Глава 4. Второй начальник Оренбургской комиссии ( В.Н.Татищев).
Судя по всему, большого количества желающих занять освободившийся пост и возглавить комиссию не было – назначение на этот пост тайного советника В.Н.Татищева, бывшего до этого начальником горных заводов, более чем показательно. Нам кажется весьма правильным суждение А.Г.Кузьмина, биографа В.Татищева, полагавшего, что назначение его на эту должность было наказанием, местью за конфликт с всесильным Бироном и его окружением. Месть была достаточно элегантной – его повысили в чине, номинально главенство на заводах за ним было сохранено, но, конечно же, Татищев фактически был отстранен от горных дел.[176] Назначение на пост руководителя комиссии человека, едва ли не самого критически настроенного против таковой и деятельности Кирилова вообще, выглядело явной насмешкой. Татищев с самого начала не одобрял всей этой авантюры. Думается, те, кто поначалу оказал Кирилову поддержку, к этому времени уже смогли собрать нужную информацию и получить представление о том, что на деле представляет собой широко разрекламированная им «новая Россия» (которая, кстати, была «старой Башкирией»). Вероятнее всего, Бирон это узнал. В самом деле, если бы наверху по-прежнему безусловно верили в те громадные барыши, которые обещал Кирилов, то назначение на его место должно было бы быть наградой, но никак не наказанием, как в данном случае.
Тевкелев был явно недоволен; судя по всему, он всерьез рассчитывал на то, что пост достанется ему - по большому счету это было бы очень правильное решение, поскольку лучше Тевкелева ситуацию не знал никто. Но - новым начальником сделали В.Н.Татищева. Впрочем, и он не скрывал своего отношения к Тевкелеву, полагая его соучастником аферы. Так, в письме к кабинет-секретарю П.А..Черкасову он писал: «в 1837 году перевели меня в Оренбургскую комиссию, которую, как видно, по обману Тевкелева и Кирилова для чаемого великого прибытка, начали. Я-же, прибыв, усмотрел, что оное вымышлено более для собственной, нежели для казенной пользы, стал истину доносить и те обманы обличать, которым онаго бывшего герцога и Остермана наипаче озлобил за сие».[177] В другом месте, в «Лексиконе», он еще более жестко высказывался о Кирилове: «сенатский секретарь от безпутных предприятий впал в великие долги и, не зная, чем оплатиться, по совету с переводчиком Тевкелевым», представили проект об организации такого же «искания золота» в Башкирии и, получив разрешение, начали поиски, «с великим вредом производя обман».[178]
Похоже суждение Татищева более чем справедливо[179] – Тевкелев наверняка был соучастником создания легенды. Без его поддержки Кирилов бы не смог сделать многого.
Назначение произошло указом императрицы 10 мая 1737 г. Татищев отправился на новое место службы, будучи больным, на носилках. 6 августа он прибыл в Комиссию. До его прибытия всеми делами временно заведовали П.С.Бахметьев[180], астраханский вице-губернатор генерал-майор Л.Соймонов и Тевкелев. Перед новым начальником была поставлена нелегкая задача – реализовать в принципе нереализуемый план. Кирилов своей смертью стал недосягаем до возмездия за ошибки и просчеты – и расхлебывать предстояло иным.
Татищев имел свое собственное и более правильное видение предмета. Его проект усиления русского присутствия в Башкирии был, конечно же, также вреден для башкир – через заведение там новых и новых заводов. Но при этом он был более приближен к реальности и потому более жизнеспособен. Иначе смотрел Татищев на карательные меры. Однако реализовать свои взгляды Татищев никак не мог, поскольку изначально руки у него фактически были связаны. Именной указ требовал строго следовать инструкциям, данным Кирилову, всем инициативам последнего – всему, что «предложено и зачато было», при том, чтобы «никакого упущения не происходило».[181] Уместно упомянуть, что на Татищева повесили даже кириловскую затею с изданием карт.
И все же Татищев, несмотря на крайне сложные условия, попытался действовать и по возможности исправить что-нибудь. Работа им велась по нескольким направлениям: организация управления комиссией, подавление башкирского восстания, нормализация отношений с казахами, строительство Оренбурга.
Татищев попытался реорганизовать управление комиссией, дабы не оказаться единственным отвечающим за все – он предложил создать коллегиальный орган управления – т.н. генеральный совет: Тевкелев, уфимский воевода Шемякин, астраханский вице-губернатор Л.Соймонов и штаб-офицеры. Тогда же он констатировал отсутствие нормального делопроизводства: «канцелярского порядка, как устав повелевает, учинено не было; протокола и журнала порядочно не содержано; списков служителям с их окладами не учинено…Счета весьма неправильны, потому что приход и расход был в разных пуках и весьма беспорядочен, через что учинились проронки; окладных книг учинено не было, давано жалование все по выпискам, а от того учинены передачи. В подряде провианта и провоза великие передачи – из корысти или предерзости, - неизвестно».[182]
Совершенно верно Татищев заключал, что новая волна башкирского восстания весной 1737 г. началась в немалой степени по причине недостаточности управленческого аппарата. Не велось никакого учета населения, сбор ясака поручен был старшинам, статистические данные были более чем условны, налицо явные злоупотребления. Тактика подавления до этого сводилась к объездам территории в тщетной надежде поймать мятежников врасплох: неудивительно, что под карающий меч попадали не столько те, кто виноват, сколько те, кто подвернулся.
При новом начальнике попытка диалога все же имела место. С одной стороны, Татищев был готов к мирным решениям – он принимал жалобы со стороны башкир, шел на некоторые уступки. С другой – определенная часть башкирского общества также была согласна замириться; замириться на определенных условиях – прежде всего, соблюдении прежних башкирских привилегий. 9 января 1738 г. у Татищева была беседа с башкирскими старшинами на эту тему – и он наотрез отказался говорить об особых правах башкир в составе российского государства.[183] Данный факт кажется нам весьма показательным. Ни о каких особых правах Татищев не знал[184] и башкирское восстание он явно воспринимал как мятеж на окраине России, при том, что для него вопрос о действительной принадлежности Башкирии к России не стоял в принципе.
Между тем, новый виток русско-башкирского противостояния усиливается за счет вмешательства казахов. Абулхайр, несомненно видя слабость русских, начинает свою большую игру. В конце 1737 г. он предлагает свои услуги для подавления башкирских волнений – и получает таким образом разрешение на военное вторжение туда. Массовые грабежи и бесчинства союзника вызывают возмущение даже у Тевкелева, который уже в декабре пытается добиться разрешения на удаление хана. Избавились от него дипломатично – переводчик А.Бахметьев прибыл к хану с подарками и объявил ему с благодарностью, что башкиры усмирены и потому его услуги более не нужны. Кстати, пока часть казахов жуза бесчинствовала в Башкирии, другая также успешно грабила калмыков и русских.[185] В начале 1738 г. происходит новый поворот в событиях – часть башкир обращается к Абулхайру с предложением стать их ханом. Последний соглашается и в конце апреля появляется под Оренбургом (на первоначальном месте) с отрядом. Случившаяся здесь стычка его с майором Останковым – когда на требование последнего прекратить отношения с бунтовщиками, Абулхайр вынул саблю и заявил: «Город мой и для меня устроен, а кто не послушает, тому голову отрублю»[186] - очень показательна. Сил у Татищева на борьбу с казахами не было – и хан это видел. Пытаясь удержать башкир, Татищев отдал приказ майору Останкову арестовать башкирских старшин, и одновременно, сообщил хану, что арест произведен майором самовольно и тот будет наказан. И хотя Татищев писал императрице, что поступил так исключительно потому, чтобы «других их султанов и ханов жестокостью не отстращать», фактически все было сделано опять же от слабости. Тем обиднее было начальнику комиссии получить резкое письмо от императрицы, где «с великим удивлением и неудовольствием» ему выговаривалось за все: за новые «замешания» башкирцев, и за то, что «и хан Абулхаир с ними соединился, и имеют злое намерение атаковать Оренбург».[187] «Мы оную крепость отнюдь потерять не хотим» - давалось четкое указание.
Татищев поспешно организует встречу с ханом в Оренбурге – место, конечно, весьма жалкое, но другого просто нет.[188] 15-го июля он сам прибывает в Оренбург, а затем почти две недели разными путями заманивает туда Абулхайра, видимо, обоснованно ожидавшего кары. Однако уговоры подействовали, и 1 августа он приехал тоже. 3 августа Абулхайр торжественно принес присягу. Прием этот был достаточно хитрым изобретением - повторность таковой означала своеобразное забвение прежних грехов. На следующий день присягали его старший сын Нурали и старшины жузов. После этого хан прожил в Оренбурге месяц. За это время были разработаны новые обязательства, которые принимал на себя Абулхайр. Заметим, что теперь они были значительно меньше, нежели ранее: только возвратить всех русских пленных и охранять караваны, идущие через казахские степи. Одновременно шла активная раздача подарков. П.Рычков упоминал, что только 28 августа было роздано хану, султанам, батырам, старшинам и народу подарков на 2000 руб.[189] Позднее Татищев писал в Петербург: «Сей народ столько глуп, что без стыда просят и за столом наставленные конфекты, собирая в платки вяжут, а тарелки, ложки, ножи серебряные класть пред ними нельзя, и хотя некоторые из знатных тут их бранят, но мало помогает; да и хан, которому я быков, баранов круп и прочего посылал, не постыдился все это прислать продавать и у меня опять просить, и я принужден вареное и жареное мясо ежедневно посылать».[190] 31 августа Татищев убыл обратно в Самару.
Можно только предполагать, какие чувства посетили нового начальника комиссии, когда он первый раз приехал в столь нахваливаемый его предшественником Оренбург. «Окно в Азию» оказалось откровенной дырой. Города фактически не существовало – землянки, скудные деревянные строения, грязь… Нечего сказать – прекрасная иллюстрация российской мощи. Татищев писал кабинет-министрам, что крепость «оплетена была хворостом и ров полтора аршина ширины, а сажен на 50 и рва не было, так что зимою волки в городе лошадей поедали».[191] Все, что он смог сделать – выкопать ров 5 аршин ширины, 3 глубины и обложить вал снаружи дерном. Тогда же он констатировал, что инженерные офицеры, вроде бы обязанные заниматься строительством, «в практике искусства и рассуждения не имеют».
Он и раньше не доверял выбору Кирилова – случайность выбора последним этого места не могла оставаться тайной для окружающих. Еще по дороге в Оренбург Татищев осмотрел урочище Красная гора, где уже находилось небольшое казачье поселение, и дал указание снять план местности. Теперь же, убедившись на месте в совершеннейшей неудачности выбора места под город, Татищев решил найти новое. То, что город Оренбург почти не строился, оказалось в определенном смысле удачей – это позволяло перенести его на новое место почти безболезненно. Для поисков нового места была отправлена специальная команда инженер-майора Ратиславского. Новое место выбиралось по принципу исправления тех недостатков, которые были на первоначальном: наличие леса, камня, воды. В итоге остановились на урочище Красная гора. Кроме прочих доводов сыграло свою роль и то, что земли там были фактически незанятыми: как писал В.Татищев, «башкирцы ж, хотя и присваивают их себе, но почти никто ими не владеет». Обратившись в Сенат, он сумел доказать целесообразность переноса крепости на новое место.
Некоторые споры возникли из-за выбора конкретного места: инженер-майор Ратиславский полагал необходимым возводить крепость на косогоре, а Эльтон - строить у подножия горы.[192] Татищев выбрал третье - «особливое место ровное».[193]
План Татищева был утвержден в августе. Но ему не довелось присутствовать при закладке – к строительным работам на урочище смогли приступить только в августе 1741 года; к тому времени его уже отозвали.
Татищев неоднократно пытался добиться разрешения приехать в столицу – вероятнее всего, он рассчитывал на шанс убедить власть предержащих в необходимости перемен. В январе 1739 г. разрешение на приезд было, наконец, получено. Однако, на деле оно обернулось вызовом на расследование поступивших доносов. Оказалось, что Татищева подсиживали, и очень основательно – кто? вероятнее всего, те, кому его назначение было невыгодно. Одним из самых активных был Тевкелев, чьи мотивы были более чем очевидны. Были и иные – те, кто при новом начальнике лишились возможностей, которыми пользовались при безвластии Кирилова. В стране, где взятки и иные возможности обогащения от должности были едва ли не обязательной составляющей чиновничьей жизни, «белых ворон» среди руководителей быть не могло в принципе. Интересно другое – то, что, молчаливо мирясь со злоупотреблениями, власти, при необходимости, использовали компромат против неугодных. Так произошло с Татищевым. Конечно же, он пользовался своим положением, но все же не настолько, чтобы полагать его исключительным мздоимцем.[194] Его отдают под следствие, но при смене власти – уже при Анне Леопольдовне - следствие «приказано прекратить» (это ли не доказательство заказанности процесса?) Освобожденный в августе, в декабре он назначается астраханским губернатором. В 1745 году, уже при Елизавете, он вновь попал под кампанию борьбы с взяточничеством[195], но незадолго до смерти в 1750 г., был признан невинным.[196]
До назначения нового начальника, временное управление краем было поручено подполковнику Аксакову, лейтенанту князю Белосельскому и премьер-майору Останкову.