Произведения русской литературы как проявление духовной открытости русской культуры
Диалог национальной художественной культуры с миром – коммуникативная проблема первостепенного значения, представляющая особый интерес и духовную ценность для мирового культурного сообщества. Представители русской культуры в своем подавляющем большинстве обладают ярко выраженной экстраверсивностью и социометричностью, интенсивной потребностью к выражению вовне и достижению гармонии со всем остальным миром, лежащим за границами мира национального. Эти черты объясняются не только задачами роста и национального развития; их можно считать глубинными особенностями национальной ментальности и духовно-психического склада русского человека.
Если для теоретиков культуры актуальна оппозиция Свое – Чужое, то для художников слова – живая диалектика взаимодействия этих категорий. Любопытным подтверждением этого тезиса выступают строки известного стихотворения О.Э. Мандельштама:
«Я каждому тайно завидую
И в каждого тайно влюблен».
Поэт не случайно определяет отношения членов оппозиции Я – Каждый (равнозначно Другой) глаголами «завидую» и «влюблен»: другое Я – другая «планета», в которой есть неведомое и ценностно значимое, и поэтому – «влюблен»; которое может быть недоступным, и – отсюда – «завидую». В нерациональной художественной форме нашло выражение преодоление «узости» своего Я за счет подключения к миру Чужого, которое духовно осваивается и становится Своим. За счет освоения духовного мира Другого поэт «достраивает» себя до целостности и при этом «перекодирует» оппозицию, противопоставленность, конфронтацию духовных миров в диалектическое единство. Этот процесс «перекодировки» отражает роль художественной культуры в коммуникации, в культурном энергообмене.
Теоретически необходимость такого диалога является онтологическим свойством любой национальной культуры и особенно отчетливо осознается на рубеже веков, в период смены эстетической парадигмы. Однако именно в русской культуре это свойство находит свое гипертрофированное выражение. Русская литература и культура – одни из самых «контактных» в мире. Они движимы обязательностью диалога с миром других культур и не мыслимы без него. Русская литература обнажила перед лицом всех национальных литератур свой напряженный и страстный диалог с Миром. Бесчисленность обращений к другим национальным культурам стала у русских способом самоопределения и осознания своего особого места и миссии в культурном Мире. В бесконечности апелляций к миру других культур отражается русский национальный характер и ментальность: экстраверсивность, «всеотзывчивость» (по Ф.М. Достоевскому), «расширенное ощущение свободы», в том числе «свободы эмоционального самовыражения». О последнем качестве применимо к русскому языку говорит А.А. Мельникова
в своей книге «Язык и национальный характер. Взаимосвязь структуры языка и ментальности» [2].
Характерной и наиважнейшей формой проявления диалогического сознания художников слова, формой диалога внутри отдельной национальной культуры и в то же время диалога между национальными культурами можно считать интертекстуальность художественного текста (см. приложение в конце).
Ярчайшие образцы выражения интертекстуальности и реминисцентности представляет поэзия русского акмеизма, что связано с самой онтологической сущностью акмеизма как явления художественной культуры – стремлением достичь эстетического совершенства, вершины
(«акмэ») поэтического самовыражения, вобрав в себя, то есть художественно освоив опыт всей предшествующей мировой традиции. Подводя своеобразный итог длительному периоду национального развития, поэзия акмеизма ведет постоянный диалог с литературой разных веков и народов. Так, Мандельштам обращает свой поэтический взгляд к декабристам и Джордано Бруно, Копернику и
Паганини, античности и современности.
Хотя понятие интертекстуальности чаще всего применяется при характеристике произведений модернизма и постмодернизма, однако в реальности художественной практики примерами интертекстуальности пестрит вся русская литература нового и новейшего времени. Это «Париж» В. Брюсова и «Париж в 1915 году» М. Волошина, «Мои звери» К. Бальмонта с апелляцией к Э. По и Ш. Бодлеру и многие, многие другие.
Образцом гиперинтертекстуальности по праву можно считать творчество М. Цветаевой, которая среди поэтов не имеет равных себе по количеству адресатов. Внешне парадоксально, но закономерно, что поэтические шедевры Цветаевой, причиной физической смерти которой было одиночество, неразделенность духовных устремлений, представляют собой пространство напряженного, всегда остро переживаемого, не прекращающегося диалога с соотечественниками и зарубежными художниками слова, с предками, современниками и потомками. Кого только нет среди них: это Байрон (стихотворение «Байрону» 1913 г.), А.С. Пушкин (ему посвящен целый цикл 1931 года «Стихи к Пушкину», содержащий 7 произведений), Г.Р. Державин (вспомним незабываемые строки 1916 г.: «Что Вам, молодой Державин, / Мой невоспитанный стих» и «Целую вас – через сотни / Разъединяющих лет»), Б. Пастернак, Р. Рильке (ему посвящено несколько произведений, среди которых есть даже посмертное послание родственному по духу Рильке на новом «свете – крае – крове» – стихотворение «Новогоднее» 1927 г.), М. Слоним, А. Ахматова, Н. Гронский, А. Тескова, Маяковский (стихотворение «Маяковскому», состоящее из 7-ми частей, написано
в 1930 г. как реакция на самоубийство поэта и примиряет Цветаеву с Маяковским, чуждым ей идеологически, но «одного с ней роста» по чуткости к ритму; Маяковский – король ритма, а ритм – наиважнейший компонент в поэтике как системе), Вяч. Иванов (ему в 1920 г. посвящен большой цикл из 15-ти стихотворений; показательно, что последняя строфа одного из них графически оформлена как реплика диалога: «Если б знал ты, как божественно / Мне дышать – дохнуть не смеючи – / На малиновой скамеечке / У подножья твоего!»). В числе адресатов Цветаевой – даже мы с вами – в стихотворении 1913 г., обращенном к потомкам:
«Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
<…>
Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
<…>
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли».
Творчество Цветаевой – в своем роде предел художественного освоения мира зарубежной литературы и присвоения ее эстетических ценностей. В мире высокой поэзии для нее нет «своих» и «чужих»; все поэты – литературные собратья; важны не национальные различия, которые разделяют, а эстетические универсалии, которые соединяют. Поэтому Цветаева возмущалась, когда ее называли исключительно (или сугубо) русским поэтом и декларировала над-национальность поэта-Орфея:
«Сочинение стихов – уже перевод, с родного языка – на все другие, будь то французский или немецкий, все равно. Ни один язык – не есть родной язык. Сочинять стихи – значит перелагать их (Dichten ist nachdichten). Поэтому я не понимаю, когда говорят о французских или русских и т. д. поэтах. Поэт может писать по-французски, но он не может быть французским поэтом. Это смешно.
Я вовсе не русский поэт и всегда удивляюсь, когда меня таковым считают и рассматривают. Поэтому и становятся поэтом (если вообще этим можно стать, если бы этим не являлись отродясь!), чтобы не быть французом, русским и т. д., но чтобы быть всем. Или: являешься поэтом, ибо не являешься французом. Национальность – замкнутость и закрытость. Орфей взрывает национальность или расширяет ее столь далеко и широко, что все (бывшие и могущие быть) включены сюда» (из письма М.И. Цветаевой к Р. Рильке от 6-го июля 1926 г.).
Для творческого сознания М. Цветаевой характерно отрицание национальности как замкнутости на себе
в смысле культурной идеологии и спонтанное проявление национального начала (помимо воли) в смысле эмоционально-психическом. В коммуникативной стратегии поэтессы глубоко национальным является дерзкое стремление к общению с адресатом на короткой дистанции как равной с равным – стремление, на которое может претендовать только гений. Короткость дистанции – свидетельство присвоения себе духовных ценностей мировой литературы и культуры. Приведу пример из стихотворения «Байрону»:
«<…> Я думаю о полутемном зале,
О бархате, склоненном к кружевам,
О всех стихах, какие бы сказали
Вы – мне, я – вам.
Я думаю еще о горсти пыли,
Оставшейся от Ваших губ и глаз.
О всех глазах, которые в могиле.
О них и нас» (1913 г.) [3: 18].
Автор стихотворения «проигрывает» в воображении возможность встречи с Байроном, которая и является для поэта подлинной реальностью.
Сегодня мы можем увидеть в творчестве М.И. Цветаевой символ экстраверсивности русской литературы и русского национального характера – предельную степень душевной и духовной открытости и щедрости: «Руки даны мне – протягивать каждому обе <…>» (курсив мой – С.П.).
Открытость миру других национальных культур как качество духовности еще раз подтверждает, что национальное своеобразие русской литературы и культуры –
в квинтэссенции Всеобщего.
В поэтическом тексте, безусловно, чаще актуализируется мир родной культуры. Но сам контакт с другой культурой и ее представителями выступает в роли катализатора в процессе понимания и интерпретации национально-специфического в структуре родной культуры.
Входя в сферу интерпретации отечественной культуры, мы отражаем факт присвоения нами ее аксиологических ценностей. Хочу подтвердить этот тезис, апеллируя к материалу собственного словесного творчества. Приведу одно из своих поэтических произведений, которое, не претендуя на художественное совершенство, используется мной как учебный тренажер для студентов и симптоматично как попытка выразить концепцию творчества через призму личного восприятия его автором отечественной литературы. Хотя интертекстуальные связи в стихотворении очерчивают смысловое поле отечественной литературы, наличие адресата как представителя другой культуры, который включается в русскую культуру на правах «своего», обостряет восприятие мира родной культуры и функционирующих в ней ценностных ориентиров. Адресат произведения не случаен: это профессор русской литературы в Канзасе (США) Джералд Майкельсон, пушкинист и переводчик-практик, более 40 лет своей жизни отдавший изучению русского языка и литературы.
Литературный пир
Читая книги, много лет
Мы постигаем «соль»
Очарованья Красотой –
Науки непростой.
Науки трудной той жрецы,
Мы, верные Натуре,
Смиренный, низкий шлем поклон
Ее Величеству – Литературе.
И вот – награда велика:
Сегодня будет пир!
Готовы пригласить с тобой
Мы на него весь мир.
Деньгами не богаты мы,
Но у мечты заветной
Мы обладатели с тобой
Таких богатств несметных!
«Пирог» огромный на столе,
Чем начинен – смотри:
Всего с лихвой хватает в нем –
И сладости, и остроты.
Здесь сверху – взбитый жирный крем
Набоковских метафор,
А ниже – тонкая прослойка
Эпитетов, анафор,
Брусничных бунинских стихов
Совсем немного
И – в центре – легкое суффле
Из пушкинского слога.
– А чем запить?
– Ах, чем запить?! Давно готов
Цветаевой коктейль стихов –
Как дар богов.
Пируем мы… Того гляди
Гурман любой вот-вот
При взгляде на наш пир с тобой
От зависти умрет!
Здесь Блока томные созвучья
Расслышатся наверняка,
И вновь подарит Пастернак
Энергию стиха.
А в стихе Мандельштама готово
Нам с тобою открыться опять
Возвращенное в музыку слово –
Тайны той у него не отнять.
Звенят поэтов голоса,
Шумят наперебой.
Скажите, как не покутить
В компании такой?!
Слова, как музыка, летят
И тают в высоте.
И в мире снова торжествует
Тоска по Красоте.
Забыв про жизни суету,
Невзгодам всем назло
Мы выпьем терпкое вино
За духа торжество!
Смысловое и коммуникативное содержание этого произведения включает эксплицитный и имплицитный планы выражения. План эксплицитно выраженного содержания отражают две реминисценции:
А) «Цветаевой коктейль стихов – как дар богов» имеет в виду известный мотив из стихотворения М. Цветаевой: «Моим стихам, как драгоценным винам / Настанет свой черед». Вино и коктейль – реалии одного синонимического ряда явлений.
Б) «А в стихе Мандельштама готово / Нам с тобою открыться опять / Возвращенное в музыку слово» непосредственно соотнесено с известной цитатой из стихотворения Мандельштама «Silentium» («Молчание») «И слово в музыку вернись», где актуализируется факт происхождения лирической поэзии из синкретического по своему характеру искусства древности, в котором музыка и поэзия еще не существуют как самостоятельные виды искусства.
Мы видим, что аксиологические ценности родной культуры становятся частью внутреннего мира автора, его этических и эстетических ориентаций и личного жизненного опыта. Механизм усвоения ценностных ориентиров обеспечивает трансляцию и преемственность культурной традиции.
Актуализация внутрикультурных связей позволяет сохранить целостность национальной культуры. Актуализация межкультурных связей – механизм, который обеспечивает культуре обновление и, следовательно, задает импульс к развитию. Культура движима постоянным сопряжением этих двух «векторов» – интенций. В русской литературе актуализация межкультурных связей, обусловленная ее национальной спецификой, – экстраверсивностью, «всеотзывчивостью», – имманентно возрождается в каждом новом поколении русских, демонстрируя тем самым устойчивость, «живучесть» и жизнеспособность русской культуры.
Изучение проблемы интертекстуальности содержит большой научно-исследовательский потенциал, поскольку позволяет
· через поиск аллюзий и реминисценций видеть факты конкретных межкультурных связей и взаимодействия;
· обнаруживать в процессе сопоставительного анализа типологически родственные формы и жанры произведений художественной культуры;
· выявлять глубинную подоплеку анализируемых текстов – мифологическую, психологическую, социально-прагматическую;
· постигать сущность эстетического сдвига художественных систем, в том числе творческую эволюцию художников слова как форму диалога авторов с культурным контекстом.
Приложение
«Интертекстуальность – литературный прием и термин, используемый для анализа текстов художественных произведений, в особенности, постмодернистских. Диалог между текстами разных культур и текстами одной национальной культуры. Способ включения культуры
в традицию; способ ее осмысления и создания на этой почве оригинального произведения. Формы литературной интертекстуальности могут быть различными: переработка тем и сюжетов, использование аллюзий, реминисценций, явная и скрытая цитация, парафраза, пародия, стилизация и т. д. Для создания нового текста используются отрывки культурных кодов, формул, ритмических фигур, фрагменты социальных идиом и т. д.» – так определяют категорию интертекстуальности литературоведческие и культуроведческие словари [1: 115].
Интертекстуальность отражает особенность выражения авторской позиции – манифестацию открытости авторского сознания, его диалогический характер. Интертекстуальность – это всегда «мостик» из своего текста в чужой, из настоящего культуры в ее прошлое, преодоление национальной закрытости и замкнутости.
С точки зрения М. Цветаевой, всякий настоящий поэт наднационален, а, следовательно, добавим мы, тексты, порождаемые его творческим сознанием, интертекстуальны.
В текстах произведений поэзии интертекстуальность достигает пределов своего выражения, поскольку ее во многом обусловливают эмоционально-психические и духовные характеристики поэта как поликультурной личности, «гражданина Мира» уже по определению, то есть по своей содержательной природе – прежде всего, открытость творческого сознания к постижению истин искусства и жизни. Данная особенность порождена самой сверхзадачей художественного словесного творчества – стремлением наилучшим и единственно возможным способом изобразить на языке слов духовную и физическую реальность
в их сложности и многообразии, противоречивости и полноте, предельно расширив при этом смысловые границы текста и выразив смыслы с предельной степенью концентрации выразительных средств. Поэтический текст, в сравнении с прозаическим, представляет собой своеобразную компрессию выразительных средств и смыслов: в сравнении с писателем поэт не может себе позволить «разбег»
в пространстве текста; он обязан использовать «концентрированный», «густой» стиль.
Осуществлению этой сверхзадачи способствует переход поэтов в процессе творчества с одного языка на другой. В целом ряде случаев этот переход становится насущной потребностью поэтической рефлексии, так как связан с различиями в номинациях объектов в разных языках, отражающих их видение с разных ракурсов зрения: если при наименовании объекта в одних языках характеризуется его цвет, то в других языках может называться форма, в третьих – вкусовые качества или, скажем, запах. Но для творческого сознания поэта актуальны все эти возможности, поскольку поэт движим потребностью полноты и всеохватности изображения действительности. Вот почему для поэта, стремящегося к полноте и точности характеристик, переход с одного языка на другой становится насущной потребностью. Через разные языки неизбежно включаются в сознание и разные культурные коды.
Примечания
1. Терминологический минимум // Н.С. Гребенникова. Зарубежная литература. XX век:Учебное пособие для вузов. – М.: Владос, 1999.
2. Мельникова А.А. Язык и национальный характер. Взаимосвязь структуры языка и ментальности. – СПб.: Речь, 2003.
3. Цветаева М. Стихи и поэмы. – Уфа: Башкирское книжное издательство, 1990.