-МОРАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК»

[...] § 11. Человек чувствует свои собственные потребности, но не находит в себе того, что бы их удовлетворяло. Способ­ности (sity), которые он имеет, являются только инструмен­том для познавания, добывания и использования вещей; его собственные силы надо рассматривать как средство к дости­жению человеком через вещи своего предназначения. Состоит же предназначение человека в сохранении и поддержании собственного существования.

§ 12. Существует поэтому неизбежная связь между чело­веком и вещами, ибо природа заключила в них единственное средство удовлетворения его потребностей, ибо без них чело­век обойтись не может.

§ 13. Человек в этой связи [с вещами] обнаруживает свое предназначение, ибо он обречен на поиски, собирание и ис­пользование вещей. Но из их бесчисленного множества одни удовлетворяют его потребности, другие мешают или даже вре­дят .этому. Поэтому человек должен распознавать нужное ему и ненужное, полезное и вредное, чтобы безопасно пользовать­ся одними вещами и остерегаться других. Для этого он обла­дает особыми способностями — ощущать и мыслить, с помо­щью которых он может исследовать и распознавать вещи, и это опять-таки является предназначением человека. [...]

§ 16. И поэтому всякий случай наблюдения и распознава­ния вещей следует приписывать исключительно способностям человека, т. е. действиям его ощущений и мыслей. Если чело­век своими способностями может дойти до открытия внутрен­ней сущности вещи, то он познает ее так, как она есть в себе, если же так далеко зайти не сумеет, то сущность вещи оста­нется для него скрытой... [...]

§ 23. Мысль познает соответственно тому, что ей сооб­щают чувства, и она всегда создает такое представление, ка­кое возникает в чувствах. Поэтому соответствие действия пред­ мета на чувство с действием чувства на мысль мы называем понятием.

§ 24. А когда мысль познала и утверждает нечто о вещи согласно тому, как вещь действовала на чувство и как это представилось в мысли, то процесс проверки мы называем пониманием или согласованием понятия с разумом.

§ 25. Понятие от понимания отличается тем, что первое начинается от действия предмета на чувство, чувства — на мысль, понимание же, наоборот, начинается от действия мы­сля, идет до обсуждения действия чувств, кончается на про­думывании предмета.

710

§ 26. Согласно этому понимание является, собственно, ис­пытанием понятия. Этот удивительный способ убеждения в правильности понятия должен быть следствием применения способностей человека, использованных наилучшим и надеж­нейшим способом. Мы видели [...], что человек имеет способ­ность наблюдения вещей посредством чувств, которые достав­ляют мысли изображения отдельных предметов; что он имеет способность сохранения этих представлений в памяти; что среди великого множества представлений, сохранившихся в памяти, человек может, познавая, различать, отделять, сопо­ставлять и т. д. Итак, к пониманию вещи, о которой он создал понятие, человек идет определенным путем через различение, отделение, сопоставление и т. д. [...]

§ 35. Человек, следовательно, может иметь уверенность, что то, что он познал, есть так в самой вещи; но как же он сможет уверить в том других людей? [...] Если вещь, которую другие люди наблюдают, о которой составили понятие и кото­рую познают теми же путями, представляется им такой же, какой представлялась этому человеку, и понимают они ее так же, как и он, то знание будет одинаковым... А поэтому в том, в чем уверен он, станут уверены и они, а то, в чем уверены многие (причем к этой уверенности они пришли согласно од­ним и тем же правилам), становится очевидным знанием.

§ 36. Поэтому можно утверждать, что очевидность не пред­
ставляет ничего иного, как только единообразное знание вещи,
в котором каждый может быть уверен благодаря одинаково­
му употреблению способностей наблюдения, понимания и рас­
судка. [...] -

§ 37. Мы говорили, что человек может быть уверен, что то, что он познал, есть так в самой вещи. Это· утверждение нужно хорошо понять. Ибо все действия чувств и мыслей, которые мы используем для познания какой-либо вещи, про­исходят только в нас; как же мы можем утверждать, что че­ловек познает предмет, как он есть в себе? Можем благо­даря соответствию действия предмета на чувства с действием чувства на мысль. Поэтому-то, говоря о знании, мы не подра­зумеваем [непосредственного] знания вещи такой, какой она может быть в себе помимо нашего понятия, но имеем в виду образ вещи, который чувства сообщают мысли; он же нахо­дится в вещах, или, другими словами, сам является таким, какова вещь.

§ 38. Когда человек, идя одной и той же дорогой познания, находит вещь всегда такой, какой ее однажды познал; когда другие люди, делая то же самое, убеждаются в том же, мы со­глашаемся, что познание не только является очевидным, но что оно истинно по отношению к самой вещи, т. е., сколько бы раз мы ни употребляли наши способности познания, мы всегда убеждаемся, что вещь такова, какой мы ее уже однажды по­знали. А очевидность ведет нас к открытию истины или к общему согласию относительно познания данной вещи. [...]

§ 47. Человек не вдруг и не сразу приходит к позшшию

711

'многих вещей; особенно это касается их внутренней струк­туры, качества, признаков и различий. К такому знанию он приходит постепенно и поэтому утверждает, что то, чего он не знал, познает со временем, и то, чего не знал хорошо, со временем познает лучше. И человек никогда не перестает ис­следовать и изучать вещи, считая, что могут быть сущности, их признаки, качества, различия и т. д., которых он не знает. Он представляет себе в мыслях существование неизвестных сущностей, отделив чувственный образ от уже известной сущ­ности. Человек видел, что посредством своих слабых чувств он не мог познать те вещи, которые впоследствии открыл бла­годаря изобретению различных инструментов, помогающих ощущению. А отсюда он делал вывод, что есть сущности, кото­рых он не может открыть чувствами. Он наблюдал, что ощуще­ния могут быть ошибочны, и делал вывод, что есть сущности, которые кажутся нам иными, чем они есть на самом деле. Итак, имея прирожденное предназначение исследовать и познавать вещи, стремясь к этому неустанно, не будучи в состоянии познать все сразу, не останавливаясь на том, что познал, че­ловек говорит, что ничего не знает, что не может познать сущность всех вещей, что он их даже не в состоянии открыть, что они ему могут казаться иными, чем есть в себе. [...]

Человек предназначен совершенствовать свои способности познания, упражнять их в правильном наблюдении, понима­нии и распознавании вещей, чтобы таким путем уберечься от ошибок, нерассудительности, невежества и глупости и чтобы каждую вещь познать основательно и научно; одним словом, чтобы знать, как надо познавать вещи. [...]

Пожилой человек подвержен многочисленным немощам, которые отнимают или притупляют чувства, перерезают ему единственную дорогу к познанию вещей. Слепой плохо видит или совсем не видит, глухой плохо слышит или совсем не слышит; разбитый параличом или другой какой-нибудь бо­лезнью, которая нарушает деятельность нервов, плохо или со­всем не ощущает; болезнь мозга, который мы называем орга­ном представлений (organum sensorium), ведет к тому, что человек, хотя и имеет внешние органы чувств неповрежден­ными, не может правильно себе представить того, что ему приносят чувства, или же плохо представляет; поэтому не все­гда и не каждый человек может познавать вещи. [...]

Мы имеем склонность к тому, чтобы сомневаться в знании вещей, которое может быть несогласно с нашим наблюде­нием, пониманием и рассудком. Но не потому мы сомнева­емся, что не хотим верить ничему тому, чего мы сами пони­мать не можем, а потому, что хотим лучше убедиться [в исти­не] через наше собственное знание, чем через уверенность в достоверности знания других людей. Такое сомнение не только не противоречит свидетельствам других людей, но, ко­нечно, является единственным средством для человека, данным ему природой, познать правильно с помощью других людей вощи, которые сам он познать не мог (стр. 354—359).

712

КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР ОСНОВ ИСТОРИИ НАЧАЛА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

том т, часть в

ОБ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ НА ВОСТОКЕ ОТ САМЫХ

РАННИХ ЗАЧАТКОВ ЕЕ, В ОСОБЕННОСТИ ЖЕ

О КОСМОГОНИЧЕСКИХ СИСТЕМАХ И ТЕОЛОГИЧЕСКИХ

ДОГМАТАХ, НА КОТОРЫХ БЫЛО ОСНОВАНО

ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ДРЕВНИХ НАРОДОВ

[...] § 2. Как возникла философия и через какие ступени она прошла, пока не достигла совершенства?

Когда человек в первый раз задумался над своим собст­венным существованием и над окружающими его предметами, то к подобным исследованиям его побудили потребность или любопытство. Считая себя исходной точкой всего, с которой следовало соотнести все остальное, он должен был выбрать метод исследования, согласно которому нужно все сравнивать с человеком для того, чтобы понять, почему некоторые пред­меты похожи на него, а другие не похожи. Начиная с себя самого и глядя на других людей, он видел, что они имеют такие же признаки жизни, обладают такой же способностью движения, как он, мыслят так же, как он, создают представ­ления, излагают их при помощи языка и т. д. Глядя на раз­личных животных, он замечал в них ту же самую жизнь, то же самое движение, но видел, что они имеют другую форму, чем он, и не обладают способностью излагать свои мысли при помощи языка. Глядя на деревья, кусты и расте­ния, он в них замечал известные признаки жизни и роста, но не видел в них способности к самопроизвольному движе­нию. Осматриваясь далее, он увидел различные существа, ко­торые остаются в одном состоянии и сохраняют свою форму и сохраняли бы ее бесконечно, если бы какая-нибудь внешняя причина не двигала и не разрушала бы их. Сравнивая все эти существа с самим собой, человек пришел к тому выводу, что одни из них живые, а другие мертвые и лишены воли, что способностью к самопроизвольному движению одарены лишь живые существа, а мертвые лишены ее, что те, которые могут самопроизвольно двигаться, отличаются от человека в том отношении, что они не имеют языка, который был бы спосо­бен передать все их мысли и представления. Такой способ знакомства с предметами является ясным и естественным для каждого человека; этим путем идут все народы, когда они знакомятся с предметами, попадающимися на их пути.

Имеется, однако, разница между человеком, который на­чинает впервые размышлять над предметами, окружающими его, и тем человеком, который при своем дальнейшем знаком­стве с ними начинает заниматься исследованием того, почему

713

эти .вещи устроены так, а не иначе. Ибо первый, заметив сходство или разницу в уже познанных предметах, не зани­мается дальнейшими исследованиями, а при всех своих даль­нейших наблюдениях судит на основании аналогии; другой же, не доверяя сходству, старается открыть причины каждого явления, которое привлекло его внимание.

Так, первый, глядя на огонь или воду и замечая, что пла­мя находится в непрерывном движении, а вода во всех ключах и реках течет и непрерывно движется к морю, опрометчиво заключает из этого, что и огонь и вода одарены силой само­произвольного движения. Точно так же, глядя на тела, кото­рые движутся по бездонному небу, и замечая их вращение и величайший порядок, он заключает отсюда, что эти тела одарены способностью самопроизвольного движения. Но как только человек вступил на этот путь, ему уже начинает ка­заться, что он понял все, что если он будет придерживаться этого правила, то сумеет сделать дальнейшие безошибочные выводы. Замечая в самом себе кроме способности к самопро­извольному движению еще способность к пониманию, он ста­нет приписывать эту способность стихиям и даже небесным светилам. Углубившись снова в размыщления над самим собой и заметив, что он составлен из такой же материи, из какой составлены мертвые тела, человек делает вывод, что тела, похожие на него своей способностью движения, также сло­жены из двух особых сущностей, т. е. из силы, которая их движет, и из пассивной материи, тогда как мертвые тела, по­стоянно сохраняя свою форму, не обладают способностью. дви­гаться, мыслить и излагать свои мысли посредством речи. Ана* логию этого рода как единственное правило для понимания разницы или сходства между существами мы находим повсе­местно у всех народов, начинающих заниматься философией, и даже у народов диких. На ней кончается все их понимание, дальнейшее заменяется воображением.

Таковы очень слабые начала той первой философии, когда человек приступает к познанию вещи прежде, чем ее изучат иные, физические науки, которые, пользуясь аналогией, не за­бывают всех других правил, ведущих к открытию истины (стр. 440—442).

СТАШИЦ

Станислав Сташиц (1755—1826) — польский политический деятель, естествоиспытатель и философ. Родился в семье бур­гомистра г. Пила. Учился в Лейпцигском и Геттингенском университетах. Некоторое время жил в Париже, где установил связи с энциклопедистами. Увлекся изучением естественных наук (в особенности геологии). По возвращении в Польшу Сташиц отдался литературно-публицистической и политиче­ской деятельности, формулируя программу шляхетско-буржуаз-ного блока. В дальнейшем (в 90-х годах XVIII в.), отходя от активной политической деятельности, занимался научно-иссле-

714

дователъской деятельностью в области геологии и написанием философских трудов. Главный из них — философско-дидакти-ческая. поэма «Человеческий род» (написана в основном в 1793—1795 гг., впервые опубликована в собрании его сочине­ний в 1819—1820 гг.). Немалый философский интерес представ­ляет также «Вступление» Сташица к его переводу известного труда виднейшего французского естествоиспытателя Вюффона «Эпохи природы» (изданного β Польше β 1786 г.). Ниже пуб­ликуются отрывки из двух этих трудов Сташица, подобранные В. С. Нарским по изданию, указанному в предисловии к фи­лософским текстам Коллонтая.

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РОД

ДИДАКТИЧЕСКАЯ ПОЭМА

[...] ОЧЕРК ГЛАВНЕЙШИХ ЯВЛЕНИЙ, ПРОИСХОДИВШИХ В МИРЕ И НА ЗЕМЛЕ

Мир является единою, непонятною, бесконечною цепью явлений, причины которых нельзя постичь. Все в нем изум­ляет человека, но ничто не обнаруживает сущности видимых вещей. Все в нем всегда находится в действии и ничего не происходит случайно. Могучие стихии, гигантские творения и все мелкие вещи наравне с мирами и солнцами связаны в оп­ределенном порядке со всем тем, что существует, и даже с тем, что когда-то существовало.

На одном конце этой цепи находятся бесконечно малые вещи, которые нельзя усмотреть глазами и которые теряются в этой бесконечности. Отовсюду грозит им гибель, все напо­минает об их бренности. На другом же конце находятся огром­ные миры. Эти последние, движимые в бесконечности неведо­мой силой, распространяют повсюду чувство и жизнь, обнару­живая через бесконечность существующих вещей разнообразие форм движения и жизни.

Среди этих двух крайностей заключены все виды существ и определены все ступени чувства, измерены начало, конец, возможности всякой вещи. .Ничто не может погибнуть, и ни­что не длится вечно. Все непрерывно начинается, преходит и кончается. Имеет начало все, как мертвое, так и живое. Но вся упорядоченная совокупность не превращается, не изме­няется, не кончается, не начинается (стр. 215—216).

ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ

[...] Что касается прирожденных обязанностей человека, то все люди'в этом отношении рождаются равными. Но что касается прирожденных прав человека, то и сама природа

715

делает людей неравными. Это прирожденное неравенство лю­дей все теснее связывает человека с человеком. Оно за­ставляет людей взаимно обмениваться полезными услугами И вследствие этого принуждает их вступать в общественные союзы.

Каждое нарушение естественных прав собственности де­лает неравенство людей противным природе. Оно отталкивает людей друг от друга, разделяет их; заставляет человеческие племена ненавидеть друг друга. Согласно законам природы, нельзя изменять естественные обязанности человека, но сле­дует усовершенствовать его прирожденные права для того, чтобы он мог исполнять свои обязанности, выбирая при этом те или иные поступки, ибо в этом состоит настоящая врож­денная свобода человека; она дана ему вместе с жизнью и так же неприкосновенна, как и сама жизнь.

Никто, даже бог, не может лишить человека его естест­венных прав, человек не может отречься от обязанности поль­зоваться правами, принадлежащими ему по самой его приро­де; вследствие этого никто не может, не повергая человека в несчастье, отнимать у него права, дарованные ему природой. Кто пытается изменить хоть одну из природных обязанностей человека, тот покушается на его жизнь. Кто отнимает врож­денные человеку права, тот делает человека несчастным и портит ему жизнь. Неисполнение людьми их взаимных обязан­ностей делает одних пассивными, а в других пробуждает буй­ную сварливость; и то и другое портит жизнь людей, причи­няет тревогу и страдание.

Свобода, счастье и мораль невозможны там, где у одних отняты врожденные права, а другие получают права, не при­надлежащие им по природе. Само получение лишних прав одними является уменьшением естественных прав других и изменяет всю цель творения.

Одни становятся невольниками, а другие — угнетателями, но все они нарушают права человека, одни занимают место ниже тех границ, которые природа поставила людям, другие же — выше. Таким образом, и те и другие перестают быть людьми. Они начинают насиловать волю творца и становятся чудовищами среди его созданий. Одни становятся. несчаст­ными и должны страдать и стонать вследствие того, что не осознают некоторых необходимых природных потребностей; другие становятся несчастными и должны страдать и стонать вследствие того, что они имеют такие потребности, которых нет в самой природе.

Отнятие природных прав у человека вредит не только ему, но и производит вредное действие и на других людей. Знай­те же: если вы хоть одному племени среди людей разрешите присвоить сверхчеловеческие права, то вы тотчас же на сто миль кругом изменяете все природные человеческие отноше­ния. Целые народы принуждены будут терпеть утрату своих естественных прав, свобода и справедливость многих народов станут сомнительными (стр. 221—223).

716

ИЗ КНИГИ ДЕВЯТОЙ

Самодержавие, суеверие, власть благородных лишают че­ловека прирожденных прав. Они полностью нарушили законы природы. Они отбирают у человека его человеческие права и землю, ослабляют в нем силу разума и делают основой обще­ства порчу рассудка.

Пороки общества порождены пороками владения землей. Чем больше было учинено насилий при разделе земли и чем больше владение ею становилось привилегией немногих, тем больше пороков было в обществах людей. Усовершенствова­ние человеческих обществ связано с прогрессом во владении землей. Таким образом, главные эпохи в истории человечест­ва связаны с тем, как человеческие общества распоряжаются землей.

Где владение землей составляет привилегию самодержцев, известных сословий, родов или известных домов, там человек, лишившийся своих естественных прав и земли, стал вещью, животным. [...]

Дух самодержавия и жестокость, свойственная боярам, составляли отличительные черты богов этого времени. Подобно господарям, боги любили, чтобы их святыни посещались. Же­стокий разбойник, уверенный в братской поддержке богов, посещая их, наполнял их сени награбленной добычей. В на­чале этого варварского периода в представлениях людей не существовало никакой разницы между жестокостью и вели­чием. Человек, больше всего уважавший завоевателя, пресмы­кавшийся перед ним и дрожавший перед ним, не мог себе представить богов в другом виде, как только в виде воителей; следовательно, богам, как и воителям, милее всего жертва, представляющая собой добычу, взятую у убитого, или же кровь невольника. Одни больше любят кровь молодых, другие же — старых; эти предпочитают кровь знатных детей крови бедных. Волосы встают дыбом, когда читаешь о жестоких человеческих жертвоприношениях, производившихся в то вре­мя! (стр. 232—234).

ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕРЕВОДУ ТРУДА БЮФФОНА' «ЭПОХИ ПРИРОДЫ»

[...] Если задуматься над способами просвещения людей, то окажется, что вса наши знания основаны на двух видах истины: первая — это очевидная истина, вторая — это истина правдоподобная. Из них в природе существует только первая:

Человек может получить знания только о тех вещах, ко­торые постигаются его ощущениями, — таковыми являются тела. Из них каждое имеет многообразные особенности, кото­рые имеют отношение к нам в большей или меньшей степени. Тот человек, который видит ясно наиболее общие связи этих вещей, узнает очевидную истину; знание, основанное на таких

717

принципах, будет самым совершенным. Вот почему наиболее общие науки являются и наиболее очевидными. Математика обязана своей очевидностью всеобщности и наглядности пред­метов; но и в ней часто обнаруживаются различные ступени достоверности, так как не все ее части основаны на одина­ково всеобщих и очевидных началах. Часть, основанная на физических данных, открывает лишь правдоподобные истины, а часто является только следствием догадок. Другая же часть, которая измеряет величины тел, объясняет самые общие свой­ства их; я хочу сказать, что алгебра, геометрия и механика носят печать очевидности; но и между теми истинами, кото­рые открывают нашему разуму эти науки, имеются различные оттенки. Чем обширнее их цель, чем более всеобщий и на­глядный характер они носят, тем яснее их начала, тем оче­виднее истины, открываемые ими. По этой причине геометрия более очевидна, чем механика, а обе вместе более очевидны, чем алгебра. Самые частные истины, которые большинство людей считает недоступными, Часто являются наиболее оче­видными.

Чем больше мы задумываемся над ощутимыми свойст­вами тел, тем плотнее мрак окутывает наш разум. Мысль о том, что линия кроме длины имеет еще ширину и толщину, делает проблемы геометрии запутанными. Непроницаемость тела, связанная с его непрерывностью, представляет новую тайну для нашего ума. Чем глубже человек погружается сво­ей мыслью в науку о материи, чем больше ощутимых свойств он связывает с нею и чем внимательнее он их рассматривает, тем меньше он видит, тем в большей степени истина убегает от него.

Если после того, как мы произведем многочисленные опы­ты, поразмыслим над их результатами и узнаем различные свойства определенного тела и т. д., и т. д., мы все же сумеем сравнить их между собой и обобщить наши знания о них; если нам не удастся открыть ясно их отношения друг к другу, то это значит, что мы не имеем точных знаний, а только правдоподобные. Таким же образом недобросовестный граж­данин, который, не принимая во внимание общего блага, ищет только собственной пользы, очевидно, не знает той истины, что он вредит себе самому; но этот вред очевиден для Мон­тескье, ибо он хорошо понимал, что индивидуальное благо нельзя отделить от блага общественного. Первый (а таких большинство), ослепленный грубым невежеством или сбитый с толку мыслями об индивидуальном благе и об общественном благе, не знает, как их согласовать друг с другом. Он не мо­жет открыть той очевидной истины, что ни в коем случае нельзя причинить ущерба всей вещи, не причиняя ущерба ка­ждой части ее.

В науках часто бывает так: обширные сведения о различ­ных телах, многочисленные особенности определенных тел, которые кажутся нам отдельными истинами, говорят о тех свойствах вещей, которые нам известны меньше всего, по-

718

скольку мы не умеем видеть их в связи друг с другом, обоб­щать их и выводить из одной причины. Это многочисленные, но печальные истины, свидетельствующие о слабости нашего разума.

В таком случае необходимо признать, что избыток сведе­ний является результатом недостатка наших знаний. Электри­ ческие тела, большое количество свойств которых мы знаем, являются телами, которые меньше всего нам известны. Сила, которая при трении притягивает к себе легкие тела, и та сила, которая в животном теле производит столь сильное по­трясение, кажутся нам двумя особыми силами, и, однако, если бы могли узнать причину и первой и второй, то оказалось бы, что это только одна сила.

Вот почему бывает, что, чем больше у нас многозначия, тем меньше от него пользы; чем больше сведений мы полу­чаем, но меньше знаем отношения вещей друг к другу, тем больше мы удаляемся от истины. Нет той вещи, о которой мы имели бы больше знаний, чем о человеке, но нет и такой вещи, о которой мы знали бы меньше.

Поэтому, чем больше мы обобщим наши знания, тем лучше мы усмотрим их взаимную связь друг с другом. Чем меньше начал будет иметь какая-либо наука, тем яснее мы обнаружим истину. Так, наилучший строй имеет то государ­ство, которое имеет меньше всего законов, но известно всем своими богатствами.

Мы не имеем совершенного труда о моральной науке, яо имеем больше всего сведений в этой области: ибо человек с самого своего начала стремился быть счастливым, поэтому он всегда думал о том, чтобы найти законы, приводящие к сча­стью. Но тот же человек, запутавшись, если можно так выра­зиться, в бесконечном количестве знаний и не умея их сравнивать друг с другом, вывел ложные заключения из своих мыслей. Его малый разум, не сумевший охватить их все вме­сте и обобщить, увеличил без нужды принципы и тем самым удалился от истины.

Если природа произведет когда-либо такой счастливый ум, который сумеет охватить все знания о человеке, обобщить ограниченное количество понятий и построить всю науку нравственности из одной или двух истин, то только такой ум сумеет сказать человеку, что ему следует делать для того, чтобы стать счастливым. [...]

Если мы собрали самые многочисленные сведения, то единственным путем к отысканию истины будет путь умень­шения числа разрозненных данных и наибольшего обобщения наших идей. Наш разум должен как можно теснее связать воедино свои мысли, обобщить их и свести только к несколь­ким очевидным истинам. Стеклянная призма различает бес­численную массу лучей солнца, разделяет их и разграничи­вает на семь первичных цветов. Так и человек, который бы сумел единым взором окинуть весь свет, узрел бы в нем единую линию причин и следствий.

719

Идея о таком способе поисков знания и нахождения исти­ны склонила меня к переводу «Эпох природы». В этом труде великий ум, объяв всю природу, все, что узрел в ней, — хочу сказать, все ее явления — вывел из пяти главных Принципов, а те в свою очередь свел к одной причине.

Правда, эта причина предположительна. Но если не хва­тает данных опыта, достоверность может быть заменена веро­ятным предположением. Пусть об этом судит каждый как хочет, но нельзя не удивиться силе столь редкого ума и не поучиться у него, как мыслить. И даже сами его ошибки, пробуждая нашу мысль, поведут тем самым нас к истине (стр. 207—210).

ЛОМОНОСОВ

Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765)— великий рус­ский ученый-энциклопедист и мыслитель-материалист. Родился в крестьянской семье. Учился в Славяно-греко-латинской ака­демии в Москве, Киевской духовной академии и университете при Академии наук в Петербурге. В 1736—1741 гг. продолжал образование в Германии. По возвращении в Россию работал адъюнктом физики, а затем профессором химии (с 1745 г.) в Петербургской академии наук. М. В. Ломоносов был инициа­тором создания Московского университета (1755). Как ученый, Ломоносов обогатил своими открытиями физику, химию, аст­рономию, географию, геологию, историю, филологию. Его фи­лософские· идеи сформулированы в произведениях, посвя­щенных разработке этих наук. В публикуемой ниже подборке названы соответствующие произведения и письма М. В. Ло­моносова. Подборка сделана В. В. Вогатовым по изданию: М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений, т. 1—10. М.—Л., 1950—1957.

ФИЗИЧЕСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ О РАЗЛИЧИИ СМЕШАННЫХ ТЕЛ [...]

§ 1. Корпускулы — сущности сложные, не доступ­ные сами по себе наблюдению, т. е. настолько малые, что совершенно ускользают от взора. [...]

§ 2. Так как основание того, что свойственно при­родным телам, нужно искать в качествах корпускул и способе их взаимного расположения (Космология, § 233), то и основание различия, наблюдаемого в их сцеплении, надо искать в них же. [...]

§ 4. Корпускулы, имеющие основанием своего сло­жения элементы, называются первичными.

720

§ 5. Корпускулы, име­ющие основание своего сложения в других мень­ших, чем они, корпуску­лах, суть производные. [...]

§ 10. Корпускулы раз­нородны, если различают­ся массою или фигурою, или тем и другим одно­временно. [...]

§ 29. Смешанные тела различаются, если корпу­скулы одного из них мас­сою или фигурою, или отношением соприкосно­вения отличаются от кор­пускул другого смешанно­го тела. [...]

§ 31. Все доступные наблюдению тела, состоят из производных корпускул (Космология, § 231). [...]

§ 45. Так как доступные наблюдению тела сцеп­ляются, о чем свидетельствует ежедневный опыт, то требуется дать некоторое объяснение этого сцепления (Онтология, § 70). А так как нельзя произвольно до­пустить притягательную силу или какое-нибудь другое скрытое качество, то необходимо, чтобы существовала некоторая материя, которая своим давлением толкала бы корпускулы в противоположных направлениях и ко­торая была бы причиною их сцепления. [...]

§ 52. Сцепление корпускул зависит от жидкой не­чувствительной материи, наполняющей промежутки, не содержащие составляющей тело материи (I, стр. 25-47).