2 "История России", кн. 3, стб. 1343.
3 Там же, стб. 1119.
4 Там же.
стр. 108
Признание наличия материального и географического факторов возвышения Москвы явилось реальной основой для снятия внешнего фактора, привлекавшегося для его объяснения, - татарского ига.
"Москва обязана своим величием ханам", - писал в свое время Карамзин. С этим положением не сумел разделаться и Погодин, к нему вернулся Чичерин, а за Чичериным пошел Ключевский1 . Соловьев первый указал на необходимость искать реальную внутреннюю основу возвышения Москвы, совершившегося помимо и вопреки татарской политике.
При этом вразрез с обычной трактовкой Соловьев отнюдь не отожествляет развитие государственного строя северо-восточной Руси с возвышением Москвы.
В этом смешении больше чем сам Соловьев повинны его продолжатели.
Соловьев иначе чем предшествовавшие ему историки подошел и к оценке поворотного момента в истории русского государства XVI в. - политики Ивана IV, опричнины.
Для дворянской историографии, для Щербатова или Карамзина, опричнина, борьба Ивана IV с боярством, вообще лишена какого-либо реального исторического смысла; это продукт патологического состояния, Ивана IV, разрыв царя с его мудрыми советниками, источник неисчислимых бедствий.
На этой точке зрения стоял и Погодин. Кавелин первый дал уже иную оценку политики Ивана IV, увидев в опричнине борьбу за государственное начало, против боярства как реакционной силы, а в Иване IV - предшественника Петра I.
Но в понимании Кавелина Иван IV отражает лишь первые зародыши нового, лишь "мечту" о государстве - мечту, для осуществления которой еще не созрели реальные условия; поэтому и в опричнине Кавелин видит, в конечном итоге, лишь месть за понесенную неудачу.
У Соловьева опричнина Ивана IV - не начало, а завершение длительного периода борьбы за торжество государственного начала.
Смысл опричнины именно в том и состоял, что события созрели, что почва для разгрома боярства была готова; опричнина и явилась последним, решающим ударом.
В "Истории России" Соловьева опричнина впервые рассматривалась как акт сознательной и исторически оправданной политической деятельности; в ее оценке существо явления отделялось от уродливых внешних форм, порожденных условиями эпохи.
Правильный исторический подход к вопросу позволил Соловьеву приблизиться к правильному его разрешению.
Эти мысли Соловьева получили свое дальнейшее развитие в буржуазной историографии только у Платонова и косвенно были отражены у Павлова-Сильванского.
Значительная часть последующих историков, прежде всего Ключевский, сделала в решении этого вопроса шаг назад по сравнению с Соловьевым.
11
Последним этапом в поступательном движении русской истории, показанным у Соловьева, является царствование Петра I - "эпоха преобразований".
Уже предисловие к I тому "Истории России" подчеркивало идею исторической подготовленности реформы ("преобразователь воспитывался уже в духе преобразования"), идею "тесной связи в нашей истории XVII в. с первой половиной XVIII".
Постепенно значение петровской реформы в концепции Соловьева все возрастает, превращаясь в основной центр, в стержень всего русского исторического процесса.
Этой теме подчинено все содержание русской истории в его последних литографированных курсах лекций.
1 Впрочем, сам Соловьев впал при этом в другую крайность, значительно преуменьшив тяжесть татарского ига и тем самым значение народной борьбы против господства Золотой Орды (см. "История России", кн. I, стб. 1219). Он, скорее, отмечал роль Орды в развитии торговых связей Московской Руси с Востоком.
стр. 109
Но в постановке и этого вопроса Соловьеву не удалось уйти от известной двойственности.
В его концепции то и дело прорывается мысль о великой личности, направляющей ход исторического развития.
Это особенно отчетливо проступает в XIV томе "Истории России", в сравнении "нашей революции начала XVIII в." с французской революцией 1789 г.: "В России один человек, одаренный небывалою силою, взял в свои руки направление революционного движения, и этот человек был прирожденный глава государства"1 .
Даже в "Публичных чтениях", где идея внутренней обусловленности преобразования проведена еще резче и последовательнее, звучит идеализация Петра I: "Народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; - вождь явился"2 .
Но в конечном итоге личное начало подчинялось идее общей закономерности развития народной жизни.
Петр "является вождем в деле, а не создателем дела, которое потому есть народное, а не личное, принадлежащее одному Петру", - пишет Соловьев в том же, XIV томе "Истории России"3 .
Идея исторической обусловленности петровской политики является основной идеей концепции Соловьева.
"Последователи исторического направления, - писал он, - тесно связывают обе половины русской истории - допетровскую и после петровскую; в явлениях последней видят результаты явлений первой"4 .
В период переоценки ценностей, наступающий для буржуазии перед лицом борьбы рабочего класса за пролетарскую революцию, буржуазная литература начинает последовательно снижать историческое значение петровских преобразований и роль самого Петра как преобразователя.
Уже Ключевский и особенно решительно Милюков подчиняют всю политику реформ требованиям, порожденным войной; по Милюкову, вся петровская реформа совершается случайно и походя, без системы и продуманной цели, для нужд одной войны.
Соловьев и здесь оказывается на большей научной высоте нежели его последователи и ученики: "Война входила в общий план преобразования, как средство для достижения ясно сознанных, определенных целей этого преобразования, входила в общий план, как школа, дававшая известное приготовление народу, приготовление, необходимое в его новой жизни, новых отношениях к другим народам"5 .
Трактовка Соловьевым петровских реформ подтверждает прогрессивность для своего времени его исторических взглядов.
12
Но эта полнота исторической трактовки была возможна для Соловьева лишь до тех пор, пока его государственная концепция не вступала в прямое противоречие с пониманием органического развития общественных отношений, пока развитие государственной деятельности отражало и соответствовало поступательному ходу исторического процесса.
Но там, где государство вступало в конфликт с народом, Соловьев уже не в состоянии раскрыть закономерности развития, не может дать объективной оценки роли народных масс и их борьбы с господствующими классами.
Это идет, несомненно, от его классового мировоззрения, как представителя буржуазной России.
В его понимании исторического развития России находит законное место Петр с его реформами; но для народной борьбы, для народных восстаний нет места.
Между тем завершение в XVI в. ликвидации феодальной раздробленности и переход к феодальному абсолютизму сопровождались нарастанием новых противоречий; поднималась активная народная борьба против феодальной системы отношений.
1 "История России", кн. 3, стб. 1055.
2 Соч., стб. 1001.