Глагольный вид в русском языке и русской речи
В. Э. Морозов
Глагольный вид
в русском языке
и в русской речи
Москва
2000
Автор Морозов В.Э.
Глагольный вид в русском языке и русской речи
М.: Гильдия мастеров. Печатный салон. 2000. - 196 с.
Тир. 500 экз.
ISBN 5-93565-03-7
Монография принята к печати Государственным институтом русского языка им. А. С. Пушкина (г. Москва).
Официальные рецензенты:
Д-р филол. наук, проф. О. А. Лаптева.
Д-р филол. наук, д-р психолог. наук, проф., академик РАО, член Совета по русскому языку при Правительстве Российской Федерации А. А. Леонтьев.
Автор монографии использует как традиционные, так и новые методы, применяемые в современном языкознании, для того, чтобы дополнить имеющиеся в русистике сведения о глагольных видах, начиная с рассмотрения их связи с понятийными категориями и заканчивая описанием тенденций и норм выбора видов в речи.
Во втором издании устранены опечатки и другие технические ошибки, допущенные в первом издании.
Все права на опубликование, распространение, переработку и перевод данной монографии на другие языки принадлежат ее автору Морозову Валерию Эдгартовичу.
Мнения читателей о содержании монографии автор просит отсылать по адресу: 129081 Россия, г. Москва, ул. Ясный проезд, д. 8, корпус 2, кв. 141. Морозову В. Э. E- Male: cooper- morozov@ mtu- net. ru
Автор выражает искреннюю благодарность Виталию Григорьевичу Костомарову и Наталии Дмитриевне Бурвиковой за мудрые советы и моральную поддержку.
В ведение
Русский глагольный вид уже не первое столетие притягивает внимание русистов, вызывая дискуссии по самым разным вопросам. Отдал дань глагольному виду и автор настоящей монографии, посвятив его изучению более десяти лет.
В публикациях о видах русского глагола решаются следующие основные вопросы:
1. Происхождение и историческое развитие видов глагола;
2. Количественный состав видов глагола;
3. Анализ способов и средств образования глагольных видов;
4. Значение видов глагола;
5. Статус видов глагола в системе языка;
6. Интерпретация отличий по глагольному виду как различий между словами или как различий между словоформами;
7. Соотношение видового значения с лексическим значением;
8. Соотношение видового значения с грамматическим значением;
9. Соотношение видового значения со словообразовательным значением (в первую очередь — со значением способа действия);
10. Зависимость выбора вида глагола от узкого и широкого контекста;
11. Типология вида глагола при сопоставлении русского языка с другими языками;
12. Работа над видом глагола в деятельности переводчиков;
13. Методика обучения иностранных учащихся видам русского глагола.
Решение первого и трех последних из перечисленных вопросов не является задачей настоящего исследования. По второму вопросу в разные периоды развития русистики высказывались различные точки зрения. Мы не будем их пересказывать, так как в настоящее время практически все лингвисты согласны с тем, что в современном русском языке два вида[1] — совершенный (далее в работе — СВ) / несовершенный (НВ) — и мы не пытаемся предложить что-либо новое в этой связи. Третий вопрос также подробно исследован[2] и, по нашему мнению, не нуждается в применении каких-либо новых подходов.
При анализе значения вида глагола используются несколько различных подходов. Первый из них — подход традиционных описательных грамматик, цель которых состоит в том, чтобы определить набор значений, выражаемых глаголом того или иного вида. Объектом такого подхода, как правило, служит отдельно взятая пара (или тройка, четверка) глаголов, а основным методом анализа — интроспекция[3], т. е. осмысление исследователем своего собственного языкового опыта, в данном случае — опыта выбора глагольных видов. Вот один из типичных примеров такой интроспекции, не дополненной анализом примеров из речи носителей языка: «Глагол совершенного, вида, мне кажется, означает первоначально действие как достигающее своей цели (своего предела), а затем вообще действие, рассматриваемое как одно целое (начало, середина и конец — совокупно). Глагол несовершенного вида означает первоначально действие как приготовление к достижению цели, а затем вообще действие, рассматриваемое только со стороны вещественных (знаменательных) своих признаков, без обозначения целости действия. При употреблении последнего вида пределы не отвлекают нашего внимания от спокойного созерцания самого действия; таким образом увеличивается прежде всего рельефность, наглядность образа, а через это мы, конечно, будем и более ощущать продолжительность»[4].
Фрагменты речи если и приводятся, то лишь в качестве так называемых оправдательных речений, т. е. примеров, призванных проиллюстрировать мысль исследователя:
«В повелительном наклонении говорящий обращается к деятелю с просьбой, требованием или приказом выполнить то или иное действие. Глаголы совершенного вида обычно передают более строгую просьбу говорящего, чем глаголы несовершенного вида, потому что формами совершенного вида говорящий просит выполнить все действие полностью (от начала до конца): Прочитайте это предложение. Решите задачи. Глаголы же несовершенного вида только называют действия, которыми предлагается заняться: Читайте предложения. Решайте задачи»[5].
При таком подходе над более или менее объективными и в достаточной степени обоснованными данными преобладают субъективные, гипотетические допущения; частные случаи нередко рассматриваются в одном ряду с общими закономерностями. Например, в следующей цитате упоминаются без достаточного разграничения их роли следующие факты: грамматическое значение ("видовые значения"), лексическое значение ("название действия"), значение способа глагольного действия ("законченность" / "незаконченность"), смысл, выражаемый высказыванием, контекстом ("протяженность"), сочетаемость ("обстоятельственные слова"):
«Видовые значения — протяженность, незаконченность и повторяемость — всегда встречаются вместе с невидовым — названием действия. В самом деле, не можем употребить только протяженность, незаконченность или повторяемость, не называя самого действия. Кроме того, не всегда можно четко разграничить видовые значения и невидовые. Есть переходные случаи.
Протяженность и незаконченность. Эти два значения часто встречаем вместе: не бывает незаконченности без протяженности, хотя может быть протяженность без незаконченности; например, в предложении Когда я вернулся домой, дети читали книгу глагол читали передает протяженность и незаконченность, а в предложении Когда я вернулся домой, дети спали глагол спали передает протяженность без незаконченности.
Но следует иметь в виду, что не во всех случаях глаголы несовершенного вида могут обозначать протяженность и незаконченность. Например, если мы составим простое предложение, в котором будет подлежащее, один глагол-сказуемое и дополнение (с отрицанием или без него), употребим это предложение вне контекста, в разговорной речи, интонационно выделим глагол, обозначающий действие, то в этом случае глагол не передаст ни протяженности, ни незаконченности, он просто констатирует факт совершения действия: Я читал эту книгу. Если интонационно выделим другой член предложения — субъект, объект или определение, то глагол будет называть действие: Я (а не он) читал эту книгу. Я читал книгу. Я читал эту книгу.
Протяженность и незаконченность невозможно представить себе без времени, их можно передать только во времени. Для выражения протяженности и незаконченности необходимы определенные условия: обстоятельственные слова, контекст»[6].
Как следствие — существенные расхождения в результатах наблюдений (а точнее было бы сказать — спекуляций), проведенных разными лингвистами. Впрочем, при использовании данного подхода лингвистами был накоплен значительный опыт в изучении видов глагола, определено количество видов, осмыслены различия между видом и другими языковыми явлениями, определены актуальные проблемы дальнейших исследований.
При структурно-грамматическом подходе к исследованию глагольного вида последний рассматривается как особая морфологическая категория и делается попытка, во-первых, выделить ее наиболее общие значения или инварианты видовых значений, называемые по-разному разными исследователями (незавершенность / завершенность; протяженность / точечность; непредельность / предельность; нецелостность / целостность; динамика / статика; ситуация / изменение и др.), во-вторых, представить все разнообразие внеязыковых отношений, выражаемых видами глаголов, в качестве вариантов данного значения, получающих статус частных видовых значений[7]. Материалом исследования при таком подходе обычно является одиночная фраза, весьма часто — составленная самим исследователем, который пытается определить изменения смысла, происходящие при замене глаголов НВ и СВ, обозначающих одно и то же действие в одном и том же узком контексте. Например:
« … Речь идет о выражении действия с аннулированным, устраненным результатом, например, К вам приходил знакомый. Так можно сказать, если знакомый уже ушел. Если же он все еще находится здесь, дожидаясь адресата высказывания, обязательным является СВ: К вам пришел знакомый»[8].
К преимуществам применения структурно-грамматического подхода при исследовании видов глагола прежде всего относится стремление увидеть семантическое сходство (инвариант) между разными значениями одного и того же вида глагола, попытка описать оппозицию видов, анализ не отдельно взятого глагола, а вида глагола во фразе. Следует заметить, что в рамках этого подхода аспектологам впервые удалось в некоторой степени достичь единства основных понятий, относящихся к области глагольного вида.
Однако выделение общего видового значения (инварианта) в рамках данного подхода остается по большей части исключительно декларативным шагом, никак не влияющим на исследование частных значений. В результате работы, выполненные в данном направлении, обычно разделяются на две части: "теоретическую", содержащую размышления об основном видовом значении, и "практическую", в которой проводится поочередный анализ частных видовых значений, не связанных друг с другом ощутимым образом. Переходя к анализу частных видовых значений, авторы, как правило, незримо для самих себя предают забвению выделенное ими основное видовое значение или инвариант видовых значений. В силу этого исследование видов распадается на ряд достаточно независимых относительно друг друга фрагментов.
При этом частные видовые значения сводятся в оппозитивные пары, объединенные, как правило, отражением одной и той же характеристики действия, такие, как: общефактическое значение НВ / конкретно-фактическое значение СВ, неограниченно-кратное значение НВ / ограниченно-кратное значение СВ, значение аннулированности результата действия НВ / значение сохранения результата действия СВ и под. Исследователь, уделяющий основное внимание данной классификации, в большей степени подчеркивает разницу между внеязыковыми признаками ‘факт’, ‘кратность’, ‘результат’, различия же между самими видами глагола оказываются как бы дополнительными штрихами, целиком зависящими от того, какой именно признак действия выражается в анализируемой фразе.
На деле же именно эти характеристики действия с точки зрения вида глагола являются частными, даже случайными, лишь в некоторой степени влияющими на модификацию видового значения. Оно проявляется при отражении любого из этих признаков, меняя только свои оттенки в зависимости от особенностей той ситуации, в которой производится обозначаемое глаголом действие, и от особенностей самого этого действия.
Вышесказанное подтверждается также тем, что так называемые "частные видовые значения" вряд ли следует считать грамматическими данностями, такими, как разные значения одного и того же падежа. Это было наглядно показано Е. В. Падучевой[9] на примере частных видовых значений НВ. Исследователь пришла к выводу, что при анализе частного видового значения основную роль играет контекст, добавим, широкий контекст. В последнем убеждает анализ следующих примеров:
Я читал эту книгу очень давно. (Общефактическое значение НВ)
Я читал эту книгу, но уже все забыл. (Значение аннулированности результата действия)
Я читал эту книгу много раз. (Неограниченно-кратное значение)
Я читал эту книгу вслух, очень выразительно, стоя. (Наглядно-процессное значение).
Пока я читал эту книгу, я запомнил много французских слов. (Длительно-процессное значение).
Как известно, для разграничения грамматических значений вполне достаточно узкого контекста, причем часто — минимального, формального, заключающегося в служебном слове или в полнозначном слове, с которым анализируемая грамматическая единица вступает в непредикативную синтаксическую связь[10]. Рассмотрим с этой точки зрения вполне законченное в формальном и смысловом отношении предложение Я читал книгу.
Какое из вышеперечисленных значений НВ в нем реализуется? Этого невозможно сказать, не поставив данного предложения в более широкий горизонтальный, а при необходимости и в вертикальный контекст. Таким образом, для анализа частных проявлений видового значения необходим не только широкий контекст, но и его соотнесение с внеязыковой ситуацией, о которой идет речь в данном контексте. Поэтому частные случаи реализации видового значения следует считать контекстно и ситуативно обусловленными явлениями скорее речевого, чем языкового, характера[11].
Безусловно, в ходе лингвистического анализа, да и в реальном общении необходимо различать, например, то, что во фразах Я читал эту книгу в детстве; Я прочитал эту книгу в детстве отражено однократное действие, а во фразах Я читал эту книгу много раз; Я прочитал эту книгу много раз выражено повторяющееся действие. Но при исследовании видов глагола требуется определить причины выбора того или иного вида, а для этого не всегда бывает достаточно учесть собственные характеристики действия, обозначенного анализируемым глаголом, тем более что весьма часто это действие обладает как характеристиками, которые выражает НВ, так и характеристиками, передаваемыми СВ. Например, действие, обозначаемое глаголами делать, сделать, может быть длящимся (Пока сын делал / сделал уроки, мать отдохнула), моментальным (Он поскользнулся, когда делал / сделал первый шаг); однократным (см. предыдущие примеры); повторяющимся (Он делал / сделал много жестов); развивающимся (Он быстро делал / сделал дверь), неизменным (Он делал / сделал грустное лицо), прерывающимся (Он делал / сделал много кивков), непрерывным (Он делал / сделал большую паузу). Расходятся данные глаголы в отношении следующих признаков действия: направленность на результат (Он делал дверь для дома) / достижение результата (Он сделал дверь для дома); аннулированность ситуации, в которой имело место действие, или его результата (Здесь кто-то делал дверь, но не закончил). Итак, к какому из перечисленных случаев можно отнести действие, обозначенное глаголом, зависит от контекста и отражаемой им ситуации, а какие из этих случаев могут быть различены при помощи видов глагола, зависит от его лексического значения. Весьма часто могут быть употреблены оба вида.
В связи с этим М. А. Шелякин обращает особое внимание на субъективный характер выбора глагольных видов в контексте. Он пишет: «Субъективность категории видов проявляется не в их информативных значениях, а в выборе говорящим видовых форм в определенных целях коммуникации. При этом видовая форма сама по себе в своем значении всегда инвариантна, и один вид сам по себе не выражает значение другого вида. Парадигматически они друг друга взаимоисключают, представляя взаимоисключающую дизъюнкцию. Однако синтагматически (функционально), при условии соответствующего аспектуального контекста, они могут замещать друг друга, не теряя полностью своих различий. Синтагматическое употребление видов представляет логическое отношение неисключающей дизъюнкции»[12].
Именно в этой субъективности кроются причины так называемой конкуренции видов глагола. Изучение публикаций, в которых используется термин "конкуренция видов", показывает, что обычно к нему прибегают именно в тех случаях, когда для объяснения выбора вида глагола недостаточно опираться только на собственные характеристики действия, обозначаемого анализируемым словом. Например, утверждается, что «ослабление смыслоразличительной функции видов наступает при передаче отсутствия действия вследствие нерелевантности тех различий, которые имеет в виду говорящий при отражении действия как явления реальной действительности. Следствием этого являются широкие возможности конкуренции видов в отрицательных предложениях, отмечаемые большинством исследователей». И далее: «Так, при обозначении отсутствия действия, имевшего место в прошлом, отношение действия к моменту речи не может играть той роли, что в утвердительном плане, поэтому у глаголов, допускающих представление об аннулированности результата к моменту речи, противопоставление членов видовой пары в отрицательных предложениях ослабляется»[13]. Действительно, собственные характеристики действия в приведенных автором примерах ничем не отличаются, поэтому весьма затруднительно объяснить выбор вида в данных фразах, исходя из частных видовых значений. Однако трудно согласиться с общим выводом, что в подобных случаях происходит ослабление смыслоразличительной функции видов глагола. Скорее, здесь проявляется граница возможностей в объяснении употребления видов, возникающая при структурно-грамматическом подходе, который основывается на выделении частных видовых значений.
Номенклатура этих значений при данном подходе составляется следующим образом. На примере отдельной фразы выделяется то или иное значение вида, которое получает терминологическое обозначение, но толкуется далеко не всегда. При этом используемые термины или не являются общеупотребительными словами, или их невозможно понять, опираясь на общелитературное значение слова. Например, что именно стоит за терминами "общефактическое" и "конкретно-фактическое", в отличие от прочих видовых значений, коль скоро по-русски (да и на других языках) любой фрагмент реальной действительности можно назвать фактом (или группой фактов)? Практически исследователь предлагает читателю некоторую систему образцов, под которые следует подводить анализируемый материал, благодаря чему образуется классификация случаев употребления глагола, получающих условные терминологические обозначения и называемых частными фактическими значениями.
К структурно-грамматическому подходу по своим принципам весьма близок функционально-грамматический поход к анализу глагольных видов. Его основное отличие состоит в том, что вид глагола рассматривается как ядро функционально-семантического поля аспектуальности, в которое, кроме того, входят и другие грамматические и лексические средства, выражающие в контексте семантические признаки, сходные с семантикой глагольного вида. В силу этого категория вида рассматривается не изолированно, а во взаимодействии с другими средствами языковой системы, уделяется большее внимание соотношению видового значения глагола с его лексическим значением, анализируется контекст, в котором происходит выбор глагольного вида. Например:
«Категориальное значение СВ, конституируемое признаками ограниченности действия пределом и целостности, лежит в основе функции, заключающейся в выражении наступления нового состояния, новой ситуации, например: Ей стало жутко, но она все-таки решила, что тотчас же встанет и поедет к ранней обедне (А. Чехов, Бабье царство)»[14]. Далее: «…Семантический признак ВНС [возникновение новой ситуации] может быть выражен разными средствами. Выше шла речь о форме СВ как основном системном средстве, о роли лексического значения глагола, контекста и других элементов, охватываемых понятием среды, о возможном использовании формы НСВ (в условиях, предполагающих "несобственную совершенность"). Вместе с тем семантика ВНС может иметь и иное выражение. Ср., в частности, конструкции, не содержащие глагола: Татьяна в лес; медведь за нею (А. Пушкин, Евгений Онегин)»[15].
Основная цель функционально-грамматического подхода та же, что и структурно-грамматического — описать семантически разнообразные случаи употребления видов глагола через классификацию частных видовых значений. При этом исследователи не ограничиваются приведением примеров данных значений, а выделяют наборы семантических компонентов для каждого из них. Однако сами эти компоненты получают весьма сложные научные определения, например:
«Языковое значение длительности представляет собой одну из сторон отражаемого в языке широкого понятия времени. Речь идет о времени в том смысле, который раскрывается в философских определениях, основанных на понимании пространства и времени как объективных форм существования человека. Понятие времени, как было отмечено выше, находит соответствие в целом комплексе языковых семантических категорий и основанных на них функционально-семантических полей. Этот комплекс выключает аспектуальность, временную локализованность, таксис и темпоральность. Длительность — одна из более частных языковых категорий, относящихся к сфере аспектуальности (…).
Необходимо проводить различие между понятиями: а) внутренняя длительность действия, обусловленная его собственными аспектуальными признаками, заключенными в лексической, словообразовательной и грамматической семантике глагола; ср., например, лексическое значение таких глаголов, как бедствовать, возиться, ждать, сидеть, предполагающее элемент временной протяженности; ср. также глаголы ограничительного и длительно-ограничительного способа действия типа повозиться, посидеть; проболеть, продержаться и т. п.; в) внешняя детерминация длительности, — характеристика временной протяженности действия, определяемая показателями, находящимися за пределами предиката. Такова, в частности, обстоятельственная детерминация длительности, сочетающаяся с той или иной внутренней характеристикой временной протяженности действия: Я у тебя до полудня посижу, — сказал Аггей… (А. Толстой); Устроившись сам, он дня два-три все разбирал мое добро (И. Гончаров). Помимо обстоятельственной детерминации длительности должна быть отмечена ее детерминация, связанная с аспектуально-таксисными отношениями. В русском языке речь идет, в частности, о конструкциях типа "НСВ + (до тех пор) пока не + СВ": Будем идти, пока не устанем»[16].
По мнению автора настоящей монографии, желательно, чтобы значения, выражаемые нетерминологическими единицами языка, в том числе и грамматические, даже и в фундаментальном лингвистическом исследовании были бы семантизированы не посредством научных определений, а путем толкований, понятных носителю языка, имеющему современное среднее образование. Данный постулат можно считать правомерным, если учесть, что языковая картина мира в целом, исключая ее терминологическую часть, отражает не научную, а наивную картину мира[17], говоря проще, представляет собой то, что широко известно[18]. Кроме того, при последовательном использовании функционально-грамматического подхода не складывается целостного описания выбора глагольных видов в речи.
Итак, осмысление результатов, полученных при применении структурно-грамматического и функционально-семантического подхода к анализу видов глагола, показывает, что, определяя закономерности выбора вида во фразе, следует учесть: 1) особенности действия, обозначаемого глаголом (в том числе и те характеристики, которые отражены лексическим значением); 2) ситуацию, в которой это действие осуществляется; 3) узкий и широкий контекст, в который включается глагол. Такое многообразие факторов, а также высокая степень абстрактности категориальных значений вида, выделяемых при использовании структурно-грамматических и функционально-грамматических методов, привело к развитию лексико-грамматического подхода к анализу видов глагола. При этом подходе исследователь не стремится выделить собственно видовые значения, рассматривая смысловые различия между фразами с глаголами НВ и СВ с других сторон, в первую очередь с лексической точки зрения, например:
«У глаголов прошедшего времени совершенного вида иногда выделяют так называемое перфектное значение, т. е. значение, связанное с актуальностью результата действия для настоящего: предложение Я памятник себе воздвиг нерукотворный (А. С. Пушкин) означает, что „памятник уже воздвигнут и существует“. Это последнее утверждение, хотя оно, безусловно, вытекает из значения предложения, связано не только со значением совершенного вида, но и с лексическим значением глагола. Это лексическое значение содержит идею созидания. Разумеется, что если созидающее действие выступает как целостное, то его результат представлен в настоящем. Однако такое соотношение между прошлым действием и его результатом в настоящем совсем не обязательно характеризует совершенный вид всех глаголов лексических групп. Сравните: побежал, заплакал, вздохнул и т. д. Следовательно, перфектное значение не следует считать собственным значением совершенного вида. Это значение возникает как результат взаимодействия лексического значения глагола и значения формы прошедшего времени»[19].
При обсуждении этого подхода подкупает доступность объяснений выбора вида, которые делают его сторонники, не говоря уже о неоспоримости требования учитывать лексическое значение в ходе анализа видов глагола. Однако трудно согласиться с отрицанием грамматической категории глагольных видов и наличия общего видового значения, к чему приводит последовательное развитие данного подхода[20].
Новый вклад в исследование видов был сделан с использованием методов коммуникативной лингвистики (включающей лигвопрагматику, когнитивный анализ языка, теорию речевых игр, лингвистический анализ текста и пр.)[21]. Коммуникативный подход позволяет учесть позитивные результаты, полученные при применении других подходов. Но его особенность состоит в том, что в отличие от лексико-грамматического подхода уделяется большое внимание исследованию общекатегориального значения видов глагола как морфологической категории:
«Единственное противопоставление, общее для всех видовых пар — это тривиальное [т. е. неоднократность НВ / однократность СВ], как в паре найти — находить. Инвариант нетривиальных видовых соотношений состоит в том, что глаголы НСВ и СВ, входящие в пару, имеют каждый свое инвариантное видовое значение, т. е. НСВ обозначает ситуацию, членимую на однородные временные фазы, а СВ — изменение состояния. К числу часто повторяющихся (стандартных) соотношений относятся предельное, как в паре делать — сделать, и перфектное, как видеть — увидеть»[22].
В то же время то, что структурно-грамматический и функционально-грамматический подходы считают частными видовыми значениями, при коммуникативном подходе в основном рассматривается как компоненты категориального видового значения, актуализирующиеся в определенных контекстах с учетом особенностей действия, обозначаемого глаголом, (следовательно, с учетом лексического значения глагола) и отражаемой внеязыковой ситуации, например:
«Следующий компонент толкования — "кратность": ‘ситуация, обозначаемая глаголом, имела место, по крайней мере, один раз, т. е. один раз или больше’.
Глагол НСВ в общефактическом значении обычно выражает ситуацию с неопределенной кратностью. Примеры:
(1) Мне случалось терять паспорт ( = ‘по крайней мере один раз случилось’);
Ты купался в горных реках? ( = ‘хоть раз?’);
Я шил такие куртки ( = ‘сшил по крайней мере одну’).
Однако общефактическое значение часто констатируется и в контекстах высказывания, обозначающего единичную ситуацию:
(2) Вы обедали ( = ‘сегодня’)
В примере (3) в предложении (а) неопределенная кратность, в (б) — единичность:
(3) а. Сергей вешал эту карту. [Он знает, как это делается].
б. Сергей вешал тогда эту карту. [Я точно помню.]
Как правило, единичная интерпретация обусловлена не собственным значением глагола НСВ, а контекстом — языковым или внеязыковым. Так, в (2) единичность достигается на уровне прагматики — она вытекает из того, что мы обедаем раз в сутки, а вопрос относится к текущему дню … В примерах типа Кто строил эту дорогу?, Кто написал эту записку? единичность подкрепляется конкретно-референтным статусом объекта: нельзя многократно строить одну и ту же дорогу или писать одну и ту же записку»[23].
Думается, что при последовательном применении коммуникативного подхода к анализу видов глагола можно решить многие спорные вопросы. К сожалению, он применятся весьма ограниченно: или для решения отдельных проблем, которые возникают при применении других подходов[24], или в более широком описании языка, когда вид глагола не является основным объектом исследования[25]. Наиболее активно коммуникативный подход в его лингвопрагматическом аспекте для анализа видов глагола применяется Е. В. Падучевой, но, по нашему мнению, недостаточно последовательно. Исследователь не только учитывает позитивные результаты, накопленные предшественниками в ходе структурно-грамматического и функционально-грамматического исследования видов, но более широко следует принятым мнениям, что, на наш взгляд, лишь осложняет решение поставленных задач.
Так, при том, что Е. В. Падучева в качестве инварианта глагольного вида выделяет компоненты ‘ситуация’ для НВ и ‘изменение’ для СВ (о чем уже было сказано выше), наряду с ними исследователь продолжает пользоваться понятием "предельность", которое объявляется одним из наиболее стандартных (часто повторяющихся) соотношений несовершенного и совершенного видов. При этом не дается никакого определения данного термина, который в то же время, не являясь общелитературным словом, не имеет общеупотребительного значения. Е. В. Падучева ссылается[26] на работу Е. Г. Гловинской[27], которая, также не давая определения предельности, считает этот признак основным инвариантом видового значения. В работах же Е. В. Падучевой предельность стоит в одном ряду с перфектностью, которую Е. Г. Гловинская, как и все сторонники структурно-грамматического подхода, считает частным видовым значением. В результате для автора настоящей монографии остается непонятным, что Е. В. Падучева называет предельностью.
Далее, хотя Е. В. Падучева, как уже было сказано, сама показала, что так называемые частные видовые значения представляют собой дополнительные смыслы, выражаемые видами в контексте, она продолжает использовать систему частных видовых значений в структурно-грамматическом и функционально-грамматическом понимании. Частные видовые значения описываются в рассматриваемой работе как наборы семантических компонентов, причем некоторые из этих компонентов дублируют само частное видовое значение. Например, результативное значение включает компонент ‘результативность’[28]. В то же время при анализе видов глагола в императиве компоненты значения изучаются безотносительно к частным видовым значениям. При этом далеко не всегда прослеживается связь между выделенными инвариантами видового значения, с одной стороны, и частными значениями и их компонентами, с другой стороны. Итого, в работе Е. В. Падучевой используются пять ключевых понятий — видовое значение, инвариант видового значения, частное видовое значение, компонент видового значения, семантическое соотношение в видовых парах — разобраться в отношениях между которыми весьма нелегко, по крайней мере, для автора настоящей монографии.
С другой стороны, прагматические понятия и категории применяются Е. В. Падучевой ограниченно, не во всей полноте. Например, она одной из первых (одновременно с Ю. Д. Апресяном[29]) ввела в аспектологию понятие "точка отсчета"[30]. Как известно, в лингвопрагматике выделяются многие точки отсчета (иначе называемые координатами контекста или контекстными индексами), и некоторые из них могут быть эффективно использованы для описания выбора глагольных видов (подробнее об этом будет сказано в главе четвертой настоящей монографии, см. там). Но Е. В. Падучева использовала только одну разновидность контекстных координат — временны΄е точки отсчета. При всем сказанном, работы Е. В. Падучевой открыли, по нашему мнению, новую страницу в исследовании глагольного вида, в которую мы надеемся вписать свою строку.
В настоящей работе будет предпринята попытка антропоцентрического описания видов русского глагола[31].
Антропоцентрическим[32] считается такое лингвистическое описание, основным объектом которого являются наивное[33] языковое мышление и наивное языковое сознание[34] носителей языка. Языковое мышление и сознание являются неотъемлемой стороной человеческого мышления и сознания как форм отражения мира. По мнению В. В. Морковкина и А. В. Морковкиной, способность быть мыслящим и высказывающимся существом человеку обеспечивает врожденный «лингво-ментальный комплекс, представленный, тремя ипостасями: мышлением, сознанием и языком. Будучи ипостасями единого, названные объекты единосущны, неслиянны и в то же время нераздельны. …
Единосущность мышления, сознания и языка исчерпывающим образом объясняет, на основе чего и как они объединяются в одно. Неслиянность свидетельствует о наличии у каждого из них своих особых свойств. Нераздельность предполагает абсолютную невозможность представить каждое из них как нечто самостоятельное, разве что в ситуации научной абстракции или договоренности ad hoc.
Таким образом, ментально-лингвальный комплекс — это функционирующее на основе человеческого мозга информационное по природе триипостасное целое, которое обеспечивает восприятие, понимание, оценку, хранение, преобразование, порождение и передачу (трансляцию) информации»[35].
Подчеркивая сущность каждого из трех составляющих лингво-ментального комплекса, цитированные авторы указывают динамичность мышления, накопительно-оценочную функцию сознания, инструментальное и коммуникативное назначение языка. «Главная функция языка по отношению к мышлению заключается в расчленении информационного континуума, с которым сталкивается человек, т. е. в его представлении в виде совокупности информационных сгущений разного объема и содержания. Эти сгущения как раз и выступают в качестве тех единиц, в разъятии и объединении которых состоит суть мышления»[36].
С учетом сказанного авторы определяют язык как „врожденную человеку информационную систему, которая, с одной стороны, обеспечивает функционирование его мышления и сознания, а с другой стороны, — позволяет ему получать, создавать, хранить и передавать информацию“[37].
Авторы особо останавливаются на роли языка как средства приобретения знания. Они выделяют четыре типа приобретенного знания по источникам его приобретения: 1) знание, приобретаемое в практической деятельности; 2) знание, почерпнутое из текстов; 3) знание, полученное в результате размышления; 4) знание, полученное в результате овладения языком. Последнее оказывается возможным благодаря тому, что «этнический язык, в отличие от всех других систем коммуникации, существующих в живой природе, обладает замечательным свойством не только служить знаковым средством создания прпопозиций, т. е. сообщений о фактах, и таким образом обеспечивать рутинное приращение знания (см. выше о знании, получаемом из текстов), но и выступать в качестве своеобразного запоминающего устройства, содержащего информацию о бесчисленных продуктах ментально-лингвальной деятельности этноса, взятого в его пространственном (синхронном) и временнóм (панхроническом) измерениях. Благодаря языку бытие, уже осуществленное этносом, остается живым для каждого носителя языка, поскольку оно так или иначе запечатлевается в языке»[38].
Авторы отмечают, что передача этого знания каждому новому члену этноса производится в ходе социализирующего общения посредством научения формирующейся языковой личности пониманию и употреблению единиц и категорий родного языка. «Иначе говоря, используемые в социализирующем общении речевые произведения производят такое преобразование и структурирование информемной[39] наличности человека, которое позволяет последнему, с одной стороны, безошибочно реагировать на обращенные к нему сообщения, а с другой — строить собственные сообщения, будучи уверенным, что они понятны собеседнику»[40]. Такое знание В. В. Морковкин и А. В. Морковкина называют собственно языковым знанием.
Далее авторы пишут, что наличное знание, полученное из четырех указанных выше источников, складывается в его сознании в некое целое, которое по сути своей представляет субъективный образ объективного мира. Для его обозначения они используют термин "картина мира", понимая под ним «определенным образом организованную информационную целокупность, которой располагает как отдельный человек, так и человек "софийный", и которая обуславливает способ его созерцания, ощущения, восприятия, постижения, осмысления, переживания, объяснения мира и себя в этом мире, содержит правила реагирования на различные проявления жизни и поведенческие запреты, принятые в данном обществе. В таком понимании значение термина "картина мира" практически равно значению термина "знание" и отличается от последнего, главным образом, прямым указанием на целостность, образность и постоянную как бы визуальную предъявленность обозначаемого им объекта, а также включением в свой объем представления об этнически особенной форме хранения содержательных элементов»[41].
Авторы приходят к четырем выводам: 1) нет и не может быть двух языковых личностей, которые бы обладали одинаковыми картинами мира; 2) картины мира представителей одного этноса должны во многом совпадать; 3) картину мира языковой личности нельзя отождествлять с языковой картиной мира, так как „последняя основывается только на знании, внушенным языком, его единицами и категориями“, в то время как в первую „помимо собственно языкового знания входят также и другие элементы“; 4) картина мира человека всегда характеризуется очевидной этнической ориентацией[42].
В. В. Морковкин и А. В. Морковкина отмечают, что «наряду с картиной мира языковой личности можно говорить о существовании этнической картины мира, которая предъявляется языком в целом. Ее реальность прямо вытекает, во-первых, из реальности этнического языка как имманентной принадлежности этноса, во-вторых, из реальности языкового знания, входящего в картину мира каждого отдельного человека. Носителем этой картины мира является этнос, в качестве ее элементов выступают концепты и концептивные конфигурации, а ее экспонентом служит этнический язык»[43].
Различение этнического языка и языковой личности, т. е. социально-этнической и индивидуально-этнической форм существования языка, ложится в основу разграничения лингвоцентрического и антропоцентрического описания языка. «При лингвоцентрическом подходе язык выступает как данность, зафиксированная в уже имеющихся речевых произведениях (текстах), т. е. в отвлечении от говорящего на нем субъекта. … Лингвистику, исследующую язык преимущественно на основе лингвоцентрического подхода, было предложено называть описательно-классифицирующей (объектоцентрической, системоцентрической) лингвистикой. При антропоцентрическом подходе этнический язык рассматривается как благоприобретаемая принадлежность сознания человека и, следовательно, как становящаяся и проявляющаяся сущность. Описывая языковые объекты в антропоцентрическом режиме, исследователь рассматривает язык как объект интериоризации и стремится выяснить все аспекты, обстоятельства и последствия взаимодействия языка и человека. Лингвистику, строящую свои заключения на основе, главным образом, антропоцентрического подхода, предлагается называть антропоцентрической лингвистикой. …
Иначе говоря, описательно-классифицирующую лингвистику интересует, главным образом, становление, устройство и функционирование языка как совокупного социально-этнического явления, в то время как для антропоцентрической лингвистики он прежде всего „прорастающий и возрастающий в человеке организм“»[44].
Для выделения тех черт языковой картины мира, которые присущи ее общеэтническому инварианту, можно воспользоваться термином "понятийные категории" И. И. Мещанинова, писавшего, что понятийная категория «передается не через язык, а в самом языке, не только его средствами, а в самой его материальной части. Таким образом, не всякое передаваемое языком понятие является понятийною категориею. Ею становится такое понятие, которое выступает в языковом строе и получает в нем определенное построение. Последнее находит свое выражение в определенной лексической, морфологической или синтаксической системе»[45]. По мнению ученого, «понятийные категории остаются тем самым в числе языковых категорий, хотя и являются отразителями в языке действующих норм сознания»[46]. Благодаря этому понятийные категории в максимальной степени отражают единство ментально-лингвального комплекса.
При антропоцентрическом описании сохраняет актуальность разграничение языка и речи[47], но акцент ставится не на их различиях, а на их единстве, проявляющемся в коммуникации. Это отражают два следующих постулата:
«1. Язык — это поверхностная структура, выражающая глубинные концептуальные знания, "модели мира", операции над которыми совершаются в когнитивной системе человека и в процессе восприятия и порождения речи.
2. Суть коммуникации состоит в построении в когнитивной системе реципиента концептуальных конструкций "моделей мира", которые определенным образом соотносятся с "моделями мира" говорящего, но не обязательно повторяют их»[48].
Общая (глобальная) цель антропоцентрического описания языка состоит в таком его объяснении, которое дает определенному заранее адресату исследования возможность осмыслить описываемый язык как одну из сторон сознания его носителей, находящую выражение в речевых действиях[49].
Основная цель антропоцентрического описания глагольных видов для широкого круга лингвистов состоит в том, чтобы, во-первых, представить их не только как фрагмент системы русского языка, но и как средство выражения определенных понятийных категорий в русской языковой картине мира; во-вторых, объяснить принципы выбора того или иного вида в речи не только с точки зрения отношений между единицами русского языка, но и с точки зрения языкового сознания и мышления его носителей.
При антропоцентрическом описании вид глагола можно рассматривать как достаточно простую с точки зрения своей структуры морфологическую категорию, включающую два формальных члена — несовершенный вид и совершенный вид — и выражающую следующие значения: ‘обстоятельство ситуации / изменение обстоятельств’, если контекст и отражаемая им ситуация позволяют разграничить эти факторы в первую очередь автору речи, а вслед за ним и адресату. Если же не позволяют, то выражаются иные значения — ‘большая степень ожидания того, что действие осуществится / семантически не маркированный член оппозиции’[50].
С функциональной точки зрения мы относим глагольные виды к разряду лингвистических средств, назначение которых состоит в том, чтобы позволить адресанту выразить бóльшую или меньшую устойчивость ви´дения тех признаков предмета, о которых он ведет речь[51]. При этом НВ выражает бóльшую устойчивость видения по сравнению с СВ.
Вид глагола наряду с грамматическим временем и временны΄ми способами глагольного действия можно считать одним из средств выражения понятийной категории "подвижность действия". Но если последние выражают объективные по своей природе понятия данной категории — соотношение действия с моментом речи, этапы осуществления действия и количество произведенных действий (однократность / многократность) — то глагольные виды выражают исключительно субъективную оценку автором своего видения действия как более устойчивого или менее устойчивого признака предмета речи.
Степень устойчивости видения признаков предмета зависит от того, о чем говорит автор речи, для чего он это говорит, кому он это говорит, и от эмоционального состояния собеседников. Поэтому выбор видов глагола вряд ли возможно описать, противопоставляя лишь (какие бы то ни было) грамматические значения. Для определения причин выбора того или иного вида необходимо привлекать категории коммуникативной лингвистики, анализирующей использование языковых средств в дискурсе, возникающем в процессе коммуникации. Что касается так называемых частных видовых значений, то, с точки зрения коммуникативного подхода, они оказываются скорее следствием, чем причиной выбора того или иного вида в каждом частном случае.
Например, если устойчивость видения строительства чего-либо обусловлена тем, что оно осуществляется очень долго, то в интерпретации автора это строительство само собой окажется процессом, охватывающим определенный период времени (Пока он строил дом, мы успели поменять четыре квартиры). Если же устойчивость видения строительства происходит из того, что строительство периодически повторяется, то естественным образом оно будет представлено как многократное действие (Он каждый год что-нибудь строил). Если устойчивость видения строительства необходимо выразить для того, чтобы подчеркнуть опыт, приобретенный кем-либо в таких делах, то возможно совмещение двух вышеуказанных случаев (Он всю жизнь строил дома), но вместо этого может быть указано, что такое действие уже имело место нéкогда ранее (Он уже строил дома) (причем так можно сказать, даже если был построен лишь один дом). Но в любом из вышеперечисленных случаев действие, обозначенное глаголом несовершенно вида, представлено как обстоятельство одной или нескольких ситуаций, на котором задерживается внимание автора речи.
Если же автор не желает выражать устойчивость видения какого-либо действия, то он переносит внимание с самого действия на то изменение, к которому оно привело (в случае строительства — на его результаты), употребляя СВ и соответствующим образом изменяя контекст, ср.:
Пока он построил дом, мы успели поменять три квартиры.
Он так быстро построил дом, что мы не успели переехать на новую квартиру.
Наш дед был такой трудолюб, каждый год что-нибудь обязательно построит.
Он за свою жизнь построил много домов.
Он уже построил такой дом одному клиенту.
Можно сказать, что совершенный вид глагола в некоторой степени выражает устойчивость видения факторов ситуации, сопутствующих действию, но внешних по отношению к нему[52]. Например, во фразе Мы переходили улицу автор при помощи глагола НВ переходили сосредоточивает внимание на данном действии, в то время как во фразе Мы перешли улицу обращено внимание на то, что раньше действующие лица были на одной стороне улицы, а теперь они на другой стороне, действие же вытесняется из центра внимания на периферию.
Таким образом, вид отражает распределение внимания автора речи между действием, обозначенным глаголом, и другими факторами ситуации[53]. Что же касается того, какие характеристики действия (процессность, результативность, кратность, аннулированность и под.) при этом будут подчеркнуты, то это вытекает из особенностей самого действия, ситуации, в которой оно происходит, и целей, с которыми автор переносит внимание либо на действие, либо на внешние по отношению к действию факторы. Поэтому анализ частных видовых значений, отражающих частные характеристики действия, сам по себе не может в достаточной мере объяснить причины выбора глагольных видов. В то же время наиболее исследованным местом в аспектологии являются именно частные видовые значения. Учитывая все сказанное, мы не будем подробно на них останавливаться в настоящей монографии.
Видовому значению здесь было уделено столь большое внимание потому, что выбором подхода к его анализу предопределяется решение многих других вопросов, прежде всего вопроса о статусе видов в системе русского языка. Можно выделить два основных принципа решения данного вопроса: 1) вид глагола — грамматическая (морфологическая) единица; 2) вид глагола выражает компоненты лексической семантики. Как было сказано выше, автор придерживается точки зрения, согласно которой вид относится к грамматике.
Применение более частных принципов позволяет уточнить соотношение видового значения с грамматическим, лексическим и словообразовательным значением. По вопросу о соотношении видового значения с грамматическим значением существует большой спектр мнений, из которых наибольшую роль в разные периоды истории аспектологии играли следующие точки зрения: 1) видовое значение принадлежит грамматической категории времени; 2) видовое значение является планом содержания особой грамматической категории; 3) видовое значение не относится к области грамматики. Мы придерживаемся второй точки зрения, но считаем то, что принято называть частными видовыми значениями, не вариантами грамматического значения вида, а особыми признаками действия, отраженными в речи.
На соотношение видового и лексического значений существуют две основных точки зрения: 1) видовое значение — это компонент лексического значения; 2) видовое значение взаимодействует с лексическим при выборе вида глагола в речи. Мы придерживаемся второй точки зрения, но считаем необходимым особо исследовать эту проблему в отношении того, каким образом особенности действия, выражаемые лексическим значением глагола, влияют на возможность интерпретации этого действия как обстоятельства ситуации или как изменения обстоятельств.
Вопрос о соотношении видового значения со словообразовательным прежде всего ставится по поводу способов глагольного действия. Здесь существуют три основные тенденции: 1) способы действия — это частные компоненты видового значения, выражаемые особым образом; 2) виды глагола — это часть системы способов действия; 3) виды взаимодействуют со способами действия при употреблении глаголов в речи. В настоящей монографии будет предпринята попытка показать, что одни из значений, выражаемых способами глагольного действия, отражают такие характеристики действия, которые можно отнести к плану содержания глагольного вида, т. е. по своей сути являются частными видовыми значениями, имеющими специальные средства для своего выражения, а значение других способов действия следует рассматривать как часть лексической семантики глаголов, обладающую особыми средствами своего выражения.
Вопрос о том, являются глагольные единицы, обозначающие одно и то же действие, но относящиеся к противоположным видам, одним словом или разными словами, несомненно, имеет общее теоретическое значение для описания системы русского языка, хотя до сих пор нам не встретилось ни одного труда, в котором было бы доказано, что его решение оказывает какое-либо существенное влияние на описание выбора видов в речи. Впрочем, мы попытаемся показать, что нет достаточных оснований объединять виды глагола в одно слово, наоборот, целесообразнее считать их разными словами.
Что касается зависимости выбора вида глагола от узкого и широкого контекста, то с развитием аспектологии отношение к этой проблеме изменилось от фактически полного ее игнорирования до всеобщего признания[54]. Однако до сих пор основным анализируемым контекстом для аспектологов остается отдельная фраза, нередко составленная самим исследователем. По нашему мнению, выбор вида глагола в столь большой мере предопределяется контекстом[55], что необходимо анализировать преимущественно широкий контекст, причем нужно использовать речевые произведения разных носителей языка. Материалом настоящей работы в основном служат художественные произведения, а также эпистолярная, публицистическая и научная проза на русском (преимущественно — литературном) языке двух последних веков.
Г лава 1