Культурно исторические типы
1) египетскій,
2) китайскій,
3) ассирйско-вавилоно-финикийский,
халдейский или древне-семитический,
4) индійскій,
5) иранскій,
6) еврейскій,
7) греческій,
8) римскій,
9) ново-семитический или аравийский
10) германо-романский или европейский.
11. Славянский
Примечание
Данилевский добавляет в примечания еще два культурно исторических типа. Но говорит о том что они погибли.
К ним
можно еще, пожалуй, причислить два американские типа:
11. мексиканский
12. перуанский, погибшие насильственною смертью и неуспевшие совершить своего развития.
Начну прямо с изложения некоторых общих выводов или законов исторического развития, вытекающих из группировки его явлений по
культурно-историческим типам.
Славянский Исторический тип.
Общихъ разрядов культурной деятельности, въ обширном
смысл этого слова не могущих уже быть подведенными один
подъ другой, (которые мы должны, следовательно, признать за
высшие категории деления)—насчитывается ни более ни менее
четырехъ, именно:
1) Деятельность религиозная, объемлющая собою отношенія
человека к Богу,—понятіе человека о судьбах своих, как
нравственнаго неделимого въ отношении къ общим судьбам человечества и вселенной, то есть, выражаясь бол е общими терминами:
народное мировозрение, не как теоретическое, более
или менее гадательное знание, во всяком случае деступное только
не Многим,—а какъ твердая вера, составляющая живую основу
всей нравственной деятельности человека.
2) Деятелъпосшь культурная^ въ тесномъ смысл этого слова
объемлющая отношения человека к внешнему миру, во первых^
теоретическое, научное, во-вторыхъ, эстетическое, художественное
(при чемъ, конечно, к внешнему міру причисляется и сам
человек, как предмет исследования, мышления и художественного
воспроизведения), и в третьих, техническое, промышленное,
то есть добывание и обработка предметов внешнего мира, применительно къ нуждам человека и сообразно с познаніем
как этихъ нуждъ, так и внешнего мира, достигнутымъ путем-
теоретическимъ.
3) Деятельность политическая, объемлющая собою отшшения
людей между собою, какъ членов одного народнаго целого и отношения
йошенія этого целого, как единицы высшего порядка, к другим
народамъ.
4) Деятелъность общественно-экономическая, объемлющая собою
отношения людей между собою не непосредственно, как
нравственныхъ и политических личностей, а посредственно—
применительно к условиям пользования предметами внешнего
мира, следовательно, и добыванія и обработки их≫__
Обращаюсь теперь к міру Славянскому, и преимущественно
къ Россш, какъ единственной независимой представительнице его,
с тем, чтобы разсмотреть результаты и задатки еще начинающейся
только его культурно-исторической жизни, с четырех принятых
точек зрения;
1 религии,
2 культуры,
3 политики
4.общественно- экономическаго строя,
дабы таким образом уяснить, хотя бы в самыхъ общих чертахъ,
чего в праве мы ожидать и надеяться от Славянскаго культурно-историческаго типа, въ чемъ можетъ заключаться особая славянская цивилизация, если она пойдетъ по пути самобытнаго развитія?
Религія составляла самое существенное, господствующее (почти
исключительно) содержаніе древней русской жизни, и в настоящее
время въ ней же заключается преобладающий духовный интерес
простых русских людей; и по истине, нельзя не удивляться
невежеству и дерзости тех, которые могли утверждать
(в угоду своимъ фантазиям) религиозный индифферентизм русского
народа.
Со стороны объективной, фактической, русскому и большинству
прочих славянских народов достался исторически жребий быть
вместе с Греками главными хранителями живого предания религиозной
истины—православия, и таким образомъ, быть продолжателями
великаго дела, выпавшаго на долю Израиля и Византии, —
быть народами богоизбранными.
Со стороны субъективной, психической,
Русскіе и прочіе Славяне одарены жаждою религиозной
истины, что подтверждается как нормальными проявленіями, так
и самыми искаженіями этого духовнаго стремленія.
Мы уже указали на особый характер принятія христіанства
Россией, не путем подчинения высшей по культуре христианской
народности, не путем политическаго преобладанія над такою
народностью, не путем деятельной религіозной пропаганды,—а
иутем внутреннего недовольства, неудовлетворения язычеством и
^свободного исканія истины.
Самый характеръ Русских и вообще Славян, чуждый насильственности, исполненный мягкости, покорности, почтительности,
имет наибольшую соответственность с христианским идеаломъ.
С другой стороны, религіозные уклоненія, болезни Русскаго народа, —
раскол старообрядства и секты, увазываютъ: первый—на
настойчивую охранительность, не допускающую ни малейших
перемен к самой внешности, в оболочке святыни; вторые же,
особенно духоборство, —на способность к религиозно-философскому
мыщлешю.
У другихъ Славянских народов мы видимъ гуситское
религиозное движеніе—самую чистую, идеальную из религиозных
реформ, в которой проявлялся не мятяжный, преобразовательный
дух реформы Лютера, Кальвина, а характеръ реставрационный,
восстановительный, стремившійся к возвращенію
к духовной истине, некогда переданный св. Кирилломъ и Мефодием.
С другой стороны, и у западных Славян, в глубоко-искажающем
Влияни латинства на польскій народный характеръ
видимъ мы опять доказательство, что религиозное ученіе не скользит
у Славянскихъ народовъ по поверхности, а способно выказать
на его благодарной ниве вполне все, что въ нем заключается,
при чем, посеянное зерно, смотря по его специфическим
особенностямъ, выростает в добрый плод, или въ плевелы и
волчцы.
Правда, что религіозная д ятельность Русскаго народа была
по преимуществу охранительно-консервативною, —и это ставится
ему некоторыми въ вину.
Но религіозная д ятельность есть охранительная
по самому существу своему, какъ это вытекаетъ из
самаго значенія религии, которая—-или действительное откровение,
или по крайней мере почитается таковым верующими.
На самом деле, или, по крайней мере, во мнении своих поклонников,
религія непременно происходитъ с неба, и потому только
и достигает своей цели — быть твердою, незыблемою основою
практической нравственности, сущность которой состоит не в
чем ином, как в самоотверженности, в самопожертвовании,
возможных лишь при полной достоверности тех началъ, воимя
которых он требуются.
Всякая же другая достоверность, философская, метафизическая и даже положительно-научная, недостижима:
для немногихъ избранных, умственно развитыхъ, потому,
что им известно, что наука и мышление не завешимы,
что они не сказали и никогда не скажугъ своего последнего слова,
что, следовательно, к результатам их всегда примешано сомнение,
возможность и необходимость пересмотра, переисследования,
и притом в совершенно неопределенной пропорции; для массы
же,—но той еще более простой причине, что для нее она недоступна.
Поэтому, какъ только религія теряетъ свой откровенный характера
она обращается, смотря по взгляду на достоинство ее
догматическо-нравственяаго содержанія, —или въ философскую систему, или в грубый предрассудок.
Но если религія есть откровеніе, то очевидно, что развитіе ея
можетъ состоять только въ раскрытіи истинъ, изначала въ ней
содержавшихся, точн йшимъ ихъ формулированіемъ, по поводу
особаго обращенія вниманія на ту или другую сторону, ту или
другую часть религіознаго ученія въ изв стное время. Вотъ внутренняя
причина строго-охранительнаго характера религіовной
д ятельности всех тех народов, которым религіозная истина
была вверена для охраненія и передачи в неприкосновенной чистоте
другим народам и грядущим поколеніям.
Если таковъ характеръ истинной религіозной деятельности
вообще, то это относится съ особенною силою къ православному
христіанству посл отделенія Западной Церкви.
По православному
ученію непогрешмость религіознаго авторитета принадлежитъ
только всей Церкви, а следовательно и раскрытіе истинъ, заключающихся
в христіанстве, может происходить не иначе, как путем
вселенскихъ соборов, — единственныхъ олицетворений
Церкви,—собиранию коих с восьмого века препятствовали исторические обстоятельства.
Следовательно, строго-охранительный образ действія и требовался именно от тех, кому была вверена религіозная истина; иначе порвалось бы живое преданіе того, в каком моменте развитія (или правильнее раскрытія религіозной истины) находилось вселенское православіе перед латинским расколом; затярялась бы та точка, к которой всякій жаждущій истины могъ бы обратиться с полною уверенностью, что он
найдет в ней всю вселенскую истину—и ничего кром нее.
С этой точки зренія, само русское старообрядство получает
значеніе, какъ живое свидетельство того, как строго проводилась
эта охранительность.
Где незначительная перемена обряда могла показаться новшеством,
возмутившимъ совесть милліоновъ верующих, там конечно были осторожны в этом отношеніи; и кто знаетъ, отъ сколькихъ неблагоразумныхъ шаговъ удержало нас старообрядство, после того какъ европейничанье охватило русскую жизнь!
Итак, мы можемъ сказать, что религіозная сторона культурной
деятельности составляетъ принадлежность Славянскаго культурного
типа и Россіи в особенности, — есть неотъемлемое его достояніе,
как по психологическому строю составляводихъ его народов,
так и потому, что им досталось храненіе религіозной
истины;—-это доказывается как положительною, так и отрицательною стороною религіозной жизни Россіи и Славянства.
Если' обратимся къ политической стороне вопроса,—к тому,
насколько Славянскіе народы выказали способности к устройству
своей государственности, мы встречаем явленіе весьма неободрительное, с перваго взгляда.
Именно, все Славянскіе народы, за исключеніемъ Русскаго, или не успели основать самостоятельных государств,
или, по крайней мере, не сумели сохранить своей самостоятельности и независимости.
Недоброжелатели Славянства выводятъ изъ этого ихъ политическую несостоятельность.
Такое заключеніе не выдерживаетъ ни малейшей критики, если
даже не обращать вниманія на те причины, которыя препятствовали
доселе Славянам образоваться в независимыя политическія
тела,(государства), а принять факт, как он существует.
Фактъ этот говорит, что огромное большинство Славянских племенъ (по меньшей мере две трети их, если не более) образовали огромное,
сплошное государство, просуществовавшее уже тысячу лет и все
возраставшее и возрастающее в силе и могуществе, несмотря
на все бури, которыя ему пришлось выносить во время его долгой
исторической жизни.
Одним этим фактом первой величины доказан политическій смысл Славян, по крайней мере значительного большинства их.
Когда Германская имперія, после неслишком продолжительного
века своей славы и могущества, обратилась в политический
monstrum, (политеческий монстр) в праве ли были бы мы заключить, что германское племя не способно къ политической жизни? —Конечно нет; ибо, тоже германское племя образовало могущественную Британскую
имперію, и по одному этому, политическое нестроеніе Германіи
должны бы мы были приписать невыгоднешим внешним и внутренним
условіям, в которых находилась временно эта страна, а не коренной неспособности,—что и подтвердилось содержащим глубокій политическіи смысл образом действій Пруссіи, котораго она держится уже с давнихъ временъ (по крайней мере со времени Великаго Курфюрста) {Фридрих Вильгельм Первый 1628-1688 годы} и который увенчался на наших глазах действіями Бисмарка.
(Обьединение Пруссии В Германскую Империю 1871 год).
В этомъ сужденіи о политической неспособности Славян сказывается
таже недобросовестность, или, в лучшем случае,—тот же
оптическій обман, как и в сужденіях о мнимом недостатке единства
Русскаго государства, потому де, что в состав его входитъ, может быть, около сотни народовъ разныхъ наименованій.
При этом забывается, что все это разнообразіе исчезает
передъ перевесом Русскаго племени, — если к качественному
анализу явленія присоединить и количественный.
Если бы все западные и юго-восточные Славянскіе народы были действительно неспособны къ политической жизни, то все-таки за
Славянским племенем вообще должно было бы признать высокій
политически смыслъ, в виду одного лишь Русскаго государства.
Но справедлива ли мысль о государственной неспособности
других славянскихъ народностей, кроме русской? Западныя
Славянскія племена, еще в эпоху гибкости и мягкости, которыми
отличается этнографическій період народной жизни, находились
под непрестанным враждебным политическим и культурным
воздействіем ранее их сложившихся народов романо- германского
скаго культурнаго типа.
Несмотря на это, образовалось уже въ девятом веке могущественное
Моравское (венгерское) государство, получившее было и зародыши
самобытной культуры—в православіи и славянской письменности,
но которые после были в нем вырваны враждебным немецко-
католическимъ вліяніемъ.
Нашествіе Угровъ разорвало связь между западными Славянами.
Южная часть ихъ не могла отыскать
центра своего тяготения под вліяніем Византіи, вторгнувшихся
Турок, захватов Венеціи, мадьярских завоеваній, австрійской марки.
Северная часть, получив духовное оживление реформою Гуса, успела образоваться во время Подибрада в особое благоустроенное государство; но мог ли устоять этот славянскій остров, или выступ, среди немецкаго разлива, не опираясь на всю силу соединеннаго Славянства?
Не могъ, точно также, какъ не можетъ и теперь без прямаго
и деятедьнаго участія Россіи въ его судьбе .
Независимое быие Польши было нродолжительнее, но, если
Польша была более других западных славянских стран свободна
от непосредственнаго внешнего нолитическаго давленія
романо-германского міра, зато она более всех подчинилась
нравственному культурному господству Запада, действовавшего путем
латинства и феодальнаго соблазна, на ее высшія сословія;
и такимъ образом, сохранив до поры до времени свое тело, потеряла
свою славянскую душу, а чтобы обрести ее, должна была
войти в тесное, хотя к сожалению, и недобровольное, соединение
с Россией.
Если, поэтому, из всех Славян один Русскій народ успел
устроиться в крепкое государство, то обязан этим столько
же внутреннимъ свойствам своим, сколько и тому обстоятельству,
что, по географическому положенію занимаемых им стран,
ему дано было пройти первые формы своего развитія въ отдалении
от возмущающаго вліянія чуждой западной жизни.
В примере Малороссіи, долго разъединенной с остальною
Россіей, и добровольно соединившейся с нею посл отвоеванія
своей независимости, видимъ мы доказательство, что не одно великорусское племя, как думают некоторые, одарено глубоким
политическимъ тактом; и поэтому можем надеяться, что, при
случае, такой же смысл и такт выкажут и другіе Славяне,
добровольно признав, после отвоеванія своей независимости, гегемонию
Россіи в союзе ; ибо, в сущности, обстоятельства, в
которыхъ находилась Малороссія во времена Хмельницкаго, и
западные Славяне теперь,—весьма сходны.
Народный энтузіазм, благопріятное стеченіе обстоятельств, геній предводителя, выдвинутаго вперед народным движеніем, можетъ быть и могут доставить имъ независимость, какъ при Хмельницком, но сохраненіе ее, а, главное, сохраненіе общаго славянскаго характера
жизни и культуры невозможно безъ теснаго взаимнаго соединенія с Россіей.
Чтобы ни сказало будущее, уже по одному тому, что до сих пор
проявлено Славянами, и преимущественно русскою отраслью
их, въ политической деятельности, мы в праве причислить племена
эти к числу наиболее одаренных политическим смыслом семейств (типов) человеческого рода.
Мы считаемъ уместно обратить сдесь вниманіе и на особый
характер этой политической деятельности, как она выразилась
в возрастаніи Русскаго государства.
Характер славянской колонизации.
Русскій народъ не высылает из среды своей, как пчелиные
улья, роев, образующих центры новых политических обществ,
подобно Грекамъ—в древнія, времена или Англичанам—в более близкие к нам времена.
Россія не имеетъ того, что называется владеніями, какъ Рим или колоний как Англія.
Русское государство отъ самыхъ времен первых московских князей, — есть сама Россія, постепенно, неудержимо расширяющаяся во все стороны, заселяя граничащія с нею незаселенный пространства, и уподобляя себе включенныя въ её государственныя границы—
инородчеекія поселенія.
Только непонинаніе этого основнаго характера
распространенія Русскаго государства, происходящее опять таки,
как и всякое другое русское зло, от затемнения своеобразного
русскаго взгляда на вещи европейничаньем, можетъ помышлять о
какихъ-то отдельныхъ провияціальныхъ особяхъ,
соединенныхъ с Россіею одною отвлеченною государственною
связью, о каких-то не-Россіях в Россіи, по прекрасному выражению
женію г. Розенгейма, и не только довольствоваться ими, но ви~
дить в них политически идеал, котораго никогда не признает
ни русское политическое чувство, ни русская политическая
мысль.
Должно надеяться, что и этот туман рассется, подобно многим другим.
По этой же причине, Россія не имела никогда колоній, ей
удавшихся, и весьма ошибочно считать таковою Сибирь, как
многіе делают.
Колонисты, выселяясь из отечества, даже добровольно,
не по принужденію, быстро теряют тесную с ним связь,
скоро получают свой особый центр тяготенія, свои особые
интересы, часто противоположные, или даже враждебные интересам
метрополіи.
Вся связь между ними ограничивается покровительством метрополіи,
которымъ пользуется колонія до поры до времени, пока считаете это для себя выгоднымъ.
Колоніи несут весьма мало тягостей в пользу своего первоначальнаго отечества, и если принуждаются к. тому, то считаютъ это для себя
угнетеніемъ, и тем сильнее стремятся получить полную независимость.
Кроме національнаго характера народовъ, выделявших из себя
Колонии на такое отношение их к своему прежнему отечеству
етъ, конечно, большое вліяніе и географическая разделенность
вновь заселяемых стран.
При расселении Русскаго народа, мы не видимъ ничего подобного.
Куда бы ни заходили русскіе люди, хотя бы временные
и местныя обстоятельства давали им возможность, или даже
принуждали их, принять самобытную политическую организацію.
Однимъ словомъ, они образуют не новые центры русской жизни, а только разширяютъ единый, нераздельный круг ее.
Посему и новыя заселенія заводятся только- по окраинам стран, сделавшихся уже старою, настоящею Русью
(я говорю про самобытные народные разселенія, а не про пра-
правительственные колонизаціонные мероприятия)*
Разселенія скачками, черезъ моря или значительные промежутки, не удаются* хотя бы имъ покровительствовало правительство.
Не удалась нам Американская колонія, не удается что-то и Амур.
Такому характеру разселенія Русскаго народа, в высшей степени
благопріятному единству и цельности Русскаго государства
соответствует и уподобительная сила Русскаго народа, претворяющая
в свою плоть и кровь инородцев, с которыми приходит в соприкосновение или столкновеніе, конечно если этому не
противуполагается преградъ ошибочными правительственными мероприятиями.
Но основаніе, разширеніе государства, доставленіе ему прочности,
силы и могущества составляют еще только одну сторону
политической деятельности.
Она имет еще и другую, состоящую в установленіи правом равных отношеній граждан между собою и к государству, то есть в установленіи гражданской и государственной свободы, без способности к которой нельзя признать народ вполн одаренным здравым политическим смыслом.
Доказательство способности Славянского исторического типа образовать собственное государство.
Итакъ, способен-ли Русскій народ к свободе ?
Едва-ли надо упоминать, что наши доброжелатели даютъ на
это отрицательный ответ: одни—считая рабство естественною стихией
Русскихъ, другіе—опасаясь,или представляясь опасающимися,
что свобода в руках их должна повести ко всякаго рода излишествам
и злоупотребленіямъ.
Но, на основаніи фактовъ русской исторіи и знакомства съ воззреніями и свойствами Русскаго народа, можно составить себе только діаметрально противоположное этому взгляду мненіе: именно, что едва ли существовал и-существует народ, способный вынести большую долю свободы и имеющій менее склонности злоупотреблять ею, чем народ
Русскій.
Это основывается на следующихъ свойствахъ, присущих русскому
человеку:
1. на его уменіи и привычк повиноваться,
2. на его уваженіи и доверии к власти.
3.на отсутствіи въ нем властолюбія,
4 на его не жилании вмешиваться в то, въ чемъ онъ
считает себя некомпетентным.
А, если вникнуть въ причины всех политических смут у разных народов, то корнем их окажется не собственно стремленіе к свободе , а именно властолюбие и тщеславная страсть людей к вмешательству в дела, выходящие за рамки их понятій.
Как крупные событія русской исторіи, так и ежедневный событія русской жизни, одинаково подтверждаютъ эти черты русскаго народнаго характера.
В самом деле, взгляните на выборный должности во всех
нашихъ сословіях, в особенности в купечестве , мещанстве и
крестьянстве.
Эти должности, доставляющія власть и почет, считаются
не правами, а обязанностями, или, лучше сказать, общественными
повинностями, и исключеніе составляетъ разве одна
должность предводителя, дающая почет,—а не власть.
Если ищут мест мировых судей, членов и председателей
земских управ, то, главным образом, изъ-за доставляемаго ими
жалованья, довольно значительнаго по деревенской, уездной и
даже губернской жизни.
Это все равно, что государственная служба с хорошимъ жалованьемъ, дающая притом возможность не оставлять своих хозяйственных дел.
Любопытно было бы посмотреть, если бы только в таких делах дозволительно было делать опыты, как стали бы у нас процветать земство и мировой институт, если бы наполнить их, по теоріям „Вести",
безвозмездными деятелями так называемой аристократіи?
Эти черты русскаго народнаго характера во всяком случае
показывают, что власть имет для насъ мало привлекательности, сама по себе.
и хотя многіе считают это за какой-то недостаток,—мы не
можем видеть ничего дурного в том, что наши общественные
деятели хотятъ, чтобы труд их на общую пользу был материально
вознаграждаем, так как совершенно безвозмездным он ведь
никогда не бывает, ибо удовлетвореніе властолюбія,
тщеславія, гордости—такая же мзда.
Теже выше-перечисленныя свойства Русскаго народа составляют
внутреннюю причину того, что Россія есть едва ли не
единственное государство, которое никогда не имело (и по всей
вероятности никогда не будет иметь) политической революціи,
то есть революціи, имеющей ц лью ограниченіе размеровъ власти,
присвоеніе всего объема власти или части ея какимъ-либо сословием,
или всею массою гражданъ,—изгнаніе законно-царствующей
династіи и замещеніе ее другою.
Все смуты, которыя представляет Русская исторія, могущія,
по своей силе и внешнему виду, считаться народными мятежами,
всегда имели совершенно особый,—не политическій, в строгом
значеніи этого слова, характер.
Причинами ихъ были: сомненіе в законности царствовавшаго лица, недовольство крепостным состояніем, угнетавшим на практике народ всегда в сильнейшей степени, чем это имел в виду закон, и наконец те элименты своеволія и буйства, которые необходимым образом
развивались на окраинах Россіи,—в непрестанной борьб казачества
с Татарами и другими кочевниками.
Эти три элемента принимали совместное участіе в трех главных народных смутах, волновавших Россію, в XYII и XYIII столетіях, так что каждый изъ нихъ играл попеременно преобладающую роль.
В смутах междуцарствія главнымъ двигателемъ было самозванство,
но при значительномъ участіи—недовольства только-что
вводившимся прикр пленіемъ крестьянъ к земле, и казацкой
вольницы.
Бунт Стеньки Разина былъ главнейшим образомъ произведением
этой вольницы, начинавшей опасаться, что вводимые более
строгіе государственные порядки ограничатъ ея своеволіе.
Но так разростись могли эти смуты, опять-таки, только при недовольстве крестьян на закрепощеніе их, а легальными поводами опять- таки старались придать всем этим безпорядкам характер законности в глазах народа.
Наконец, главная сила Пугачевскаго бунта заключалась именно
въ возмущеніи крепостных людей, для которых бунт малочисленного
яицкаго казачества служил, такъ сказать, лишь дерво искрою, зажегшею ножар.
Участіе приуральских кочевников усилило и этотъ бунт, но имя Петра третьего должно было доставить ему законность в глазах народа, который всегда чувствовалъ свою солидарность с верховною властію, и от неё чаял исполненія своих заветных и справедливых желаній.
С обезпеченіем правильности и законности в престолонаследии,
с введеніем гражданственности и порядка в казачестве,
и наконец с оевобожденіем крестьян, иссякли все причины,
волновавшие в прежнее время народъ≫ и всякая, не скажу
революція, но даже простой бунт, превосходящій размер прискорбного
недоразуменія,—сделался невозможным в Россіи, пока не
изменится нравственный характер Русскаго народа, его міровозрение
и весь склад его мысли;—а такие измененія (если и считать
их вообще возможными) совершаются не иначе, как столетиями,
и следовательно совершенно выходят изъ круга человеческой
предусмотрительности.
Если, таким образом, устранены вс элементы смут, могущие
в прежніе времена волновать Русскій народ, то, с другой стороны,
прошли и те обстоятельства, которые требовали постоянного
напряженія всех сил народных в государственное ярмо
в трудныя времена государственнаго усгроенія, борьбы с внешними
врагами, при редком еще населеніи и слабом развнтіи его
сил.
Таким образом, и внутреннія и внешнія препятствія к
усвоенію Русскому народу всех даров свободы потеряли свой
смысл, значеніе и причину существованія.
Искусственное созиданіе этих препятствій, во имя предосторожности
от совершенно мнимых опасностей, было бы похоже
на дорого стоющее устройство плотин и валов против наводнения
в высоколежащей, ни каким разливам не подверженной местности:
или толстых крепостных стен, бастіонов и равелинов в городе,
находящемся вне всякой опасности от непріятельских нападений.
Восколько умеренность, непритязательность и благоразуміе
характеризуют и Русскій народ и русское общество—это доказали
с очевидною ясностію событія последних лет.
Насколько хватаетъ историческая память человеческого рода, едва-ли можно найти более быстрые, внезапные перемены в главных общественных условіях народной жизни, как те, которые совершились
на нашихъ глазах, — не более как в двенадцать лет
то есть считая от манифеста объ улучшеніи быта помещичьих
крестьянъ.
Феодальное рабство уничтожалось во Франціи постепенно,—
веками, такъ что в знаменитую ночь 4-го августа оставалось
національному собранію отменить лишь сравнительно незначительные
его остатки; между тем как у нас крепостное право
было еще въ полной силе, когда его отменили разомъ, со
всеми его последствіями.
Переход от тягостной зависимости к полнолй свободе отношений
был мгновенный: столетія сосредоточились въ какіе нибудь три года,
потребовавшіеся на совещанія и выработку плана.
При быстром приведеніи в действіе новых положений,
по объявленіи народу манифеста о воле, и следовательно,
по прекращеніи его зависимости от помещиков, новые
власти мировых посредников не были еще установлены, так
что народ оставался в эти критическіе (по общим понятіям)
минуты некоторое время без непосредственной ближайшей власти;
и однако же, порядок нигде существенным образом нарушен
не был, и никакія подстрекательства не могли вывести его из
исполненнаго доверія к правительству спокойствія, ни тогда, ни
после.
Главный дятель по приведенію в исполненіе Высочайшей
воли об освобожденіи крестьян, Яков Иванович Ростовцев,
выразился о состояніи Россіи в эпоху совещаній о способах
освобожденія, что Россія снята с пьедестала и находится на весу.
Оно и всем так казалось, а в особенности с злорадством
смотревшим на реформу и ждавшим от неё чуть не распада
ненавистного имъ колосса; а на деле оказалось, что и тут,
как и всегда она покоилась на своих широких, незыблемых
основаніях.
Итак, что же мы видим? Злоупотребленія и гнет, которые
испытывала Россія перед реформами настоящаго царствованія,
были не менее, во многих управленіях—даже более чувствительны,
чем те,под которыми страдала Франція до революдіи;
преобразованіе (не по форме конечно — а по сущности) было не
менее радикально, чем произведенное національнымъ собраніем;
но, между тем, как прорванная плотина во Франціи произвела
всеобщи разлив вредных противуобщественных стихій и страстей,—
в Россіи они не только не могли нарушить спокойствія,
уваженія и доверенности к власти,—а еще усилили их и укрепили
все основы русскаго общества и государства.
Не в праве - ли мы после этого утверждать, что Русскій народ и русское общество, во всех слоях своих, способно принять и выдержать всякую дозу свободы, —что советовать ограничить ее можно только в видах отстраненія самосозданных больным воображеніем
опасностей, или, что еще хуже, под вліяніем каких нибудъ
затаенных* недобросовестных побужденій и враждебныхъ Россіи
стремленій?
Итак, заключаем мы, и по отношенію к силе и могуществу
государства, по способности жертвовать ему всеми личными благами,
и по отношенію к пользованію государственною и гражданскою'
свободою,—Русскій народъ одарен замечательным политическим
смыслом.
По чертам верности и преданности государственным интересамъ, безпритязательности, умеренностн в пользовании
свободою, выказанным Славянскими народами въ Австріи
и в особенности в Сербіи, мы можемъ распространить это же
свойство и на другихъ Славян.
Если Польша в теченіе исторической жизни своей показала пример отсутствія всякаго политического смысла, то и этот отридательный пример только подкрепляет наше положеніе, показывая, что искаженіе славянских начал, разъедавшее её душу и тело, должно было принести и
соответствующіе тому поводы.
Доказательство 3 закона Данилевского о том что народы славянского исторического типа способны качественно управлять собственной экономикой.
В отношеніи к общественно-экономическому строю,—Россія
составляетъ единственное обширное государство, имеющее под
ногами твердую почву, в котором нет обезземеленной массы,
в котором, следовательно, общественное зданіе зиждется не на
нужде большинства граждан, не на необезпеченности их положения,
где нет противоречія между идеалами политическими и экономическими.
Мы видили, что именно это противоречіе грозит бедою европейской жизни, вступившей уже в своем историческом плаваніи в те опасные моря, где с одной стороны грозит Харибда цезаризма или военнаго деспотизма,—а с другой Сцилла соціальной революции.
Условія, дающія такое превосходство русскому общественному строю
надъ европейским, доставляющія ему непоколебимую устойчивость, обращающія те именно- общественные классы в самые консервативные, которые угрожают Европе переворотами,—заключаются в крестьянском наделе и в общинном землевладеніи.
Этимологическое сходство слов община и общинный (в переводе
на французскій язык) с словом коммунизм—дало повод
злонамеренной недобросовестности смешивать эти понятія, дабы
набрасывать неблаговидную ткань на нашу общину, а кстати уже
и вообще на всю деятельность людей, заботящихся о благосостоянии
крестьянъ, особенно если это противно интересамъ польским
и немецким.
Приэтом забывается главным образом, что наша община,
хороша-ли она или дурна по своим экономическим и
другим последствіям, есть историческое право,—точно такая же
священная и неприкосновенная форма собственности, как и всякая
другая, как сама частная собственность, что, следовательно,
желаніе разрушить ее никакъ не может быть названо желаніем
консервативным.
Европейскій соціализм есть, напротивъ того, ученіе революдіонное, не столько по существу своему, сколько по той почве, где ему приходится действовать.
Если бы он ограничивался приглашеніемъ мелких землевладельцев соединять свою собственность в общинное владеніе, также точно, как
он приглашает фабричных работников соединить свои силы
и капиталы посредством ассодцацій; то в этом не было бы еще
ровно ничего преступнаго или зловредного: но дело в том, что,
в большинств случаев, земли нет в руках тех, которые
ее обработывают, что, следовательно, европейскій соціализм, в
какой бы то ни было форме,требует предварительнаго передела
собственности,—полного переустройства землевладенія и всего
общественно-экономическаго строя.
Беда не в соціалистических
теоріях, которыя имеют претензію быть лекарствами для излечения
коренной болезни европейскаго общества.
Лекарства эти, может быть, действительно вредны и ядовиты, но какая была бы в них опасность, если бы они могли спокойно оставаться на
полкахъ алтек, по неименію в них надобности для здороваго
организма? Лекарство вредно, но вредна и болезнь сама по себе .
Планов для перестройки зданія много, но нет матеріала, из
котораго его можно бы было возвести, не разрушив предварительно
давно законченнаго и завершеннаго зданія.
У нас, напротив того, матеріал в изобиліи, и сам собою, органически
складывается подъ вліяніемъ внутрених, зиждительных начал,
не нуждаясь ни в каких придуманных планах постройки.
Эта-то здравость общественно-экономическаго строя Россіи и
составляетъ причину, по которой мы можем надеяться на высокое
общественно-экономическое значеніе Славлнскаго культурно-
историческаго типа, имеющего еще в первый раз установить
правильный, нормальный характер той отрасли человеческой
деятельности, которая обнимает отношенія людей между собою
нетолько как нравственных и политических личностей, но и по
воздействію их на внешнюю природу, как источник человеческих
нужд и потребностей, — установить не отвлеченную
только правомерность в отношеніях граждан, но реальную и
конкретную.