Я рад стоять сейчас перед вами, но прежде, чем что-либо говорить, мне бы хотелось минутой молчания почтить память тех, кому повезло меньше, тех, кто остался лежать на поле боя.
Полковник
(Выделенный текст, это возвращение в прошлое)
Справа от сцены появляется человек с текстом, встает посередине и начинает
Здравствуйте, прежде чем начать, я хотел бы перед вами извиниться. Я не очень хорошо знаю текст и по этой причине, возможно, я иногда буду останавливаться, чтобы вспомнить то, что за чем идет. Надеюсь, это не отобьет у вас желания досмотреть мою историю до конца. Эта история про генерала или полковника, честно говоря, я не вникал. Знаю, что и этого не следовало вам говорить, но вот уж такой я - хочу, чтобы во всем была предельная честность. Пусть будет полковник. Полковник – одноногий.
Как и при каких условиях он потерял ногу, пусть сам вам расскажет. Все что я могу сказать от себя, в этом не было ничего героического. Он не прыгал на амбразуру, и не кидался под поезд, спасая новорожденного ребенка. Он просто… Ладно, это не мое дело. Как автор спектакля я придумывал много разных способов показать его одноногость: я поджимал ногу к заднице и завязывал веревкой, чтобы она держалась. Заматывал черной тряпкой, сделал даже подобие деревянного протеза, в который вставлялась нога и создавалось впечатление, что я действительно безногий но, в конце концов, кого я хочу обмануть, чтобы я не сделал, и как бы не изловчился вы будете думать: «Как он это сделал, куда ее запихал?», и добрая половина спектакля пройдет в этих раздумьях.
- Ее просто нет, и что бы я ни делал, ни протез, ни намотанная тряпка не заставят ее появиться, ее нет.
Не знаю, чего я больше не люблю - неправду или кустарщину, по сути это одно и то же. Все-таки ложь. Так что. Еще до кучи, я должен вам признаться, я дилетант, которых… нет, не скажу мало, как раз таких сколько угодно. Настоящий писатель с головой бы ушел в эту тему, в тему человека без ноги, прочитал бы ни одну книгу, встретился бы с близкими людей, которые потеряли какую-либо часть тела, встретился бы с самими людьми, и только после того, как всесторонне изучил вопрос, о котором он собирается писать, начал бы непосредственно писать. Я же нет, у меня не хватает на это ни терпения, ни силы воли, отсутствие этой самой силы воли и приводит к тому, что я вечно вынужден довольствоваться полуфабрикатами, полупьесами, полуролями, получувствами, я пол –ковник, у меня пол ноги. Даже мое разочарование в этом какое-то ненастоящее. Одним словом, полуразочарование. Вот китель полковника, какой… никакой, но китель. Так же как и с ногой, все мы, и в первую очередь я, должны понимать, что это китель и тогда никаких неловкостей не будет. К тому же не думаю, что у меня по точности передачи получится хоть что-то на половину напоминающее полковника Аль Пачино в фильме «Запах женщины», но я, впрочем, и не считаю, что это такая уж хорошая работа.
Сейчас у кого-нибудь обязательно возникла мысль: «Да что он о себе возомнил». У кого-то возникнет неподдельное возмущение. Но что бы вы ни подумали, и как бы вы ни возмущались, это даже рядом не стоит с тем, что испытал полковник, когда потерял ногу.
- А – а – ахх… Хы – хы, хууу… хууу… Уф…уф…уф.
Черт… черт… А –а - а - а – а. уф… уф… уф…
Хы – хы – хы – хы.
Это, что ж такое… А –а – а – а ( закрывает и открывает глаза)
Все не так, все не так…
(он переходит в центр сцены)
Я не знаю, почему нога, и почему именно правая нога. Хотя нет, опять вру, знаю.
За всем этим стоял точный и холодный расчет. Вы должны понимать. Когда меня спросили, какой из конечностей я дорожу меньше всего и дали на раздумье 20 минут, первые три секунды я потратил на то, что моментально отсек варианты: голова и член.
Ни голова, ни член меня не подводили и, сохраняя их, я надеялся, что так будет и впредь. Левой нагой я не мог пожертвовать, иначе на парадах я не смог бы начинать движение, как заведено, с левой ноги. Правая рука не обсуждается, ей я отдаю честь. Левая просто не обсуждается.
После просмотренного перечня и определения важности тои или ной конечности мой выбор пал на правую ногу.
Мне очень хотелось быть героем, я надеялся придти таким бравым офицером, в красивом кителе, с волосами, чуть подернутыми легкой сединой. Молодой, но с легкой сединой в волосах, которая говорит о том страшном, нелегком пути, который мне удалось преодолеть, и именно преодолев все, я шагаю в новую жизнь, в жизнь, где меня ждут награды, почести, парады. Но время шло, седина так и не проступала, а почести и награды получали все вокруг меня, но только не я.
Не знаю, что во мне говорило - злоба, обида или что – то еще, но мне хотелось это исправить, изменить. По всем признакам война уже подходила к своему завершению. Поговаривали, что эту войну закончат не военные, а политики. Мол, нет ни победителей, ни побежденных. В одном из белых кабинетов, два лысеющих старика откроют две красные кожаные папки, обменяются золотыми перьевыми ручками и, поставив свои закорючки, содержащие сокращения ни то фамилий, ни то имен под списком «подарков», которые получит та или иная страна, и, пожав друг другу руки и ущипнув друг друга за жопу, поедут отмечать с выпивкой и бабами окончание такой трудной и жестокой войны. Все будет кончено.
Конечно, такой исход и мог кого-то устроить, но только не меня. Я, который, уходя, говорил всем своим родным и близким, что вы меня не узнаете, когда я вернусь, что вы будете гордиться и восхищаться мной, не мог даже подумать о возвращение домой каким – то сранным сержантом.
Я думал, как мне сделать так, чтобы за то время, которое у меня осталось, я, наконец, схватил птицу удачи за хвост, а она вынесла меня из этой ямы бесславия. Разработав план и подговорив двух своих ненормальных сослуживцев Свистуна и Наездника, которых долго не пришлось уговаривать, используя в качестве аргументов деньги и выпивку, я двинулся к цели…Мои выбор на них пал неслучайно. Выбрал я их конечно за их любовь к выпивке и деньгам, но и за их любовь к разным авантюрам. Клички свои они получили после одного случая. Известным только им способом они притащили в казармы шлюху и пока один должен был ее обкатывать, другой должен был стоять и следить, чтобы не было никого из старших по званию, а в случае опасности свистеть, давая сигнал быть там потише. Да вот только Свистун не умел свистеть. И в момент, когда мимо него проходили офицеры, вместо свиста они услышали крики этой обкатываемой лошадки. Парни получили по 10 нарядов вне очереди и клички - Свистун и Наездник. И вот с этими бравыми бойцами мы приступили к выполнению намеченного плана.
Идея заключалась в следующем. Ночью, когда мы будем прочесывать лес, один из моих компаньонов автоматной очередью прострелит мне ногу в районе бедра, так, чтоб не задеть коленную чашечку, имитируя нападение неприятеля. Другой же бросит гранату в сторону предполагаемой атаки. Выйдет, что я получу ранение в ходе боевой операции, защищая рубежи любимой страны. И по моим расчетам я, наконец, точно получу все то, о чем мечтал.
Ночью, как и было условлено, мы двинулись в северном направлении, прочесывая лес. Так как все уже предвкушали окончание войны, то состояние было расслабленное. Немного отделившись от общей группы, мы приготовились воплотить наш план в действие. Все встали на исходные позиции, я стиснул зубы и отставил немного правую ногу. Наездник встал напротив меня с автоматом, а Свистун справа от него - с гранатой, спиной ко мне. Наездник стал считать до трех. Когда он досчитал до двух, Свистун выдернул чеку и раздался выстрел, но вместо моей простреленной ноги, передо мной с простреленной головой упал Наездник. Не успевший ничего понять Свистун, выпустил гранату из рук, раздался взрыв, меня отбросило. Последнее, что я помню, это дикая боль, которая прошибла мою ногу(все мое тело). Я падал и думал, вот она птица счастья, теперь все будет по-другому.
Очнулся я уже в госпитале. Первое время почти не мог двигаться. Мне сказали, что было реальное нападение. Свистун и Наездник мертвы, а мне взрывом от гранаты повредило левую ногу, врачи пытались ее спасти, но в тех условиях практически ничего сделать было невозможно; и когда встал вопрос - моя нога или моя жизнь, что, по-моему, практически одно и тоже, врачи выбрали жизнь. Еще сказали, что если бы мы первые не встретили неприятеля, то вряд ли нападение удалось бы отбить. Так мы оказались представлены к награде «За храбрость и выдержку, проявленную в бою». Свистун и Наездник посмертно, а я пожизненно. Не знаю, почему-то в тот момент, когда мне все это рассказывали, я меньше всего думал о награде и о том, что был на волосок от смерти. В моей голове одна за другой стирались те радужные картины, которые я так ясно нарисовал в своем сознании. «Все не так, все не так», - крутилось в моем еще до конца неокрепшем мозгу. Вместе с левой ногой из моей головы уходили красочные парады. Вместе с ней, как по волшебству. рассеялись сказочные сны про бравого офицера, что так гордо шагает в новую жизнь. И вместо этого стали появляться кошмары про одноногого калеку, у которого ни новой, ни старой жизни уже не будет. Единственное теперь, на что я точно мог рассчитывать, это на седину, но седина молодого офицера и седина калеки выглядит не одинаково.
По ночам лежа в больничной палате, я мысленно трогал свою ногу и думал. Думал я о том, кому больше повезло: мне или Наезднику и Свистуну. Мне казалось нечестным, что они умерли, а я теперь навеки оказался лишен возможности вести полноценную жизнь. Но когда я представлял себя лежащем рядом с ними, мне становилось не по себе от мысли, что вот так и я мог быть убит в попытке имитации нападения. От этого мне становилось тошно. Признаться, я порой даже ощущал радость, думая об их смерти, ведь теперь некому было рассказать об этом позорном плане. Они были хорошие парни, но кто знает, о чем только они могли рассказать после двух-трех стаканов. Теперь же все было в моих руках и ноге, а я уж точно не собирался кричать об этом направо и налево.
Через несколько дней мне казалось, что я полностью распрощался со своими иллюзиями, но, не смотря ни на что, где-то внутри меня еще теплилась мысль о триумфальном возвращении. И я решился, во что бы то ни стало, разжечь этот маленький огонек. Прекрасным топливом для этих целей послужили как раз те люди, которым я, уходя, обещал вернуться совершенно другим. В каком-то смысле мне это уже удалось, сказать честно, я сам не ожидал, что эти изменения будут настолько ощутимыми. Но так как исправить это уже было невозможно, я решил доказать всем, что моя неполноценность сделала меня более полноценным, чем они все. Каким-то нацизмом попахивает от всего этого, но в тот момент это единственное, что мне помогало держаться. С этими мыслями я начинал свой день и с ними же засыпал. Даже во сне я продолжал думать об этом. Мои сны превратились в прекрасные иллюстрации журнала о счастливой жизни солдата, возвратившегося с воины одноногим. Мне снилось: как я шел по залитой солнцем улице, а мне на встречу шли люди, и моя отсутствующая нога кричала им: «Посмотрите! Меня нет на месте для того, чтобы вы могли свободно передвигаться на своих двоих». И не было человека, который не слышал ее криков. Она бегала среди толпы и, не разбирая, каждому давала увесистый пендаль: мужчинам, женщинам, старикам, старухам, всем доставалось от моей несуществующей ноги. В присутствии девушек она травила пошлые анекдоты, не обращая внимания на благочестивые нравы. Моя нога могла без проблем взять трубку телефона, когда звонил президент и сказать, что сейчас ее нет на месте. Все, о чем раньше я мог только мечтать, соединилось в моей отсутствующей ноге. Свобода всего мира сконцентрировалась в этом обрубке. Скоро для всех я сам стал тем, чем для меня стала моя отсутствующая нога. Скоро, все будет скоро, а сейчас я лежу в палате и хочу ссать.
- Сестра, сестра, я хочу в туалет. Сестра подержите член.
Наверное, я мечтатель в какой-то степени. Ежедневно погружаясь в раздумье, где и как продемонстрировать собственное превосходство, я не заметил, как наступил день выписки. Так получилось, что он совпал с моим Днем рождения и днем окончания войны. Война окончилась, как и предсказывали. Белый кабинет, золотые ручки, красные папки. Только одного лысеющего старика, заменил кучерявый мужик. Старик, не справившись с напряжением, которое свалилось на него в виде молодой азиатской шлюхи, в преддверии подписания мирного договора отдал концы.
В газетах писали: «Он до последнего вздоха, углублялся в вопросы улучшения жизни людей и страны в целом».
Не знаю, во что и где он углублялся, но тот факт, что старикан передавал ручку молодому, а не такому же старику, для меня стал символом, что наступило наше время. И для меня в этом времени была отведена особая роль. А вот какая, я узнал позже.
Слава моя летела вперед меня. В маленьком городке, где я жил все уже ждали моего возвращения. Не буду оригинален, если скажу, что все маленькие города одинаковы. Если что-то узнавал один, это знали все. Тем более что к моему приезду обстоятельно готовились. По этому поводу были придуманы несколько мероприятий, в которых я непременно должен был участвовать. Все это происходило не потому, что я был какой-то особенный, нет, многие теряли руки, ноги, получали награды. Но просто многие из них по прибытию домой пытались поскорее сделать все для возвращения своей привычной жизни, той, которая была у них до войны. Они пытались устроиться на работу, которая у них была, женится на той девушке, которая обещала ждать, не смотря ни на что. У кого-то это получалось. Но я считал, тем самым они пытались сказать: «Смотрите, ничего не произошло, я тот же. Вот видите…». Хотя все вокруг видели обратное. Я не хотел попасть в ряды вечно ноющих, жалеющих себя мужиков. И уж точно я не хотел, чтобы меня жалели другие. Ведь я возвращался героем. Одноногим героем. И я не собирался прятать свой обрубок, в протез или еще как-нибудь ухищряться. Я шагал в новую жизнь своей несуществующей ногой.
Первое из мероприятий было намечено на день моего прибытия в город. Мы приехали очень рано, приблизительно в четыре часа утра, но вместо того, чтобы отправиться домой, я был вынужден ехать в отель в номер. Там я должен был помыться, а специально приглашенный парикмахер подстричь меня. Мне объяснили, сделано это было для того, чтобы первая встреча матери с сыном прошла на глазах у всего города и выглядела как можно естественнее. Чтобы предотвратить любые мои возмущения, вокруг меня постоянно кружился помощник мэра и спрашивал, все ли в порядке. Он боялся, что я в последний момент от всего откажусь и сорву праздник. Конечно, на сам праздник ему было насрать, просто он отвечал за него и не хотел в случае провала лишиться своей работы. Они не думали, что мне этот парад был нужен не меньше, чем им, используя для своих целей меня, они не понимали, что я использую их.
Я разделся и пошел мыться, лег и набрал ванну горячей воды. За последний месяц мне впервые удалось расслабиться. Мой член всплыл, как поплавок. Было ощущение, что он говорил спасибо за то, что по значимости я приравнял его к голове, и с самого начала предотвратил любые покушения на него. Я намылил мочалку и стал тереть правую ногу. Мне казалось, что я родитель, у которого один ребенок, и он всю свою нежность и заботу пытается отдать ему. Потом я вспомнил про тело и руки. Когда я добрался до левой руки, вся комната уже наполнилась густым паром, в этой дымке я посмотрел на запястье и увидел, что там у меня была надпись «Бет». Эту татуировку я сделал перед тем, как уйти на войну. Бет – это девушка, как раз одна из тех, которые обещают ждать. Именно из-за этого слова я не хотел лишиться левой руки. Сейчас же, понимая всю бессмысленность этой надписи, я попытался избавиться от нее раз и навсегда. Я взял мочалку и стал, что есть силы, тереть руку. Татуировка не поддавалась, тогда я решил прибегнуть к более радикальным мерам. Взяв опасную бритву, доставшуюся мне в наследство от моего старика.… Да, старик, старик заслуживает отдельного разговора, и, если останется время, я обязательно про него расскажу. А сейчас. Взяв бритву, я стал аккуратно, слой за слоем, срезать кожу. Ни боли, ни страха я не чувствовал, и вскоре первый лоскут с именем Бет отделился от моей руки. Не зная, что с ним делать, я прилепил его на стенку ванной. Дальше последовал второй и третий, за ними четвертый и пятый. Все они заняли свое законное место на стене. Самое смешное, что, не смотря на то, что я с решимостью религиозного фанатика сидел и срезал кусок за куском, татуировка вместо того, чтоб исчезнуть, становилась все темнее и темнее. Когда место на стене закончилось, я кинул ошметок в ванну. Через десять минут я уже весь плавал в этих ошметках, все мое тело облепила «Бет», в какой-то момент мне показалось, что из этих ошметков слиплась моя левая нога, и я даже смог ее потрогать, трогая «Бет», я трогал свою левую ногу и наоборот. Вскоре «Бет» захватила все пространство и мои мысли в том числе. Я стал тыкать бритвой в воду, пытаясь хоть как-то высвободится из этого болота. Вдруг дверь с грохотом отворилась, и там с глазами полными страха стоял помощник мэра. В ту же секунду исчезли все лоскуты-ошметки. Я сидел неподвижно, с бритвой, прислоненной к запястью. Помощник очень аккуратно, боясь меня потревожить, шепотом говорил странную муть. Типа «Это не выход» и «Я понимаю, какого тебе». Я попросил его закрыть дверь, но он сказал, что сделает это, только если я отдам ему бритву. Тут я понял, этот идиот решил, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством, мне это было смешно, но так как я все же хотел помыться, мне пришлось выполнить его требование. Я отдал ему бритву и еще раз посмотрел на руку. Там ярко и самонадеянно красовалось имя «Бет». «Ничего, в следующий раз», - подумал я и выдернул пробку слива. Ополоснувшись под душем и вытершись, я проскакал в комнату. Там меня ждал сюрприз: новая, специально для меня сшитая форма. Выглядела она идиотски, мало того, что одна штанина была обрезана и зашита, но самое смешное, там были погоны полковника. На мой вопрос по этому поводу я получил идиотский ответ достойный этой формы. «На герое погоны полковника смотрятся убедительнее, чем погоны лейтенанта». Понимая весь идиотизм ситуации, я все же не стал возражать. Полковник, так полковник.
Я одел свои полу брюки, китель, начистил до блеска ботинок и встал перед зеркалом. По всему телу прокатилась приятная дрожь, будто кровь отхлынула от конечностей. Вот оно, мечты начинали сбываться. От этих мыслей меня немного повело, я сел на угол кровати. В дверь вошел Малипуся, так я прозвал помощника мэра, сказал, что машина подъехала, и предложил мне помочь спустится. Естественно, я отказался, мой парад славы начинался здесь, и не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как меня под руки спускают помощники Малипуси. Взяв костыли, я лихо махнул к двери, и честно говоря, чуть не упал но, не подав вида, пошел к машине.
Машина двигалась по главной улице нашего города в сторону городской площади. Там выстроили сцену с трибуной для моего выступления. Толпа уже была в сборе, за несколько улиц от площади до нас стали доносится ее крики. Я придумывал речь. Мы подъехали с обратной стороны сцены. Я вылез, взял костыли, предо мной были двенадцать ступеней лестницы, которые отделяли меня от наград, парадов и почестей. В этот момент на трибуне стоял Мэр и говорил о том, как он горд, что такие герои, как я, выросли в нашем городе. От этих слов стало как-то не по себе, я сразу вспомнил Наездника и Свистуна и свой план. Тут Мэр назвал мое имя, а Малипуся дал мне сигнал к выходу. Свежие доски скрипели под моими костылями, я поднимался словно из-под земли. С каждым новым шагом мне все больше открывалась картина ревущей толпы. Все хлопали, Мэр улыбался всеми тридцатью двумя фарфоровыми зубами и, хлопая, приглашал меня к трибуне. Я подошел, очутившись на трибуне перед кричащей толпой, вместо ожидаемой радости я почувствовал дикий ужас и стыд. Мне захотелось убежать и зарыться куда подальше, но куда бы я побежал. От придуманной речи ни осталось и следа, один большой белый лист. Все замерли в ожидании. Я посмотрел на Малипусю, он судорожно тыкал себя в левую грудь. Мне это не показалось странным, так как я понимал весь серьез сложившейся ситуации. Но все же это мне немного подняло настроение, и я вновь посмотрел на него. На это раз он отгибал левую сторону пиджака и пихал во внутренний карман руку. Проделывал он так несколько раз. Во мне что-то щелкнуло и я также потянулся правой рукой во внутренний карман кителя, засунув руку, я нащупал листок. Достал, развернул, на этом листке была напечатана моя речь. Оказалось, Малипуся позаботился и об этом…
(Речь)(Достает из кармана два листка один убирает в карман, другой разворачивает)
Я рад стоять сейчас перед вами, но прежде, чем что-либо говорить, мне бы хотелось минутой молчания почтить память тех, кому повезло меньше, тех, кто остался лежать на поле боя.
Для начала я хочу сказать спасибо Мэру, который предоставил мне возможность поделиться своими мыслями с вами. Каждый день, находясь в этом аду, я задавал себе вопрос: что поддерживает веру в тех парнях, которые плечом к плечу сражаются в этой бешеной мясорубке? Откуда они берут силы гордо поднимать голову, когда над ними сыплется дождь из неприятельских пуль? И каждый раз я находил ответ в собственном сердце, в котором будто ножом вырезан образ любимой страны, в сердце, где навеки запечатлелись лица родных и близких. В сердце, что наполнено звуками родной речи. Именно там были источники той бешеной энергии, которая подобно лавине сметает все на своем пути. Но конечно мы не супергерои. И вы спросите: «Было ли нам больно?» И я отвечу: «Да!» «Было ли нам страшно?» И я отвечу: « Да!» Но спросите меня: хотелось ли все бросить и забраться под теплое домашнее одеяло? И я отвечу: Нет, нет, нет!
Никому из нас даже в голову не приходило такое. Мы стояли до последнего за страну, которую любим, за ее ценности и идеалы. И если этого потребует моя Родина, я, не задумываясь, отдам руку на отсечение, лишь бы сохранить целостность наших рубежей! Спасибо…
В воздухе повисла пауза, но скоро ее сменили громкие аплодисменты.
Когда я дочитал свою речь, Мэр подошел к микрофону и сказал, что у них для меня есть приятный сюрприз. После сюрприза с брюками и погонами, я мог ожидать чего угодно. Я посмотрел на Малипусю, который подавал сигналы. Через всю сцену ко мне приближалась какая-то старушка в платке. Я не мог ничего понять, эта старушенция набросилась на меня и стала, плача, обнимать и целовать. Мэр в микрофон прокричал: «Вот оно, радостное воссоединение матери с сыном-героем!». Мне хотелось объяснить, что это не моя мать, но старушонка, вцепившись в мою шею своими сухими когтями, шипела, чтобы я делал вид, мол, все в порядке. Так я и сделал. Поцеловал ее несколько раз, поблагодарил всех за поддержку и попросил нас извинить, так как мы давно не виделись и нам о многом нужно поговорить. А после, обнимаясь, удалились со сцены. Как только мы скрылись от глаз людей, эта старушка, не сказав ни слова, отошла от меня и направилась к Малипусе, который уже поджидал нас у машины. Краем глаза я увидел, что моя новоиспеченная мамаша, обошлась городскому бюджету в пару сотен. Малипуся поблагодарил ее за проделанную работу и, посадив на такси, направился ко мне. Дальше последовал разговор примерно такого содержания.
Молодой человек, ваше выступление, было достаточно убедительно. И господин Мэр предлагает вам работу, в которой ваши таланты смогут проявиться в большей степени. Чтобы не прерывать вашего триумфального возвращения, мы предлагаем вам заключить с нами контракт. В ваши обязанности будут входить выступления на различных мероприятиях типа того, что только что состоялось, с единственной разницей в том, что они будут проходить по всей стране, и поэтому работы у нас намечается примерно лет на десять. Конечно, понимая то, что вы только вернулись, мы дадим вам время на размышление, но хотим предупредить, ни одно из предложений, которое вы можете получить здесь, не будет столь лестным, каким является это. Так же вам предоставляется возможность взять, кого-нибудь с собой, городской бюджет оплатит и это. Вот вам моя визитная карточка, как только вы решите, наберите мой номер. А сейчас позвольте отвезти вас домой, наверняка ваша Мать после просмотра вашего выступления, хочет поскорее обнять своего ребенка. Тон его был как-то странно деликатен, но причины мне были не ясны и я решил не забивать себе голову. Я сел в машину на заднее сидение и задремал. Когда я проснулся, меня окружали знакомые дома и деревья, наш дом радостно подмигивал мне, приглашая к себе. Я еще немного посидел, собрался с мыслями и пошел, Малипуся сказал мне на прощание: «Не забудьте, никто не предложит лучше… ». Я ничего не ответил, мыслями я был уже в доме с матерью в своей комнате. Я подошел к белой двери, которая отделяла меня от встречи с мамой. Требовалось сделать простой шаг навстречу, но я почему-то медлил. Я выдохнул, потом вдохнул, потом опять выдохнул. После этих не замысловатых действий я еще раз оглядел себя с ноги до головы, поправил галстук, предал мешку с вещами более геройский вид, оглянулся на Малипусю, он стоял на том же месте, как вкопанный и вытягивал вверх большой палец, как бы говоря мне, не робей. Я постучал. Двери в нашем доме не закрывались, и я это прекрасно знал, по этой причине особого смысла в стуке не было. Но мне хотелось создать образ волшебного возвращения. Точно в замедленной съемке я стучу, дверь медленно открывается, у меня на лице улыбка и лучи утреннего солнца, у мамы на лице слезы радости. Мы обнимаемся, целуемся, она изо всех сил прижимает меня к себе. Хеппи Энд. Увы, мой первый стук остался без внимания. Я постучал еще раз, постояв так с минуту, которая для меня длилась вечно, я решил войти сам. Главное, чего я пытался избежать, это случайного поворота на Малипусю, я знал - он стоит все там же на то же месте и сверлит меня своими маленькими черными глазками. Повернув ручку против часовой стрелки и сделав уверенный шаг вперед, я оказался в прихожей. Все было так же, как и тогда - в день моего отъезда. В коридоре на стенах фотографии семьи, старая записная книжка у телефона. Отцовский плащ так и висел на вешалке. С фотографии на меня смотрели добрые глаза отца и мамы. Не знаю почему, но в тот момент я даже не закричал и не возвестил о своем прибытии. Вместо этого я тихо, как на цыпочках, пробирался в глубь дома, к гостиной. Там в кресле перед работающим телевизором я увидел сидящую маму. Тут меня прорвало, я бросил мешок на пол и, заливаясь слезами, направился к ней, но вместо лучезарной улыбки и теплых материнских объятий я нарвался на холодный взгляд. В эту минуту мама могла дать фору той сухой старушонке, что пару часов назад лобызала меня на сцене перед тысячной городской толпой, да, точно в ту минуту мне даже захотелось погреться в продажных объятьях моей новоиспеченной мамаши.
- Привет, Мам!
- Здравствуй…
- Здравствуй.
- Как ты мог?
- О чем ты?
- О том балагане, в котором ты участвовал, на площади!
- Что! Ааа… Я понимаю.… Но я ничего об этом не знал.… Понимаю, ты обижена, там на площади какую-то старуху выдали за тебя. Но повторяю, я тут не при чем, и я ничего не знал об этом.
- Обижена!? Ты думаешь, я хотела участвовать в этом цирке? Эта маленькая свинья приходил ко мне со сценарием этого фарса, он хотел, чтобы я точно делала все, как написано. Он даже придумал слова: «Спасибо городу и мэру, которые сделали из моего сына героя»
- Но ведь это правда?
- Правда? Посмотри на себя, ты выглядишь, как клоун. Тебе только красного носа не хватает. Они сделали из нашей семьи посмешище…
- Не надо…
- Я рада, что Отец не дожил до этого времени…
-Не надо вспоминать Отца…
-Почему нет, я думаю…
-Если бы Отец был жив, он бы поддержал меня, мне без ноги удалось то, чего ему не удалось с двумя…
- Замолчи…
-Теперь я герой, а они…все те…там на площади, смотрели на меня с уважением…
-Замолчи…
- «Замолчи, замолчи…» Вместо того, чтоб обнять сына-героя, ты набрасываешься на меня с обвинениями, хотя это я могу спросить тебя, почему ты не пришла и не поддержала меня. Конечно, там балаган… мой триумф ты называешь балаганом. А что ты можешь мне предложить взамен этого балагана? Работать в мастерской, как Отец… и до конца своей жизни называться неудачником…
- По крайней мере, это честно…
- Честно по отношению к кому? Мне выпал шанс, о котором можно только мечтать. И я еду поделиться своей радостью, и что…натыкаюсь на полное непонимание. Я сделал все, чтобы мной гордились. Все, чтобы я мог уважать себя.
- Уважать?...
- Да уважать…если бы тебе предложили выбирать. Кого бы ты выбрала?
Сына – неудачника или сына-героя. Я думаю, выбор очевиден. Вот и я выбираю героя.
- Тогда я думаю нам больше не о чем разговаривать…
- «Не о чем разговаривать» И что - это все?...Все, что ты можешь мне сказать после стольких лет… Надеюсь моих сбережений будет достаточно и я смогу купить у той бабки с площади немного материнской любви и ласки.
После непродолжительного разговора с матерью, все было решено. Я набросил на плечо вещевой мешок и, покручивая в руке визитную карточку Малипуси, вышел на улицу. К моему удивлению, он уже стоял на крыльце нашего дома и довольно улыбался, будто только что подтвердились слова, сказанные им пять минут назад. Дверь в автомобиль была открыта. Я захлопнул дверь дома, оставив за его порогом все, что связывало меня со старой жизнью, так получилось, что за этой дверью осталась и моя Мама, и сел в автомобиль. После того, как я сел, Малипуся захлопнул дверцу моей новой жизни.
Мне бы хотелось сказать, что после я часто возвращался к этой ситуации, проигрывал ее в своей голове и думал, верно ли я поступаю, но, честно говоря, дверца малипусиного автомобиля, подобно гильотине, отсекла все сожеления, на долго погрузив меня в состояние литургического сна. И потребовалась серьезная встряска для того, чтобы вернуть меня обратно. Но не думайте, что я прибывал в состоянии анабиоза, нет, я наслаждался всеми радостями жизни. Где бы я не появлялся, везде меня ждали с распростертыми объятиями, подобно рок-звезду. У меня даже стали появляться свои поклоники. Мы с Малипусей называли их «покловники». Не знаю, были они реальные или это был один из очередных Малипусинных трюков, но знаю точно, это работало. Их появление час за два до меня притягивало местных жителей и они слитались, как мухи на варенье. Мой приезд всегда был обставлен, как праздник, а что еще было нужно. Лично мне ничего.
В одном из очередных городов, названия которых я забывал, стоило мне поприветствовать его жителей, я было уже дочитал речь, как вдруг в толпе увидел девушку в желтом солнечном платье. Она уставилась на меня своими большими карими глазами, и что-то шептала своими красными губами. Все это напоминало некий магический ритуал. Вдруг у меня зачесалось запястье левой руки. Я посмотрел туда. Точно «Бет», я уже стал забывать об этой татуировке. И вот теперь опять в башке закружились воспоминания прошлых лет. Когда я пресек влетевшие мне в голову мысли и очнулся, девушки уже не было. Я пытался понять, была ли она на самом деле среди толпы или мне это все привиделось. Я еще не забыл своих приключений в ванной с бритвой в руках. И вполне появление этой красотки мог списать на усталость. Я не знал, была ли это в действительности Бет, а, может, просто от этой девушки в толпе разгоряченных и потных людей повеяло свежестью, в общем, мне стало просторней, и я с легкостью завершил выступление. После я добрался до дома, вернее, до номера гостиницы. Дело в следующем. Уйдя в то утро от матери, я решил все номера гостиниц, где мне придется останавливаться, называть домом. Мне казалось, так я смогу выработать иммунитет от тяжелых воспоминаний, которые могли бы внезапно накатывать. Если тебе раз в неделю приходиться менять «дом», в какой-то момент ты перестаешь различать, где дом реальный, а где вымышленный. И ты перестаешь думать о доме, как о чем-то единственном, дорогом и необходимом. Короче, я вернулся домой и уже готовился к тому, чтобы открыть бутылку шотландского виски, как вдруг в дверь постучали.
-Если вы по поводу обслуживания номеров, то мне ничего не надо. У меня все есть.
-Сомневаюсь, вряд ли у вас есть пара красивых ног.
Такая наглость меня взбесила, я немедленно вскочил, долетел до двери, одним движением распахнул ее.
-Бет J...
- Желтое платье, карие глаза, красная помада, пара красивых ног, хорошее настроение и бутылка шотландского виски. В номер 951. Получите, распишитесь.
-Где?
-Тут…
Вы никогда не думали о том, что мы готовы сделать для близкого человека.
И что мы требуем делать для нас.
Бет была чудо. Любой из тех парней, что вернулся домой с полным комплектом конечностей, отдал бы, не задумываясь, любую из них, лишь бы с ним была такая девушка, как Бет. Лежа в казармах и занимаясь онанизмом в окружении сорока таких же молодых парней, ты представляешь именно такую девушку. Фотографию такой девушки, ты хранишь в шкафчике и говоришь всем вокруг, что она тебя ждет. Но так получилось, что Бет была не только красивой куклой с идеальными формами. Все, кто знал ее, понимали, если Бет поставить в ряд с девушками, которые имеют такую же фигуру, смотреть ты будешь только на нее. Она умела как-то по - особенному смотреть, в тебя, а не сквозь тебя, как делали остальные. Бет смотрела на меня и видела меня. Ей не приходилось делать над собой усилие в попытке прирастить мне ногу, чтобы нормально со мной общаться. Она разговаривала со мной, как с одноногим. Даже не «как», а с одноногим. Порой мне казалось, если бы вместо меня лежала только моя голова или палец, для нее не составило бы труда полностью отдаться, до последней капли, этим частям. Все это могло поднять любого человека на высшую ступень блаженства, но только не меня. Только представьте, какого жить или просто находится рядом с человеком, для которого весь вопрос твоей уникальности заключается в твоей обыкновенности. Я приехал сюда, чтобы всем доказать собственное превосходство, а ей ничего доказывать было не надо. Мне было гораздо легче справиться с лживыми политиками, которые разговаривали исключительно с моей головой, боясь посмотреть ниже пояса, или, наоборот, нарочито акцентируя внимание на моем обрубке, похлопывая его и приговаривая: «Ну как, солдат, готов хоть сейчас в обойму строителей новой жизни». С Бет было все наоборот. Когда мы с ней говорили, складывалось впечатление, что не я, а она одноногая, так легко и ненавязчиво она забирала мое внимание, мои чувства, что мне просто не хватало времени поддерживать свой образ бравого солдата, да с ней этого и не хотелось. Однажды мы с ней разговаривали весь вечер, она сидела на кровати, подложив ногу под задницу, а я напротив нее в кресле. Ей захотелось в туалет, она попыталась встать, но нога за эти три или четыре часа затекла, и она повалилась на пол, я, не раздумывая, решил ей помочь и, конечно же, повалился рядом. Дальше мы катались по полу и, смеясь, задирали вверх ноги: она свои, а я свою. Какие у нее были ноги, я смотрел на нее, возбуждаясь, не стесняясь своего возбуждения. Она увидела то, как я смотрю и сказала: «Хочешь потрогать»? Я не успел ничего ответить, как она подползла ко мне и положила свою ногу поверх моего обрубка. Я немного приподнялся и протянул руку к ее ноге, она была теплая, живая. Чувствовалось, как по ней пульсировала кровь. Когда я дотронулся до кожи, по ноге побежали мурашки и маленькие светлые волоски чуть приподнялись. Я поймал себя на мысли, что это где-то было. Я вспомнил случай в ванной, когда я срезал лоскуты кожи. Вот оно все повторялось, трогая Бет, я трогал левую ногу и наоборот. Через много лет я думал об этом. Мы часто слышим: «У меня выросли крылья», «Она дала мне крылья», но никто не говорит: «Она мне вырастила руку», «Она мне дала почку». В тот момент я мог, не задумываясь, сказать: «Она дала мне ногу». Хотя она дала мне гораздо больше. Бет заполнила собой все пустоты, как физические, так и душевные. Никогда я еще не чувствовал себя таким целым. И мне хотелось ей отплатить тем же. Весь оставшейся вечер и всю оставшуюся ночь мы занимались любовью. Утром вместо слов любви Бет посмотрела на меня и сказала: «Я так рада, что ты сохранил голову и член».
И хотя она точно повторила мои мысли по поводу важности конечностей, как будто все знала, я ничему не удивился, в этом была вся Бет.
С этого утра Бет стала везде ездить со мной. Мы перебирались с места на место, как живые доказательства счастливой пары. Всем показывая пример.
Я везде читал свою речь, изменяя только в обращении название города. Малипуся кружился вокруг нас, как пиар-менеджер, и занимался отелями, расписаниями встреч и мероприятий. Все было прекрасно. Наконец жизнь вошла в желаемую колею. Бет понимала мою игру и не мешала мне в нее играться. Но я понимал, что в ее присутствие делать это становится все труднее и труднее. Зная Бет, могу сказать с полной уверенностью, она это чувствовала тоже. Изначально это была одиночная игра, и я освоил все правила, теперь же мне приходилось перестраиваться. Бет не требовала ничего, но чего-то требовал от себя я. Тем более когда мы оставались одни и ощущали свободу, которую нам дарило общение друг с другом…
У меня стало появляться болезненное неприятие лжи. Я все дальше отделялся от образа Полковника, который становился мне все более противен. В конце концов, наступил момент, когда мне необходимо было решать: Я и Бет или Я и Полковник. Совмещать две эти жизни оказалось невозможно. (Так же на меня давили обязательства, данные мэру нашего города). Как-то ночью я не мог заснуть, вышел на балкон и закурил. Я думал, как сказать Бет, про свое решение. В нашей совместной жизни не было опыта бесед на такие темы. Наверное, у нас просто не было «совместной» жизни. Постояв, покурив, подумав, я вернулся в комнату. Бет спала голая, закрытая только простыней, сквозь ткань проглядывали соски, ей что-то снилось, и она немного стонала. Я лег рядом с ней и закрыл глаза. Все решится утром.
Проснулся я от шума воды, как я понял, Бет принимала душ. Я воспользовался моментом и стал про себя проговаривать обращение к ней.
- Бет, я должен с тобой поговорить. Ты поймешь меня, в этом я не сомневаюсь, так что мне не придется ходить вокруг да около. Тот образ жизни, который я выбрал до встречи с тобой, не отпускает меня, да и я не хочу его отпускать…
Так я проговорил практически весь монолог, а вода была прекрасным аккомпанементом. Бет не выходила, и я решил проверить ее. Я поднялся, допрыгал до ванны, открыл дверь…
- БетL…Зачем?...
Она была очень цельным человеком и все доделывала до конца. В отличие от меня, она не остановилась на полпути и не ушла в свои фантазии. Она лежала в ванной с отцовской бритвой в руке. Ей не пришлось выслушивать мои невнятные мысли по поводу наших отношений. И уж точно она не собиралась ничего объяснять сама. В дверь вошел Малипуся. Сказал, что надо собираться. Я сидел на полу, все с той же бритвой в руках. Он посмотрел в ванну.
- Я со всем разберусь.
- Само собой.
Сама собой моя жизнь опять повернулась в сторону Полковника. Когда я вернулся, Бет уже не было, я даже не успел с ней попрощаться. Что бы не думать о произошедшем, я еще больше ударился в общественные дела. Вместе с Малипусей мы объезжали город за городом, везде неся свое слово. Присутствовали на открытиях больниц и детских садов.
Моим именем назвали реабилитационный центр, который помогал инвалидам войны устроиться в мирной жизни. И еще много всего. В такой гонке мы провели около десяти лет. За это время я ни разу не возвращался в свой город, не хотел, чтобы мне что-то напоминало о Бет. ( Пару раз я пытался связаться, с мамой, но ответной реакции не было, тогда я решил оставить эти попытки, думая. что она навсегда закрыла для меня свое сердце) В один из переездов я получил телеграмму. Она была из городского управления, там сообщалось, что моя мама умерла, и мне, как единственному родственнику, необходимо приехать для подписания каких-то документов. Я сказал об этом Малипусе, он как всегда пообещал разобраться, но в этот раз я поехал сам. Я не успел, и маму похоронили без меня. Это был уже пятый человек, с которым я не успел проститься. Я оставил цветы на кладбище и поехал домой. Когда я открыл дверь, было впечатление, что я попал в церковь имени меня. Везде были вырезки с моими фотографиями и столбиками газетных статей. Так же я нашел видеокассеты. На этих кассетах была запечатлена вся моя жизнь. Они аккуратно лежали на полке с точными маркировками года и места действия. Переклеенный изолентой старый видео магнитофон служил верой и правдой, фиксируя все достижения любимого сыночка. Я нашел запись самого первого выступления на площади перед городом, вставил кассету в магнитофон и нажал, как говорила моя мама «плей».
С экрана на меня смотрел самодовольный калека. И дело было не в моей ноге. Я был одноногий задолго до того, как потерял ногу. Чтобы это понять, мне не потребовалось и пяти минут, но на то, чтобы принять это, у меня ушла вся моя жизнь. Когда я, наконец, это понял, мне захотелось исчезнуть, смешаться с толпой. Я поехал подальше от родного города, у меня были деньги, и я купил себе обычной одежды, так же я заказал себе протез самый новый, что нашел. Он не давал ощущения настоящий ноги, но это от него и не требовалось. Я немного поволочил его по комнате, открыл дверь и вышел на улицу, приноровившись, я прошел несколько улиц. Мне этого было недостаточно, я захотел настоящих испытаний. На одном из столбов я увидел афишу о выступлении группы, какой - мне было неважно. Я искал толпы, среди которой я смогу затеряться. Я купил билет и вечером отправился на концерт. Музыка мне не очень понравилась, но это неважно, мне было приятно находится среди людей. Первый раз за последнее время я не был на трибуне со своей пресловутой речью, а вместе с остальными кричал и веселился в баре. Одна девушка спросила меня, почему я не танцую. По привычке мне захотелось прочитать ей лекцию на тему «Общественного долга» и «Самопожертвования», но я сдержался. Вместо этого я улыбнулся, допил свое пиво и сказал: «Почему бы нет». Что происходило после, не поддается описанию. Я пробрался в центр танц-пола, укрепился на своем протезе и стал танцевать. Танцем это вряд ли можно было назвать, но кто решает, что есть танец, а что нет. Под утро я ввалился к себе в отель. С непривычки все тело болело, особенно шрам обрубка. Я повалился на кровать и закрыл глаза, в ушах все еще звучала музыка. Мне было и весело и грустно, весело от чувства неподдельной радости, а грустно оттого, что эти чувства не с кем было разделить. Я думал обо всех тех, кого со мной уже нет, о Свистуне, Наезднике, Отце, Маме и, конечно, о Бет. Вдруг шум музыки превратился в шум льющейся воды. Я открыл глаза, дверь в ванну была открыта и от туда бил яркий свет, и валили клубы пара. В дверях стояла женщина.
- Бет, это ты? Я знал, что ты вернешься.
- Нет, Полковник, меня зовут Рита. Я помыла ванну, поменяла полотенца, и положила новую туалетную бумагу. Если еще что-то потребуется, обращайтесь.
- Рита…?
- Да.
-Может, потанцуем?
- Нет, увы, на это у меня нет времени. Обращайтесь.
(Он дастает бритву и идет по направлению к ванной комнате, смотрит на часы)
Да…Самое время немного рассказать о моем старике. Добрый неудачник – так его называли жители нашего города. Любой другой мог обидеться на это прозвище. Отца же наоборот, оно занимало. Иногда мне казалось, он даже гордился им. Отца многие знали, так как он содержал небольшой автосервис, в котором одновременно могли ремонтироваться пять-шесть автомобилей. Мы никогда не были богаты, но и нужды, благодаря этому небольшому семейному бизнесу, мы не испытывали. Но в чем же подвох, в чем неудача?!
Отец с малых лет мечтал быть военным. Он обожал красочные парады, всегда находился в первых рядах, когда подобные мероприятия проходили в нашем городке. В моменты, когда он описывал то или иное действо, увиденное им, он был самым счастливым человеком на земле. Все это подогревалось историями о героической стойкости его деда. Но как это часто бывает, наши самые заветные мечты остаются только мечтами. У отца с рождения одна нога была короче другой, по этой причине он серьезно прихрамывал; со временем, когда он уже женился на моей матери, они придумали делать набойку на левый ботинок больше, чем на правый, тем самым нивелируя разницу в размере ног, хотя полностью избавиться от хромоты не удалось. С такой телесной организацией о воинской службе можно забыть, и отец пошел учиться на автослесаря, при этом оставаясь ревностным сторонним наблюдателем и поклонником «морских котиков» и «зеленых беретов». В знании военной экипировки он был ходячий энциклопедией, он мог с легкостью по одному только виду сказать, к каким родам войск относится тот или иной солдат, какое у него звание и когда эта форма была введена в эксплуатацию. То же самое касалось и военной техники. Будучи автослесарем, он мог до последнего винтика описать строение танка или самолета. В общем, добрый сумасшедший неудачник.
Когда я уходил в армию, он радовался, как ребенок. Со слезами и со знанием дела он давал мне напутствия и советы, как вести себя в той или иной ситуации. Не знаю, кто больше радовался, – он или я…
(уходит в ванную комнату, справа как вначале появляется человек)
На следующий день горничная, которая занимается обслуживанием номеров, нашла Полковника лежащего с отцовской бритвой в руке.
Полный решимости, он залез в горячую ванну, и у него не выдержало сердце. Похоронили его тихо, без лишней шумихи. Организацией похорон, как и всей жизни, занимался Малипуся. К тому времени его единственный близкий друг. Он настоял, чтобы его хоронили в нормальных не обрезанных брюках. Он же прочел прощальную записку, написанную на обороте листка с речью.
- Я прожил счастливую жизнь. Жизнь героя, в которой было все, все, о чем я только мечтал: награды, почести, парады… Но это была не моя жизнь, и я бы отдал руку, на отсеченье… нет, это уже где-то было.
Конец.