Еще один вопрос на усмотрение Истории
Соображая, каким должен быть преобразованный Союз, Ельцин исходит из того, что новый Союз должен быть содружеством славянских народов. «Посторонних нет! Все – братья!» Потом – остальные. А старт дают – славяне! Логично? Так посмеялась же История над этим славянским стартом! Украина обрекла его на слом. Союзником же нового Союза стал казахстанский лидер Назарбаев.
И еще – азербайджанец Алиев, прочно привязанный душой что к прежнему, что к новому Союзу. А язык? Язык должен быть – общим? Вопрос прост, если бы не все та же Украина, собирающая свой дух вокруг мовы. Сколько государств удержат славяне в своем непрочном языковом единстве? Сколько уже говорят граждане разъединившихся государств на разбежавшихся славянских языках? А разве так уж непременно общий язык ведет к государственному слиянию? Сколько независимых держав сплотились на базе английского – в разных концах света: от Австралии до Африки и от Азии до Штатов! А на базе испанского – в Америке Южной! Но может, лучше не мешать народам объединяться так, как диктует им История? Но язык какой будет? Где какой сгодится, там такой и будет. А русский – сгодится? Так тысячелетний опыт – он есть или его нет?
А слияние славянских и тюркских слоев, далеко уведшее русскую речь от праславянских начал, сохранившихся у белорусов и украинцев! Западноевропейские включения – само собой… Язык – фундаментальный базис культуры – когда культура утверждается как исторически непреложная.
Надо дать Истории решить этот вопрос. А языки выполнят решение – примут как руководство. Только вот Историю надо слушать не перебивая. Караулов слушает очень внимательно. И фактуру соответствующую воспроизводит – виртуозно. Особенно нынешнюю.
Будить Буша !
Вернемся к Беловежью. Виртуозно описана у Караулова вся импровизированная эпопея по ликвидации СССР. Не буду пересказывать описанные Карауловым сцены. Тут работают детали, накопленные за годы его прицельной журналистики. Согласовали грядущее. Соглашение – потеряли.
Куда-то делись черновики с текстом. Тут охранник Тимофей вспомнил, что два листочка, валявшиеся у двери, он с мусором отнес в туалет. По требованию ахнувших Президентов притащил из туалета все ведро – вывалили на кровать.
Драгоценные бумажки обнаружились среди остатков и дерьма. Но не это – стилистическая вершина карауловской хроники Беловежья. А тот момент, когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич решают доложить о ликвидации Советского Союза президенту Соединенных Штатов Америки (опередив в этом докладе Горбачева).
Звонить в Вашингтон! Немедленно! Да подождите – в Америке полвторого ночи и Буш – спит! Вот фраза, в которой весь этот цирк выворачивается в апокалиптическую апорию: «Советский Союз все еще был Советским Союзом, Президент Горбачев все еще был Президентом... только потому, что Президент Соединенных Штатов Джордж Буш – спал». Андрей Караулов – во всеоружии своего писательского мастерства.
Осколки и песок
А тут, едва мы пережили это черное Беловежье, Яковлев говорит Горбачеву:
– Плохо мы сделали самое главное – перестройку. Ни плана, ни цели... Что делаем – никто не знал. В итоге не перестроились, а развалились... (Дальше – внимание! – Л.А.) Россия, кстати, вообще не перестраивается, потому что наш народ перестроить невозможно. Пример все берут друг с друга, а нас – слишком много… На вопрос: «Что же вы сделали в результате ваших перестроек?» – еще один ликвидатор Советского Союза Бурбулис отвечает, что и сам этого не знает. Честно сказано.
Смысл повтора этой бессмыслицы в том, что она возникает в тексте Караулова сразу после Беловежского карнавала. Когда читатель, только что переживший доклад ельцинцев Бушу, остается с вопросом: что же остается от Союза? На этот-то вопрос и отвечено: сколько Россию ни перестраивай, сколько ни меняй конкретных форм общежития, народ у нас – прежний, и именно состояние народа, сложившееся в ходе тысячелетней истории, остается неисправимым, невменяемым и спасительно-неодолимым. Это очень важное уточнение!
Тут Караулов убирает ельцинских перестройщиков с авансцены и передает слово человеку, который привержен не гримасам политиканства, а русской культуре в ее неодолимости, – великому режиссеру Борису Покровскому. – Вот у вас бутылка... (Ну, туда же... Без бутылки ничего не объяснить... Но суть – дальше. – Л.А.) – Бутылка на то и бутылка, чтобы объем сохранить, чтобы напиточек не разлился! Но если эту бутылочку с размаха сейчас да еще и о землю, о камни, она же разлетится к чертовой матери! Но зачем? Зачем ее разбивать? Осколки потом не соберешь, то есть придется нам, дуракам самонадеянным, по осколкам топтаться всю оставшуюся жизнь, ноги в кровь резать, потому как другой земли и других осколков у нас нет! Сто лет пройдет, сто, не меньше, пока мы эти осколки своими босыми ногами в песок превратим! А до тех пор, пока не превратим их в песок, мы все в крови будем. Все умоемся.
Сильно сказано! И не думайте, что от России советской остались одни осколки! Осталась сама Россия! Осколки – это тоже Россия! Будем же и осколки пускать в дело. А когда перетрем их в песок – в строительный песок! – что продолжим строить? Да дом же!
Как строить?
Скрупулезность, с которой Караулов прослеживает новейшие домостроительные проекты, – поражает сочетанием грандиозной масштабности и щепетильной придирчивости. Масштаб его хроники таков, что потребуются немалые усилия критиков, чтобы расценить опыт.
Тем более что логика, мерцающая в этих двух книгах, иногда ставится на дыбы – в соответствии с логикой самой российской реальности. Караулов с удовольствием говорит, что у него веселая репутация: «Каким-то чудом он убедил всех в мысли, что в журналистике он делает только то, что хочет, потому как знает обо всем – больше всех».
Иногда имитирует «вольный треп на вольную тему». На самом деле никакой это не треп, а психотерапия в полубезнадежном варианте. Провокацонная «развязность» – чтобы раздразнить собеседника. Ироничное «жеманство» – с тою же целью. Игра во всезнайство, сквозь которое видна упрямая попытка понять продолжающуюся историю страны – то, что мы собираемся строить на обломках.
Кто мы?
Мы – не европейцы. И не азиаты. Так кто же? Мы – «азиопы».
Если кто-нибудь из нас объявит, что он марсианин, его посадят в психушку. А если этот товарищ скажет, что он теперь не мужчина, а женщина, все кинутся защищать его право считать себя женщиной. Где у нас права, а где бесправие? Где ад, а где рай? Несколько штрихов в автопортрете России, перешагнувшей советский рубеж, я рискну осмыслить. Параллельно Караулову.
Ключ от власти
Горбачев отдал власть Ельцину практически без борьбы – когда понял ее безнадежность. По прежним законам его могли бы и угробить. Чудо – оставили в живых! Дали возможность дожить до старости – писать публицистические статьи (большей частью оправдательные и вполне искренние). Даже Фонд какой-то невеликий предоставили на Ленинградском проспекте.
Покидая свой пост, он попросил только о такой мелочи: дать ему немного времени – собрать манатки. Не успел собрать – звонок. «– Михаил Сергеевич, в восемь двадцать у нас появились Ельцин, Хасбулатов и Бурбулис. Отобрали ключи от вашего кабинета и вошли… – Что сделали?.. – не поверил Горбачев. – Сидят у вас в кабинете, Михаил Сергеевич. Похоже, выпивают…» Ну, раз выпивают, значит, все в норме: строительство русского дома продолжается.
Кто будет строить дальше?
Может, новые директора, которые сменят в руководящих креслах согнанных оттуда коммунистов. Может, так. А может, нет. Кто-то высунется раньше времени, и его схарчат. Кто-то выдвинется вовремя, и его стерпят. Кто стерпит? Страна. Тот же рабочий класс. Те же крестьяне, вооружившиеся «маленькими тракторами». Свято место пусто не бывает.
Новые люди придут на новые места. Не те, так другие. Но какие другие? Может, новые миллионеры, а может, новые бессребреники. Лишь бы народ при них работал. А если хунвейбины нового образца? Может, и они. Кого Россия стерпит, тот и примет ее тяжесть на свои плечи и будет строить ее дальше. Не хочу угадывать, кто это будет. Разведут по собственности. И не такое бывало. А все равно Россия подымалась с колен. С колен?! А не с водочной ли отлежки? Так кто же, кто?
Умники-инженеры…
Вот понятный вариант. Лаврентьев, сержант, загнанный Великой войной на Сахалин. На досуге читает ученые книги, оставшиеся в японской библиотеке. Соображает (воображает) параметры новой бомбы. Пишет товарищу Сталину (а кому же еще?). Вызван в Москву, получает чин лейтенанта.
Продолжает учебу с третьего курса университета. Ведет научную работу… Есть бомба в арсенале страны! Но есть вариант куда более сложный. Два гениальных ракетчика: Королев и Глушко. «Инженер Глушко почти месяц, до самого суда, не знал ничего о показаниях своего друга – инженера Королева. Он на первом же допросе дал свои показания. Добровольно? Под пытками? Никто не знает.
Как Королев избежал расстрела – загадка. Как Глушко избежал расстрела – загадка. Сергею Королеву и Валентину Глушко мир обязан космосом… Их показания друг на друга – прямой удар молнии.
В каждого». Удар по здравому смыслу? Таинство судьбы? Таинство – когда после того гэбэшного испытания они долгие годы работали бок о бок в рамках советской космической программы. «Сошлись ради дела», – объясняет Караулов. «Делом и оправдались перед страной, – объясняю я, – когда и виноваты не были».
Так моей душе легче
Эти интеллектуальные сюжеты – излюбленная фактура хроники Караулова. Но есть и другое: «...Это тута, в Москве, я не человек, будто какой-то отключил меня от жизни, хожу дохнутый. Я, короче, счас не человек, я потеря! Но сердце у меня на месте, сердце осталось, не потеряно, я токма выжить сам уже не смогу, а надо-то мне – мирком-лотком: помытьси немного, барахлишко купить да в поезд сесть, хоть на подножку, потому что народ в поезде едой завсегда поделится.
Умирать буду – поделятся. Они врача позовут. Это тут врач не подойдет. А подальше от Москвы – подойдет, там пока не на все деньга нужна, там заместо доллару у людев сердце работает…» Сердце работает!
Отъедет Егорка из столицы в родную глушь – и если не сопьется, найдет себе дело по силам и по вкусу – на пользу и во благо страны, счастливой в аду и несчастной в раю. Это я Караулова домысливаю. Так моей душе легче. Вопросы-то остаются.
Любят ли русские работать?
Этот вопрос у Караулова сдвинут к фольклору: вы читали русские сказки? Вы помните, чтобы русские в сказках работали? Так работники они или бездельники? Отвечаю. Поскольку в течение года климат не позволяет русскому мужику обрабатывать землю – он ложится на печь и рассказывает (слушает) сказки. Но вот на короткое время природа позволяет обработать землю – и на это сжатое время русский человек становится рекордсменом труда. Успеть, успеть! Только вот в какие именно сроки погода велит лежать на печи, а в какие – вкалывать денно- нощно, – не предугадаешь. Год на год не приходится. К тому, и к сему готовься. Еще одна фатальная загадка, уготованная русским.