Глава 6. Создатель Оренбургской губернии - Иван Неплюев.
Очередной руководитель Оренбургской комиссии - Иван Иванович Неплюев (1693-1773) - принадлежал к тем дворянским сынам, кто получил образование и сделал карьеру благодаря петровским преобразованиям. В числе прочих был направлен на обучение за границу. В 1720 г., по возвращении, держал экзамен перед Петром I, заслужив его похвалу, чем всегда очень гордился. Поначалу служил «смотрителем и командиром над строящимися морскими судами» и переводчиком при царе. В 1721 г. указом Коллегии иностранных дел был назначен резидентом в Константинополе. Вернулся в Россию в 1734 году. В 1737 г. поселился в Киеве «смотреть за делами по заграничной корреспонденции», фактически выполняя функции резидента российской разведки на юге и иные секретные поручения российского двора. В апреле 1740 г. его внезапно отозвали в Петербург и по специальному распоряжению гр.А.Остермана ввели в особую комиссию «для исследования вин и преступлений» кабинет-министра А.П.Волынского. Это событие и сломало его дальнейшую карьеру. Неплюев был достаточно далек от придворных дел, и видимо именно потому его и включили в комиссию следователем. Вообще же приговор был предрешен. По ходатайству того же Остермана Неплюев был пожалован Анной Леопольдовной орденом и поместьями. После дворцового переворота 1741 года и отстранения Остермана Неплюев был арестован и препровожден в Петербург, лишен поместий и орденов. В начале 1742 г. он был прощен – иными словами, обвинить в чем-либо его не удалось. Конечно, это не составляло серьезной проблемы – при необходимости вина бы непременно нашлась, но начинать царствование с декларируемым лозунгом правления по заветам Петра с расправы над «птенцом гнезда Петрова» было крайне неразумно. Но и восстановить утерянный Неплюевым статус было уже невозможно. Что легко можно было вернуть – скажем, ордена – вернули, отнятые (и скорее всего, уже переделенные) материальные ценности – конечно же нет. Невозможно было и восстановить его на прежнем месте службы. Видимо, наверху посчитали, что Неплюев обиделся - а потому доверия к нему более не было. Назначение его командиром Оренбургской комиссии и Киргиз-Кайсацких орд следует признать достаточно остроумным решением. На первый взгляд, это было проявлением огромного доверия. Но только для несведущих. Всеми современниками это было расценено как «замаскированная ссылка».[203] А как иначе? – достаточно вновь обратиться к вехам его служебной карьеры, чтобы увидеть, что Неплюев никогда не имел дела ни с руководством большими административными территориями, ни с массовым строительством, ни с кочевыми народами. Все его знания, опыт тут были малоприменимы. Зато в случае провала обижаться на отставку не приходилось.
Тем не менее, у И.Неплюева была очень важная черта – он был рационально мыслящий исполнитель. И за порученное ему новое дело взялся со всей ответственностью – не щадя ни себя, ни других.
По свидетельству самого И.Неплюева, экспедиция была создана в 1735 г. «для новоподдавшегося киргиз-кайсацкого кочующего между морей Каспийского и Аральского народа и для распространения коммерции, утверждения от того степного народа границы».[204] Свидетельство это более чем показательно – именно так он понял свои задачи: развитие коммерции, укрепление границы – про том, что казахи безусловно наши подданные. Неплюев, в отличие от предшественников, был сориентирован на казахов – и справедливо – чрезмерное увлечение его предшественниками на протяжении ряда лет «башкирскими» проблемами в итоге привело к тому, что казахи как бы «выпали» из-под внимания российской администрации.
Неплюев получил назначение в январе 1742 года, и уже 26 апреля прибыл в Самару. Разрешение задачи укрепления границы было начато им с ознакомления с реальной картиной и последовавшим пересмотром концепции обороны. Граница на тот момент была более чем условной. Ее как бы образовывали 22 крепости, каковые можно так называть только с огромным преувеличением.[205] Власть командиров крепостей кончалась за пределами таковых. Все эти крепостицы были как островки российского присутствия в степи. Никаких крепких коммуникаций между ними практически не существовало. Зимой связь нередко прерывалась вообще. Командиры съезжались в Орскую крепость[206] раз в год, осмеливаясь передвигаться только с многочисленным конвоем. Лишь кое-где, также автономно, существовали казачьи поселения. Неплюев совершил объезд крепостей по линии, осмотрев все населенные пункты от Самары до Орска, в том числе и новое место строительство главного города. Будучи прагматиком, он взвешивал не только доводы в пользу того или иного варианта, но и состояние уже сделанного. 23 июля, находясь в Орске, он однозначно высказался против продолжения строительства там. Основные причины: «1) то место безлесно; 2) построена на поемном месте и по сему к житью нездорова; 3) для произведения торговли, по отдаленности и по опасности в проездах купцам российским, неспособная; 4) в проезд к той крепости по пустым местам всегда подвержены были купеческие капиталы граблению от киргизцев, что и ежегодно исполнялось».[207] Обращение к казалось бы уже отринутому варианту («Кириловскому») объяснялось тем, что в Оренбурге на месте №2 («Татищевский») практически ничего еще не было сделано. «Татищевский» вариант имел неоспоримые преимущества, но это тоже был не самый удачный выбор. Первое место было выбрано вынужденно – а точнее, куда дошли, там и основали. Столь же вынужденно выбрано было и второе – на Красной горе – с исправлением явных недостатков первого. Это было лучше; но исправив одни просчеты, основатели допустили новые. И только Неплюев задался вопросом подыскания не просто удобного места, и наличия там условий для строительства,[208] но и возможностью реализации задачи, ради которой вообще все строительство затевалось. Речь идет о коммерции. Всем, кто занимался делами Оренбурга ранее, было не до торговли и караванов. Неплюев правильно решил, что не традиционные караванные пути нужно заворачивать в Оренбург, а город строить как можно ближе к таковым. Вот почему при поисках нового места этот момент также учитывался.
При этом, разумеется, не были забыты и элементарные условия для нормального существования города. Неплюев вполне резонно рассудил, что необязательно начинать город на пустом месте; более правильным было бы использование уже существующего заселенного места, как бы апробированного. Осмотрев несколько выбранных участков, он остановился в итоге на Бердской слободе, где побывал еще 4 июля во время инспекторской поездки.
В своем докладе в Сенат Неплюев приводил следующие доводы в пользу Берды: рядом находятся две реки - Яик и Сакмара – а потому возможно обеспечить стройку лесом, сплавляя его из более лесистых местностей. Место, планируемое под застройку, ровное, можно строить прямо у берега. В окрестностях лучшее хлебопашество и покосы – и это уже проверено. Неподалеку в 25 верстах имеется обилие строительного камня. И, наконец, еще один весомый довод – в относительной близости проходят традиционные караванные пути.
Весной 1743 г. к Бердам был отправлен отряд генерал-майора фон Штокмана. 19 апреля произошла закладка Оренбурга на новом месте. Планировалось «оный оградить рвом и валом с каменною одеждою в цирконференции без мала 5 верст». Не дожидаясь подхода основной массы строителей, Штокман начал возведение периметра крепости силами солдат, находившихся в его распоряжении. Позже прибыли собранные по специальной разнарядке тептяри, башкиры, мещеряки и бобыли, кстати, получавшие за свою работу 2 коп. в день.
До наступления холодов строители успели возвести инженерные сооружения и часть жилых строений.[209] Неплюев убедительно доказал, что город за короткий срок построить в принципе можно – но для этого нужна серьезная концентрация сил. Как руководитель, Неплюев вел себя весьма достойно – в отличие от демагога Кирилова все это время он находился в строящемся городе. Легенда утверждает, что он вошел в построенный командирский дом в ноябре - не ранее, чем жители в их домы, а гарнизон в казармы. Об этом факте сообщали практически все мемуаристы. И хотя наблюдается некоторое расхождение: одни писали, что жил он в землянке, а иные - в палатке, суть в другом. В том, что этот начальник ощутимо отличался от своих предшественников – и в лучшую сторону.
К 1747 г. в Оренбурге уже насчитывалось 837 домов, 175 лавок, 4 церкви, имелись гауптвахта, госпиталь, пороховой погреб и несколько казарм для чинов гарнизона. Прежний Оренбург стал именоваться Красногорским укреплением. Бердская слобода была переведена к реке Сакмаре.
Одновременно в строящийся город был переведен все эти годы находившийся в Самаре аппарат комиссии – решение совершенно правильное и своевременное. Тем самым подчеркивалось, что этот город – центр управления краем. Неплюев наконец покончил со ставшим к тому времени привычным многовластием: кроме начальника комиссии властные полномочия здесь имели уфимский вице-губернатор и воевода Исетской провинции. Неплюев бросает заниматься проблемами Заволжья – чем в основном занимались начальники до него. В то же время он отказывается от наивных мечтаний продвинуться на Арал. Все внимание теперь сосредоточено на укреплении линии. Два последующих года Неплюев объезжает вверенный ему край, намечая по ходу поездки места для строительства новых поселений и полевых укреплений.
Массовое строительство требовало рабочих рук. Источником стало прежде всего Поволжье. Из центральных районов империи официальным порядком стали переселять в край различные категории служилых людей, главным образом, казаков и городовых дворян вместе с их семьями. В нарушение регулярных строгих предписаний Неплюев закрывал глаза на появление в крае беглых. Как и ранее, начальник комиссии поддерживал инициативу пополнения населения за счет ссылки.
Весьма актуальным в этот период становится вопрос о взаимоотношениях с казахами. Как уже говорилось ранее, в свое время едва ли не самым определяющим мотивом, побудившим хана просить о подданстве, было желание получить доступ на пастбища на западе и на том берегу Яика. Поначалу такое разрешение было дано, но постепенно правительство стало сокращать эту возможность. Развязка наступила 19 октября 1742 г., когда появился указ, вообще запрещавший кочевки в районе Яика и Яицкого городка, «дабы тако к ссорам с русскими людьми, а особливо с яицкими казаками и с волжскими калмыками никакова поводу не было».[210] Несколько забегая вперед, укажем, что чуть позже, в 1755 г., кочевка на левый берег Яика была разрешена как награда за помощь в разгроме восставших башкир. Так что совершенно неудивительно, что казахи стали испытывать к России, мягко говоря, недружественные чувства. Русские же власти не учитывали изменившейся ситуации – казахи при всем желании не могли кочевать там где кочевали ранее - их оттуда просто-напросто вытеснили. Это во многом объясняет и кажущуюся непонятной позицию Абулхайра последних лет – то он сам инициирует русское присутствие, то примыкает к противникам России. В основе всего явно лежало разочарование – русские оказались слабыми союзниками (один жалкий Оренбург чего стоил!) и пользы от них не было никакой. Вдобавок ко всему, российские власти сами не делали ничего, чтобы исправить положение. А.Добросмыслов в свое время заключал, что они и не могли достигнуть благоприятных результатов, поскольку не имели «сколько-нибудь удовлетворительных сведений об истории киргиз, их нравах, обычаях, характере народа…[211] В немалой степени русские сами провоцировали беспорядки в степи, порой принимая решения, совершенно не учитывавшие местные реалии. Подход с «европейскими» мерками к нравам и обычаям степи был глубоко ошибочен. Скажем, прощение хана за грабеж каравана рассматривалось российской администрацией как прежде всего снисхождение, оказываемое справедливой властью в отношении провинившегося подданного (вдобавок достаточно дикого). Сам же хан, очевидно, видел в подобных действиях прежде всего слабость и бессилие.[212]
По логике вещей, разрыв был неизбежен, но в события вмешались внешние факторы. В 1742 году вновь началась война казахов с джунгарами. В итоге султан Средней орды Аблай был пленен, а хан Абдулмагомет (правильнее, как нам кажется – Абдулмухаммед) принял джунгарское подданство. Абулхайр также согласился подчиниться, изъявляя покорность и готовность выдать аманатов. Но одновременно он, как и раньше, решил отыграть «российскую карту», направив послов в Оренбург с просьбой предоставить в случае необходимости убежище его семье в городе – а по сути рассчитывая на защиту. В итоге хитрый хан привел джунгарских послов с собой в Орск. Продемонстрировав им отношение Неплюева – встреча была обставлена весьма торжественно - он, в свою очередь разыграл сцену преданности России, присягнув 23 августа Елизавете. За ним последовали сыновья и султаны. Стиль поведения казахов, на наш взгляд, удачно охарактеризовали наблюдавшие все это джунгарские послы. Они указали Неплюеву, что «токмо киргиз-кайсацкий народ непостоянный, и на обнадеживаниях их утвердиться весьма невозможно, они де подобны шелудивому волку, который бегая по степи, ищет таких мест, где огни раскладованы, чтобы шелуди свои очесать, тако де и киргизцы на обе стороны, то есть: России и зюнгарскому владельцу льстят. А в самом деле ничего от них, кроме воровства, ожидать не должно».[213] И действительно, Абулхайр, едва избавившись от джунгарской опасности, вновь попытался заняться шантажом. Задумав заменить сына Хажиахмета, бывшего аманатом, другим сыном, Чингизом, сыном от наложницы – и потому менее ценным, он грозился немедленно покинуть Оренбург, заявляя в обиде, что «сам по своей воле вступил» в подданство.[214] На следующий год Неплюев вновь собирал старшин и султанов для присяги наследнику престола Петру Федоровичу. Показательно, что Абулхайр уклонился от свидания. И хотя ряд авторов видят в этом непрощенную обиду[215] - что-то вроде «ах, эти дикари, надуваются, ну как дети малые» - свидетельствует это, на наш взгляд, об ином – положение Абулхайра в степи вновь упрочилось и Россия ему опять стала не нужна. Чем лучше ему становилось, тем более нахально и агрессивно он начинал себя вести. В 1744 г. хан напал на каракалпаков, которых, кстати, сам привел в российское подданство. Тогда же он ограбил послов, едущих из столицы. Вскоре попытался организовать побег сына из Сорочинской крепости, но потерпел неудачу.
В итоге Неплюев предложил т.н. «запасной план». Он полагал необходимым сосредоточить войска на границе в пяти пунктах, чтобы при необходимости можно было бы действовать против казахов в пяти направлениях: от Яицкого городка, от Оренбурга, от Орска, от Уйской линии, и от Сибирской линии. План был одобрен Сенатом в марте 1744 г. Неплюев предложил не просто ряд мероприятий, но фактически новую стратегию на востоке в отношении казахов. Легенда о «верных подданных» была успешно похоронена – Неплюев явно исходил из тезиса о враждебности степняков и потому полагал нужным крепить от них защиту. Важной составляющей его деятельности стало вбивание клина между соседними народами, могущими в случае объединения причинить российским интересам серьезный ущерб.[216] Как уже отмечалось ранее, постепенно, естественным образом стали вырисовываться признаки если не грядущего объединения казахов и башкир, то, по крайней мере, возможного единения и совместных акций. Ярким примером являются действия Батырши, возглавившего очередное башкирское восстание. В своих обращениях он адресовался ко всем правоверным. После разгрома восстания до 50 тысяч башкир ушли к казахам. Неплюев поступил достаточно жестко – заслал к последним грамоту, жалующую их «женами и дочерьми и имением перебежавших к ним башкирцев». Одновременно башкирам косвенно было дано понять, что российские власти не будут особо препятствовать мстителям. По линии было приказано сделать вид, что не замечают продвижения вооруженных башкир на казахскую сторону. Узел взаимных обид и претензий затягивался все туже и туже. Наконец, Неплюев выступил в качестве единственно приемлемого миротворца, приказав всем откочевать от полосы российских крепостей. Так были решены несколько задач: разрушен намечавшийся было союз башкир и казахов, усилена значимость российских властей, ощутимо улучшилась безопасность крепостей по линии.[217]
Указом 15 марта 1744 г. огромные пространства Южного Урала обрели, наконец, административную завершенность – была образована Оренбургская губерния. В указе говорилось, что «оренбургской комиссии делам быть в той же губернии, а особливою комиссею не именоваться, ему же губернатору ведать и киргизский народ и тамошния пограничныя дела так, как поныне в оренбургской комиссии находятся».[218] Ранее российская власть фактически была лишь там, где были россияне. Теперь же границы новой губернии Российской империи как бы очерчивали территорию, безусловно воспринимаемую как часть единого целого. В пределах ее действовали российские законы, порядки, правила – общеобязательные для всех, на ней находящихся. Начинался новый этап в истории края.
[1] Рычков П.И. История Оренбургская (1730-1750). – Оренбург. – 1896.