Чтобы хлеба было не на три дня, навсегда и вдоволь?
Без Солженицына, оставленного было на полпути из изгнания на родину, все-таки не обойтись: «Теленок, столько лет бодавшийся с дубом, так и не сумел его пошатнуть, куда ему... Дуб подпилил Горбачев; хотел, видно, что-то подправить, сухие ветки убрать, навозу подкинуть, чтоб жил дуб еще тысячу лет, но из дупла вдруг вылез заспанный, плохо причесанный Ельцин и... повалил, молодец, этот дуб на землю…» Этот дуб – хорошая деталь, чтобы связать концы широко распластавшейся хроники. Я тоже попробую связать концы.
Вот Андрюха…
Что за Андрюха – и не упомнишь. А что за гость прилетел к нам без приглашения – его дозаправили под Старой Руссой, иначе бы не долетел, а так даже и переодеться успел, к Москве готовился, так в Москве его на Красной площади с телекамерами решили встретить: нежданный гость летит! Это о ком? О Русте... Кто такой, помните? Уже забыли? А что это за «ОНЭКСИМ» – не забыли? А «МЕНАТЕП»? «Конти? И «Сила-банк»… Сочинители поработали? Именно. Да так, чтобы чужакам не понять было. Разве что Караулов, «сдвинутый на сенсациях», соберет и сохранит для потомства эти шедевры эпохи распада. По ходу которых демократы второго и третьего уровня делят страну, спеша прихватить свое. Подробности, конечно, задевают.
Например, Старовойтова – хочет, чтобы Ельцин назначил ее министром обороны Российской Федерации. Не получилось: решили, что «армия бабу не примет». Эпизод этот не потерялся только из-за горечи дальнейшей судьбы этой женщины; сам же по себе он вряд ли надолго задержался бы в летописях.
Скорей всего, народ выметет это все из своей исторической памяти в небыль анекдотов. Что же это такое? Жуть, которая маскируется под чушь. Хрень, которая велит называть ее демократией. Дележка, которая считает завтрашние нули… Как?! А четыре миллиона? Где? В банке, у Андрюхи! Да кому они что скажут – эти пауки в банках? Другое дело, когда действие из банка перекинется... в тюрьму. Не Андрюха, а Егорка услышит то, что только там и услышишь:
«Мокрощелину готовь!
» Пребывание карауловского героя в тюряге, пусть недолгое, – врезается в хронику со стороны, противоположной Андрюхиным призрачным миллионам, но с такой жуткой рельефностью, что держит хронику с другого боку – железно. «…хотя главную правду русскому человеку сообщают только матом.»
Почти не цитируя этот мат, Караулов так передает его сверхзадачу, что картины разнузданного блуда, судорожно нетерпеливого насилия бьют из этой тюремной главы насмерть!
«Сексуальные оргии» – как новый элемент народной жизни… Новый?! А разве в прежние эпохи бытие «низов» не определяло ход событий? Еще как определяло.
Весь ужас новой истории опирается на шатания масс, ищущих, за кем бы погнаться (пойти строем). И войны мировые опираются на это низовое, неродное, природное неистовство. Как и на изощрение военной техники. Так будет на что опереться и тому безумию, на порог которого, озираясь, вышло теперь человечество. Мокрощелину надо готовить, а не карман для Андрюхиных миллионов.
И что же в итоге?
Когда я скажу, что же откладывается у меня в итоге чтения, то Караулов, уловив мою веру в неистребимую разумность Истории, – со свойственным ему озорным вызовом парирует в интонации «Собачьего сердца»: «Суровые годы уходят в борьбе за свободу страны... – За ними други-и-е прих-о-о-дят, они бу- у-дут так же трудны…» Может, так же, а может, и покруче.
Я все-таки приведу то рассуждение из хроники Караулова, которое укрепляет меня в моем фатальном оптимизме: «Церковный раскол. Если бы не Никон и его безобразия, глядишь – и семнадцатый бы год отступил, и Россия была бы крепче духом. Но Россия снова (и опять без всякой надобности) выкачивает из себя свою силу. Ну а XX век – просто катастрофа: Порт- Артур (где Россия и где Порт-Артур?), идиотский поход Тухачевского в Польшу, война с Финляндией, война в Корее, Карибский кризис, Берлинский кризис, Афганистан…» А дальше? Дальше – никакого рая.
Никакого упоения согласием сторон, а продолжающаяся борьба концепций, сопоставление идей, столкновение позиций. Хорошо, если не кровавое. В общем, привычный ад. Так привычен он, потому что другого и не было за тысячелетия Истории. Не было и не будет. Но если будет моя Россия – я готов терпеть. Изумляясь и крепясь вместе с Андреем Викторовичем Карауловым: – Ну, страна-а…
Р.S. Кстати, Юрий Лужков сразу, первым, назвавший роман Караулова эпопеей, абсолютно прав: «Русский ад» должен быть в каждом доме. На каждой книжной полке. У этой эпопеи есть судьба и, по-моему, интересная судьба. Долгая.
Лев Аннинский
4
Ельцин чувствовал, что превращается в зверя. Он бы с великим удовольствием отправил бы на тот свет Хасбулатова, потом – Руцкого, Зорькина, Анпилова, но Хасбулатова - раньше других. И они, вся эта компания Ельцина не пощадят: они давно приготовили ему гильотину. Ельцин не смог победить зло в себе самом. Президент обязан расправляться с теми, кто хочет (а желающие есть всегда) расправиться с ним, с лидером нации. Ну хорошо: Хасбулатов приговорен. Он, Ельцин, его приговорил.
Коржаков и Стрелецкий, ближайший сотрудник Коржакова, все сделают как надо. Они умеют. Недавно проскочила оперативная информация, что на Ельцина готовит покушение некто Солоник. Киллер номер один, как докладывал Коржаков. Ну и где он, этот Солоник? Недавно нашли его труп. Под Афинами. Вот бы туда, под Афины, еще и Руслана Имрановича! Только что скажет – в ответ – «друг Билл»? Увидев Руслана Имрановича в гробу! - Американцы могли бы в два счета убрать Ельцина. Американцы – это не Солоник. Никакая охрана от от них не спасет.
И Президентом России быстренько (они бы помогли) стал бы выгодный для них Чубайс. Кеннеди убили, а уж Ельцина-то... – трудно что ли? Борис Николаевич все время думал об этом. Экономика катастроф. Если Россия впишется в «золотой миллиард», то есть отдаст американцем все, что им нужно и все, что им нужно уничтожит, тогда можно ничего не бояться. Только так. В 17-ом, в канун революции, американцы закидывают в Россию Льва Давидовича Троцкого. Немцы доставили Ленина, поезд был за их счет. А американцы - для подстраховки - доставили (в те же дни) Троцкого.
Под видом туриста, Лев Давидович прибыл в Петербург на американском корабле.4 Какой проект, это ж надо! Ленин и Троцкий подарили американцам, норвежцам, японцам и англичанам: бакинскую и грозненскую нефть, весь русский Север, начиная с Чукотки и весь Дальний Восток.
Это Троцкий убедил Ленина «подкупить Антанту» - сохранить свою власть любой ценой. 24 октября 1918-го, нарком иностранных дел Чичерин запрашивает Вильсона: «Господин Президент, какой именно дани требуют от русского народа правительства Америки, Англии и Франции? Требуют ли они концессии, передачи им на определенных условиях железных дорог, рудников, золотых приисков и так далее или территориальных уступок?»5 Некоторые соглашения - концессии - действовали на территории Советского Союза до 60-ых годов. Фирма «Hokushinkai oil concession» - аж до осени 1975-го года. 500-600% годовой прибыли! Золотые прииски, руда, нефть и нефтепродукты, лес, пушнина, воздушные перевозки и - даже! - сало, зерно, яйца, пух… Этих концессий было с полтысячи: «Руссобрит», «Руссанглолес», «Русснорвеголес», фирмы Гарримана, «Деруметалл» – и т.д. и т.д. – Да, вопрос с Хасбулатовым был в принципе решен.
Спровоцированный инфаркт? Что проще, - да? Горбачев дважды прямо говорил Чебрикову, что он, Горбачев, не знает, как ему умнее избавиться от коварного Гейдара Алиева - самого популярного человека в Закавказье. И вдруг, у Алиева инфаркт. Как по заказу! Гейдар Алиевич так и говорил Ельцину: по заказу. Алиев - выжил, но от такого удара сердце было, конечно, «Отправляя Ленина в Россию, - вспоминал Эрих Людендорф, генерал пехоты, - наше правительство приняло на себя и 4 особую ответственность.
В военном отношении поездка была оправданной, Россия должна была пасть…» В обмен на легитимность Советской власти, Ленин, весной 1919-го, заявил, что Совнарком готов поддержать 5 международное признание правительства Колчака и согласиться на аннексию войсками Антанты Мурманска, Архангельска, Владивостока... да хоть бы и всей России! Ленин предложил Соединенным Штатам (и Буллит, их посол в Москве, радостно телеграфировал об этом в Вашингтон), оставить большевикам только Московскую и Петроградскую губернии, Тверь и Ярославль. Черт с ней, с Россией, иными словами, лишь бы себя сохранить и хоть какую-то власть… - Прим.автора.
подорвано. Короче говоря, нужен мятеж. Война. (Хотя бы на сутки.) Сначала надо выкинуть Руцкого из Кремля. Кто сказал, что кабинет вице-президента должен быть именно в Кремле? Руцкой, счастливый организатор массового восторга, сразу кинется в Белый дом. Других адресов у Руцкого нет.
Ну и хорошо, - вот они, два лагеря: Кремль и Белый дом! Президент (демократы) и коммунистический парламент во главе с Хасбулатовым и Руцким. Военные против Президента-реформатора. И он, Борис Ельцин - в каске и с автоматом.
Как Сальвадор Альенде когда-то: вождь, презирающий смерть… И начинать надо с Руцкого. «Черный полковник», враг реформ! Враг «божьей милостью»… Самое главное, телевизионный репортаж на всю планету: «черные полковники» бросают ему, Президенту России, вызов. Но как их завести… как? Где тот бикфордов шнур, который давно надо было всадить в эти чертовы задницы? - Президент-демократ лично ведет демократические отряды на штурм Белого дома, где окопалась недобитая советская военщина… Пометка в дневнике Ельцина: «Макашов. Больше идиотизьма!» (Ельцин писал с ошибками, как умел:тридцать-сорок ошибок на каждой странице).
Очень важен Руцкой, он популярен. (Пометка в дневнике Президента: «Нада покозать его еврейские корни».) Главное, картинка будет очень хорошая. Все как у людей, понимашь: публичный процесс. Зачем Хрущеву был так нужен суд над Берией? Суд, где Берию - никто не видел (да и жив ли он?) А председатель коллегии, главный судья - маршал Конев.
Нашли юриста! - Как зачем? Главное для Хрущева - создать видимость: у у нас сейчас все по закону, прошли сталинские времена! Еще раз: суд и приговор. Хасбулатов и Руцкой тихо идут на эшафот. Вокруг - ликующие крики демократической толпы. (Пометка в дневнике Президента: «Площадь: использовать Новодворскую».) - Ну а потом, рокировочка: вместо Хасбулатова - Юрий Рыжков, вместо Руцкого - Галина Старовойтова… Власть иссушает людей. Но она иссушает только тех, кто к этой власти не готов! Ельцин так не решился быть счастливым человеком. Избравшись Президентом, он слишком поздно понял, что на карту сейчас ставится его жизнь.
Не для того он из года в год упрямо делал партийную карьеру, чтобы поставить - вдруг - на карту свою жизнь и жизнь своей семьи. Кто от лютой доли не принял креста… Ельцин хорошо помнил этот день, точнее, вечер: 22 сентября 1991 года. Все началось именно тогда, 22 сентября. С записки Бурбулиса, Государственного секретаря России. Ельцин не любил читать.
В Кремле знали: бумаги, которые идут к Ельцину, должны быть короткими, максимум – три-четыре фразы, не больше. Нет уж, еще чего: коротко писать Бурбулис не умел.
Ельцин подошел к столу и осторожно, бережно взял в руки красивый компьютерный текст и прочитал слова, специально подчеркнутые Бурбулисом: «Совершенно очевидно, что, столкнувшись с фактом создания нового Союза, Президент СССР будет вынужден немедленно подать в отставку…» «Верно, – подумал Ельцин, – удар под дых.
Три республики сразу, в одно касание, образуют новое государство: Союз Независимых Государств, как пишет Бурбулис, хотя о названии, конечно, надо будет еще подумать…» А может, не три республики? Больше? Может Назарбаев, Снегур, хотя Снегур, конечно, своеобразный парень, лишен любви к Родине, ему только власть нужна… Назарбаев хотел, чтобы Горбачев сделал бы его вице-президентом Советского Союза! Еще лучше - премьер-министром. Горбачев вроде бы не возражал, но он думал об Александре Яковлеве, потом, позже, о Собчаке. Кто в итоге стал вице-президентом? Правильно: Геннадий Янаев! Сентябрь 91-го: холодный, с ветрами, как в Ледовитом океане. Двоевластие в стране, Горбачев и Ельцин. Двоепапие…
Ельцин встал и подошел к окну. Ночью Кремль был чуден, красив и казался большим-большим пряником. «Странно, – подумал Ельцин, - я ведь никогда не был честным человеком, не получилось… у меня…» Он грустно смотрел в окно. Отъехала чья-то «Волга» и Ивановская площадь совсем опустела.
Ельцину было стыдно за самого себя; много их сейчас в нем, опасных и недоговоренных мыслей. Коммунистический сфинкс, взлетевший над Россией как Медный всадник, - обхохочешься! Кобзон поет-надрывается о «мордатом кучере», который тащит - по пьянке - свои сани к обрыву, а Киреев в «Литературке» восклицает: «Ельцин, Ельцин! Горе ты наше, всенародное..!» Как человек, как лидер, Ельцин был решительнее, чем Горбачев, но Горбачев в Кремле чувствовал себя как рыба в воде, а Ельцин - как слон в посудной лавке… Для Горбачева народ - пламя в камине. А Ельцин? Люди для Ельцина - это принудительный ассортимент. Он очень хочет славы. Такой славы, па-нимашь, шоб на весь мир. Главная мечта Ельцина - «шоб над ним никого не было!» И уже заложено: есть Россия Ельцина (он - и его окружение) и есть другая Россия, вся остальная. Главная проблема России Ельцина - вся Россия вокруг! Еще одна жуткая тема, больная: Китай. Начиная с 1991 года, Китайская Народная Республика получила в подарок от Российской Федерации более двухсот тысяч гектаров русской земли.
Не по какому-то тайному (и великому) замыслу, - если бы! Это личный подарок Бориса Николаевича «другу Цзян Цзэминю». От широт душевных, так сказать. Просто слабоголосые китайцы сейчас ближе всех к его огромному уху.
И они со слезами просят «о великой милости» - о землях, им жить негде, тесно… А у Ельцина так: кто ближе к нему, тот и друг! – Трон пропьет!.. - хохочет Цзян Цзэмин. В своем кругу… Больше всех пострадали – от Ельцина, его подарков – Хабаровский край, Амурская область, Еврейская автономия (и без того крошечная); это же не пустыни какие-то и не пустошь, это рабочие земли, Амур, леса… Ельцин хотел было преподнести Китаю в подарок еще и Хасанский район в Приморье, но местный губернатор Евгений Наздратенко объяснил Ельцину, что тысячи людей выйдут в знак протеста на улицы. - Да как это так? Какой еще подарок?! Хасанский район - 17 тысяч человек.
Они теперь… китайцы, что ли? А если они хотят остаться в России, в Приморье где им жить? Кто даст квартиры? Хотя бы комнату в бараке? Ельцин отступил, но поручил, все-таки, Евгению Примакову, опытному дипломату, поговорить с Наздратенко, успокоить его и - склонить. Хитрейший человек, между прочим: Евгений Примаков.
Генерал-лейтенант ГРУ (политическая разведка), только кто об этом знал? Для демократов - демократ. Для КПСС - разведчик и генерал. Когда Горбачев звонил Примакову на квартиру, он, от страха, разговаривал с Горбачевым стоя. Примаков жмурил на солнце заплывшие глазки, понимал, конечно, что Наздратенко - прав, убеждать его - бесполезно, но - взял под козырек.
Примаков ужасно боялся Ельцина; он боялся любого начальника, с которым он работал. Наздратенко слушать не стал: он сразу отправил милейшего Евгения Максимовича в пешее эротическое путешествие, на эти самые… веселые буквы и предупредил, что если бы не возраст Евгения Максимовича и не его многочисленные заслуги перед Советской властью, был бы он сейчас без зубов - Наздратенко старатель и рука у него железная! А тут вдруг к Борису Николаевичу подкатил министр иностранных дел Козырев. И предложил ему «быстренько продать Карелию». Кому? Финляндии, разумеется. Подсказка, правда, была от американцев. Цена - 15 миллиардов долларов. «Это много или мало?» - задумался Ельцин.
Для тщательной проработки вопроса (не продешевить бы!) была срочна создана рабочая группа: вице-премьер Шахрай, министры Федотов, Козырев и его заместитель Федоров; он и расскажет - сдуру - обо всем журналистам, а журналисты поднимут скандал… …Горбачев позорил Ельцина несколько раз. Сначала – Октябрьский пленум, потом кино по телевидению о запое Бориса Николаевича в Америке, потом – Успенские дачи, когда Ельцину пришлось публично, с трибуны соврать, что его столкнули в водоем… На самом деле, Ельцин отправился в гости.
На дачу к своему старому приятелю, бывшему министру Башилову. Но не к нему, разумеется (зачем ему Башилов на ночь глядя?). А вот его сестра-хозяйка - другое дело! Башилов - в командировке, значит дача свободна. Красивая женщина, сестра-хозяйка на его даче и они уже - вроде бы обо всем договорились; Ельцин взял букет цветов, отпустил машину, а все другие букеты (он возвращался из Раменок, от избирателей), Борис Николаевич, по дороге, выбросил в канаву.
Протиснулся через дырку в заборе, чтобы на КПП его бы никто не видел. И - вперед, на 53-ю дачу! Твою мать! Его никто не ждет. Как так, понимашь?! Даже трахнуться не получилось! Со злобы, Ельцин саданул кулаком по стеклу и поранил руку. Стекло разлетелось вдребезги! Ну и куда ему теперь, если он на ночь приехал? Ельцин отправился на пруд, хотел смыть кровь, но не удержал равновесие и упал в воду.
Такси? В лесу какое такси? - А вода ледяная, сентябрь, он быстро замерз. Ну и двинулся на КПП, в дежурку; только там можно было согреться… Увидев совершенно мокрого члена Центрального Комитета партии, да еще в крови, у «комететчиков» от волнения аж… дыхание сперло. Мощная сцена, однако: из леса выходит пьяный Ельцин, чем-то похожий сейчас на отца Федора из бессмертного романа «Двенадцать стульев» и требует телефон. Кому позвонить-то? Разумеется, Коржакову.
Тот, слава Богу, был дома, то есть - у телефона. Ельцин приказал ему немедленно приехать. А Коржаков, испугавшись, тут же позвонил Наине Иосифовне: – С Борисом Николаевичем что-то случилось… Они примчались с разницей в минуту: Наина Иосифовна и Коржаков.
Увидев жену, Ельцин вконец растерялся: – Покушение, понимашь! Мешок на голову! С моста бросили… Какой мост, если глубина в реке - метр? А что сказать-то? У бабы был?.. Отбиваясь от Горбачева и КГБ, Ельцин окончательно убедился, что он - не очень умен, поэтому страх оказаться в дураках был у него очень силен: не напороть бы! - Документ лежал на столе.
Ельцин знал, что Бурбулис – рядом, у себя в кабинете. Бурбулис никогда не уезжал домой раньше, чем Борис Николаевич. В 87-ом, после Пленума, Ельцин на нервной почве попал в больницу. И ему здесь все время давали какие-то таблетки.
Убить не могли, боялись, а вот отравить мозг – это запросто! Об академике Евгении Чазове, отвечавшем в Кремле за здоровье Членов и Кандидатов в Члены Политбюро, говорили, что, когда Чазов учился в медицинском институте, клятвы Гиппократа еще не было!.. - А странная катастрофа под Барселоной, когда маленький самолетик с Ельциным чуть было не убился при жесткой посадке на землю? Ельцин молча смотрел на Ивановскую площадь.
Она вся была в сизых лужах и снег взмесился как грязь. «Вот ведь, Иван Грозный тоже ходил по этим камням…» Ночи в Кремле были очень красивы! - Ельцин любил власть, любил побеждать. Чтобы побеждать, ему были нужны враги.
Стиль руководства Ельцина - почти сталинский; он сформировался на стройке, среди прорабов. Как строитель, Ельцин ничем не отличился. Разве что, пятиэтажки с «ускоренной кладкой фундамента», это было его «ноу-хау».
Но одна из пятиэтажек перед самой сдачей вдруг сложилась как карточный домик. Хорошо хоть никто не погиб… От уголовного дела и тюрьмы его спас тогда Константин Николаев, Первый секретарь Свердловского обкома КПСС.
Именно он заступился за Ельцина перед Брежневым и Пельше, Комитетом партийного контроля.. С тех пор Ельцин не любил вспоминать, что он когда-то был строителем!.. Кремль, Кремль… – как же тут тяжело! Может быть потому, что могилы вокруг? … Ельцин вернулся к столу.
Прямо перед ним, в огромной раме, чернела картина: река, обрыв и два дерева, похожих на виселицу. «Надо будет снять», – подумал Ельцин. Странно: здесь, в Кремле, он уже месяц, а картину не замечал. Ельцин бросил взгляд на записку Бурбулиса, потом нажал какую-то кнопку на большом телефонном аппарате.
Правое ухо у Ельцина было абсолютно мертвое (простудился в Свердловске) и поэтому как все глухие люди, он говорил, обычно, на редкость громко. – Геннадий Эдуардович... я, понимашь, посмотрел... наработки. План хороший.
Но... – Ельцин помедлил, – мало что получится, я считаю. Бурбулис стал в ответ что-то быстро-быстро говорить, но Ельцин тут же его оборвал: – И... знаете шта-а..? Идите домой! Ельцин положил трубку. На часах - половина первого ночи. Он встал, снова подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу.
7
– Вибрирующий человек, Горбачев! - продолжал Петраков, глотая рыжики. - У себя, на Ставрополье, что он сделал для страны… - вы… вы не знаете? – Ничем не отмечен, - мрачно сказал Чуприянов. – Вот смотрите, - оживился Николай Яковлевич, аккуратно подцепив на вилку моченое яблоко, - Сталин построил страну под ВПК. Не ВПК под страну, не наоборот, хочу заметить… если бы! если бы, дорогой мой Иван Михайлович! Кругом враги. Проклятое ленинское учение: социализм окружен врагами.
Армия и еще раз армия! Крестьяне, их хлеб, их коровники, их трактора так же важны, как танки, - согласны со мной? Что было в воздухе 22 июня 41-го года? – Катастрофа… что! – Нет, Иван Михайлович! Нет, дорогой мой директор! 22 июня господин Геринг потерял - в воздухе - четыреста своих «соколов». Чуприянов поднял голову: – Как? Как четыреста? – В воздушных боях. Прежде всего - Западный округ.
Какой подъем был, да? вы… вы согласны со мной?! Личная преданность общему делу. – Первый раз слышу, ей Богу… четыреста! - бормотал Чуприянов, - четыреста… – Больше такого не было. За всю войну. Только - в первый день. Но именно потому, что все силы страны Сталин бросил на оборонку, у нас не оказалось нормальных тракторов или грузовых машин. Зато были «Катюши» и Т-34. А первый пуск ракеты Королёв произвел с подводной лодки. Потом Макеев подрос, Виктор Петрович, - мы с ним очень дружили… А тут вдруг - 88-ой, здрасьте вам, как говорится! Кооперация. – Развал? Предтеча? – Развал. И 88-ой, Иван Михайлович, теперь-то ясно, был так же страшен для страны, как 41- ый.Чуприянов насупился: – Директора, значит, виноваты? – А кто же, Иван Михайлович? - легко, с улыбкой откликнулся Петраков. - Кто же… еще?!
В окне промелькнула крылатая тень. Почему там, где уха, тут же появляются вороны? Они что? Рыбу едят, что ли? Похоже, едят. Все едят, по клюву видно! – Я когда узнал про кооперативы… про эти… – мрачно сказал Чуприянов, опять потянувшись за «клюковкой». – Все думал, провокация какая… – Луна для волков - уже солнце! - поддержал его Петраков. - Кому пальцы отгрызут, кому голову! Как, все-таки, интересно с ним, с этим академиком! Если человеку очень интересно с другим человеком, это - настоящий отдых.
Петраков поднял рюмку с «клюковкой»: – Госкомстат подсчитал: неудовлетворенный спрос на промышленные товары оценивается в Советском Союзе в 32 миллиарда рублей. А в сфере услуг, которые предоставляет государство, еще 15 миллиардов. И Рыжков (а у него вся голова была забита цифрами) ставит задачу: с помощью разветвленной сети кооперации… - разветвленной, Иван Михайлович, прошу заметить! - сократить эти самые миллиарды в рекордно короткие сроки.
Кто-то из помощников ему тут же подсунул цитату из Ленина - кооперация, мол, «сплошь да рядом совпадает с социализмом»… ну или что-то там… в этом духе! Они опять выпили. Ах, что за рыжики у Ивана Михайловича… Эти мерзавцы сами в рот прыгают, как у Гоголя прыгали галушки - в огромную пасть пана Пацюка…
– Говорят, что Луначарский, если злился, - сказал Чуприянов, грубо, по-крестьянски, вытирая ладонью рот, - всегда кричал: «Дайте мне полчаса и я найду вам такую цитату из Владимира Ильича, что оправдаю все на свете!» Николай Яковлевич засмеялся: – Ленин у них - как футбольный мяч, - вы… вы понимаете меня? Те, кто был рядом, как Троцкий, как Сталин, играли «в Ленина» как в мяч: то в те ворота погнали, то в эти… Вокруг лидера (и это, кстати, особенность России) всегда находятся люди, для которых он - как футбольный мяч.
Рыжков - верный ленинец. Для него цитата из Ленина важнее здравого смысла. Он и в гробу будет ленинцем. – На хрена..? - не понимал Чуприянов. - Все эти ленины, сука, только жить мешают… – Сроднился. Рыжкову невдомек, что Владимир Ильич, ни черта не смысливший в экономике, в кооперативах, да и в нэпе, просто запутался. Кооперативы тогда были другие, прямо скажем. А у Николая Ивановича? – А у Николая Ивановича кооператив - как еще один цех.
Прямо на заводе. Не отходя от кассы. – Так в этом и смысл! Кооператив - частный, а ресурсы, что б он поднялся, в подарок. От государства! Чуприянов насторожился. Даже рюмку от себя отодвинул. – А вот это я не прочухал. – В подарок! - подтвердил Петраков. – Любые ресурсы? – Хоть нефть, хоть золото. – Вот правда: не знал… – Еще лучше - алюминий, который ценится, не мне вам говорить, больше чем золото… Петраков внимательно наблюдал за Чуприяновым. Он был уверен, что этому директору от него что-то нужно, что там, в Москве, у Ивана Михайловича есть какие-то вопросы или проблемы, которые он не может решить.
И Петраков пригодится ему как «толкач». Кто же поверит, черт возьми, что этот роскошный стол действительно накрыт от чистого сердца. Как, все-таки, с ним интересно, с этим академиком… Если человеку интересно с другим человеком, это уже не беседа, это - настоящий отдых! – Второй вопрос: кто их возглавил? – Кооперативы? Жены и дети директоров заводов. – Вот! - удовлетворенно произнес Петраков. - А еще - родственники секретарей обкомов и облисполкомов. Плюс - ближайшая родня сотрудников КГБ на местах, палачей с золотым сердцем, верных учеников Феликса Эдмундовича, нашего «железного рыцаря».
– Они всегда - самые шустрые… - мрачно заметил Чуприянов. – Живут по принципу: что в этой ситуации (у них любая ситуация - это ситуация) для меня самое выгодное? Чуприянов схватил «клюковку», грубо плеснул ее в рюмки, и вдруг громко сказал: – А вот Катюха моя смирно дома сидела. У окошка томилась, женихов ждала… потому как все мы здесь недотепы…
Он злился, это же видно. Его короткие, тонкие губы кривились, а на сердце налетал гневный холодок. – Такой стол приготовить! - Николай Яковлевич повернулся к Катюше. - Спасибо, милая..! – Рыбу неси, - мрачно приказал Чуприянов. – Рано, па… Я ж только минута, как куль сунула… От печи шел жар.
Ковров на полу не было, это не по-сибирски, но вокруг стола были разбросаны холсты из домотканого льна. На косящатых окошках, умело раскрашенных узорным морозцем, болтались белые занавески. Стены в избе сосновые, гладкие, но кое-где повылезала смола.
Только сейчас Николай Яковлевич заметил, что в красном углу, под сводами, не заметно, будто спрятавшись горит лампада. А над лампадой - темный, в трещинках, лик Христа. Древнего- древнего письма, кажется - суздальского…
Чуприянов перехватил его взгляд: – Катюха балуется, - объяснил он. - Верует… – Это замечательно, - сказал Петраков. Выпили молча, без тоста. Если разговор - серьезный, то зачем они нужны, эти тосты, трата времени, только и всего, а отвлекаться так не хочется! – А вот мой приятель в Нижнем, - продолжал Петраков, - директор крупного машзавода, выдвинул на кооператив, Иван Михайлович, родную жену. Учителя словесности.
На «волну» поставил, так сказать… – А велика «волна-то»? - спрашивал, усмехаясь, Чуприянов. Он мрачно копался вилкой в своей тарелке и почти ничего не ел. – Газовые установки. – А она в них чего-то смыслит? – Нет, но они - оба - смыслят в деньгах. Петраков не много увлекся. Забыл, что в гостях, вот и - увлекся. Он всегда, в любой аудитории, - это привычка, - говорил только то, что он думал.
И никто его за это особенно не корил, даже парторг их института, хотя парторг - вреднейший тип, из бывших «особистов». На самом деле, русские люди очень любят, когда им режут - в глаза - правду-матку. Россия - до того сложная страна и столько она всего перевидала, что правды здесь никто не боится. (Если только начальники, в основном - среднего звена.)
Больше всех, наверное, правду в России боится Госкомстат: он же отвечает перед Кремлем за все цифры сразу… Чуприянов вдруг резко вскочил, отбросив стул ногой: – Частник лучше, чем я? А это, бл, не кремлевский бред?! Он дурак, ваш Рыжков? Или негодяй?! Стул отлетел к печке, но Катюша тут же его подхватила и молча поставила обратно. –
Дурак, – согласился Петраков. – А каждый дурак - чуть-чуть негодяй, я не спорю. Жизнь не так проста, как она кажется, Иван Михайлович, она еще проще, но логика Рыжкова, - а я говорил с ним на эти темы, - примерно такая: если петух объявил зарю, значит куры тут же завалят всех яйцами…
– Нет, подождите! - завелся Чуприянов. - Выходит, я пропустил самое главное: все ресурсы - в подарок? Золото? Рубины? Изумруды?! – Конечно, конечно, - подтвердил Чуприянов. - Не стесняйся, частник! Бери все, что у нас есть. Разумеется, бесплатно. Любые богатства. Любые… Иван Михайлович! – Бл… – Ведь как считалось? Кооператив создает новые рабочие места. Вот же какое было у них объяснение.
Ну и итог… этого объяснения. Раньше в казну шли доходы. А сейчас пойдут только налоги. Михаил Сергеевич - как недоизверженный вулкан; на него, черт возьми, вдруг накатил рыночный мистицизм. «Живой уголок» (кооперативы!) среди старых советских железок.
Но Рыжкову говорят: теперь, Николай Иванович, у нас появятся новые кадры. – Кто говорит? - рявкнул Чуприянов. – «Свои», кто ж еще? - удивился Николай Яковлевич. - Рашников, Магнитка, Лисин в Липецке… они ж как белки взметнулись! Новое время пришло. Время болтовни и идиотов.
Национальный доход 12-ой пятилетки, Иван Михайлович, 11,6% - я по памяти говорю… Промышленность подросла еще на 13,3%: Рыжков, все-таки, был не плохим организатором. Ну и, - добавим, - объем капитального строительства рванул сразу на треть. - Ничего цифры? Всегда бы так, - верно? Но Горбачева (под влиянием Раисы Максимовны, конечно) сейчас страстно тянет к либералам. Ему хочется найти что-то новое. Но Горбачев - не образован. Застрял в своей партии. Поэтому он… Дон-Кихот наш… лезет вперед.
Даешь рай на землю немедленно! Тут-то они и подскочили к Горбачеву: Аганбегян, Лёня Абалкин, ставший первым заместителем Рыжкова, Коля Шмелев со своими… рассказами в «Огоньке», он же еще и писатель… - записные московские трепачи. А Михаил Сергеевич все время чего-то хочет: то «ускорение», то «перестройка», то… – …ускорение перестройки!
– Вот Рыжков и сломался, - подвел черту Петраков. - Заболтали его, одним словом… Чуприянов взял стопку и закинул «клюковку» в рот. Даже Петракову не предложил - так разозлился. Комбинат у него стратегический, с гособоронзаказом, поэтому реформы его пока не коснулись. Магнитка - тоже оборонка, естественно, но гендиректор Рашников, как царевич Гвидон в сказочной бочке, поднапрягся, распрямил плечи, и грабанул Магнитогорский металлургический комбинат в свои сильные собственные руки.
Кто-то же должен быть в России миллиардером! Кто, если не он, Рашников - легендарный директор? Вошла Катюша, - принесла горячую, с дымком, картошечку, густо посыпанную какой-то травкой. – Я на закуску картошку всегда подаю, - объяснил Чуприянов. - Чтоб не забывать, значит, кто мы такие и откуда! Петраков подумал, что Катюша, наверное, стояла в кухне за дверью, поджидала, когда отец придет в себя и можно будет войти. Доставалось ей, видно, под горячую руку, директора-то эти как заведутся - кого угодно сожрут заживо, да хоть бы и родную дочь… – Выпьем, Иван Михайлович? - предложил Петраков. - Озаримся, так сказать?! – Ну а что нам еще остается?.. - вяло откликнулся Чуприянов. Он вернулся за стол. – Приходит тут один ко мне. Либерал, наверное. Из Москвы прислали. Эффективный менеджер. Мы ведь под государством пока, но Гайдар - уже торопится, комбинат - с прибылью, вот он и подсылает к нам… эффективных менеджеров. Первый вопрос у него… знаете, какой? – Какой? - улыбался Петраков. – А что у вас можно продать? В руках - анкету держит. Это по-старому - анкета. У них - «резюме».
Спрашиваю: скажи, соотечественник, если директор прикажет тебе поменять в светильнике лампочку. Ты в «резюме» как об этом напишешь? Петраков поднял рюмку: – «Единолично управлял успешным обновлением и развертыванием новой системы освещения окружающей среды с нулевым перерасходом средств и нулевым числом инцидентов в сфере безопасности»! – Во-во, - кивнул Иван Михайлович и они со смехом чокнулись. – И пирожки попробуйте, - попросила Катюша. – С удовольствием, милая, - разулыбался Петраков, - не хочу огорчать вас отказом! – Ты тоже, па! Чуприянов укоризненно посмотрел на дочь. – Уху волоки, - приказал он. Катюша бросилась во двор.
Какие еще пироги… - от них быстро живот развернет, а он у Чуприянова и так будто футбольный мяч! – Может, помочь? - встрепенулся Петраков. - С ухой-то? – Справится, - отмахнулся Иван Михайлович. - Деревенская, чай!.. Если со стороны, то Николай Яковлевич был похож, конечно, на учителя средней школы: он все время поправлял очки, сползавшие на нос и растерянно, как школьник, озирался по сторонам. Господь наградил его многими недостатками, но прежде всего - обжорство.
Одной только «клюковки», Петраков мог выпить целую бочку. - Он плохо следил за собой. На самом деле, совсем не следил, да и одевался он - всегда - на скорую руку: дешевая клетчатая рубашка с мятым воротником (на нем как удавка висел галстук), костюм из серии «прощай молодость!» и ботинки как кувалды.
Они, все, немножко странные, эти ученые, как бы не от мира сего, ученые (и еще - писатели) всегда очень плохо одеты… Люди пьют «клюковку» и говорят об экономике, - это ли не извращение? – Все-таки я не п-понимаю, - завелся Чуприянов, сильно уже опьяневший. - Это что ж: в Москве, в са-а-амой Москве… - говорил он, кого-то передразнивая, - не нашлось, выходит, ни одного человека, кто вогнал бы ему ума в задние ворота?
– Рыжкову, Иван Михайлович? - уточнил Петраков. - А я так скажу: был бы жив Косыгин, он бы, конечно, отправил бы Рыжкова обратно на «Уралмаш». Косыгин ведь часто приглашал к себе Академию Наук. Советовался, боялся ошибиться. Семь раз отмерит и только потом - отрежет. Жесткий был мужик… ой какой жесткий… С Брежневым, помню, поссорился прямо на наших глазах. – А правда, люди брешут, что из-за футбола сцепились? – Из-за хоккея. Вы когда-нибудь видели, как ссорятся заики? – Кто-о..? – Заики.
Как они орут друг на друга? Это было - примерно - тоже самое. В Политбюро - три главных болельщика. Брежнев, Гречко и Подгорный. Все они - за ЦСКА. А тут вдруг, прямо на заседании, они поспорили у кого лучше бросок: у Фирсова или Харламова? Заложив руки за голову, Чуприянов мечтательно откинулся на спинку стула. – Фирсов, конечно! Щелчок! – И так они заспорили, - усмехался Николай Яковлевич, - что у них до мата дошло. Вот только за грудки не хватали друг друга! Ну и Косыгин не выдержал, конечно! Мы, говорит, обсуждаем здесь вопросы государственной важности.
А вы чушь несете! Сказал, сложил бумаги и ушел. - Теперь - смотрите… - Петраков подцепил на вилку моченое яблоко, но с вилки есть его не удобно, а тарелка - уже полна. Яблоко с кулак, если не больше. И переливается под люстрой как на солнце… - Петраков замешкался, потом взял яблоко в руки и вцепился в него зубами. - Я ж вот… говорю: Рыжков мыслил только цифрами.
В 85-ом война в Афганистане стоила Советскому Союзу 2,6 миллиарда рублей. По году! – Это… - наморщил лоб Иван Михайлович… – 7,2 миллиона рублей в день, - подсказал Петраков. - В 87-ом - уже 7,2 миллиарда. Это 14,7 миллиона в день. И Рыжков резко выступает против Афганистана. Я сидел рядом с ним, когда он… - он, а не Горбачев!.. - заявил Кармалю, что Советский Союз начинает вывод войск. Рядом с Рыжковым, плечо в плечо, сидел, как помню, Александр Николаевич Яковлев. Хоть бы он слово сказал в поддержку Рыжкова! А ведь сейчас - либерал… Иван Михайлович опять потянулся за «клюковкой».
– Сука, - выругался он. - Все они сука… – Рыжков как думал? - продолжал Николай Яковлевич. - Мясо со спекулянтов уже содрано, ведь ОБХСС работал не плохо. Где он тогда найдет в СССР частников? На кооперативы. Настоящих рыночников? Рыжков не плохо разбирался в организации производства. В советской системе ценностей организацию производства часто путали с экономикой, - вы… вы согласны со мной? Помните, съезд народных депутатов, на трибуне - Собчак.
В своем знаменитом клетчатом пиджаке? Кооператив «АНТ», во главе - бывшие кагебешники, восемь списанных танков, случайно «застрявших» в грузовом порту Новороссийска? – Не помню… - бурчал Чуприянов, не поднимая головы. Петраков долго и безуспешно пытался подцепить на вилку кусочек картошки и два рыжика сразу, но у него то рыжик спрыгивал, то картошка ломалась. Чуприянов хотел, было, протянуть ему столовую ложку, но Петраков вдруг крякнул и с наслаждением отправил картошку и рыжики в рот: у него получилось.
Николай Яковлевич плющился от блаженства, - рыжики летели в него один за другим, Катюша не успевала менять тарелки, а в погребе их, наверное, была целая бочка… – «АНТ», Иван Михайлович, тайно откидывал старые танки в третьи страны, прежде всего - в Африку. Во главе «АНТа» – отставной полковник КГБ из Шестого сектора… Ряшенцев, по- моему, но я могу перепутать фамилию… Через год этот Ряшенцев загнется в Лос-Анджелесе от не понятного яда.
На руках моего дорогого друга, профессора медицины Володи Зельмана. – Траванули, выходит? – Кто-то приехал из Москвы. Они встретились и поужинали. Все, - нет больше Ряшенцева. – «Клюковку», Николай Як-о-о-влевич? – Пожалуйста, пожалуйста. Всегда готов!
Катюша притащила ведро с ухой и хозяйничаала на кухне. С позавчерашнего дня, у нее в холодильнике оставался полусъеденный пирог с крольчатиной. Катюша так раздухарилась сейчас, что достала пирог, аккуратно порезала его на большие, по рту, куски и незаметно поставила на край стола.
– Рыжики - не закуска, а заедка, - объяснил Чуприянов. - Пьем! Прозвучало как приказ. – Потом умер Саша Каверзнев. В Боткинской больнице, в Москве, у бабы Нади Полтораниной, жены Миши Полторанина.
– Кто такой? – Журналист. Он был в Кабуле по заданию Андропова. Шла информация, что в гробах, «груз-200», генералы переправляют наркотики. – Убили? – Убили, конечно. Потом был Щекочихин. Дело «Гранд» и «Трех китов». Под крышей КГБ, Заостровцева, некто Зуев завозил в Россию итальянскую мебель. Воровским образом. – Большие деньги? – Гигантские. – Восемь списанных танков - тоже гигантские. – Это другое, Иван Михайлович! Это - контора. Комитет наглядно продемонстрировал: кооператоры грабят страну. Но кто слушал тогда КГБ и Крючкова, хотя их труд, конечно, пропал не даром.
– Послушайте, – Чуприянов нервно мял лоб руками, – Китай при Дэн Сяопине только через кооперативы и вылез из задницы. – Швейные машинки, - кивнул Петраков, - это так. Раскидали их по деревням и быстро получили товар. Но - без права гнать этот товар за рубеж. И там, за рубежом, оставлять всю валютную выручку.
Офшоры-то при Рыжкове появились! Я ж говорю: с появлением кооперативов, частником, по-сути, становится теперь сам завод. У того же Рашникова, у того же Лисина, Иван Михайлович, тут же появились собственные фирмы-филиалы.
По всему миру. У Рашникова - аж в Анголе! Вот и вся разница с Китаем. При Дэн Сяопине кооперативы создавали конкуренцию исключительно в собственной стране. А Рыжков подмахнул аж двадцать актов, отменяющих монополию государства на внешнеэкономическую деятельность. За неделю!.. Рыжков принимает те решения, которые почти полностью уничтожили нашу главную промышленность… -
Петраков сам налил себе «клюковку», потому что Чуприянов сидел перед ним, как вкопанный. – И – единую, - продолжал он, - финансовую систему страны. Вслед за кооперативами, тут же появились первые частные банки. К концу 88-го нефтепродукты и хлопок, цемент и рыба, металл и древесина, минеральные удобрения Ольшанского и кожа… то есть все, Иван Михайлович, что Совмин и Госплан выделяли для насыщения Советского Союза, все… – …прет теперь за рубеж. – Эшелонами! Январь 89-го... – какая скорость, да? – записка Власова, Шенина и Бакланова.
Я ее помню почти наизусть: «Обеспеченность сырьем, материалами в автомобильной и легкой промышленности Советского Союза составляет не более 25%. Строителям на жилье и объекты соцкультбыта приходится лишь 30% ресурсов. Многие предприятия, по словам министров, тт. Паничева, Пугина и других, вот-вот встанут…»
Так где же ресурсы? Куда вдруг делись? – Через кооперативы ушли за рубеж… – И обрушился, разом, весь внутренний рынок страны. Оказывается, самый эффективный способ заработать - это сейчас обналичка.
Не реальный сектор, а обналичка. И что делает Совмин? Рыжков? Докладываю, дорогой мой директор: из закромов Родины, - опять, закрома! - Рыжков быстренько выделяет… – Золото?.. – …а потом и платину на закупку продовольствия. – Бл…
– В Канаде и в Австралии. Наши собственные продукты (мясо, рыба, хлеб) повсеместно оформляются сейчас как «забугорные». – Как? - сдавленно ахнул Чуприянов. На него было больно смотреть. – Очень просто, - развел руками Николай Яковлевич. - С потрясающим нахальством.
Наши суда загружаются в Таллине и Риге, огибают Европу и приходят, дорогой Иван Михайлович, в город «каштанов и куплетистов», в нашу любимую Одессу, где русская пшеничка - по документам - уже импортная. – Канадская, - промычал Чуприянов, тяжело обхватив руками голову. – И цена – соответствующая, Иван Михайлович.
- 120–140 долларов за тонну. – Бл! – Цена на хлеб поднялась в восемь раз. – Я помню, помню… – Рыжков - обескуражен, у Рыжкова - инфаркт, Горбачев - молчит. – Вибрирует? – Да нет, доигрался. Просто молчит. А чиновники понимают: в Советском Союзе можно снова бесстрашно насрать на свой народ, заработать на этом, и никому… уже… ничего не будет… Фитилек свалился в растопленный воск и огарок погас. – А челнок скушали? - спросил вдруг Иван Михайлович, все так же не поднимая головы. – Челнок? - удивился Петраков. – Ну, пирог… в смысле. – А он с чем?.. – С крольчатиной, кажется, - да, Катюха? Она не ответила, не успела, а Петраков вдруг сказал: – Рыжков будто готовился, Иван Михайлович, к ослепительной сегодняшней приватизации.
К проявлению Гайдара. Тихо-тихо предприятия Советского Союза освобождаются от всех важнейших обязательств перед государством. – Я подсчитал, – горячился Петраков и его тихий обычно голос становился сейчас все громче и громче, - за первые четыре недели, кооперативы регистрируются на 740 заводах Советского Союза, включая «Уралмаш», «Ижорсталь» и другие гиганты, а «Уралмаш», как мы помним, родина Рыжкова! Так кто же стоял у него за спиной? Кто его вел? И не боялся ограбить страну? На таком уровне таких ошибок не бывает. Какие силы? Смену Горбачеву готовили? А потом, когда Рыжкова разбил инфаркт, подтащили другого человека - Ельцина? Я прав или не прав? Кто скажет, - а? Вот это бы все, дорогой мой Иван Михайлович, мне бы понять! – Катюха, а рыба где, - вдруг очнулся Чуприянов. - Принаряди… скатерть… Он так и сидел за столом, не поднимая головы. Катя принесла уху, но Иван Михайлович не шелохнулся: не до ухи сейчас, не до линя и хариуса. Он даже пожалел сейчас, что затеял весь этот разговор, хотя поговорить ему - очень хотелось.
10
В окне истерически билась жирная муха. На дворе – снег, зима, а в окне – муха. Мерно тикали на стене ходики с большими шишками с елки на серебряных цепочках, кругом - фотографии в старых красивых рамках, тишина и покой… Чуприянов слонялся по горнице: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… – Правду, Николай Яковлевич? Я б пока... прочухал Рыжкова, 88-ой пролетел бы с бубенцами, и 89-й... Тугие мы.
Даже одного человека выбрать не можем… Ельцин! прогорклый пьяница с перебитым носом… - но тогда, при Рыжкове, мы дерьмом исходили от злости. Катя подала уху и Петраков повеселел. Если б позволяли приличия, он пил бы уху как чай из стакана. Уха ведь до того вкусная, что если брать ее ложкой, эффект получается совершенно не тот. Молодцы якуты, между прочим.
Уху у них подают в больших алюминиевых чашках: бери и пей, да хоть бы взахлеб - наслаждайся! Есть же разница, как водку пить, - верно? из рюмки? или из стакана, когда она водопадом несется в самое сердце? – И границы сбыта - распахнуты, - торопливо говорил Петраков, захлебываясь ухой. - Эшелоны с продукцией прут за рубеж, резервы государства по-прежнему откидываются в кооперативы совершенно бесплатно, а заводы - стоят. Чуприянов горько крутил в руке пустую рюмку.
– Ну а в ответ на наших улицах… - мы же помним, да? - появляются «народные фронты». От жадности, Петраков наяривал уху с такой скоростью, что с его губ она тут же стекала обратно в тарелку. Академик Ивантер, его близкий товарищ, говорил, что сама природа склонялась к тому, чтобы вылепить лицо Петракова исключительно из мрамора, но мрамора рядом не оказалось, поэтому природа остановилась на глине, только глина эта была как говно…
Грубо? каждый шутит, как может, как умеет, но ведь это же - шутка! – Куда идти человеку, если у него отняли работу? Только на улицу, - вы… вы… согласны со мной? В одном только Куйбышеве на митинг протеста вышли 700 тысяч граждан.
Такого здесь и в революцию не было! Чуприянов молчал. – Смотрите, - продолжал Петраков. - Я когда в самолете летел, читал Юру Корякина - о Достоевском. Он приводит манифест 1861-го года. – Царь-освободитель? – Я вот… выписал, - Петраков вытащил из кармана мятый рукописный листочек. - «При уменьшении простоты нравов, при умножении разнообразия отношений, при уменьшении непосредственных отеческих отношений помещиков к крестьянам, - читал Петраков, - при впадении иногда помещичьих прав в руки людей, ищущих только собственной выгоды, добрые отношения ослабевали, и открывался путь к произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния…»
Скажите, Иван Михайлович, такая вот картина... ничего сейчас не напоминает? – А что вы хотите, - взорвался вдруг Чуприянов, - от страны, где пять из семи смертных грехов - это образ жизни самого народа? Посмотрите на Бурбулиса, на его мышиные глазки, - и мы, мы сами, черт бы нас всех побрал, принесли себе эти извращения! Господин Гайдар со своей приватизацией… и до нас добрался? Они чокнулись. – Приватизационный чек – 10 тысяч рублей! - сказал Петраков. – А цифры откуда? - окрысился Иван Михайлович. - 10 тысяч?! – С потолка.
Только эти рубли - не вполне рубли; Чубайс взял просто понятное слово: «рубль». – Если эти новые рубли - не рубли, что это тогда такое? – Никто не знает, - отрезал Петраков. Когда русский человек нервничает, в нем сразу появляется какая-то угроза.
– Рубль это рубль, – взорвался Чуприянов. – Весь мир знает, что такое рубль; в России царей не было, зато рубль - уже был. Если же у вас в Москве рубль сейчас не рубль, а фантик, так и пишите, значит: фантик! Приватизационный талон... или… как он там? – Ваучер. У Гайдара знакомец есть - Джефри Сакс. Провел приватизацию в Польше, потом - в Боливии. С катастрофическими последствиями для экономики. Так вот: Сакс предложил назвать эту счастливую бумажку ваучером.
Словечко не понятное, но притягивает, - вы… вы согласны со мной? – Я давно понял, - Чуприянов вернулся обратно за стол, - нам бояться надо не мата или ругательств, а тех слов, которых Россия прежде не знала. Великое русское: «Не влезай, убьет!» на английский язык, как мы знаем, не переводится. Англосакс никогда не поймет, почему баба и девушка - это синонимы, а бабник и девственник - антонимы…
Петраков закончил с ухой, вытащил из-за ворота салфетку и тщательно вытер губы. – Сколько в России людей? - рассуждал Чуприянов. - Мильенов сто пятьдесят? Умножаем на десять тысяч рублей. И что? Что-о!.. - завопил он.
- Ельцин решил, что вся собственность России… заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, порты, аэродромы, магазины, фабрики быта… все, что у нас есть… сколько стоит? – Чуприянов лихорадочно умножал про себя все эти нули, стараясь их не растерять, - полтора триллиона? Он не попутался? Вся страна у Ельцина с Гайдаром стоит полтора триллиона? Нынешних рублей?!.. Петраков кивнул головой.
Он был сыт, но ему все равно хотелось что-нибудь съесть. – Да один наш «Енисей»… вон там, на берегу, - кивнул Чуприянов во все стороны сразу, - где Петька Романов, Герой соцтруда, ракеты свои подрывает, на миллиард потянет, если с полигоном- то, а может - и поболе! Каждое его слово было как удар метеорита.
– И они, демократы эти, - завопил Чуприянов, - после такого жульничества думают власть в стране удержать?! Царство дураков! Ельцин - это же царь-дурак! Весь народ будет, как скошенная трава! Да, в этом доме тоже говорили вольно и в волю! За окном только что было очень красиво, светло и мигом вдруг все почернело: так резко и так быстро, за секунды, ночь побеждает день только здесь, в Сибири.
Зимой в Ачинске нет вечеров, есть только день и ночь; огонь в печи раздувался все громче и громче, у ворот зажегся фонарь и через окна в горницу с трудом пробивался грустный, полутемный свет. Ночь покрыла всю землю сыростью, большой желтозубый кобель исчез, воздух на крыльце, куда вышли подышать Иван Михайлович и Николай Яковлевич, кололся морозными иглами, а весь печной дым клубами стлало к земле… – Меня вот что интересует, дорогой Иван Михайлович… - вдруг сказал Петраков. - Если сейчас, в разгар дикости, ваши мужички, вот те, что осинку тащили, получат, в обмен на ваучеры, акции вашего глинозема… – Как это? - перебил его Чуприянов. – Гайдар раздаст. Акционирует комбинат и раздаст рабочим акции.
– С какого х…ра, я извиняюсь? – Они - трудовой коллектив. Комбинат – большой, с прибылью, значит Егорка может получить за свой ваучер несколько ваших акций. – Акционером станет? – Станет. Или не станет? Продаст, к черту, свой ваучер за бутылку водки? – Самогонки, - поправил его Чуприянов. - Будет моим ставленником. Я его раком поставлю. Что ж здесь непонятного? Они вернулись обратно в дом. – Я что, дурак, по вашему, - громыхал Чуприянов, - эту махину, свой комбинат за «так» отдать?! С какими-то там… там… - он не находил слово, как бы ему получше выразиться, - …с сопляносами делить? Это же либеральный террор! Глаза у него вылезли как у рака, а лицо наливалось кровью. – Среди директоров нет дураков, поэтому мы - директора! - закричал Чуприянов.
– А Егорка - трудовой коллектив, - парировал Петраков. – Трудовой?.. - в конец завелся Чуприянов. - Так... пусть вкалывают! А с прибылью я и без них разберусь. – Упрется Егорка, – настаивал Петраков, еле сдерживая смех. – Не отдаст! – Не отдаст?.. - озверел Чуприянов. - Не отдаст, черт веревочный?! Так я ему, бл, такую жизнь организую, он у меня - первый повесится.
Если весь этот молодняк в правительстве глинозем от глины не отличает, если они, эти министры, любят книжки, но не заводы, как же мы-то им Россию отдали? Если Гайдар думает, что он, акционировав меня, полностью отстранился от комбината и что я теперь не потребую у него денег на новую технику, то… то… - захлебывался Чуприянов, - то он… он дурак и молокосос! - выпалил он. - Модернизировать Ачинский комбинат я, старый и опытный глиномес, из собственного кармана ни за что не буду, - хрен вам!.. Я - советский человек. Я с детства живу за счет государства. Если разбогатею - сразу жадный стану! Говорю же: я - советский человек.
Это у меня в мозжечке: вдруг отнимут? Вдруг власть переменится и я завтра опять стану «советский»? Так что прибыль - это мне, ежики колючие. А не трудовому, бл, коллективу. Спасибо Гайдар, нашел мне партнеров: трудовой коллектив! Долго искал? Если вы там, в Москве, с ума посходили, почему это называется «реформы»? И всю прибыль я быстренько откину к компаньонам в Австралию.
Потому как… - объясняю: Гайдар для нас - это как гном с Луны. А надуть дурака, значит отомстить за разум! Его глаза были как выкачены. Катюша с опаской смотрела на Ивана Михайловича: пьяный, он не владел собой и мог натворить, что угодно, даже в морду дать - как каждый русский. «Вся русская история до Петра Великого – сплошная панихида, - подумал Петраков. - А после Петра – сплошное уголовное дело»… –
Наш хоккей не любит кислые физиономии! - кричал Куприянов. - И деньги с Г-гайдара я все равно вышибу, у нас, у начальников, огромный опыт. Такой опыт, что у него линзы из глаз вылетят!.. Петраков удивился: – А у него линзы? – Нет, так будут! К-катюха, - Чуприянов искал глазами Катюшу, хотя Катюша стояла перед ним, но он был уже так пьян, что не видел Катюшу даже в упор. - А, ты тут… м-молодец, что тут, - он ее, все-таки, нашел. - Погась свет, луна вышла. При луне посидим. Катя взглядом извинилась перед Петраковым и - погасила люстру.
– Я-то от ваших реформ точно разбогатею! - пьяно развалившись за столом, Чуприянов чуть- чуть успокоился. - И - на курорты отправлюсь! Два года не был. Солнца хочу! На юных гондонок поглазеть… можа и у меня тогда что зашевелится, - я-ясно?.. – Ясно, - примирительно сказал Петраков.
Он тоже очень боялся пьяных и вдруг подумал о том, что сейчас не выяснено самое главное: как отсюда, из Ачинска, он доберется до аэропорта? – И я буду теперь, - орал Чуприянов, - такая сволочь, что Гайдар у меня слюной изойдет, у него… у него… яйца псориазом покроются! Катюша внесла со двора тяжеленный самовар, раздутый на шишках. – Дверь, оглошенная! - заорал Чуприянов.
Молча, глазами, извиняясь за отца, Катюша старалась не смотреть сейчас на Николая Яковлевича; все обеды с «клюковкой» хорошо, очень чинно начинаются, а обрываются - по- русски: сейчас Иван Михайлович заснет, прямо за столом, и Катюша потащит его в постель.
А если не сможет поднять, так бывало не раз, значит затащит его на половики, сложенные как перина, и будет ждать, не сомкнет глаз, пока он сам не проснется. – Б-бы-дло унылое!.. – орал Чуприянов. – Хватит мне «песен года»! Г-гайдар - а?! Он что, хоть раз в жизни месил глину ногами? К зэкам на запретку ходил? У нас тут концлагерь, д-дорогой ак- кадемик, - икал он, - на отдельных участках такие говнодавы сидели… с пером в боку растопыришься!.. Катюша уверенно подняла самовар и поставила его на стол. Потом она подала мед и ягоды. В суматохе никто не заметил, что в горнице появился Егорка. Содрав шапку, он неловко мялся в дверях.
– По глинозему, Иван Николаевич, решения пока нет, – обрадовал его Петраков. – А вот алюминий будет продан. Чуприянов распрямил спину. – К-ка-а-кой алюминий? – насторожился он. – Красноярский алюминиевый завод. – Как? – Так. – Но он же крупнейший в Союзе! – Потому и продают, - объяснил Николай Яковлевич. - А купит, говорят, некто Анатолий Шалунин, нынче – учитель физкультуры. Где-то здесь, в Назарове. – А нынешнего куда? Трушева? – Директор? На тот свет, я думаю, - спокойно сказал Николай Яковлевич. - Если, конечно, сопротивляться начнет. Чуприянов вздрогнул: – И ко мне… что? тоже придут? – Приватизация будет кровавой, – подтвердил Петраков. – Вот он, ваучер… – На то и расчет. Физкультурники скупят ваучеры. – Или отнимут… - вздохнул Чуприянов. – И купят завод.
– Красноярский алюминиевый… – Деньги трудно отнять. Ваучер проще, никто ж не понимает, толком, что это такое… – Так сделайте по-другому! - закричал Чуприянов. – Как? – Именные. Каждый ваучер - именной. С правом наследования! Без права продажи из рук в руки..! – А так и было в программе Малея. Но Малея слили, Иван Михайлович, потому как Гайдар считает, что именные акции – это не рыночный механизм. – Так ведь будут убивать… – вдруг прошептал Чуприянов; он действительно, кажется, пришел в себя.
– Егор Тимурович считает, что на рынке должны убивать. Только сделать я ничего не могу. Если академики никому не нужны, значит Академии Наук больше нет. А народу, вы правы, ничего не остается, кроме глаз - чтобы плакать. Егорка закашлялся. Не из деликатности, просто потому, что он - закашлялся.
– Чего?.. – обернулся Чуприянов. Злое, злое небо в Сибири: тучи сдвинулись еще ниже и весели почти у самой земли. «Буран, однако… - подумал Петраков, - вылет, похоже, задержат…» – Мы, Михалыч, трудиться боле не бум, – твердо сказал Егорка, прижав шапку к груди. – Огорченные с Олешей потому что до крайности. – В сени ступай, шпынь, – взорвался Чуприянов. – Тебя вызовут! – Но если, Михалыч, на тебя кто с ножом закозлит, – уверенно наступал Егорка, – ты… знача… не горюй: за тебя народ всем нашим обчеством встанет. И назаровских носков, Михалыч, мы отгуляем!.. Он слышал, конечно, их разговор, все последние слова, глубоко его задевшие и - насторожился. Чуприянов наливался кровью. Он вдруг снова сделался пьян.
– В сенях сиди, марамой! Аппетит гадишь! – Я ж за баню обижен, ты пойми по-людски, - объяснял Егорка, поглядывая, украдкой, на Петракова. - Дозволите вопрос задать? – Спросите, - разрешил Петраков. – А пацан энтот, Ша… лунов? Нынче учитель, што ль? – Физкультуры. – А будя теперь новый начальник?
– Ну… комбинатом управляют управленцы, - объяснил Петраков. - Эффективные менеджеры… - засмеялся он, вспомнив недавний рассказ Чуприянова. – Кто-кто, мил-человек? - не понял Егорка. – Менеджеры. А Шалунов – хозяин. – Наш? – Ваш. Егорка внимательно смотрел на Петракова. – Это шо ж… рабство вводится? – Так везде, товарищ, – улыбался Николай Яковлевич. - Во всем мире. – А мне, по фигу, мил-человек, как в мире! У нас вводится? – Вводится. – А зачем? – Катька, водку неси! - гаркнул вдруг Чуприянов. От этого крика звенело в ушах. – И в дежурку брякни, вызывай машину! Марамоя доставить домой, пока не напился, Николая Яковлевича - в аэропорт. И чтоб два шофера были. На смену! Петраков аккуратно разлил чай - себе и Ивану Михайловичу. – Ты, соплянос, - повернулся Чуприянов к Егорке, - мне тут звуки не строй. Это не рабство, идиот, а демократия! Чтоб тебе лучше было! – Так кому лучше-то, Михалыч? - опешил Егорка. - От назаровских! Я в этих Эфиёпах, где коммуняки у негров бананы отбирают, не был, конечно, ибо на хрена они нужны, но у нас сча – не рабство. У нас бананы - хрен отнимешь. Я и на Михалыча, мил человек, - доказывал Егорка, обращаясь к Петракову, - могу с гордостью анонимку подать. Так ее ж мигом где надо рассмотрют. А у физкультурников назаровских нас строем на работу погонят. Мы ж как пленные бум. Они с детства уворовать… задрочены, иначе их деньжиш-щи откеда? Это ж с нас деньжищи. С простых! – Так и нынче не сладко, – улыбался Петраков.
Ему ужасно нравился этот грязный человечек. – Советска-власть - тоже с придурью, - согласился Егорка, сжимая свою шапку в руках. - Но большой беды от нее нет. А-от физкультуры, видать, прибыль горячая, раз физкультурники сейчас цельный комбинат загребут. В школах у нас таки деньжиш-щи не плотют! Егорка - говорил, а Чуприянов - теплел. Люди в Сибири говорят на одном языке, поэтому их так и зовут – сибиряки! – Я ж воистину сейчас от сердца говорю… - дрожал Егорка, комкая шапку.
- Погано живем, в сырых лесах, но умышления народу нет, мы здесь все – не говно, а при назаровских точно дешевле навоза будем, потому как эти товарищи не умеют платить! – Краснобай... – сплюнул Чуприянов и резко, сверкнув глазами, повернулся к Кате: – Водка где? – Лошади будет легче, чем мужику, - закончил Егорка.
Он был уверен, что Иван Михайлович сейчас пригласит его за стол, поэтому поспешил отказаться: – Я, товарищ директор, можа и не то сичас говорю, только мы о обман не дадимся и главный дурень в стране - это не я! Так что пить я с вами не стану, но если, мил-человек… –
Егорка изучающе смотрел на Петракова, – назаровские у вас комбинат покупают, это не мы тут, в Сибири, а вы, извиняйте, в Москве с ума посходили. Я это кому хошь в глаза скажу, хоть бы и правительству, да еще и правительству в морду дам, если, конечно, когда-нибудь это правительство встречу!.. Петраков хотел что-то сказать, но Егорка не унимался: – Скоко ж в мире должностей всяких, но вот интересно мне: такие товарищи, шоб наперед умели б смотреть, у вас там, в Москве, есть? Мужики наши в сорок первом... с Читы, с Иркутска... не для того за Москву грудью встали, чтобы она для сибиряков нынче хуже фрицев была! И Ельцину, Михалыч… - повернулся он к Чуприянову, - я, если надо, сам письмецо составлю, хоть и не писал, отродясь, эти письма.
Упряжу, значит, шоб назаровских не поддерживал, потому как умрем мы от них либо голодной смертью, либо студеной! И баньку вам мы с Олешей больше строить не бум, неча нас, короче, обижать... осиной разной, а если ж я вам еще и обедню испортил... так извиняйте меня, какой уж я есть!.. Егорка с такой силой хлопнул дверью, что Катюша вздрогнула.
– А вы, Иван Михайлович, его на галеры хотели, – засмеялся Петраков. – Да он сам кого хочешь на галеры пошлет! Чуприянов не ответил. Он так и сидел, сжимая в руке опустевшую рюмку…
11
Да, Ельцин очень хотел власти, всегда - всю жизнь - мечтал «шо-об над ним, понимашь, никого не было». Скоро год, как нет Горбачева, а каждый месяц - одна и та же картина: последние события говорят, что предпоследние были лучше. В июне 91-го Ельцин гостил в доме Коржакова под Можайском.
И здесь, в Молоково, он убил человека. Четвертый день запоя, - Коржаков спал, тяжело отходил от вчерашнего. А вот Ельцину – наоборот, не спалось, хотя он - еле встал; осоловелые веки не желали открываться. Как это так? сна - нет, не идет сон, а веки - не открываются? Ельцин привстал на кровати и тут же осушил недопитый с ночи стакан.
Резкий опохмел снова ведет к запою! Потом он долго слонялся по двору и чуть было не задавил курицу, сидевшую на яйцах. Курица, гада, взлетела аж до его плечей и - заорала, как резанная.
Ельцин испугался, рванул, со злости, дверцу новенького «Москвича» Коржакова, который стоял здесь же, во дворе, приказал растворить ворота и, как дурак-переросток, поехал куда глаза глядят. У магазина, на первом же повороте, распахнуто стояли чьи-то «Жигули».
Чуть поодаль - мотоцикл, парень с девчонкой, которая держала авоську с буханкой черного хлеба; оба без шлемов, дураки…
Пьяный Ельцин не вписался в поворот, резко затормозил, «Москвич» закружился, снес у «Жигулей» дверцу и задним бампером вмазал по мотоциклу. Девочка ушиблась, но не сильно. А вот парень, Петя Матвеев, свалился замертво. Его голова вдруг хрустнула, словно оторвалась, но когда примчался Коржаков, Петя был еще жив. Коржаков тут же отправил его в Можайск, на операционный стол, потом мальчишку перевезли в Склиф, но врачи сразу сказали: – Александр Васильевич, умрет. Так и вышло.
Не довезли… Было ему 18 лет… Здесь, в Молоково, Коржаков купил всех. «Жигули» починили, девочке помогли поступить в институт, родителей Пети запугали до смерти и, на всякий случай, переселили их куда подальше - в Ленинград, на Невский проспект, под защиту Собчака и преподнесли - в подарок - новенькую «Волгу». Слушок-то был, конечно, полз, но как разнесся, так и исчез.
Могилы нет, родителей нет, куда они делись – никто не знает, а продавщице из магазина, чтоб она поменьше болтала, сожгли дом. Концы в воду, короче говоря! Если бы не Коржаков, новейшая история России была бы совершенно другой: если б Ельцин родился бы пораньше, хотя бы - на четверть века, он ничем не выделялся бы из сталинской когорты.
Даже не убивая, он - убивал. А своих врагов мог и придумать. Единственный советский правитель, который мог бы железно положиться на свой народ, был Иосиф Сталин.
А Ельцин все делал по-мелкому. И мстил тоже по-мелкому. Хасбулатов и Руцкой, примкнувший к ним Зорькин, председатель Конституционного Суда, не оставляли его даже во сне. Абсолютная власть развращает абсолютно! С месяц назад к Ельцину прибегал Руцкой.
Аж трясется: господин Бурбулис, Государственный секретарь Российской Федерации, приказал уничтожить «Большой камень» – завод атомных подводных лодок на Дальнем Востоке. «У нас, – говорит, – один «ремонтник» уже есть. Под Мурманском. Второй «ремонтник» стране не по карману»! Ельцин опешил.
Где Владивосток? И где Мурманск? У него карты нет, у госсекретаря? Сломается лодка... – ее из Владивостока в Мурманск тащить? За десять тысяч миль? Через всю Арктику? Это счастье, что Руцкой - так случилось - там же был, в Хабаровске. Запрыгнул в самолет, сорок минут лета... – а рабочие уже стапеля режут, рыдают, но режут, в кабинете директора - поминки, Бурбулис сносит завод!
Кто заплатил за уничтожение «Большого камня»? Клинтон? Южная Корея? Руцкой кричит, ногами топает: – От кого у Бурбулиса такое поручение? Он что, обороной командует? Промышленностью?! Есть Гайдар, есть Грачев, есть Ельцин, наконец, Совбез... При чем здесь Бурбулис, - он кто такой? Нет в Конституции нет такой должности – госсекретарь! …Да, гнать Бурбулиса, конечно гнать! И Руцкого тоже - гнать.
Герой Советского Союза, а неврастеник... герой-неврастеник..! Но сначала надо освободиться от Бурбулиса. Чуть что - несется за Президентом вприскочку, понимашь, куда бы Ельцин не пришел - везде эта рожа со вздернутым носом, поджидает его на каждом углу, подсовывает на подпись какие-то бумаги, а что за бумаги - говорит неразборчиво…
Целую ночь Бурбулис рыдал, как девочка, когда он, Ельцин, отказал ему в вице-президентстве. А ведь как хотел! И просился! Сначала - депрессия, потом - запой. Он же запойный (а никто не знал). Песни орал у себя в кабинете - дурным голосом. Врачи боялись, что повесится, не отходили от него ни на шаг. А тут еще Егор Тимурович отличился, голос подал. В Грановитой палате шел прием в честь делегации Украины.
Гайдар - на всякий случай - пил так же, как Ельцин. Ну и упился, сердечный, куда ему за Ельциным, он же - московский, комнатный, сноровка не та! Ельцин и Кравчук ушли, а Гайдар сладко уснул прямо за столом.
У косого окошечка, на лавке, уткнувшись затылком в большой цифирный круг на стоячих часах. И, пока гости занимались друг другом, кто-то… - кто? Полторанин, конечно, - бессовестно перемазал Гайдара шоколадным кремом.
По пьяни, Полторанин мог бы Гайдару и шею свернуть, мужик-то не хилый, на кумысе вырос. Дикий рапсод из казахских степей. И это, так сказать, «ближний круг»? Государственные люди? Гайдар, кстати, до последнего держался за Горбачева.
К нему, к Ельцину переходить не хотел: рискованно. Ельцин подозревал, что по-человечески Михаил Сергеевич нравился Гайдару (да и Чубайсу) больше, чем он.
По складу ума, Михаил Сергеевич – крестьянин, конечно. Он был бы, возможно, не плохим председателем колхоза. Может быть, не плохим первым секретарем райкома партии.
Но в 16 лет Горбачеву - по разнарядке - дали орден за урожай. Отметили как озолотили. Ну а дальше, раз парень - комсомолец-герой, учеба в МГУ и бесконечная аппаратная работа. Горбачев – убежденный марксист, убежденный, но в кабинеты начальников он входил с полусогнутыми коленями.
В ЦК многие достойные люди относились к Горбачеву с нескрываемой брезгливостью, прежде всего – Гришин. А взятка от Ро Дэ У? Твердо доказано: Михаил Сергеевич получил от Президента Южной Кореи сто тысяч долларов наличными, Раиса Максимовна - еще сто тысяч.
В чеках «Мастер-Кард». На предъявителя! За что платили? За признание Южной Кореи? Или за Сахалинский шельф? Возвращаясь в Москву из Токио, Горбачев нарочно сделал крюк (о «коридоре» для борта № 1 было заявлено в последнюю секунду) и ночью, Михаил Сергеевич никому не доверял, естественно, дело-то деликатное, так вот: Горбачев специально прилетел на один из южнокорейских островов, чтобы встретиться с Ро Де У и забрать у него… свои деньги! Прямо на аэродроме. С глазу на глаз.
В толстом, будто из картона, конверте. Горбачев забрал конверт и спокойно пошел в самолет… Крючков, Лубянка, узнали об этом тут же. В охране Президента был человек, перед которым - Крючков приказал - стояла задача государственной важности: следить за тем, чтобы Михаил Сергеевич в поездках не торговал бы Родиной.
Крючков сам, подробно, напишет об этой взятке в своих мемуарах. Ну и что? Кто читает сегодня Крючкова? Кто ему верит?! Встречаясь с иностранными делегациями, все генсеки, от Сталина до Черненко, передавали в Политбюро полную стенограмму переговоров.
Включая протокольный обед или ужин. Горбачев - никогда. – А справочку посмотреть… - осторожно попросил Громыко, когда Горбачев вернулся из Лондона, от Тэтчер. Они только-только познакомились и - очень понравились друг другу. – Какую справочку? - удивился Горбачев. – Ну, стенограмму, - вздрогнул Громыко: он всегда всех боялся.
– Ты ж, мне не веришь?! - разозлился Горбачев. Этот вопрос был закрыт раз и навсегда! Сахалинский шельф и Берингово море: два человека, Горбачев и Шеварднадзе (вранье, что Президентский Совет), подарили Америке морскую территорию Советского Союза, более 50 тысяч квадратных километров: нам, России, не нужны все эти богатства, мы без них обойдемся: нефть, газ (в этих водах - 16% всех, то есть планетарных, запасов нефти и газа), рыба, крабы, трубач, морская капуста… 7,7 тысячи квадратных километров в 200-мильной зоне от берега и 46,7 тысячи квадратных километров – собственно шельф. Примите, дорогие, соседи! Дарим вам Тихий океан. Все наши воды.
Теперь Тихий океан - полностью ваш, главное - помогите Михаилу Сергеевичу в его безуспешной борьбе с набирающим силу Ельциным. Окажите, если можно, хотя бы психологическую поддержку, ведь Ельцин крепнет - день ото дня - как мартовское солнце! Похоже, Ро Дэ У был всего лишь посредником в тайных переговорах с американцами о «зоне Шеварднадзе».
Шельф теперь называется «зона». Слово-то - нейтральное и не очень понятное, главное - не такое конкретное, как «шельф». Морские границы государства (любой страны) не так-то просто даже на карте найти.
Ну и все, уплыл океан! Водная территория СССР, по размаху - четыре Польши, стала (по воле Горбачева) территорией Соединенных Штатов Америки. Встречу Горбачева и Ро Дэ У организовал Виталий Игнатенко - редкий негодяй. Сначала Игнатенко облизывал, как умел, умирающего Брежнева (Ленинская премия лично от Леонида Ильича за сценарий душераздирающего фильма «Повесть о коммунисте» - разумеется, о нем, о Брежневе). Потом Игнатенко припал к Горбачеву, был предан ему, как болонка, а после Горбачева перелетел - обаятельной птичкой - к Ельцину, раскидавая по дороге всех, кто мог помешать ему стать у Ельцина, в его правительстве, вице-премьером.
«Нет, американцы - умнее, понимашь», - размышлял Ельцин. - Примаков, навещавший, по надобности, в «Матросской Тишине» гкчеписта Плеханова, рассказал Ельцину, что когда Горбачев обманул маршала Язова и Генштаб, сократив - за их спинами - «Оку», самую перспективную ракету Советского Союза, прообраз будущих «Искандеров», Нэнси Рейган (а «янки», как называл их Плеханов, боялись «Оку» как суслики - ледяного дождя), так вот: Нэнси торжественно преподнесла Раисе Максимовне толстое, будто удавка, жемчужное ожерелье с бриллиантами.
В знак дружбы между их счастливыми семьями – Рейганов и Горбачевых… Рейган - что? за это ожерелье сам платил? Или Госдеп? Там-то не одна сотня тысяч долларов. В этом ожерелье. …Нет, - Ро Дэ У - молодец, деньгами отсыпал, так надежнее! Первые подозрения у КГБ СССР появились год назад, когда Горбачев в Сан-Франциско поручил Игнатенко устроить ему приватную встречу с Ро Дэ У.
С глаза на глаз, разумеется. И так все организовать, - рассказывал Примаков, - чтобы об этом никто не узнал. Во-первых, КГБ, во-вторых, посол Бессмертных. Встреча состоялась. Горбачев и Ро Де У проговорили целый час.
Договорились о контактах и о каналах неофициальной связи: резидент КГБ узнал об этом разговоре почти сразу, Бессмертных - ближе к вечеру. Что было бы с Бушем или с Клинтоном, если бы Ро Дэ У сунул бы им в карман какой-нибудь конверт? А Михаилу Сергеевичу – хоть бы хны! Крючков, Язов и Болдин, втроем пришли к нему уже на следующий день.
Начал Язов, его тут же поддержал Крючков: – Скандал, Михаил Сергеевич, скандал… Горбачев развел руками: – Сунули, Володя, среди бумаг! Как будто он сам (да еще и на аэродроме) бумаги носит… Болдин засунул чеки «Мастер-Кард» обратно в конверт и положил, по просьбе Горбачева, в свой сейф, до лучших времен, где их нашел Степанков, Генеральный прокурор РСФСР, во время обысков по делу ГКЧП.
Горбачев так испугался, что тут же перевел эти деньги в Рязань, в детский дом, сиротам. На языке следствия, - а Горбачев был (под протокол) допрошен, - это называлось теперь «деятельное раскаяние», то есть он признал свою вину.
Ну и что? А ничего! Он же оставался Президентом СССР. Кто (в итоге) оказался в «Матросской Тишине?» Правильно, все те, кто молчал. Если бы Крючков рассказал бы о взятках Президента депутатам, он получил бы импичмент.
А это - новые выборы Президента СССР. Он, Ельцин, сразу выходит вперед. Вот все и молчали: Крючков, Язов, даже Рыжков (он тоже все знал). Кто, в итоге, оказался в «Матросской Тишине»? Правильно: Язов, Крючков, Болдин.
Те, кто молчал! 8 Так что… получается? - рассуждал Ельцин. - Бурбулиса за «Большой камень»… туда же? В «Матросскую Тишину»? К заплечных дел мастерам? Это ведь тоже взятка, то есть - преступление. Наина Иосифовна где-то вычитала: хочешь знать, как живет твой народ, поинтересуйся, в какие игры играют в песочнице дети.
Ельцин оживился и призвал к себе внука: – Борис! Вы там во что играете, па-нимашь? С ребятками? Борька удивился: – В игрушки. – Так-ить, - кивнул Ельцин. - В какие? – В пейджер. – Рассказывай, значит… – У кого – пейджер, тот крутой, - объяснил Борька. - А у кого нет – лох. – Да..? – насупился Ельцин. – А у меня его вот нет, понимашь… Борька засмеялся. – Тебе не нужно, дед, ты – царь.
Зато у дяди Саши есть... у Коржакова. – У него, - разозлился Ельцин, - тоже нет. – Ну вы... даете... – не поверил Борька. – Западло купить? Откуда ему знать, Ельцину, что дети в песочнице лепят сейчас бутерброды..? Царство на волоске висит, но все газеты как сговорились: это не Ельцин сейчас «знамя реформ». А Гайдар.
Он теперь «лицо демократии». С двойным подбородком. Сейчас все – все! – легко разбираются в экономике: актеры, режиссеры, поэты: ходят по тусовкам, пьют, кидают в рот карамельки и громко рассуждают о рыночных отношениях.
Неврастения нынче - это признак утонченности. Сталин, вот - он молодец. Интеллигенция при Сталине - это люди для развлечения. Политически активная артистка Лия Ахеджакова, гневно сверкая обсыпанными золотой пудрой глазами, заявляет со сцены Дома кино, что она, Ахеджакова, готова помочиться на каждого, кто хоть пальцем тронет Егора Тимуровича.
Она не понимает, что рынок - это непосильный оброк для населения. Гайдар вот-вот налог на лапти введет! Если бы Гайдар не был бы – по жизни – барчуком с оттопыренной губой, если бы родители пороли его в детстве, как всех, ремнем или крапивой, если бы сам он - с юных лет - передвигался бы не на папиной «Волге», а на «двойке», на своих двоих и жил бы не на Кубе, у океана, а на родном Урале, он бы не погубил бы, конечно, такое количество людей.
- В Сахаре может быть рынок? Или на Северном полюсе? В Гренландии? На Аляске? В степях Монголии? - Зарплата Горбачева в 1991-ом году – 2 500 рублей. Часть денег, 600 - 700 рублей, это продукты, для пэров Кремля 8 существовала волшебная система скидок на различные товары, еда - прежде всего. Те же деньги, только продуктами: в четверть цены! Весной 91-го, счет семьи Горбачевых вырос в разы.
В калькуляции преобладали теперь копченные колбасы, консервы, сухофрукты, но главное - вина и коньяки (Раиса Максимовна любила коньяк). Тот товар, который не портится. Колбасу Горбачевы покупали коробками.
А еще: французские духи, одеколон, итальянский шампунь. На черный день, так сказать. Он был так не уверен в себе, этот человек, что каждый день – каждый! – ждал собственную отставку. «Премия мира» у Нобеля – 500–700 тысяч долларов. Горбачев получил на руки более миллиона.
И Ковалев, заместитель министра иностранных дел, привез эти деньги в Москву, откуда они - по совету Коля - ушли в надежный, как крепость, немецкий банк. Премия «Фьюджи» – 100 тысяч долларов. Горбачев получил почти миллион. Потом посыпалось: премия Отто Ханса, испанская премия мира и - т.д. и - т.д.
Взятки? Завуалированная форма взятки? Раиса Максимовна опасалась, что новый, демократический, Моссовет отберет у них с Михаилом Сергеевичем их квартиру на Косыгина из шести комнат. Это не «по стандарту»: шесть больших комнат на двоих. Горбачевы не заметно прописались в соседней с ними квартире. Она - меньше.
Там, в этой квартире, там дежурила охрана. Раиса Максимовна начала строительство дачи в Жаворонках, близ Москвы. Она очень боялась, просто - до дрожи, что об этой стройке узнают журналисты.
Все разговоры с архитектором, Раиса Максимовна вела только через доверенного человека, а в Жаворонках ни разу не появилась! - Прим. автора.
А Таймыр, русский Таймыр, чем лучше? Окраины России: Тыва, Хакасия, Читинская область, Корякия, Эвенкия, Улан-Удэ? Берег Ледовитого океана, то есть «севера»? Все народы на земле – разные и все земли - разные. А рынок? В таких разных странах и на таких разных землях, рынок... что? Он везде одинаковый, - так? Под кальку?! Интересно: китайцы, наши великие соседи, вот так, как мы, за сезон, рискнули бы ввести рынок на всех своих землях сразу?
Скажем, в северных провинциях, граничащих с Россией? Или, например, в горах Тянь-Шаня, Уданшаня и Гималаев? Им с чем в рынок-то шагать, этим регионам, если здесь:
а) толком ничего не произведешь,
б) ничего толком не вырастишь да
в) торговлишка плохая.
Сталин хотел, говорят, проложить в Тыву железную ветку. Но отступил: оказалось, атомную бомбу легче построить, чем трехсотверстную железную дорогу в Тыву… Юг Гренландии находится на той же широте, что и Вологда. По режиму температур Анкоридж, столица Аляски, это север Омской области.
Разве можно на 1/9 части планеты вводить рынок одним декретом? На тех землях, где половина площадей для рынка не пригодны? Став и.о. премьер-министра, Гайдар сходу, не задумываясь, отказал «северам» в государственной поддержке. Шпицберген? Новая Земля? Зачем их кормить, этих атомщиков, какие еще полигоны, если Америка теперь – наш лучший друг? И уже - на века! Самое страшное: у людей нет никакой возможности сбежать на Большую землю.
Нет самолетов, аэродром закрыт и разграблен! С норвежской стороны Шпицбергена, самолеты летают (в Осло и в Тромсо) по несколько раз в день. У русских, на их территории, только один теплоход в году. Крошечный и вонючий, но и он не по карману ученым-атомщикам, застрявшим здесь, на Шпицбергене, потому что им уже год не платят зарплату. В 1991–1992: на Шпицбергене сотни новых могил.