Tau, означающее, как говорит Гесений в своем «Лексиконе», «крестообразный знак», и добавляет: «Евреи на монетах применяли древнейший знак в форме креста +».

Дата: 2025-05-01; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Люди Средневековья пошли еще дальше. Они желали найти подтверждение тому, что крест является отличительным признаком в истории еврейской церкви, а поскольку свидетельств Ветхого Завета для этого было недостаточно, они дополняли их легендами.

Такой басней стала «Легенда о кресте», необыкновенно популярная в Средние века, о чем можно судить по многочисленным изображениям его основных событий на витражах и фресках.

В одном только Труа в церквах они появляются на окнах Святого Мартина из Виня, Святого Пантелеона, Святой Мадлен и Святого Низира.

Они изображены на фресках вдоль хоров в церкви Святого Креста во Флоренции, принадлежащих кисти Аньоло Гадди. Пьетро делла Франческа также посвятил часть своего таланта истории Креста, создав серию фресок в главной капелле в церкви Святого Франциска в Ареццо. Легенда о Кресте появляется в качестве росписи пределлы среди образцов раннего искусства в Академии изящных искусств в Венеции, а также как сюжет картины Бехама в мюнхенской галерее. Полностью легенда излагается в «Жизни Христа», изданной в Труа в 1517 году, в «Золотой легенде» Якова Ворагинского, в старой голландской работе «История Святого Креста» и во французской рукописи XIII века, хранящейся в Британском музее. Гервазий Тилберийский рассказывает часть ее в своем произведении «Императорские досуги», цитируя Коместора. Также она появляется в «Зерцале историческом» Готфрида Витербосского, в «Хронике» Энгельхуса и в других источниках.

Сама история такова.

Наш прародитель, будучи изгнан из Рая, жил в раскаянии и стремился искупить свой грех молитвами и тяжким трудом. Когда же он состарился и почувствовал приближение смерти, он призвал к себе Сифа и сказал ему: «Пойди, сын мой, к вратам Земного Рая и попроси архангела, который их охраняет, дать мне бальзам, который спасет меня от смерти. Ты легко найдешь дорогу, ибо следы мои опалили землю, когда я покинул Рай. Иди по моим обугленным следам, и они приведут тебя к вратам, откуда я был изгнан». Сиф поспешил в Рай. Земля, где он проходил, была бесплодной, растительность весьма скудной и темной, поверх всего виднелись черные следы ног его отца и матери. Некоторое время спустя он увидел стену, окружающую Рай. Природа вокруг была прекрасна, земля покрыта зеленью и пестрыми цветами. В воздухе разливалась прекрасная музыка. Сиф был ослеплен красотой, окружающей его, и продолжал свой путь, забыв обо всем. Внезапно перед ним промелькнул отвесный всполох огня, подобный извивающейся горящей змее. Это был огненный меч в руках херувима, охраняющего врата Рая. Когда Сиф приблизился, он увидел, что крылья ангела закрывают ворота. Он простерся ниц перед херувимом, не в силах произнести ни слова. Но ангел прочел в его душе лучше, чем смертный может прочесть в книге, то, что там было запечатлено, и сказал: «Время прощения еще не пришло. Четыре тысячи лет должно миновать, прежде чем Спаситель откроет ворота для Адама, закрытые из-за его неповиновения. Но в качестве символа будущего прощения дерево, на котором искупление должно свершиться, будет расти на могиле твоего отца. Смотри, что он утратил благодаря своему непослушанию!»

С этими словами ангел распахнул огромные врата из огня и золота, и Сиф заглянул внутрь.

Он увидел в центре сада источник, прозрачный, словно хрусталь, и искрящийся, подобно серебряной пыли, который давал начало четырем потокам. Перед этим источником росло огромное дерево с толстым стволом и большими ветвями, лишенное коры и листвы. Вокруг ствола свернулась ужасная змея, которая выжигала кору и пожирала листву. Внизу был обрыв. Сиф увидел, что корни дерева простираются в Аду. Там находился Каин, старающийся ухватиться за них и подняться в Рай, но они опутывали братоубийцу, подобно нитям паутины, удушающей муху, и пронзали плоть Каина, как если бы они были живыми созданиями.

Охваченный ужасом от этого страшного зрелища, Сиф поднял глаза к верхушке дерева. Там все было иначе. Ветви дерева достигали небес, их покрывали листья, цветы и фрукты. Но самым чудесным плодом было малое дитя, прекрасное, словно солнце. Казалось, оно слушает воркование семи белоснежных голубок, круживших над его головой. Женщина, которая была прелестней луны, держала его на руках.

Затем херувим закрыл ворота и сказал: «Я дам тебе три семени этого дерева. Когда Адам умрет, положи их в рот своему отцу и похорони его».

Сиф взял семена и вернулся к отцу. Адам был рад услышать рассказ своего сына и восхвалил Господа. На третий день после возвращения Сифа он умер. Тогда сын похоронил его в шкурах зверей, которые Бог дал ему, чтобы прикрыться. Местом его захоронения стала Голгофа. Со временем из семян, принесенных из Рая, выросли три дерева. Это были кедр, кипарис и сосна. Они росли с поразительной быстротой, простирая свои ветви вправо и влево. Одну из этих ветвей Моисей использовал, чтобы творить чудеса в Египте, добыть воду из скалы и излечить тех, кого укусили змеи в пустыне.

Спустя какое-то время все три дерева коснулись друг друга и начали соединять и смешивать свою природу в едином стволе. Под этим деревом сидел Давид, когда скорбел о своих грехах.

Во времена Соломона это было самое величественное из деревьев Ливана, оно превосходило все леса царя Хирама, подобно правителю, который превосходит тех, кто склоняется у его ног. Когда сын Давида возводил свой дворец, он срубил это дерево, чтобы превратить его в главную колонну, поддерживающую крышу. Но его постигла неудача. Колонну нельзя было использовать для этой цели:

то она была слишком длинной, а то – слишком короткой. Удивленный этим, Соломон сделал стены своего дворца ниже, чтобы колонна подошла, но она сразу же начала расти и пробила крышу, подобно стреле, пронзающей холст, или птице, вырвавшейся на свободу.

Соломон, разгневавшись, бросил дерево над Кедроном, чтобы все могли ходить по нему, когда пересекают поток.

Там царица Савская и обнаружила его. Узнав о его качествах, она повелела поднять дерево. Соломон приказал закопать его. Спустя какое-то время царь выкопал на этом месте пруд – Вифезду, который тут же приобрел чудесное свойство исцелять больных. Вода приобрела свои качества от дерева, лежащего под ней.

Когда приблизилось время распятия Христа, это дерево показалось на поверхности, и его вытащили из воды. Палачи искали подходящее дерево, чтобы сделать из него крест. Они нашли его и изготовили из него орудие казни Спасителя. После распятия крест был закопан на Голгофе, но его вместе с двумя другими нашла 3 мая 328 года императрица Елена, мать Константина Великого. Тот крест, на котором был распят Христос, смогли отличить от двух других потому, что больная женщина излечилась, прикоснувшись к нему. Это же деяние, однако, было приписано в сирийской рукописи, хранящейся в Британском музее и датирующейся, несомненно, V веком, жене императора Клавдия, Протонисе. Царь Персии Хосров увез крест после разграбления Иерусалима, однако Ираклий, победивший в битве 14 сентября 615 года, вернул его. Этот день теперь почитается как праздник Воздвижения Креста.

Такова Легенда о Кресте – одна из самых замечательных фантазий Средневековья. Она основывается, хоть и бессознательно, на том факте, что крест был священным символом задолго до того, как на нем принял смерть Христос.

И как же объяснить это?

Как мне кажется, достаточно легко принять тот факт, что вера в крест входила в изначальную религию, следы которой существуют во всем мире у всех народов, которая научила людей верить в Троицу, в борьбу на небесах, в Рай, из которого человек был изгнан, в потоп и Вавилонскую башню, в Пресвятую Деву, которая зачнет и родит сына, в то, что голова дракона будет пробита и что через пролитие крови придет спасение. Использование креста как символа жизни и возрождения посредством воды широко распространено в мире, как и вера в Ноев ковчег. Возможно, тень креста распространяется гораздо дальше во тьму веков и охватывает больше стран, чем мы осознаем.

И это больше чем совпадение, что Осирис посредством креста должен дать вечную жизнь праведникам, что крестом Тор должен пробить голову огромному змею и вернуть жизнь тем, кто умер, что матери из племени муиска кладут своих детей под знак креста, веря, что это охранит их от злых духов и что этот символ древние люди Северной Италии использовали для защиты, хороня своих усопших.[73]

Глава 16

Шамир

Позволю себе напомнить вам, что Господь, дав Моисею десять заповедей на горе Синай, повелел тому воздвигнуть Ему жертвенник: «Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных, ибо, как скоро наложишь на них тесло твое, то осквернишь их»[74]. И затем снова: «И устрой там жертвенник Господу Богу твоему, жертвенник из камней, не поднимая на них железа»[75]. Такой жертвенник построил Иисус Навин, перейдя через Иордан («…жертвенник из камней цельных, на которые не поднимали железа»).[76]

Когда царь Соломон возводил свой знаменитый храм, «…на строение употребляемы были обтесанные камни; ни молота, ни тесла, ни всякого другого железного орудия не было слышно в храме при строении его»[77]. Причина, по которой запрещалось использование железных орудий, в Мишне объясняется так: железо укорачивает жизнь, жертвенник же призван продлевать ее[78]. По словам Плиния, железо – металл, который люди используют в войне; с помощью железа мы делаем все самое хорошее и одновременно все самое плохое: возделываем пашню, строим жилище, обтесываем камень, но вместе с тем творим кровопролитие, раздоры, грабежи. Жертвенник являлся символом мира, заключенного между Богом и человеком, и потому при возведении его не позволялось пользоваться железом, которое служит войне. Эту идею Соломон перенес на строительство целого храма. В Библии не говорится, что железные орудия не применялись для обтесывания камней; сказано только, что при сооружении храма их не было слышно.

Этот храм символизировал торжество Церкви на небесах. Предварительно подготовленные камни бесшумно укладывались в ряды, и так, камень за камнем, рос храм Господень.

Нигде в Священном Писании не подразумевается, что в подобном возведении храма из камней, обтесанных в отдаленных каменоломнях, было задействовано какое-либо чудо. Ни в Первой, ни во Второй книге Паралипоменон также нет ничего о чудесах, сопровождавших этот процесс.

В «Септуагинте» это описывается следующим образом: ό οίκος λίθοις ἀκροτόμοις ἀργοϊς ᾠκοδομήθη. Слово ἀκρόοτομος в LXX употребляется трижды, для понятия которое означает «грубый, необработанный камень». В том месте во Второзаконии, где сказано: «…который источил для тебя источник воды из скалы гранитной»[79], – LXX использует ἀκρόοτομος. Там, где в Книге псалмов говорится: «Превращающего скалу в озеро воды…»[80] – употребляется ἀκρότομος, так же как и в Книге Иова: «На гранит налагает он руку свою, с корнем опрокидывает горы»[81]. В Книге премудрости Соломона сказано: «…дана им была вода из утесистой скалы»[82] (ἐκ πέτρας ἀκροτόμου), – что тождественно «твердому камню» (λίθος σκληρός). В Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова о Езекии говорится, что он «пробил железом скалу»[83] (ὤρυξε σιδήρο ἀκρότομον).

Λίθος ἀκρότομος, таким образом, означает необработанный камень, обладающий естественными неровностями, то есть неотесанный. Поэтому Суда использует выражение σκληρὰ καί ἄτμητος, а Феодотион называет острый камень, с помощью которого Сепфора совершила обрезание своего сына, ἀκρότομος. В LXX ἀργοϊς означает также камень в его природном состоянии. Так, Павсаний говорит о золотых и серебряных самородках как о ἄργυρος καί χρυσὸς ἀργός. Тогда получается, что LXX, сообщая, будто храм строился из ἀκροτόμοις ἀργοϊς, подразумевает на самом деле, что эти камни вообще не были обработаны и находились в своем природном состоянии, а мастерство Соломона заключалось в том, чтобы соединить в одно целое валуны, которых никогда не касались инструменты. Такого же мнения придерживается и Иосиф Флавий, по словам которого «весь храм целиком собран был с большим искусством из необработанных камней, ἐκ λίθων ἀκροτόμων, идеально пригнанных друг к другу без видимого участия молота или иного строительного инструмента. Строители обошлись без них, и подгонка, судя по всему, производилась не с помощью какого-либо механического воздействия, а с учетом естественной формы камня». В этом и состояло величайшее искусство: бесформенные глыбы были настолько ловко подобраны друг к другу, что создавалось впечатление, будто их специально вытесали для этого. Прокопий Кесарийский тоже свидетельствует, что храм был возведен из необработанных валунов, поскольку Господь запретил налагать на них железные орудия, но тем не менее все вместе они смотрелись как единое целое. Эти отрывки как бы предполагают, что в строительстве храма, при котором не было задействовано никаких сверхъестественных сил, все же есть некие признаки чудесного. Но легенда на этом не заканчивается. После переселения евреев в Вавилон в их мифологию влилось огромное количество иранских и халдейских мифов.

С именем Соломона оказались связаны легенды, ранее рассказываемые о Дшемшиде и других персидских героях. Евреи стали считать их своим собственным наследием. Было явно недостаточно того, что Соломон просто искуснейшим образом подогнал друг к другу неотесанные валуны; нет, их обработали при помощи каких-то магических средств, не прибегая к орудиям из железа.

Легенда рассказывает, что, когда Соломон пытался решить, как построить храм, не прикасаясь к камням никакими железными инструментами, мудрецы указали ему на драгоценные камни на нагрудных знаках первосвященников. Эти камни были огранены и отшлифованы неким инструментом, еще более твердым, чем они сами. Шамир – так он назывался. Шамир был способен разрезать то, что не поддавалось никакому железу. Тогда Соломон вызвал духов и стал расспрашивать их, где же можно разыскать этот чудесный инструмент. Духи открыли ему, что шамир – это червь. Размером он не больше ячменного зернышка, но обладает такой силой, что перед ним не устоит даже самый твердый кремень. Духи посоветовали ему обратиться к Асмодею, царю демонов, – он больше знает об этом. Соломон спросил, как ему найти Асмодея, и духи рассказали, что далеко-далеко, на горе, Асмодей выкопал себе огромный колодец, из которого он каждый день пьет. Соломон призвал своего слугу Бенайю и вручил ему цепь, на которой было написано волшебное слово «шем аммефораш» («овечья шерсть и бурдюк вина»). Бенайя отправился к колодцу Асмодея, проделал к нему подкоп и, выпустив из него всю воду сквозь маленькую дырочку, заткнул ее овечьей шерстью. После этого он наполнил колодец вином. Злой дух, прилетев, по своему обыкновению, к колодцу, почувствовал запах вина. Заподозрив какую-то ловушку, он поначалу не стал пить и ушел, однако вскоре жажда вынудила его все же выпить вина. Когда он опьянел, Бенайя сковал его цепью и поспешил к Соломону. Нельзя сказать, что это удалось ему с легкостью – Асмодей бился и вырывался, сокрушая дома и деревья. Одна бедная вдова, возле дома которой они оказались, стала умолять Асмодея пощадить ее лачугу и не разрушать ее. Тот, пожалев вдову, повернул было в сторону, но так неудачно, что сломал ногу. «Истинно говорят, мягкий язык переламывает кость»[84], – произнес демон, и с тех пор он известен как хромой бес. Тем не менее, будучи доставлен к Соломону, Асмодей стал вести себя более прилично. Он поведал царю, что шамир принадлежит Князю Моря, и тот не доверяет волшебного червя никому, кроме куропатки, что поклялась ему в верности. Куропатка приносит шамира на вершины гор, раскалывает их и опускает туда семена, чтобы они проросли, и голые скалы покрылись зеленью. Поэтому эту птицу называют Наггар Тура («разрезающая горы»). Если Соломон желает добыть червя, то ему надлежит найти гнездо куропатки и накрыть его сверху стеклянным блюдом, чтобы она не могла добраться до своих птенцов. Она должна будет прибегнуть к помощи шамира, чтобы разрезать стекло, и волшебного червя можно будет у нее отнять.

И вот Бенайя, сын Иодая, отыскал гнездо птицы и прикрыл его куском стекла. Когда куропатка прилетела и не смогла дотянуться до своих птенцов, она принесла шамира и приложила его к стеклу. Тут Бенайя страшно закричал, куропатка, испугавшись, выронила червя и унеслась прочь. Так Бенайя завладел драгоценным шамиром и принес его Соломону. А куропатка, мучимая совестью за то, что она нарушила клятву, данную Князю Моря, убила себя.

Согласно другой версии, Соломон пошел к своему колодцу и, разыскав там демона Сакара, хитростью поймал его и сковал цепью. Когда царь прикоснулся к цепи своим перстнем, Сакар испустил крик такой пронзительный, что содрогнулась земля.

«Не бойся, – произнес Соломон. – Я верну тебе свободу, если ты скажешь мне, как безо всякого шума разрезать камни и металлы».

«Этого я не знаю, – ответил джинн, – но ворон может дать тебе ответ. Накрой гнездо ворона хрустальным блюдом, и увидишь, как птица разобьет его».

Царь так и поступил и увидел, что ворон принес в клюве камень, который расколол хрусталь. «Что это за камень?»– спросил Соломон у ворона.

«Это камень Самур, – сказал ворон. – Он из пустыни, что далеко к востоку отсюда». Тогда царь послал нескольких великанов вслед за вороном в ту пустыню и получил столько камней, сколько ему требовалось.

Согласно третьей версии, шамиром назывался Камень Мудрости, а птицей, владевшей им, был орел.

Раздобыв этот шамир, Соломон обтесал камни для своего храма.

Раввинская фантазия создала и другие мифы об этой мистической силе, заключенной в черве или в камне. Во второй день творения был создан колодец, у которого Иаков встретил Ревекку, манна, которой питался народ Израилев в пустыне, волшебный посох Моисея, говорящая Валаамова ослица и шамир, тот не-железный инструмент, с помощью которого Соломон должен был построить Дом Божий. В ранних раввинских сказках шамир не является червем. В трактате Сота впервые появляются некие намеки на то, что шамир – это нечто большее, чем камень; там он называется «созданием»

«Наши ребе учат нас, что шамир – это некое создание величиной с ячменное зернышко, созданное в один из шести дней творения, и ничто не может устоять перед ним. Как его хранят? Его заворачивают в шерсть и помещают в свинцовый сосуд, наполненный каким-либо мелким зерном, вроде ячменя». После того как храм был построен, шамир исчез.

Легенда перешла к грекам. Элиан рассказывает об удоде, который свил гнездо в трещине одной старой стены.

Хозяин заделал эту трещину. Удод, обнаружив, что не может подобраться к своим птенцам, улетел на поиски растения лба. Принеся его, он приложил его к замазанной трещине, и та тотчас раскололась вновь, и удод проник внутрь. Затем птица улетела за пищей, и хозяин опять произвел починку стены. И снова удод устранил возникшее препятствие с помощью того же средства. То же самое повторилось и в третий раз. Плиний в этой сказке заменяет удода на дятла. По его словам, дятел растит свое потомство в дупле дерева; если вход в него чем-нибудь плотно заткнуть, дятел найдет способ открыть его.

В английской версии «Римских деяний» приводится следующая история. Жил в Риме выдающийся император по имени Диоклетиан. Превыше всего на свете он ценил такую добродетель, как сострадание. Как-то он пожелал узнать, какая из птиц более всего привязана к своим птенцам. Гуляя однажды по лесу, император заметил гнездо большой птицы, которая называлась страусом, где находились и мать, и птенцы. Диоклетиан взял гнездо с птенцами с собой во дворец и поместил его в стеклянный сосуд. Мать видела все это, и, будучи не в силах освободить своих детей, скрылась в лесу. После трехдневного отсутствия она вернулась во дворец и принесла в клюве червяка, который назывался thumare. Она уронила его на стекло, сосуд разбился вдребезги, и птенцы улетели прочь вместе с матерью. Императору оставалось лишь подивиться преданности и сообразительности страуса. На что мы можем, в свою очередь, заметить, что этой сообразительности очень не хватало тем, кто, сочиняя эту легенду, приписал качества, коими так восхищался Диоклетиан, именно страусу – птице, отличающейся особенно заметным их отсутствием. Подобные истории излагают и Винсент из Бове в своем «Зерцале историческом», и восхитительный сплетник и любитель небылиц Гервазий Тильберийский. Последний рассказывает, как Соломон прибегал к помощи маленького червячка по имени thamir, чтобы обтесать камни для храма. Если окропить его кровью мрамор, то он очень легко поддастся обработке. А завладел им Соломон следующим образом. Он взял птенца страуса и посадил его в стеклянную бутыль. Страус, видя это, убежал в пустыню и принес червяка. Его кровью он брызнул на бутыль, и она раскололась. «А в нынешние времена, в правление папы Александра III, когда я был мальчиком, в Риме нашли пузырек, наполненный жидкостью молочного цвета, которая, если сбрызнуть ею любой камень, заставляет его принимать ту форму, какая только угодна резчику. Пузырек этот обнаружили в очень древнем дворце; искусство, с которым он был выстроен, всегда служило предметом удивления римлян».

Гервазий позаимствовал эту историю у Петра Коместора.

«Если кто желает уметь разрывать цепи, – говорит Альберт Великий, – то пусть он идет в лес и найдет там дупло дятла с птенцами, взберется на дерево и заткнет чем угодно вход в него. Как только птица увидит, что ты сделал, она принесет растение, которое и приложит к предмету, мешающему ей попасть в гнездо. Тогда он разорвется, а растение упадет вниз. Следует заранее рас стелить под деревом кусок ткани, чтобы можно было поднять его». Но, добавляет Альберт, это не более чем выдумки евреев.

Конрад Мегенбергский сообщает: «Есть птица, по-латыни она зовется merops , а по-немецки Bömheckel , которая вьет гнезда на высоких деревьях. Если гнездо с птенцами накрыть чем-нибудь так, чтобы птица не могла получить к нему доступ, она принесет некое растение, приложит его к помехе, и та подастся. Это растение называется herba meropis , или дятлова трава, а в магических книгах его называют chora .

В Нормандии верят, что ласточка обладает способностью находить на берегу моря гальку, которая возвращает слепым зрение. Чтобы завладеть волшебным камешком, крестьяне предлагают сделать следующее. Нужно выколоть глаза птенцам ласточки, и мать немедленно отправится на поиски чудодейственного средства. Как только птенцы снова обретут зрение, ласточка попытается отделаться от талисмана, чтобы никто не узнал секрет. Однако если предварительно расстелить под гнездом кусок алой ткани, ласточка, приняв его за огонь, бросит камень туда.

Я обнаружил подобную историю в Исландии. Местные жители уверяют, что существует некий камень, наделяющий своего владельца самыми чудесными способностями: он сможет иметь столько вяленой рыбы и бренди, сколько пожелает, превращаться в невидимку, воскрешать мертвых, излечивать болезни и взламывать любые запоры и решетки. Чтобы стать обладателем этого волшебного камня, нужно взять яйцо ворона, сварить его, подбросить обратно в гнездо и спрятаться. Когда мать увидит, что одно из ее яиц мертво и все попытки согреть его безрезультатны, она улетит прочь и вернется, неся в клюве черный камень. Им она коснется яйца и снова вдохнет в него жизнь. Тут нужно застрелить птицу и взять камень.

В легендах такого рода шамир обладает силой возвращать жизнь. В этом отношении они схожи с весьма распространенными в Средневековье историями о птицах и ласках, которые умели воскрешать мертвых с помощью волшебного растения. Авиценна в своей восьмой книге, «О животных», рассказывает, что один достойный доверия старец поведал ему следующее. Наблюдая за птицами, он заметил, что, когда две птицы дрались и одна из них начинала одерживать верх, другая, ослабевшая, находила какое-то растение и клевала его, а восстановив силы, возвращалась к битве. Так происходило несколько раз, и старец решил сорвать растение. Когда птица прилетела и увидела, что его нет, она громко вскрикнула и упала замертво. Растение называлось lactua agrestis .

В книге Фуке «Сэр Элидок» маленький мальчик по имени Амьот и его спутница стояли во дворе церкви и смотрели на гроб с покойницей, как вдруг ребенок громко вскрикнул. Какое-то маленькое существо скользнуло мимо них, рогатка в руках у мальчишки издала свист, и вот существо уже лежало на земле, сраженное ударом. Это была ласка… Через некоторое время появилась другая ласка, будто разыскивающая своего товарища, и нашла его бездыханным. Последовала печальная сцена. Зверек коснулся друга лапкой, как бы говоря: «Вставай! Проснись! Давай поиграем!» Но тот оставался недвижим. Тогда второй в страхе отпрянул от него. Снова и снова пытался он разбудить приятеля, но все было напрасно. Маленькие глазки его блестели словно бы от слез. Вдруг зверек как будто вспомнил о чем-то. Он навострил уши, оглянулся по сторонам и в мгновение ока скрылся из вида. Не успели Амьот и его спутница обменяться хоть словом, как зверек появился опять. В зубах он держал корень, на котором распустился красный цветок. Никогда прежде девочке не доводилось видеть такое растение. Она сделала Амьоту знак, чтобы тот не двигался. Зверек приблизился к своему другу и осторожно вложил в его рот корень с цветком. Тельце первого, до этого момента неподвижное, вдруг вытянулось, и в то же мгновение он вскочил на ноги, все еще с корнем во рту. «Корень! Корень! Возьми его, только не убивай их!» – прошептала Амьоту его спутница. Он выпустил еще один камень из своей рогатки, но так аккуратно и точно, что не только не убил ни одну из ласок, но даже не повредил им. Корень жизни с красным цветком лежал перед рассказчицей и находился в полной ее власти. Естественно, она тут же воспользовалась им, чтобы вернуть к жизни покойницу. «Сэр Элидок» основан на бретонской легенде, на «Поэме об Элидуке» Марии Французской. Однако в другой французской сказке цветок желтый; это не что иное, как календула. Она может даровать способность понимать язык птиц, но только в том случае, если в одно определенное утро ее коснется босой ногой человек с чистой душой. Эта история практически повторяет историю о Полииде и Главке. Полиид заметил возле тела умершего принца змею и убил ее. Появилась вторая змея, увидела, что первая мертва, и принесла корень, который оживил ее. Полиид завладел корнем и сумел вернуть жизнь Главку[85]. Греческая легенда о Роданфе и Досикле имеет похожий сюжет. Роданфа выпивает кубок с отравленным вином и падает замертво. В это время Досикл и Кратандр охотятся на диких зверей в лесу. Они видят раненого медведя, который, отыскав какое-то растение, начинает кататься по нему и мгновенно исцеляет свои раны. Корень этого растения был белым, цветки розовыми, а стебель имел слегка фиолетовый оттенок. Досикл подобрал его и вернулся домой, где обнаружил лежащую без чувств Роданфу. С помощью чудесного растения он оживляет ее. Похожие сказки рассказывают в Германии, Литве, встречаются они и среди современных греческих сказок, и среди древних скандинавских.

В Германии полно историй о волшебных свойствах цветка удачи.

Человек мимоходом срывает красивый цветок, в большинстве случаев голубой, и прицепляет его к шляпе или к груди. Идя мимо горы, он вдруг замечает, что она расступается перед ним. Он входит и видит прекрасную женщину, которая предлагает ему ни в чем себе не отказывать и набрать сколько угодно золота, что в изобилии рассыпано вокруг. Он набивает карманы сверкающими самородками и собирается уходить, но слышит голос женщины: «Не забудь самое ценное!» Думая, что она приглашает его взять еще золота, он ощупывает свои карманы, удостоверяется, что он сделал все, что мог, и упрекнуть себя ему не в чем, и устремляется к выходу. Бесценный голубой цветок, обладающий свойством открывать горы, остается лежать на земле там, где он его выронил.

В тот момент, когда он выходит наружу, гора с грохотом затворяется за ним и оставляет его без пятки. Теперь она закрыта для него навеки.

Один пастух перегонял свое стадо через Ильзенштейн. Будучи утомлен долгим и изнурительным путешествием, он оперся на свою палку. Тут же недра горы раскрылись перед ним, поскольку в его посохе был молочай. Внутри он встретил принцессу Ильзу, предложившую ему наполнить карманы золотом. Он так и сделал и собирался уходить, но принцесса воскликнула: «Не забудь самое ценное!» Она имела в виду его палку, прислоненную к стене.

Но пастух не понял ее и, взяв еще золота, пошел к выходу. Гора, сомкнувшись, разорвала несчастного пополам. В некоторых версиях это был маленький голубой цветок:

Лазоревый цветок, как говорят брамины,

В раю который только лишь растет.

«Лалла Рук»

Он жалобно прокричал: «Не забудь меня!» Но голос его был так тих, что его никто не услышал.

Отсюда и произошло имя этого маленького симпатичного цветка – незабудка. Когда это предание забылось, придумали красивую романтическую легенду, объяснявшую необычное название.

В сказке «Али-Баба и сорок разбойников» горы отворяет волшебное слово «Сезам», произнесший его получает доступ к сокровищам, что находятся внутри. На забывшего волшебное слово невезучего злодея обрушивается несчастье. Но сезам – это название известного восточного растения, sesamum orientale, или кунжут восточный, так что вполне вероятно, что изначально в персидской сказке, вошедшей в состав «Сказок 1001 ночи» в роли ключа, открывавшего гору, выступал цветок. В античных мифах тоже присутствует растение, раскалывавшее горы, а именно saxifraga, или камнеломка, чьи тонкие корешки, проникая внутрь, могли разрушить самую твердую скалу – этой силе древние греки не могли найти объяснения.

Исаия, описывая опустошение виноградников сионских, говорит, что на месте их «…будет терновник и колючий кустарник»[86], – а также «зарастет он тернами и волчцами»[87] и «на земле народа моего будут расти терны и волчцы».[88]

Слово нигде не используется самостоятельно, оно всегда сочетается со словом которое в LXX переводится как ἄκανθα καί χόρτος. Название растения в седьмой главе переведено как χέρσος ἄκανθα; в пятой – χέρσος и ἄκανθα, таким образом, χέρσος означает, а ἄκανθα означает. В девятой главе, там, где «огонь… пожирает терновник и колючий кустарник»[89], используется слово ἄγρωστις ξηρά, а в десятой – «терны его и волчцы»[90] – ὡσεὶ χόρτον τὴν ὕλην.

В отношении обоих этих названий переводчики не имеют единого мнения. Далее, словом «смирис», не сочетая его ни с какими другими словами, Исаия называет некое растение. «Смирис», как мы убедились, – это нечто, обладающее силой разрушать камни. Соответственно, та же идея, что выражается латинским словом saxifraga (камнеломка), на еврейском выражается словом «смирис»; так что мы можем перевести как «камнеломка и терн».[91]

У северных народов есть еще один талисман, которому приписывают те же свойства, что шамиру и молочаю. Это – Рука Славы. Она представляет собой руку повешенного, подготовленную особым образом. Ее следовало туго завернуть в кусок савана, так чтобы выдавить, возможно, еще оставшуюся кровь, затем поместить в глиняный сосуд вместе с селитрой, солью и перцем, тщательно перемешанными. В этом «маринаде» рука должна оставаться две недели, чтобы как следует высохнуть. Затем ее нужно еще высушивать на солнце во время «Собачьих дней», пока она совсем не съежится. Если солнечного тепла оказывается недостаточно, рука нагревается в печи, в которой сжигают вербену и папоротник. Затем нужно изготовить свечу из жира повешенного, смешанного с воском и лапландским кунжутом. Обратите внимание на использование этого растения. В Руку Славы вставляли эту горящую свечу. Дустер Свивел добавляет: «Вы делаете свечу и вставляете ее в Руку Славы в соответствующий час и минуту и с соответствующими ритуалами, и тот, кто ищет сокровища, не найдет ничего!» У Саути такой рукой владеет чародей Мохареб, он использует ее, чтобы усыпить Иохака, великана, охраняющего вход в пещеры. Из сумки он вынимает высохшую, сморщенную черную человеческую руку и вставляет в нее свечу. Далее чародей рассказывает, как он приобрел эту руку – руку убийцы, принявшего смерть на эшафоте, ту самую, которая и совершила страшное преступление. Он объясняет действие руки: сгорая, ее мертвые ингредиенты распространяют вокруг омертвелость, безжизненность.

Несколько историй об этой ужасной руке встречается в «Фольклоре северных графств Англии» Хендерсона. Я приведу здесь только одну; ее мне рассказал рабочий из Вест-Райдинга в Йоркшире. Эту же историю приводит Мартин Энтони Делрио в своих «Магических изысканиях» 1593 года, она дается в качестве приложения в книге Хендерсона.

В некоей довольно глухой местности, посреди вересковой пустоши, находился постоялый двор. Как-то раз темной ночью, когда все его обитатели уже приготовились ко сну, раздался стук в дверь. На пороге стоял дрожащий от холода нищий, чьи лохмотья были насквозь промокшими от дождя, а руки совсем посинели. Он попросил ночлега, который и был ему милосердно предоставлен. В доме не было ни одной свободной кровати, но нищему сказали, что он может устроиться на полу перед огнем, где потеплее.

Вскоре все в доме уснули, кроме одной девушки-служанки. Через маленькое оконце в двери кухни она могла видеть, что происходило в большой комнате. Когда все разошлись и нищий остался один, он поднялся с пола, сел за стол, вынул из кармана коричневую сморщенную человеческую руку и вставил ее в подсвечник. Затем он чем-то смазал ее пальцы и, поднеся к ним спичку, поджег их. Охваченная ужасом, девушка метнулась к черной лестнице, взбежала наверх, чтобы разбудить своего хозяина и других мужчин; но напрасно – все они крепко спали, погрузившись в заколдованный сон. Видя, что ее усилия бесплодны, она вновь кинулась вниз. Заглянув в оконце, она увидела, что пальцы на руке по-прежнему горят, не горел только большой палец – это был знак, что в доме кто-то не спит. Нищий стал собирать все ценное в доме в большой мешок; ни один замок не мог устоять перед горящей рукой. Поставив ее на землю, вор зашел в соседнюю комнату. Как только он скрылся из вида, служанка бросилась к руке и попыталась потушить пляшущие на кончиках пальцев желтые огоньки. Она дула на них, потом вылила на руку немного остававшегося в кувшине пива – но огоньки только ярче разгорелись, затем попробовала воду – но опять безуспешно. Тогда, в качестве последнего средства, она схватила кувшин с молоком и выплеснула его на горящую руку – и четыре огонька немедленно погасли.

Пронзительно крича, девушка подбежала к двери в комнату, в которую вошел вор, и заперла ее. Весь дом был поднят на ноги, и вор оказался схвачен и повешен.

Похожую легенду рассказывает Томас Инголдсби. Но мы не будем пересказывать ее сюжет, а лучше попытаемся поднести мифологического шамира к самому мифу и посмотрим, не спадут ли замки со всех дверей, не откроются ли перед нами врата в пещеру чудес, не сумеем ли мы проникнуть в самую суть этой легенды и понять, откуда произошла эта вера в волшебного червя, принадлежащего Князю Моря, камень мудрости, сезам, незабудку или Руку Славы.

Какими свойствами обладает этот магический предмет?

Он взламывает замки, дробит камни, открывает недра горы, где лежат сокровища, скрытые доселе от человеческих глаз, парализует, погружает в волшебный сон или, наоборот, возвращает к жизни.

Я думаю, во всех этих разнообразных сказках говорится об одной и той же вещи, а именно о молнии.

Но что же это за птица, приносящая в клюве шамир, червя или камень, разрушающий горы? Это грозовая туча, которая в древних мифах разных народов часто принимала вид могучей птицы. В греческой иконографии Зевс, согласно определению Еврипида, «небо, держащее землю в своих влажных объятиях», обычно изображается с молнией в руках, рядом с ним показан орел, символизирующий тучу. «Блистающие небеса над нами, что все называют Юпитером», как говорит Цицерон, не могут обойтись без облака и молнии, а когда небо принимает человеческое воплощение, его неизменным спутником становится птица. Это та самая грозовая туча, что, приняв форму орла, ежедневно терзает печень Прометея. Те же грозные яростные тучи представляют гарпии. В древнеиндийской мифологии легкое пушистое белое облако, плывущее в небе, было белым лебедем, равно как и в скандинавской, в то время как черные тучи отождествлялись с воронами, кружащимися над землей, чтобы потом вернуться к Одину и рассказать ему все, что происходит в мире. Клубящийся туман – это птица Рух из сказок «1001 ночь», высиживающая свое огромное сияющее яйцо, солнце, и живущая в сверкающей самоцветами долине, звездном небе. Сравнение облака с птицей достаточно легко приходит на ум как современному поэту, так и библейскому Давиду – недаром он говорил о «крыльях ветра». Итак, если облако, или туча, – это огромная птица, то молнии – это не что иное, как извивающиеся черви или змеи, которых она несет в клюве. Канадские индейцы по сей день считают молнии огненными змеями и верят, что гром – это их шипение. Согласно преданиям друидов, именно эти небесные пресмыкающиеся породили солнце. Молния, разрушающая все, во что она попадает, рассматривалась как камень, брошенный птицей-тучей. Сходство молнии с небесным цветком, голубым, желтым или красным, является более отдаленным; тем не менее существуют свидетельства, которые я не могу здесь привести, что именно так молния в ряде случаев и рассматривалась.

Облако, озаренное всполохами молнии, также символизировало пылающую руку. Греки помещали изогнутое копье в руку Зевса, а у мексиканских индейцев кроваво-красная рука, изображенная на стене храма, символизировала жертвенный костер. Возможно, та же мысль присутствовала в уме отрока Илии, когда он увидел с вершины горы Кармил облако и сказал об этом своему хозяину. «Вот, небольшое облако поднимается от моря, величиною в ладонь человеческую… Между тем небо сделалось мрачно от туч и от ветра, и пошел большой дождь»[92]. В финской и эстонской мифологии облако – это маленький человечек с медной рукой, который, поднимаясь из воды, вырастает и превращается в гиганта.

Черная пламенеющая туча – вот из чего родился образ магической Руки Славы.

Производимые молнией эффекты выражаются различно. Шамир, дробящий скалы, – образ достаточно ясный. Менее понятна другая его ипостась – ключ к сокровищам, заключенным в недрах горы. У древних ариев и облако, и гора назывались одним словом. Груды облаков на горизонте настолько напоминали им Альпы, что для обозначения их не нашлось более подходящего слова. И эти громадные небесные горы раскалывала молния. На доли секунды перед человеком открывалось ослепительное золото за облаками, но тут же с грохотом скалы смыкались опять. Вера в то, что за громадами облаков таятся несметные богатства, которые на мгновение открывались простым смертным, привела к быстрому формированию легенд о людях, сумевших проникнуть в эти сокровищницы. Корень жизни, который приносит ласка или змея, возвращает жизнь мертвым. Этот миф родился на Востоке, где порой от продолжительной засухи земля будто умирает. Затем приходит облако. Молния ударяет в бесплодную, потрескавшуюся, мертвую землю, и вслед за ней с небес обрушиваются потоки воды, возвращая к жизни иссохшие растения, восстанавливая их соки. Главк символизирует именно мертвую, высохшую растительность, а мертвая женщина в «Поэме об Элидуке» – безжизненную, лишенную сил землю. Эту возрождающую силу в мифологии приписывают также дождю. В славянских мифах мертвую землю оживляет живая вода, которую приносит птица из глубины мрачной пещеры. Убитый принц означает умершую землю; затем прилетает орел с пузырьком живой воды – облако, несущее дождь, он окропляет драгоценной влагой труп – и жизнь возвращается.

У Руки Славы есть еще одно весьма специфическое свойство. Она обездвиживает. В этом отношении она напоминает голову Медузы горгоны или василиска. Голова Медузы с развевающимися волосами-змеями – это, вне всяческих сомнений, дождевое облако, точно так же, как и василиск, от взгляда которого умирает все живое. Парализующий ужас, который внушали людям раскаты грома, отразился в легендах об обездвиживающем взгляде василиска, голове Медузы и помахивании Руки Славы.

Возможно, некоторые из этих объяснений могут показаться натянутыми, однако все они являются истинными. Мы, с нашим знанием причин, вызывающих различные метеорологические явления, едва ли можем представить себе, какие невероятные объяснения предлагали им невежественные люди.

Как в финской космогонии могла родиться вера, что земля и небо представляют собой яйцо, в котором скорлупа – это небесный свод, желток – непосредственно земля, а прозрачная жидкость, окружающая его, – Мировой океан, нам не понять; и тем не менее именно так они и думали, это факт. Как скандинавам могло прийти в голову, что горы – это разлагающиеся кости могущественного йотуна, а земля – его гниющая плоть, непостижимо для нас, однако в эту теорию совершенно серьезно верили и передавали ее другим. Почему древние индийцы считали, что дождевые облака – это коровы с полным выменем, которых доят небесные ветра, – не поддается объяснению, но в ведах содержатся неопровержимые доказательства этому.

Нонн в «Деяниях Диониса» описывал луну как светящийся белый камень, а Демокрит называл звезды πέτρους. Лукреций считал солнце колесом, a Овидий – щитом:

…тогда ли, когда на рассвете

Палантиада весь мир, чтобы Фебу вручить, обагряет.

Даже божественный щит, подымаясь с земли преисподней,

Ал, возникая, и ал, скрываясь в земле преисподней…[93]

Уже в 1600 году немецкий автор, описывая грозу, от которой гибнет урожай, изобразил дракона с пламенеющим языком и железными клыками, пожирающего поле, а детям и сейчас говорят, что гром – это голос Всевышнего.

Беспокойный человеческий ум, находясь в постоянных поисках причин тех чудес, что предстают перед ним, принимает одну теорию за другой, а те объяснения, что отвергаются им, остаются в памяти нации в качестве мифов, значение которых со временем забывается.

Глава 17

Гамельнский крысолов

В 1284 году городок Гамельн заполонили крысы. Люди не могли найти спасения от них в своих домах, крысы не давали им покоя ни днем ни ночью.

Они истребили собак и котов,

Едва в колыбелях детей не убили,

Съедали на полках запасы сыров

И все, что хозяйки на ужин варили.

В бочонки с соленою рыбой пробрались

И гнезда устроили в праздничных шляпах.

И женщин беседы теперь заглушали

Их писк и шуршанье бесчисленных лапок.

Однажды в городок пришел человек в причудливой разноцветной одежде. Никто не знал, кто он и откуда. Он объявил себя ловцом крыс и предложил за некоторую сумму избавить жителей от вредных грызунов. Горожане согласились на его условия. Тогда человек достал дудочку и начал играть.

Не успел он сыграть и трех нот, как послышался такой шум, будто двигалась целая армия. Вон из города бросились крысы: огромные и мелкие, тощие и толстые, бурые, черные, серые и рыжие, старые и молодые. Вздернув хвосты и топорща усы, они последовали за музыкантом. Играя на дудочке, он повел их по улицам к реке Везер, в которой они все и утонули.

Как только горожане избавились от своих мучителей, они тут же начали жалеть о договоре с музыкантом и, под предлогом того, что он колдун, отказались заплатить назначенную сумму. Музыкант пришел в ярость и поклялся отомстить неблагодарным. 26 июня, в День святых Иоанна и Павла, этот загадочный человек снова появился в городке Гамельн.

Он опять прошел по улицам, играя на своей дудочке. И едва он извлек из нее три ноты, такие прекрасные и нежные, какие еще никогда не звучали, как послышался топот маленьких ножек и стук деревянных башмачков. Отовсюду к нему сбегались дети, подобно птицам, что во время сева слетаются на поля. Галдя, смеясь и хлопая в ладоши, они последовали за чудесной музыкой.

Человек, играющий на дудочке, продолжал идти по улице, а за ним толпой бежали дети. Пораженные жители Гамельна стояли, не зная, что делать и что может случиться в результате этой таинственной игры.

Меж тем музыкант привел детей к горе, возвышающейся над рекой Везер. Когда они подошли совсем близко, в горе открылись чудесные врата, куда, продолжая играть на дудочке, вошел этот странный человек. Дети последовали за ним, и как только все они оказались внутри, двери быстро захлопнулись.

О нет, не все! Двое остались снаружи: один из них был слепым, а другой немым. Немой ребенок заметил место, где исчезли остальные дети, а слепой мальчик рассказал, что он почувствовал, когда услышал игру музыканта. По другой версии, паренек был хромым и оказался единственным, кто остался снаружи. Он жалел об этом всю жизнь, и печаль никогда не покидала его. Вот что он рассказывал об этом:

В городе нашем стало мне скучно,

С тех пор как товарищи мои исчезли,

Я не могу забыть то, чего лишился,

Тех прекрасных мест, что они увидели,

Которые музыкант обещал также мне.

Он сказал, что ведет в страну радости,

Совсем рядом, в двух шагах от города.

Там много ручьев и фруктовых садов,

Прекрасные цветы растут круглый год,

Все кажется в ней необычным и новым:

Воробьи там раскрашены ярче петухов,

А собаки обгоняют быстроногих оленей,

Пчелы не кусают, ведь у них нет жала,

А лошади имеют крылья, подобно орлам.

Он уверял меня, что хромота пройдет.

Но музыка смолкла, и я остановился.

Тут я увидел, что у подножия горы

Я остался один, вопреки желанию,

Чтобы снова хромать, как и раньше,

И никогда уже не найти ту страну.

Исчезнувших детей было сто тридцать. Их родители бросились к восточным воротам. Но когда они достигли горы, которая называлась Коппенберг и в которой исчезли их чада, они обнаружили только небольшую расщелину, куда каким-то образом вошли чародей и его спутники.

Улица, по которой прошел музыкант, называется Bungen-Strasse , потому что на ней нельзя играть на барабанах (Bunge ), да и вообще там не должна звучать музыка. Когда по ней проходит свадебная процессия, музыканты умолкают, пока она не покинет эту улицу. На горе Коппенберг два поросших мхом креста отмечают место, где исчезли дети. На стене одного из городских домов золотыми буквами сделана надпись о том, что 26 июня 1284 года, в День Иоанна и Павла, музыкант увел 130 детей из Гамельна и забрал их с собой внутрь горы Коппен. Надписи об этом событии также встречаются на стене ратуши и на воротах города.

Глубокое впечатление от произошедшего сохранялось в течение долгого времени, и город даже датировал свои общественные документы, начиная со дня этой трагедии.

Похожие истории рассказывают и в других местах. Некий человек со скрипкой пришел когда-то в Бранденбург и, играя на ней, прошел через город. Все дети последовали за ним. Он привел их к горе Мариенберг, которая открылась и впустила его и его спутников, а потом опять закрылась, не оставив никого снаружи. Однажды поля в окрестностях города Лорха подверглись нашествию муравьев. Епископ Вормса организовал шествие и молился об избавлении людей от этой напасти. Когда процессия достигла озера Лорх, навстречу ей вышел отшельник и предложил избавить людей от муравьев, если крестьяне возведут в этом месте часовню, потратив на это дело сто гульденов. Когда они согласились, он достал свирель и заиграл на ней. Все насекомые сползлись к нему, он повел их к воде, в которую погрузился и сам. Затем он потребовал заплатить ему деньги, но люди отказались. Тогда он снова заиграл на своей свирели, и к нему сбежались все свиньи в округе. Он повел их к озеру, в котором и скрылся вместе с ними.

В следующем году туча сверчков поедала траву, и люди были в отчаянии. Вновь они организовали шествие. Процессия столкнулась с угольщиком, который предложил избавить людей от насекомых, если они потратят пятьсот гульденов на часовню. Затем он заиграл на свирели, и сверчки последовали за ним в воду. И вновь люди отказались заплатить ему оговоренную сумму. Тогда он своей игрой на свирели заманил в озеро всех их овец. На третий год случилось нашествие крыс. На этот раз старичок горец предложил освободить землю от вредителей за тысячу гульденов. Он завел их при помощи игры на свирели в Танненберг, и вновь крестьяне не развязали свои кошельки. Тогда старичок увел всех их детей.

В горах Гарца однажды появился странный музыкант с волынкой. Каждый раз, когда он начинал играть мелодию, умирала какая-нибудь девушка. Таким образом он убил пятьдесят дев и исчез с их душами.

Удивительно, что похожая история существует в Абиссинии. Ее рассказывает Харрисон в своей работе «Эфиопское нагорье». Хаджиуи Маджуи являются злыми демонами, которые играют на дудках. Они разъезжают верхом на козлах по деревням и при помощи своей музыки, которой невозможно сопротивляться, уводят детей, чтобы убить их.

Считается, что в германской мифологии душа имела некоторое сходство с мышью. В Тюрингии в Сальфельде девочка-служанка заснула в то время, как ее приятели лущили орехи. Они увидели маленькую рыжую мышку, которая выползла у нее изо рта и бросилась к окну. Один из слуг начал трясти девочку, но не смог разбудить ее. Тогда он перенес ее на другое место. В это время на прежнее место вернулась мышка и бросилась искать девочку. Не найдя ее, она исчезла, и в то же мгновение маленькая служанка умерла.

На легенду о музыканте, играющем на дудочке, похожа история, ставшая известной благодаря стихотворению Гёте «Лесной царь».

Поздней ночью по лесу скачет всадник и везет своего сына, завернутого в плащ. Малыш слышит призыв лесного царя, который обещает ему чудеса страны эльфов, где его дочери танцуют и поют, ожидая мальчика. Владыка леса просит ребенка остаться с ним. Отец успокаивает малыша и просит не слушать, потому что это только ветер, который шумит среди деревьев. Но песня завлекает юную душу, и, когда отец разворачивает плащ, он видит, что ребенок умер.

Удивительно, что следы этой легенды сохранились у уэслианцев. Из моего опыта общения с диссентерами я убедился, что их вера в гораздо большей степени, чем предполагалось, является возрождением древнего язычества, которое долгое время дремало в среде английских крестьян. Один из уэслианцев рассказал мне однажды, что он уверен, будто его маленькая служанка скоро умрет, поскольку накануне ночью, когда он лежал без сна, он слышал, как в соседней комнате ей играет ангел. Музыка была невыразимо прекрасна и напоминала звуки флейты. Йоркширцы говорят: «Когда ангелы делают так, они собираются забрать с собой чью-нибудь душу». Я знаю несколько примеров, когда уэслианцы заявляли, что они скоро умрут, потому что они слышали голоса, певшие им о том, что никто, кроме них, не мог услышать, и рассказывающие им о

…счастливой стране

Далеко-далеко отсюда,

совсем как музыкант из Гамельна, обещавший хромому мальчику рассказать о земле, где:

Прекрасные цветы растут круглый год,

Все кажется здесь необычным и новым…

Мне известен случай, когда смерть человека объяснили тем, что неподалеку играла какая-то музыка. «Когда она смолкла, душа была вынуждена покинуть тело».

Весьма популярный гимн, сочиненный покойным доктором Фабером, несомненно, основан на этом древнем суеверии и, возможно, является бессознательным возрождением ранних детских пуританских воспоминаний.

Слушай! Внимай, моя душа!

Песни ангелов звучат громче,

Над зелеными земными полями

И океанским берегом,

Что омывают волны.

Как прекрасна та истина

О новой жизни, где не будет греха,

Ее славят божественные напевы!

Вперед мы идем, ибо слышим их пение,

Спешите же, измученные души,

Ведь Христос призывает вас.

Сквозь тьму звучит их прекрасное эхо,

И музыка Библии ведет нас домой.

Ангелы Иисуса, Ангелы Света,

Пойте же, чтобы приветствовать

Странников во тьме.

Идея, которую я почерпнул из гимна о переходе через Иордан, видимо, заставила ранних христиан трактовать фигуру Орфея как символ Христа.

Ангелы зовут меня с того берега:

Приди же, приди, чтоб не странствовать больше.

Музыку, которую наши английские диссентеры считают ангельским пением, немцы приписывают эльфам, а их песни называют «песней духов» или «хороводом эльфов». Детей предупреждают, чтобы они не слушали ее и не верили в то, что обещает им этот таинственный напев. Если же они станут слушать, то фрау Холле – древняя богиня Хольда – заберет их с собой в лес.

Некий юноша слушал эту музыку и преисполнился непреодолимого желания быть вместе с фрау Холле. Спустя три дня он умер, и о нем говорили: «Он предпочел общество фрау Хольды на небесах, и теперь до дня Страшного суда он должен скитаться вместе с ней по лесам». Подобным образом в скандинавских балладах описано, как юношей завлекают сладкие напевы эльфийских дев. Их музыку называют ellfr-lek, на исландском языке – liuflíngslag, по-норвежски – Huldreslát.

Читатель уже понял, что эти северные мифы напоминают античные легенды о сиренах с их волшебными песнями, об Улиссе, который, будучи привязан к мачте и слыша их пение, рвался к ним, стремясь погибнуть.

Истоки этого мифа таковы. Волшебник-музыкант – это не кто иной, как ветер, а древние люди верили, что в ветре живут души умерших. Английские крестьяне во всех уголках страны до сих пор считают, что души некрещеных детей скитаются вместе с ним, а завывания ветра у их дверей и окон являются на самом деле плачем юных душ, обреченных странствовать до последнего дня. Древнегерманскую богиню Хольду всегда сопровождает множество детских душ. А за Одином во время Дикой Охоты над верхушками деревьев несутся духи смелых мужчин. Мы открываем окно, чтобы позволить умирающему человеку сделать свой последний вздох, поскольку считается, что душа странствует вместе с ветром. Мне очень часто повторяли, что человек на последней стадии болезни не мог умереть, хотя и хотел этого, пока не открывали окно. Тогда его дух сразу покидал тело.

В одной из исландских саг есть странная история о человеке, который стоял у двери своего дома и видел души, летящие в воздухе. Среди этих душ была и его собственная. Он закончил свой рассказ и умер.

В греческой мифологии Гермес Психопомп провожал души умерших в Аид, а древние египтяне верили, что эту же роль играл бог Тот. Я убежден, что в Гермесе соединились два разных божества, и произошло это из-за сходства их имен. Итифаллический Гермес, божество пеласгов, – это персонаж, совершенно отличный от озорного вороватого юноши в крылатых сандалиях и развевающемся плаще. Гермес пеласгов (от ἔρμα) – это солнце, податель жизни, в то время как другой Гермес (от ὁρμή) является порывистым ветром. В индийской мифологии он предстает как Сарама, сильный, порывистый ветер. Таким образом, Гермес Психопомп – это ветер, который уносит прочь души умерших. У него есть и другие характеристики, подтверждающие это: летящий плащ – символ плывущего облака (подобно Одину, буре, который является также Хеклуберанди, «носящим плащ»), крылатые сандалии – символ быстроты его полета – и лира, с помощью которой он закрыл тысячу глаз Аргоса – звездного неба, означающая музыку ветра.

Сами слова, которыми называли душу, – animus, ἄνεμος или spiritus, и athem, обозначали также ветер и дыхание, что указывает на связь, предположительно существовавшую между ними. Английское слово Ghost («дух, душа») и немецкое Geist происходят от единого корня gîsan («порыв ветра»).

В пении античных сирен мы не можем не узнать свист ветра в снастях в преддверии шторма, что предвещает крушение корабля. Само слово «сирена» происходит от συρίζω («свистеть»). Так же и в ведической мифологии родственные им Рибху получают свое имя от rebh («звучать»), которому близко греческое ῥοιβδέω. Сами сирены являются крылатыми существами, несущимися над землей и ищущими пропавшую Персефону.

Но воющий ветер не просто несет с собою души мертвых и предупреждает мореплавателей о готовящемся кораблекрушении. Иногда он делает кое-что другое. Можно лечь на холме и наблюдать за тем, как начинается буря. Вокруг царит тишина, и ничто не движется. И вот мы начинаем слышать свист травы, а потом каждое растение приходит в движение. Деревья раскачиваются из стороны в сторону, цветы колышутся и качают своими головками. Все вокруг начинает танцевать и не останавливается, пока не прекращается свист. Здесь мы видим основу другого мифа – мифа о музыкальном инструменте, который заставляет всех танцевать, пока звучит музыка.

У Гримма есть история с таким сюжетом: юноша получает лук, который всегда выпускает стрелу точно в цель, и скрипку, которая заставляет всех, кто слышит ее мелодию, танцевать. Он подстреливает птицу, которая падает в терновник, и иудей пробирается туда, чтобы найти и забрать себе добычу охотника. Тогда юноша начинает играть на своем инструменте, и иудей пускается в пляс в кустах. Так продолжается до тех пор, пока он не соглашается заплатить юноше много денег, чтобы тот прекратил играть и дал ему отдохнуть.

В валашской сказке юноше дает волынку сам Господь. История развивается так. Мальчик убегает от своего брата, захватив ручную мельницу. С наступлением ночи он прячется на дереве. Под этим деревом собираются разбойники, чтобы разделить свою добычу. Парнишка бросает вниз мельницу, что заставляет грабителей в ужасе бежать, и таким образом добывает золото. Далее история развивается по сюжету, подобному сказке Гримма, только иудея заменяет священник.

Та же легенда бытует у современных греков: героя зовут Бакала, и у него есть дудочка.

В Англии есть похожая сказка, которую издал Винкин де Ворд. В ней юноша получает лук, чтобы стрелять в птиц, и дудочку, обладающую волшебной силой: каждый, кто ее слышал, начинал смеяться и прыгать.

В одной исландской саге, которая основана на мифах, появляется арфа, которая принадлежит некоему Сигурду. Боси убивает Сигурда, натягивает его кожу и одежду, берет арфу и идет в пиршественный зал короля Годмунда, где его возлюбленная должна выйти замуж за другого. Он начинает играть на арфе, и все ножи и тарелки, столы и стулья, а затем гости и, наконец, сам правитель пускаются в пляс. Боси не останавливается, пока они не падают от усталости, не в силах шевельнуться. Тогда он хватает невесту и уносит ее прочь на плече.

В средневековом романе «Гюон Бордосский» рог Оберона имеет те же свойства. В испанской сказке о фанданго при звуках музыки папа и кардиналы пускаются в пляс.

В очаровательнейшей коллекции сказок, собранной господином Крофтоном Крокером в Южной Ирландии, мы встречаем тот же прелестный мотив, но история много потеряла в изложении, поскольку ее части были переставлены местами. Морис Коннор, слепой музыкант, умел играть на дудочке так, что мог заставить все живое и неживое танцевать. Каким образом он этому научился, неизвестно. С самой первой ноты башмаки на ногах у всех людей, которые ее слышали, молодых и старых, начинали дрожать, затем в движение приходили ноги и пускались в пляс как безумные, мотаясь из стороны в сторону, как лист на ветру. Это не прекращалось, пока музыка не заканчивалась. Однажды Морис заиграл эту мелодию на морском берегу, и тут же появились всякие рыбы, завороженные прекрасным напевом и подпрыгивающие в такт музыке. С каждым мгновением все больше и больше их показывалось из воды. Солнечники начали это путешествие, рядом с ними появился хек, яркие макрели взлетали из моря, как маленькие радуги, мерланг и пикша танцевали в соленой воде, приплыли плоские скаты, осторожно приблизилась камбала, и неспешно появились палтусы. Гигантские крабы кружились на одной клешне с проворством заправских танцоров, вращая и размахивая в воздухе другой клешней, как если бы они им не принадлежали.

Затем из моря появилась русалка и нашептала Морису о чудесах подводного мира. Слепой музыкант, танцуя, отправился вслед за ней в сопровождении рыб. Его никогда больше не видели.

В славянских сказках волшебный инструмент имеет совсем другое свойство – он погружает в сон. Это символ свистящего осеннего ветра, замораживающего землю и сдерживающего все признаки жизни и роста. Но другой чудесный инструмент – это уже весенний ветерок, который все восстанавливает. Когда кудесник извлекает звуки из гуслей, все стихает, – это значит, что бог зимы насылает на землю сон, убаюкивая ее свистом своих холодных ветров, но под напевы весеннего ветерка золотоволосый солнечный бог оживляет природу, преодолевая чары.

Такую же волшебную арфу похитил Джек, когда поднялся по бобовому стеблю в верхний мир. В этой истории великан-людоед (который некогда являлся отцом всего сущего, пока христианство не превратило его в чудовище), живя в своей стране, что находится над облаками, владеет тремя сокровищами: арфой, которая сама собой играет завораживающую музыку, мешками с золотом и самоцветами и курицей, каждый день несущей золотые яйца. Арфа – это ветер, мешки – это облака, проливающие сверкающий дождь, а золотое яйцо, которое каждое утро сносит красная курица, – это солнце на рассвете. У меня здесь недостаточно места, чтобы останавливаться подробно на двух последних сокровищах. Но они встречаются в многочисленных космогониях, поэтому едва ли могут быть сомнения в том, что мое истолкование является правильным.

Не вызывает удивления тот факт, что у народа киче в Гватемале есть легенда о волшебной флейте, которая заставляет плясать. В их священной книге «Пополь-Вух» близнецы Хун-Ахпу и Шбаланке превратили своих сводных братьев в обезьян. Затем они пришли к матери, которая спросила, где ее дети. Близнецы ответили, что она вновь обретет их, если сможет смотреть на них без смеха. Затем они начали играть на своих флейтах. Услышав музыку, превращенные в животных братья Хун-Бац и Хун-Чоуэн прибежали из леса в дом и начали танцевать. Их мать не смогла сдержать смех, видя их комичные ужимки, и они исчезли.[94]

Я очень боюсь, что, подобно одному из этих волшебных музыкантов, я уже заставил читателей оцепенеть, надеюсь лишь, что не погружу их в сон, как славянский чародей. Мы должны двигаться дальше.

Любопытно, что бога Аполлона, играющего на лире, называли Богом крыс , поскольку он избавил Фригию от нашествия этих грызунов. Как он этого добился, мы не знаем. Возможно, это было сделано тем же способом, что и у музыканта из Гамельна, – с помощью лиры, поскольку в греческих мифах этот инструмент обладает притягательной силой для животных. Крыс, животных, любящих темноту, можно рассматривать в качестве символов ночи, а Аполлон, изгоняющий их из страны, олицетворял солнце, рассеивающее мрак.

Орфей своими мелодиями собирал вокруг себя зверей и птиц и заставлял деревья и травы расти. Имя Орфей может быть родственным ведическим Рибху, которые изначально, несомненно, назывались Арбху. Однако это не единственная возможность. Преллер полагает, что имя Орфей происходит от того же корня, что и ὄρϕνη, ἔρεβος, и означает «мрак, темнота». Но это неправдоподобно. Он был сыном Аполлона, а значит, возможно, солнечным богом.

Едва ли можно было ожидать, что христиане позволят пропасть такому чарующему и невинному мифу, как легенда об Орфее. Сидя в своих катакомбах, они постарались найти ему другое, более допустимое в христианстве, применение, представив Орфея аллегорией Христа, который чудесными евангельскими напевами преодолел животную природу и заставил волка лечь рядом с ягненком. Но в меньшей степени заслуживает оправдания переделка этого образа средневековыми агиографами. Они забрали у Орфея его лиру, украли у него его песню и «разделили» его на Франциска Ассизского и святого Антония – первого с его проповедями птицам и второго, со знанием дела разъясняющего Священное Писание рыбам.

Удивительно, что этот миф об Орфее можно найти у арийских и иранских народов.

На санскрите такую легенду рассказывают о Гунадхье. Поэт Гунадхья, воплощение Мальявана, писал в лесу книгу сказаний из семисот тысяч шлок собственной кровью. Затем он послал двух своих учеников, Гунадеву и Нандидеву, отнести эту книгу царю Сатавахане, но тот отверг ее под предлогом, что она написана на языке пайшачи. Тогда Гунадхья поднялся на гору и разложил огромный костер. Он читал вслух свои сказания и, заканчивая страницу, бросал ее в огонь. Так были уничтожены сто тысяч шлок. Пока поэт читал притчи, олени, медведи, буйволы и косули – одним словом, все животные в лесу – собрались и плакали от восхищения, слушая эти прекрасные истории. В это время царь заболел, и врачи посоветовали ему есть мясо животных, добытых на охоте. Однако дичи в лесу совсем не осталось, поскольку все живые создания собрались послушать Гунадхью. Охотники доложили об этом царю, тот поспешил к горе и предложил купить чудесную книгу. Но, увы! К тому времени только одна из семисот тысяч шлок уцелела.

Однако это не самая древняя форма индийского мифа. Поэт Гунадхья является воплощением небесного Мальявана, а сам сюжет, собственно говоря, принадлежит небесным музыкантам – Рибху, Марутам или Гандхарвам.

В мифологии «Ригведы» Рибху являются прекрасными музыкантами, чьим символом является легкий летний ветерок. Они похожи на Марутов, резкие ветра, с которыми их объединяет пение волшебной песни. Арбху (Arbhus ) в тевтонской мифологии превратились в духов, или эльфов (Alben, Elben, Elfen ), английских Elfs и скандинавских Alfar . Названия их одинаковы: Arbhus превращается в Albhu (r меняется на l , а b в старонемецком Elbe в современном немецком и норвежском заменяет f ).

Древние арии обожествляли весенние и летние ветра, которые, согласно «Ригведе», спали зимой в течение двенадцати дней. А когда они просыпались, землю украшали цветы, деревья покрывались листьями и ручьи стряхивали с себя оцепенение. Эти Рибху были детьми Судханвана, искусного лучника, так же как греческий Орфей был сыном бога-лучника Аполлона. Возможно, они тождественны Гандхарвам, небесным музыкантам, прислуживающим Индре. Слово «Гандхарва» происходит от gandh («беспокоить, вредить»). Гандхарвы получили свое имя как яростные ветры, которые гонят по небу облака и срывают листья с деревьев. Их представляют в облике коней, и, согласно некоторым этимологам, они послужили прообразами кентавров.

Я помню, как однажды летним вечером, будучи на юге Франции, в Ландах, я поднялся на холм в районе некогда движущихся песчаных дюн, а ныне соснового леса. Воздух был полон благоуханием хвои и ароматом цветущих акаций. Повсюду высились сосны, гревшиеся на солнце и простиравшиеся вплоть до снежной линии Пиренеев, которые парили в туманной синеве на горизонте.

Здесь царило полное спокойствие: не было слышно ни одной птичьей трели, ни одного звука, издаваемого животным. И вдруг странная, вначале необъяснимая, музыка разлилась в воздухе. Нежная и далекая, как будто тонкие пальцы тронули сразу тысячу струн, она нарастала и затем вновь затихала. Странные гармонии вторгались в мелодию, затем угасали, а потом опять возникали, чтобы соединиться в продолжающуюся песнь. Поблизости не было ни одной живой души, а музыку в лесу, несомненно, играл ветер. Трудно представить что-либо более прекрасное и торжественное, это было совсем не похоже на звучание обычных инструментов или на то, что мы считаем «музыкой сфер», это был голос природы. Апостол сказал, что все живое стонет и мечется в муках – это так, но с течением времени оно сменило эти выражения боли на проявления радости жизни. Это была чудесная лира Орфея, ищущего свою Эвридику, песнь-притча Гунадхьи, напевы сыновей Калева и игра Вяйнямёйнена на кантеле.

Эстонское описание очарования музыки леса очень выразительно и может быть поставлено рядом с рассказом Овидия о том, как росли деревья при звуках лиры Орфея.

Как в лесу сосновом темном

Калева сын старший песню,

Сидя под ветвями ели, пел.

Пел он, и на ветках шишки

Танцевали и качались,

Каждый листик волновался.

Лиственницы трепетали,

И росли на них иголки.

Зелень свежая в закате

Сосен кроны обвивала,

Погружаясь в яркий пурпур.

На орешнике сережки

Танцевали, а на дубе

Желуди росли и крепли.

Слива дикая покрылась

Белоснежными цветами,

Что в венки сплетались сразу,

Наполняя вечер с ночью

Ароматом незабвенным.

Потом второй сын Калева идет в березовую рощу и поет там. Тогда зерно начинает прорастать, лепестки цветов вишни опадают, ароматные плоды растут и краснеют, зреющие яблоки розовеют на солнце, клюква и черника покрывают болота пурпуром и багрянцем.

Когда третий сын запевает свою мелодию в дубраве, собираются звери, птицы подают голоса: жаворонок начинает издавать пронзительные звуки, кукушка куковать, голуби ворковать, сороки стрекотать, лебеди трубить, воробей чирикать, а затем, когда они устают, печальный соловей начинает выводить свои трели, похожие на напевы флейты.[95]

В финской мифологии все это является результатом игры волшебного кантеле Вяйнямёйнена. История этого инструмента довольно необычна.

Вяйнямёйнен подошел к водопаду и убил щуку, которая плавала под ним. Из костей этой рыбы он сделал свой кантеле, подобно тому как Гермес сделал свою лиру из панциря черепахи. Но он уронил этот инструмент в море. Таким образом кантеле попал к морским богам; вот откуда возникла музыка волн, которую мы слышим на берегу. Тогда герой сделал себе другой кантеле из дерева. С ним он в поисках таинственного сокровища Сампо спустился в страну тьмы Похьёлу, совсем как в античном мифе Орфей спускался в Аид, чтобы забрать оттуда Эвридику. Когда в стране мрака вечный финский полубог заиграл на своем кантеле, все обитатели Похьёлы погрузились в сон, подобно тому как Гермес, собираясь похитить Ио, при помощи звуков своей лиры заставил Аргуса закрыть глаза. Вяйнямёйнен забрал Сампо и почти достиг страны света, когда обитатели Похьёлы проснулись, погнались за ним и стали сражаться за похищенное сокровище. Во время боя Сампо падает в море и исчезает, вновь напоминая нам античный миф об Орфее.

Чудеса, которые происходят, когда Вяйнямёйнен перебирает струны кантеле, напоминают те, что сопровождали игру греческого музыканта.

«Старый Вяйнямёйнен начинает петь прекрасным чистым голосом, перебирая легкими пальцами струны кантеле, и радость сливается с радостью, а песня сплетается с песнею. Каждый зверь и всякая птица собираются к нему, чтобы послушать его красивый голос и музыку его напевов. Волк покинул болото, и медведь оставил свою берлогу в чаще. Они взобрались на ограду, и она под ними свалилась. Тогда они влезли на сосну и уселись на суку, чтобы послушать, как Вяйнямёйнен воспевает свою радость. Старый чернобородый владыка леса и весь народ Тапио спешат его послушать. Хозяйка леса, бесстрашная госпожа Тапиолы, надела свои синие чулки, подвязав их красной тесемкой, и поднялась на ствол дерева, чтобы послушать бога. Орлы спустились из-под облаков, ястреб прилетел на землю, чайка прибыла с берега, лебедь покинул чистые волны, быстрый жаворонок, легкий воробей и хрупкий зяблик уселись на плечах бога. Светлые девы воздуха – прекрасное золотое солнце и мягко светящая луна – остановились, одна на сияющем небосводе, другая на краю облака. Там они ткали, используя золотой челнок и серебряное бёрдо. Они услышали незнакомый голос и прекрасную песнь героя. Девы уронили золотой челнок и серебряное бёрдо, порвав свои нити. Потом к берегу приплыли большие и маленькие рыбы: семга и форель, щука и дельфин, – чтобы послушать прекрасные напевы вол шебника».[96]

В одной из татарских героических песен ветер, который представляется жеребенком, бегающим по всему свету, обнаруживает, что дети его хозяина – Айдолей Мирген и Альтен Куруптью, которых я считаю утренней и вечерней звездой, умерли и были похоронены. Их стерегут семь воинов. Жеребенок превращается в девушку и идет к могиле, напевая колдовские стихи. Тогда все лесные звери и небесные птицы собираются, чтобы, затаив дыхание, послушать их. Воины были зачарованы, и девушка смогла украсть детей, подобно тому как Гермес украл Ио, околдовав Аргуса. Она воскресила их живой водой, которая символизирует рассвет.

В скандинавской мифологии Один прославился пением рун. Благодаря способности творить мир при помощи этих песен он получил имя Гальднер, что происходит от слова gala – «петь». В английском языке этот корень сохранился в словах «соловей» (nightingale ), то есть «ночной певец», и «буря» (gale ) – имя, данное ветру за его способность петь песни. В латинском языке этот корень можно найти в названии крикливого петуха (gallus ).

Следы мифа обнаруживаются в древнем немецком героическом эпосе «Кудруна», где эта власть приписана Хоранту (норвежскому Хьярранди). Про него сказано, что он поет песню, которую никто не может выучить. «Песни, которые он пел, были чудесны. Никому из тех, кто их слушал, они не казались слишком длинными. Время, которое понадобилось бы, чтобы проскакать тысячу миль, пролетало как одно мгновение, когда слушали его. Дикие лесные звери и робкие олени внимали ему, мелкие черви выползали на зеленый луг, рыбы приплывали послушать – и каждый забывал о своей природе, пока длилась его песня». Читая это, мы вспоминаем чудесную немецкую легенду, прекрасно изложенную Лонгфелло, где роли изменились, и не птицы теперь слушают песнь человека, а человек, прижав к губам палец и едва дыша, внимает бесподобным птичьим трелям.

«Тысяча лет пред Тобой, как вчерашний день! Как это может быть?» – задумчиво вопрошает брат Феликс, полный сомнений о словах Господа, и уходит в лес, чтобы поразмыслить о них.

…И вдруг

В лесу раздался голос, – дивный голос

Какой-то птицы, райски белоснежной,

Упавшей точно с неба и запевшей

Столь сладостно, столь звучно, что казалось,

Запели в небе струны золотые

Несметных арф. И Феликс

Забыл святую книгу

И долго, долго

Шел и внимал той птице, восхищенный…[97]

Пока он слушал, протекли года. Вернувшись в монастырь, он увидел, что все изменилось, и не нашел ни одного знакомого лица среди братии.

Когда принесли монастырскую книгу, в которой были записаны имена всех, кто имел отношение к обители, то в ней прочли следующее:

…что столетье

Тому назад, в такой-то день и месяц,

Ушел из врат обители брат Феликс

И под ее благословенный кров

Уж больше не вернулся – слыл умершим.

И, прочитав,

Признали, что ему,

Плененному бессмертной райской песнью,

Век показался истинно мгновеньем.[98]

Глава 18

Епископ Гатто

Вероятно, любой из тех, кто побывал на Рейне, никогда не забудет эти разрушенные замки и оскверненные монастыри. И независимо от того, интересуется ли он легендами, неразрывно связанными с этими руинами, или же нет, он не пройдет мимо знаменитой истории нечестивого епископа Гатто. О ней напоминает необычная Мышиная башня, возвышающаяся на скале посреди реки.

В конце Х века жил некий Гатто, который сначала был настоятелем монастыря в Фульде, где прославился своим разумным управлением обителью, а позже епископом в Майнце.

В 970 году население Германии страдало от голода.

Были и лето, и осень дождливы;

Были потоплены пажити, нивы;

Хлеб на полях не созрел и пропал;

Сделался голод; народ умирал.

Но у епископа милостью Неба

Полны амбары огромные хлеба;

Жито сберег прошлогоднее он:

Был осторожен, епископ Гаттон.[99]

Когда епископу надоели постоянные жалобы людей на голод, он приказал всем прийти в определенный день и пообещал удовлетворить их просьбы. Из всех концов потянулись в Кауб голодные, обнищавшие крестьяне, неспособные купить и куска хлеба, так как цена его в то время была невероятно высока. Всем беднякам епископ велел собраться в огромном амбаре; наконец, туда набилось столько народу, что и яблоку негде было упасть.

Вот уж столпились под кровлей сарая

Все пришлецы из окружного края…

Как же их принял епископ Гаттон?

Был им сарай с гостями сожжен.

Глядя епископ на пепел пожарный

Думает: «Будут мне все благодарны;

Разом избавил я шуткой моей

Край наш голодный от жадных мышей».

В замок епископ к себе возвратился,

Ужинать сел, пировал, веселился,

Спал, как невинный, и снов не видал…

Правда! но боле с тех пор он не спал.

Утром он входит в покой, где висели

Предков портреты, и видит, что съели

Мыши его живописный портрет,

Так, что холстины и признака нет.[100]

Затем, бледный от страха, прибежал слуга с епископской фермы и поведал, что крысы сожрали все зерно в закромах. В это же время примчался еще один и сказал, что полчища крыс движутся по направлению к замку. Епископ выглянул в окно, и ему открылось страшное зрелище – ни дороги, ни полей не было видно, так как их покрывали миллионы крыс; никакая изгородь, никакая стена не могли сдержать их натиска. Они шли прямо на замок. Ужас объял епископа. Через черный ход он покинул замок, сел в лодку и начал грести к башне, что возвышалась посреди реки.

К башне причалил, дверь запер и мчится

Вверх по гранитным крутым ступеням;

В страхе один затворился он там.

Узник не знает, куда приютиться;

На пол, зажмурив глаза, он ложится…

Вдруг он испуган стенаньем глухим:

Вспыхнули ярко два глаза над ним.

Смотрит он… кошка сидит и мяучит;

Голос тот грешника давит и мучит;

Мечется кошка; невесело ей:

Чует она приближенье мышей.

Пал на колени епископ и криком

Бога зовет в исступлении диком.

Воет преступник… а мыши плывут…

Ближе и ближе… доплыли… ползут.

Вот уж ему в расстоянии близком

Слышно, как лезут с роптаньем и писком;

Слышно, как стену их лапки скребут;

Слышно, как камень их зубы грызут.

Вдруг ворвались неизбежные звери;

Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,

Спереди, сзади, с боков, с высоты…

Что тут, епископ, почувствовал ты?

Зубы об камни они навострили,

Грешнику в кости их жадно впустили,

Весь по суставам раздернут был он…

Так был наказан епископ Гаттон.[101]

Читателю небезынтересно будет узнать, что популярная литература очернила имя несчастного епископа Гатто, который вовсе не был жестокосердным и подлым человеком. У Вольфа, который приводит легенду в своей книге, ссылаясь на Гонория Августодунского (ум. 1152), Мариана Скота (ум. 1086) и Тритемия (ум. 1516), она сопровождается любопытной картинкой – вы найдете ее на следующей странице. Вольф добавляет: «Многие считают эту историю сказкой, но башня, получившая свое название от мышей, и по сей день стоит на реке Рейн». Однако это нельзя принять за доказательство, поскольку существует документ, подтверждающий, что башня эта была построена как пост, где взимался сбор с судов, проходящих по реке.

Эту легенду связывают с еще несколькими лицами. Гравюра, изображающая епископа Гатто в «мышиной башне», могла бы послужить иллюстрацией к истории Видерольфа, епископа Страсбургского (997), который на семнадцатом году своего правления, 17 июля понес Божью кару за то, что уничтожил монастырь Зельцен на Рейне: его съели мыши или крысы[102]. Такая же судьба, по другим сведениям, постигла Адольфа, епископа Кельнского, умершего в 1112 году.

Эта легенда пришла к нам из Швейцарии. Барон фон Гюттинген выстроил три замка между Констанцем и Арбоном, в кантоне Тургау, и назвал их Гюттинген, Мосбург и Обербург. Во время голода он собрал всех бедняков, проживавших в его владениях, в большой амбар и поджег его. На крики несчастных он только смеялся: «Послушайте-ка, как пищат эти мыши и крысы!» Вскоре после этого, будучи атакован полчищами мышей, он попытался добраться по Боденскому озеру до замка Гюттинген и укрыться там, но грызуны последовали за ним и сожрали его. Когда это случилось, замок ушел под воду; развалины его можно видеть и сейчас, если воды озера чисты и спокойны. В Австрии такое предание рассказывают о мышиной башне в Хользельстере, с той лишь разницей, что в местном варианте легенды бессердечный представитель знати не сжигает бедняков, а запирает в темнице и предает голодной смерти.

Между баварскими городами Иннингом и Зеефельдом расположено озеро Вёртзее, которое также называют Мышиным озером. Когда-то давным-давно в этих краях жил граф Зеефельд; во время голода он заключил истощенных бедняков в темницу, посмеявшись над их воплями, которые он назвал мышиным писком, и уморил голодом, за что и был впоследствии съеден вышеназванными животными в своей башне на озере, несмотря на то что для безопасности подвесил свое ложе на железных цепях к потолку.

Епископ Гатто.

Такую же легенду рассказывают о Мышином замке на озере Хиршбергер. В некоторых старинных исторических книгах встречается польская версия истории.

Мартин Галл, чей труд датируется 1110 годом, говорит, что короля Попьела после изгнания его из королевства так замучили мыши, что он бежал на остров, где была построена деревянная башня, но мыши добрались и туда и съели его. Более подробно эту историю излагает Майоль. По его словам, когда поляки стали роптать, что король плохо управляет страной, и требовать удовлетворения своих нужд, тот вызвал главных возмутителей спокойствия во дворец, притворившись, что болен, и отравил их. Тела убитых по приказу короля бросили в озеро. После этого король устроил пир в честь удачного избавления от надоевших… Но во время праздника вследствие странного превращения из тел отравленных появилось огромное количество мышей. Наводнив дворец, они набросились на короля и его семью. Попьел попытался оградиться от них кругом огня, но мыши прорвались сквозь пламя. Затем он вместе с женой и ребенком хотел скрыться от мышей в замке на морском острове, но они добрались и туда и съели короля.

Если верить скандинавам, Кнуд Святой был убит ярлом Асбьорном в церкви Святого Альбана в Оденсе во время нашествия ютов в 1086 году. На следующий год в стране разразился голод, и его посчитали божественным возмездием за убиенного короля. На Асбьорна набросились крысы и съели его.

Вот что рассказывает Уильям Малмсберийский: «Я узнал от человека, заслуживающего самого высокого доверия, что однажды некий враг Генриха IV[103], личность ненадежная и склонная к мятежу, находясь на пиру, внезапно был окружен мышами так, что не мог скрыться от них. Так велико было число этих маленьких животных, что вряд ли нашлось бы больше и в целой провинции. Напрасно пытались от них отбиваться дубинками и подручными средствами вроде разломанной на части скамьи; и хотя нападали на них все, мыши, словно под действием колдовских чар, направляли свою злобу лишь на одного человека, только в него они с ужасающим мерзким писком впивались зубами. Слуги понесли было его к морю, которое находилось на расстоянии броска копья, думая, что вода остановит мышей. Но и таким способом несчастный не смог спастись, ибо как только корабль с ним вышел в море, несметное количество мышей бросилось в воду вслед за ним. Можно было поклясться, что вся поверхность моря покрыта плывущими мышами. Но когда они начали грызть обшивку корабля и вода начала просачиваться сквозь щели, стало ясно, что корабль неизбежно пойдет ко дну, и слуги повернули к берегу. Мыши не отставали от корабля и выбрались на берег первыми. Итак, бедняга, высадившись, в конце концов сделался добычей грызунов, которые обглодали его до костей, утоляя свой отвратительный голод.

«Однако я знаю, что случаются и более невероятные вещи. Доподлинно известно, что в Азии, если леопард укусит человека, тут же появляются мыши и устремляются прямо к последнему… Но если слугам удастся отогнать их и сдерживать их натиск в течение девяти дней, тогда может пригодиться медицинская помощь. Тот, кто рассказал мне это, своими глазами видел человека, который пострадал от леопарда. Отчаявшись найти спасение на берегу, он устремился в море на корабле, где встал на якорь. Вдруг откуда ни возьмись показались мыши, их было более тысячи. Немыслимо, но они плыли в корках граната, из которого выгрызли внутренности. Однако громкие крики моряков помогли утопить их».

Альберик из монастыря Трех Источников в 1083 году рассказывает ту же историю, возможно позаимствовав ее у Уильяма Малмсберийского.

У Гиральда Камбрейского (ум. 1220), в его «Путешествиях по Уэльсу» можно найти любопытную историю о том, как на молодого человека по имени Сицилл Эсейр-хир, или Длинные Ноги, напали жабы в то время, как он лежал в собственной постели. Спасаясь от них, он взобрался на верхушку дерева, но жабы залезли туда вслед за ним и обглодали его плоть. Он добавляет: «Мы прочитали о похожем случае – как провидение, смысл которого зачастую скрыт от нас, но всегда основан на Божьей справедливости, заставило сотни мышей, обычно называемых rati , преследовать некоего человека».

Титмар Мерзебургский (976—1018) сообщает, что некий рыцарь как-то присвоил себе имущество обители Святого Клемента и отказался заплатить за него и однажды, когда он лежал в постели, подвергся нападению бесчисленных полчищ мышей. Сначала рыцарь отбивался от них дубиной, потом схватился за меч и, наконец, поняв, что он не в состоянии справиться с таким количеством грызунов, приказал своим слугам посадить себя в сундук и подвесить этот сундук на веревке к потолку, а затем, когда мыши уйдут, освободить его. Но мыши добрались даже туда, и, когда сундук спустили на землю, все увидели, что они обгрызли кожу и мясо с костей рыцаря. И это послужило уроком для людей, показав, как отвратителен Господу грех святотатства.

Цезарий Гейстербахский рассказывает историю о ростовщике из Кельна, который, мучимый совестью, покаялся в своих грехах священнику. Тот велел ему наполнить хлебом большой ящик, чтобы раздать его беднякам прихода Святого Гереона. На следующее утро обнаружилось, что весь хлеб превратился в жаб и лягушек. «Смотри, – произнес священник, – какова цена твоей милостыни в глазах Господа». – «Господи, что же мне сделать?» – спросил в ужасе ростовщик. И священник ответил: «Если хочешь спастись, разденься, ляг среди этих гадов и проведи так всю ночь». Поистине удивительный способ получить отпущение грехов. Ростовщик, хотя и содрогнулся от омерзения от подобной перспективы, все же предпочел помучиться некоторое время в обществе тварей земных, нежели быть мучимым вечно тварями бессмертными. Он разделся и забрался в ящик с жабами. Затем священник запер его и удалился; открыв ящик утром, он обнаружил там только человеческие кости.

Из этих вариаций на тему легенды о епископе Гатто видно, как сильно владела умами северных людей идея о человеке, которого сжирают грызуны. Причины их смерти объясняются по-разному, но все легенды сходятся в том, что смерть эта является загадочной.

Я думаю, что корни всех этих историй кроются в человеческих жертвоприношениях, совершаемых язычниками во время голода. То, что подобного рода жертвоприношения имели место у скандинавов и тевтонов, сомнению не подлежит. Тацит говорит, что германцы приносили в жертву людей. Снорри Стурлуссон (ум. 1241) свидетельствует, что шведы принесли в жертву своего короля, чтобы получить обильный урожай.

«Дональд наследовал трон от своего отца Висбура и начал править страной. Во время его правления случился большой голод и нужда, и шведы приносили богатые жертвы богам в Упсале. В первую осень они принесли в жертву быков, но следующий год не стал лучше. Во вторую осень принесли в жертву людей, но наступивший год оказался еще хуже. На третью осень, когда пришло время жертвоприношений, множество народа собралось в Упсале, и вожди, посоветовавшись, посчитали, что трудные времена наступили по вине короля Дональда. Они решили принести его в жертву и окропить его кровью алтарь, чтобы боги даровали хороший урожай. Так они и сделали». То же произошло и с королем Олавом Дровосеком: «Пришли тяжелые времена и голод, и решено было, что причиной тому был король, поскольку шведы всегда связывали хорошие или плохие урожаи с правлением того или иного короля. Люди посчитали, что король приносил слишком скудные жертвы богам и поэтому наступил голод. Собрав войско, они выступили против короля Олава, окружили его дом и сожгли вместе с ним, принеся короля, таким образом, в жертву Одину в надежде на обильный урожай».

Саксон Грамматик рассказывает, что в правление короля Снио Датского настали голодные времена. «Хроника датских королей» содержит интересную историю о том, как этого правителя съели грызуны, которых наслал на него его бывший хозяин великан Лаэ. Возможно, Снио, подобно Дональду и Олаву, был принесен в жертву богам, чтобы получить хороший урожай.

Способы, которые использовались при принесении людей в жертву, были различными. Иногда их сбрасывали со скалы, иногда вешали, иногда топили в болоте. Мне представляется весьма вероятным, что человека, приносимого в жертву ради урожая, отдавали на съедение крысам, подобно тому как, по словам господина Дюшайю, одно африканское племя бросает преступников муравьям. Это чем-то напоминает странную казнь Рагнара Лондброга, который, по приказанию Эллы, правителя Нортумбрии, был до смерти зажален змеями в темнице. Если верить Гримму и Вольфу, в некоторых областях Германии крестьяне до сих пор практикуют подношения мышам и крысам, и это можно объяснить только отголосками языческих обычаев, поскольку смысл этого обряда утерян.

В Марке говорят, что эльфы появляются на Святки в виде мышей, и для них принято оставлять пироги. В Богемии в сочельник остатки рождественского ужина отдают мышам, произнося при этом: «Мыши! Ешьте эти крошки и не трогайте пшеницу!»

Если верно мое предположение о том, что происхождение легенды о епископе Гатто связано с принесением в жертву вождей и королей во время голода, а также о способе жертвоприношения, то неудивительно, что, когда смысл этого действия оказался утерян, смерть от крыс или мышей стала считаться Божьим возмездием за грехи, такие как жестокосердие, убийство или святотатство. Однако Гиральд Камбрейский и Уильям Малмсберийский не потрудились указать причину, по которой такое наказание постигло героев их историй.

У большинства народов крысы и мыши считались священными животными. Скандинавы и тевтонцы считали их душами умерших.

В статье о Гамельнском Крысолове я упоминал историю Претория о том, как душа покидала тело девочки в виде рыжей мыши. Согласно богемскому суеверию, человек не должен засыпать, испытывая жажду, потому что душа его в таком случае оставит тело и отправится на поиски воды. Однажды трое рабочих заблудились в лесу. Мучимые жаждой, они стали искать какой-нибудь источник воды, но напрасно. В конце концов один из них лег на землю и уснул, но остальные продолжали свои поиски, и им удалось найти родник. Они напились и вернулись к своему товарищу. Он все еще спал. Вдруг они увидели, что изо рта у него вылезла маленькая белая мышка, побежала к роднику, попила и снова скрылась во рту. Тогда рабочие разбудили спящего и сказали ему: «Ты настолько ленив, что даже не пошел сам за водой, а отправил свою душу. Больше мы не будем иметь с тобой дела».

Один мельник, нарубив дров в Черном Лесу, прилег отдохнуть и уснул. Слуга увидел, как из него выскочила мышка. Вместе с другими работниками они кинулись ловить ее; разумеется, им и в голову не могло прийти, что это была душа их хозяина. Напуганная мышка убежала, и мельника разбудить так и не сумели. Павел Диакон рассказывает, что душа короля Гунтрамна покидала тело в виде змеи. Хью Миллер излагает шотландскую историю о двух приятелях, один из которых спал, а другой сидел рядом. Тот, что бодрствовал, заметил, как изо рта спящего вылезла пчела, перебралась по соломинке через ручей, скрылась на какое-то время, а затем вернулась и вновь исчезла во рту. Все эти истории похожи, только место мыши в иных занимает змея или пчела. Представление о том, что душа сродни мыши, лежит в основе и некоторых нелепых рассказов, вроде тех, что приводит Лютер в «Застольных беседах». Таковы истории о женщине, родившей крысу, или о матери, которой так надоела возня и шум детей, что она в сердцах пожелала, чтобы они стали мышами, и необдуманное желание ее немедленно исполнилось.

Это представление проникло и в христианскую иконографию. Согласно широко распространенному немецкому суеверию, душа умершего, после того как покинет тело, первую свою ночь проводит со святой Гертрудой, вторую со святым Михаилом, а третью уже там, где ей суждено пребывать. Святая Гертруда считается покровительницей странствующих душ, именно она первой дает им пристанище в начале их долгого путешествия. Символом ее, когда она предстает в этом качестве, является мышь. Было придумано множество объяснений этому факту. Так, по одной из версий, некая девица пряла в День святой Гертруды, и мыши в наказание прогрызли ее клубок. Более изящное толкование таково: святая так горячо молилась, что не замечала ничего вокруг, в том числе и мышей, которые свободно резвились возле нее и забирались на ее пастушеский посох. Есть версия, что мышь олицетворяет злого духа, которого поборола святая Гертруда.

Святая Гертруда заняла место древней тевтонской богини Хольды, или Перхты, которая была покровительницей душ девиц и детей. В немецких легендах она появляется как Белая Дама и время от времени или сама превращается в белую мышь, или обращает в мышей тех, кого заманивает в свой дом.

Возможно, пословица «Крысы покидают рушащийся дом» изначально основывалась на аналогии с распадом тела, которое покидает душа.

Очевидно, что в легендах о епископе Гатто и короле Попьеле в роли крыс выступают души погубленных ими людей.

Крысы Бингена возникают из языков пламени, в котором погибают несчастные бедняки. То же самое говорится о крысах, сожравших барона фон Гюттингена. Крысы появляются из тел людей, отравленных Попьелом.

Существует интереснейшее исландское предание, имеющее поразительное сходство с легендой о епископе Гатто, Видерольфе и иже с ними, в котором, однако, не фигурируют крысы.

В Х веке в Исландии выдался очень голодный год, и большая часть населения испытывала страшную нужду. Вся надежда была только на помощь богатых людей, иначе многие семьи бедняков просто не смогли бы пережить наступающую зиму. И вот Свати, языческий правитель, выступил вперед и вызвался накормить значительное число голодающих. Согласно уговору, бедняки собрались у его дверей, и Свати приказал им выкопать огромную яму на своем лугу. Они проворно принялись за работу, и к вечеру яма была готова. Тогда несчастных согнали в большой сарай, дверь заперли и сказали, что утром всех их заживо похоронят в той самой яме, что они вырыли.

«Вам вскоре станет ясно, – произнес Свати, – что, если часть из вас избавится таким образом от всех неприятностей, число голодных ртов тут же уменьшится и появится больше еды для тех, кто остался».

В словах Свати была некая доля истины, однако бедняки оказались неспособны взглянуть на дело под таким углом и не сумели оценить должным образом силу приведенных им аргументов, поэтому ночь они провели в стенаниях и плаче. В то время мимо случилось проезжать Торвальду из Аси, христианину. Жалобные крики привлекли его внимание, и он подъехал ближе, чтобы узнать их причину. Разобравшись в деле, он освободил пленников и велел им следовать за ним в Аси. Скоро Свати стало известно, что узники сбежали, и он пустился в погоню. Но, так или иначе, ему все равно не удалось схватить их, поскольку люди Торвальда были вооружены, а бедняки оборонялись со всей силой, какую только может придать отчаяние. Итак, замечательная возможность помочь родному краю оказалась утеряна, и Свати вернулся домой, скорбя о своих провалившихся планах. Когда он в ярости, не разбирая дороги, мчался к своему дому, лошадь его оступилась и провалилась в яму, выкопанную голодными бедняками, Свати при падении расшибся насмерть. Там его и похоронили на следующий день, вместе с лошадью и псом.

По всей вероятности, этот Свати на самом деле был принесен в жертву во время голода, а легенда слегка корректирует события, описывая способ, который был при этом использован, а именно захоронение заживо.

В этой истории, как и в рассказе Снорри о Дональде, мы видим, что сначала в жертву предлагаются люди низшего звания, а затем уже сам вождь.

Божеством, которому приносятся эти жертвы, судя по всему, является Один. В «Саге о Хервор» рассказывается о голоде на Ютландии. Крестьяне и знатные люди стали решать, кого же принести в жертву, чтобы умилостивить Одина и упросить его даровать им хороший урожай. Было решено, что наиболее подходящей для этого кандидатурой будет сын короля. Но король, чтобы спасти жизнь сына, вступил в единоборство с другим королем, убил его и его сына, окропил их кровью алтарь Одина, и это умиротворило бога.

Считалось, что Один принимает души умерших мужчин, так же как Фрейя, или немецкая Хольда, покровительствует душам умерших женщин. Одина описывали как дикого охотника, который мчится в сопровождении множества душ или, как в рассказе о Гамельнском Крысолове, заманивает их в гору, где он живет.

Фрейя, или Хольда, выступает как предводительница армии мышей, а Один возглавляет крысиное войско.

Вполне логично будет предположить, что людей, приносимых в жертву Одину, божеству, связанному с крысами и душами, оставляли на острове, кишащем водяными крысами, им на съедение. Способ жертвоприношения был зачастую связан с сущностью самого божества. Так, поскольку Один являлся богом ветра, посвященных ему людей вешали. Герои большинства легенд, рассматриваемых нами, находят свою кончину именно на острове, а острова, как нам известно, среди северных народов почитались особенно свято. Морские острова Рюген и Гельголанд являлись священными с древнейших времен, и вероятно, на озерах тоже были небольшие священные острова, куда привозили жертву с перебитой спиной и отдавали крысам на съедение.

Крысы и мыши считались священными животными и у других арийских народов. Так, мышь – это священное животное индийского Рудры.

«Эта часть принадлежит тебе, о Рудра, и сестре твоей Амбике, да умилостивит она тебя. Эта часть принадлежит тебе, о Рудра, чье священное животное мышь» – так звучат слова молитвы из «Яджурведы». В более поздней мифологии мышь стала атрибутом Ганеши, которого изображали едущим верхом на крысе, но Ганеша является всего лишь ипостасью Рудры.

Аполлона, как уже упоминалось, называли Сминфей. На некоторых монетах из Аргоса вместо самого бога был отчеканен его символ – мышь. В храме Аполлона в Хрисе находилась статуя, изображавшая его с мышью под ногой, и еще при храме содержались живые прирученные мыши, посвященные ему. В Сминфейоне в Гамаксите кормление белых мышей являлось торжественным ритуалом; они жили в норах под алтарем, а перед треножником Аполлона располагалось изображение одного из этих животных.

У семитских народов мышь также была священной.

Геродот приводит любопытную легенду об уничтожении войска Сеннахериба под Иерусалимом. В Книге пророка Исаии нет никаких подробностей об этом: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот все тела мертвые».[104]

Не говорится, как именно были убиты ассирийцы, но, поскольку войску грозили губительным вихрем и дуновением огня, возможно, их поразил горячий ветер. Но история Геродота очень отличается от этой. Он узнал ее от египетских жрецов, которые, имея самое отдаленное представление о природе произошедшего, сочли его чудом, совершенным одним из их богов, и, кроме того, перенесли действие легенды в свою страну. «После Анисиса начал править жрец Гефеста по имени Сетос. Он не выказывал должного уважения касте египетских воинов и пренебрегал ими, считая, что не нуждается в них; в числе прочего он отнял у них земли, пожалованные им прежними царями, – каждому воину было даровано по двенадцать отборных участков. После этого Санахариб, царь арабов и ассирийцев, собрав большую армию, пошел войной на Египет, а египетские воины отказались выступить против него. Царь-жрец, доведенный до отчаяния, пришел в храм и с плачем стал горько жаловаться перед изображением божества на свои беды и несчастья. Когда он так рыдал, его одолел сон, и было ему видение, что бог стоит рядом с ним, ободряя его, и говорит, чтобы он, не боясь ничего, шел на арабскую армию и что бог сам пошлет ему помощников. Жрец поверил сну и, собрав столько людей, сколько смог, отправился в погоню за ним и разбил стан в Пелусии, где находятся «врата» Египта, однако никто из воинов не последовал за ним, только торговцы, ремесленники и прочие. Когда они прибыли туда, множество полевых мышей напало на стан врагов, изгрызло их луки, колчаны и даже рукоятки щитов, так что на следующий день арабы, безоружные, бежали с поля боя, и многие из них пали. И по сей день каменная статуя этого царя с мышью в руке стоит в храме Гефеста, и надпись на ней гласит: «Смотри на меня и имей страх перед богами».[105]

У вавилонян существовал религиозный обряд, во время которого мышь приносили в жертву и съедали, но с каким божеством он был связан, неизвестно. Когда филистимляне, которые, согласно Гитцигу, были пеласгами, а значит, ариями, были наказаны за то, что удерживали ковчег Господень в своей земле, их жрецы и прорицатели сказали им: «Итак, сделайте изваяния наростов ваших и изваяния мышей ваших, опустошающих землю, и воздайте славу Богу Израилеву»[106]. Филистимляне сделали пять золотых мышей и пожертвовали их Господу. Таким образом, они рассматривали мышь как символ божества, с которым у них ассоциировался Бог Израиля.

Глава 19

Мелюзина

Эммерик, граф Пуату, был человеком выдающегося ума и редких добродетелей. У него было двое детей: сын по имени Бертрам и дочь Бланиферта. Холм, на котором стоял город и замок Пуатье, был окружен огромным лесом, простиравшимся во все стороны света, и в том лесу жил некий граф де ла Форе, приходившийся родственником Эммерику, однако был он беден и к тому же обременен большой семьей. Из сочувствия и доброго отношения к нему Эммерик взял на воспитание его младшего сына Раймона, юношу красивого и любезного, и тот стал его верным спутником и сопровождал графа и на охоте, и на балу. Однажды граф и его свита охотились на вепря в лесу Коломбьер. Каким-то образом Эммерик и Раймон отдалились от остальных и оказались одни в чаще леса. Вепрь скрылся. Наступила ночь, и охотники поняли, что заблудились. Им удалось разжечь костер, и, греясь, они прилегли возле огня. Вдруг из леса выскочил вепрь и бросился прямо на графа. Раймон выхватил меч и нанес удар, но промахнулся и неосторожным движением задел графа. Второй удар достиг цели и уложил вепря. Тут только Раймон с ужасом осознал, что его друг и покровитель был мертв. В отчаянии он вскочил на коня и помчался прочь, не разбирая дороги.

Из церкви Пюсе (Жиронда).

Наконец лес начал редеть, деревья расступились, и конь Раймона, продравшись сквозь кусты, вынес его на чудесную поляну. Траву, покрытую инеем, серебрили лучи молодого месяца; в центре поляны бил родник, такой чистый, что сквозь прозрачные струи виднелось каменистое дно. Успокаивающее журчание разливалось в воздухе. Возле родника сидели три невыразимо прекрасные златокудрые девы в ослепительно-белых одеждах.

От изумления Раймон застыл на месте. Ему представилось, что три ангела слетели на землю, и он готов был уже простереться ниц перед ними, как одна из дев приблизилась и остановила его. Лицо Раймона было искажено страхом и отчаянием, и она спросила, что с ним произошло. После некоторого колебания он рассказал ей о постигшем его ужасном несчастье. Дева выслушала Раймона со вниманием, а после предложила ему снова сесть на коня и поехать обратно в замок Пуатье, притворившись, будто он не знает ничего о судьбе графа. Все охотники в тот день заплутали в лесу и возвращались в замок поодиночке, в разное время, так что его отсутствие не возбудит ни в ком подозрения. Когда найдут тело графа, а рядом обнаружат убитого вепря, то все решат, что граф поразил дикого зверя, но сам был смертельно ранен его клыками и скончался.

Успокоенный словами прекрасной незнакомки, Раймон теперь полностью поддался ее чарам. Он подыскивал все новые и новые темы для беседы, и разговор их длился до самого рассвета. Никогда еще не видел он столь совершенной красоты, ни одна девушка не могла сравниться с ней, и восприимчивое сердце юноши было покорено. Прежде чем покинуть красавицу, Раймон добился от нее обещания принадлежать ему навсегда. Она велела ему попросить у его родственника Бертрама в качестве свадебного подарка столько земли вокруг родника, где они повстречались, сколько можно покрыть шкурой оленя: она сказала, что берется построить на этой земле великолепный замок. Она поведала, что ее зовут Мелюзина, она является могущественной водяной феей и владеет несметными богатствами. Мелюзина согласилась стать женой Раймона, но выдвинула одно условие: каждую субботу она будет проводить в полном уединении, и муж не должен пытаться увидеть ее в этот день.

После этого Раймон оставил ее и, вернувшись в замок, сделал все так, как научила его Мелюзина. Бертрам, наследовавший графу, с готовностью пообещал ему выделить столько земли, сколько он просит, однако был немало удивлен, когда узнал, что Раймон разрезал шкуру оленя на тонкие полосы и, связав их в длинную веревку, отмерил себе весьма значительный кусок.

Затем последовала свадьба, куда Раймон пригласил молодого графа, и пышные свадебные торжества, которые прошли с невиданным доселе блеском. Свадебный пир был устроен в прекрасном замке, построенном Мелюзиной. В первую брачную ночь невеста со слезами на глазах стала умолять Раймона дать клятву, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не нарушит ее субботнего уединения, иначе, говорила она, они вынуждены будут расстаться навсегда. Влюбленный Раймон обещал ей исполнить ее повеление.

Замок все рос; Мелюзина продолжала расширять его и строить оборонительные укрепления, наконец, своими размерами и великолепием он превзошел все замки в стране. Когда он был закончен, хозяйка нарекла его Лузинией в свою честь. Затем замок стали именовать Лузиньяном, и под этим названием он дожил до наших дней.

В свой срок хозяйка Лузиньяна подарила жизнь своему первенцу, которого окрестили Урианом. Ребенок уродился странным: рот у него был большим, уши свисали, один глаз был красным, а другой зеленым.

Двенадцать месяцев спустя Мелюзина родила второго сына, которого назвали Гедом; у того лицо оказалось алым. В знак благодарности Богу за его рождение она основала монастырь Малье, а чтобы сыну было где жить, воздвигла хорошо укрепленный замок Фаван.

Третий сын получил имя Жио. Это был милый и красивый мальчик, только один глаз у него располагался выше другого. Для него мать построила Ла-Рошель.

Следующий сын, Антоний, был весь покрыт шерстью, а на руках у него были длинные когти. Затем родился одноглазый мальчик. Шестого прозвали Жоффруа Большезубый, потому что изо рта у него торчал клык, как у кабана. Мелюзина родила еще нескольких детей, но все они обладали какими-либо уродствами.

Шли годы, а любовь Раймона к красавице жене не иссякала. Каждую субботу она удалялась от него и двадцать четыре часа проводила в строжайшем уединении, и мужу даже в голову не приходило вторгаться в ее покои. Дети росли и становились храбрыми воинами, известными своим героизмом. Один из них, Фреймун, посвятил себя служению церкви и поступил в монастырь Малье. Раймон не оставил своего престарелого отца и братьев; граф де ла Форе прожил свои последние годы в его замке, окруженный богатством и уважением, в то время как братья не знали недостатка ни в деньгах, ни в слугах, подобающих их высокому положению.

Однажды за обедом старый граф поинтересовался, где же его невестка. Раймон ответил, что по субботам она не выходит. Тогда один из братьев, отведя его в сторону, начал нашептывать ему разные слухи, которые ходили в народе относительно этого странного субботнего обычая, и убеждать Раймона, что тому надлежит все разузнать и успокоить людей. Возмущенный и встревоженный этими разговорами, граф бросился в покои графини, но там было пусто. Дверь, которая вела в ванную комнату, оказалась заперта. Раймон заглянул в замочную скважину и, к своему ужасу, увидел, что его супруга лежит в воде, а вместо ног у нее не то рыбий, не то змеиный хвост.

Беззвучно он удалился. Граф никому и словом не обмолвился об увиденном, однако его переполняло не отвращение, а страх, что из-за своей оплошности он может потерять обожаемую им красавицу супругу, которая являлась светом его очей и составляла счастье всей его жизни. Прошло время, а Мелюзина и знака не подавала, будто ей известно о том, что ее видели в ее ином качестве. Но однажды в замок пришли дурные вести: Жоффруа Большезубый напал на монастырь Малье и сжег его дотла, в пламени вместе с настоятелем и сотней других монахов погиб и Фреймун. Услышав о постигшем их несчастье, Мелюзина подошла было к мужу, чтобы утешить его, но бедный отец, не помня себя от горя, воскликнул: «Прочь, гнусная змея, осквернившая мой славный род!»

При этих словах она упала без чувств. Раймон, сожалея о том, что вырвалось у него в минуту отчаяния, кинулся к ней, чтобы помочь. Мелюзина пришла в себя, в последний раз обняла и поцеловала мужа, слезы струились по ее лицу. «О муж мой! – произнесла она. – Я оставляю в колыбели этих двух малышей. Люби и заботься о бедняжках, лишенных матери. А теперь прощай навсегда! Но знай, что ты и твои наследники еще не раз увидите меня в славном замке Лузиньян, я буду являться всякий раз, когда должен прийти новый хозяин». И со стоном она вылетела в окно, а на камне, куда она ступила последний раз, остался отпечаток ее ноги.

Малолетних детей, которых она оставила, звали Дитрих и Раймон. Ночью няньки заметили у колыбели мерцающую фигуру. Обликом она напоминала исчезнувшую графиню, однако ниже пояса у нее был чешуйчатый рыбий хвост, переливавшийся белым и голубым. Увидев ее, малыши заулыбались и протянули к ней руки, а она поднесла их к груди и начала кормить. Но с первыми лучами солнца она исчезла, и по громкому детскому плачу няньки поняли, что мать ушла.

Долгое время во Франции верили, будто несчастная Мелюзина появляется на крепостном вале замка перед тем, как должен скончаться его нынешний хозяин. Когда весь ее род вымер, то стали считать, что ее появление предвещает смерть короля Франции. Мезере говорит, что о явлении Мелюзины на старой башне Лузиньяна, предшествующем смерти одного из ее потомков или короля Франции, он слышал от людей, достойных всяческого доверия и не принадлежащих к тем, кого можно легко ввести в заблуждение. Она всегда показывалась в траурном платье, и люди слышали ее долгие душераздирающие причитания.

Брантом в своем панегирике герцогу Монпансье, разрушившем в 1574 году Лузиньян, ставший прибежищем гугенотов, пишет:

«Более сорока лет назад я слышал рассказ одного бывалого солдата о том времени, когда император Карл V посещал Францию. Его привезли в замок Лузиньян, чтобы он мог предаться такому приятнейшему занятию, как охота на оленей, в изобилии водившихся тогда в старых добрых парках Франции. Король безмерно восхищался поваром, а также красотой и размерами этого замка, имевшего, кроме всего прочего, такую интересную историю, и без устали слушал причудливые легенды о прекрасной даме, построившей его. Сказки эти в тех краях известны всем, даже старухам, стирающим белье в ручье. Мать короля, королева Екатерина Медичи, частенько расспрашивала этих старух о делах тех дней и слушала их рассказы. Некоторые утверждали, что им порой приходилось встречать хозяйку замка у родника, куда она приходила купаться в обличье прекрасной женщины, облаченной во вдовьи одежды. Другие говорили, что она появляется, но очень редко, и всегда в субботние вечера (поскольку именно в это время она не позволяла видеть себя) купается; верхняя половина ее тела принадлежит прекраснейшей женщине, а нижняя – змее. Третьи уверяли, что ее можно видеть на вершине высокой башни и в виде красавицы, и в виде змеи. Иные говорили также, что если королевство ожидало большое несчастье или смена короля либо смерть или опасность угрожала потомкам Мелюзины, бывшим величайшими людьми Франции и даже монархами, то всякий раз за три дня до события люди слышали ее крик, ужасающий и пронзительный, который повторялся всегда трижды.

Говорят, что это истинная правда. Некоторые обитатели замка верят в эти истории безоговорочно и передают их от отца к сыну. Рассказывают, что во время осады многие солдаты и высшие чины были свидетелями появления хозяйки замка, и они подтверждали это. Но громче и жалобнее всего она стенала, когда был отдан приказ разрушить все ее замки. С тех пор ее больше не слышали. Старухи утверждают тем не менее, что иногда она является им, но очень редко».

В 1387 году Жан Аррасский, секретарь герцога Беррийского, получил от своего хозяина задание собрать все возможные сведения о Мелюзине. Вероятно, герцог сделал это, чтобы доставить удовольствие своей сестре, графине Барской. Секретарь выполнил указание, использовав для этого труд «одного представителя рода Лузиньянов, Уильяма де Портенаша» об истории этой загадочной дамы, написанный на итальянском языке. Работа эта, если и существовала когда-либо, до наших дней не дошла; сочинение Жана Аррасского – это роман в чистом виде. Согласно ему, Элмас, король Альбы (Шотландии или, в популярном немецком варианте, Скандинавии), женился на фее по имени Прессина, встретив ее, когда она пела у источника. Она согласилась стать его женой, предварительно взяв с него обещание не входить в ее спальню, когда она рожает. Она подарила королю тройню, дочерей, которых назвали Мелюзина, Мелиор и Палатина. Сын Элмаса от первой жены поспешил к нему с этой счастливой вестью, и король, потеряв голову от радости, вбежал к жене и увидел, что она купает детей. Прессина при виде его пронзительно вскрикнула и, упрекнув Элмаса в забывчивости, исчезла вместе с детьми. Она воспитывала дочерей одна, пока им не исполнилось пятнадцать лет. Тогда Прессина рассказала им, как их отец нарушил данное ей обещание, и Мелюзина, самая младшая, решила отомстить ему. Договорившись с сестрами, она подстерегла короля Элмаса и, схватив его, заточила в сердце горы Авалон, или, как называли ее в немецких книгах, Бранбелуа, что в Нортубелоне, то есть Нортумберленде. Мать, узнав о том, что они сделали, пришла в ярость и наложила на Мелюзину заклятье каждую субботу принимать форму полурыбы до тех пор, пока не найдется человек, который женится на ней и никогда не станет допытываться, что же происходит с ней в этот день. Жан Аррасский пишет, что Сервиль, воевавший на стороне англичан и защищавший Лузиньян от солдат герцога Беррийского, клялся этому вельможе своей честью и добрым именем, будто «за три дня до того, как войска окружили замок, к нему в покои через запертые двери проникла огромная змея, чешуя которой переливалась голубым и белым, и несколько раз ударила хвостом по изножью кровати, где он лежал с женой. Жена, по всей видимости, вовсе не была напугана этим, чего нельзя сказать о нем самом. Когда же Сервиль выхватил меч, змея тут же превратилась в женщину и произнесла: «Как же так вышло, Сервиль, что ты, побывавший в сотнях битв и выдержавший множество осад, испугался? Знай же, что я хозяйка этого замка, я построила его, а тебе вскоре придется защищать его!» Сказав это, она снова приняла вид змеи и удалилась, прежде чем он успел что-либо понять».

Стефан, монах-доминиканец, происходивший из рода Лузиньянов, развил и продолжил сочинение Жана Аррасского. Он сделал эту легенду настолько популярной, что семьи Люксембург, Роан и Сассенэ даже изменили истории своих кланов так, чтобы доказать, что и они происходят от знаменитой Мелюзины, а император Генрих VII немало гордился тем, что может назвать эту прекрасную и загадочную даму в числе своих предков. Хронист Конрад Вецерий в своем жизнеописании этого короля говорит: «Не могу не упомянуть о том, что узнал из одного небольшого сочинения, написанного на местном диалекте, о жизни и деяниях некоей женщины по имени Мелюзина. Она считается одной из прародительниц Генриха VII, обреченной в один из дней недели от пояса и ниже принимать форму змеи… Как уверяют авторы этого труда, в океане есть остров, где живут девять сирен, наделенных различными магическими дарованиями, к примеру они могут превращаться в любой предмет, какой пожелают. Так что не будет нелепым предположить, что эта самая Мелюзина происходит именно оттуда».

Эта легенда приобрела необычайную известность во Франции, Германии и Испании, она многократно издавалась и переиздавалась.

В легенде о Мелюзине есть несколько моментов, заслуживающих более подробного рассмотрения. Это, во-первых, то, что послужило собственно основой для сюжета, а именно полузмеиная или полурыбья сущность Мелюзины, а во-вторых, ее появление как предзнаменование грядущих несчастий или смерти. На менее существенных деталях, таких как, например, хитрость Мелюзины с уединением, позаимствованная у Дидоны, мы останавливаться не будем.

Сюжетная линия этого мифа напоминает историю Лоэнгрина. Основные вехи таковы:

1. Мужчина влюбляется в женщину, не принадлежащую к человеческой расе.

2. Она соглашается жить с ним, но выдвигает одно условие.