Артём пытается вырвать трубку.
Ладно, мамочка, я позже перезвоню.
АРТЁМ. И что это было?
АЛИНА. У неё давление. И сердце колотится.
АРТЁМ. Слушай, ты меня достала!
Вынимает телефон, набирает номер.
Алло, мам, привет! Не отвлекаю? Тётя Зина зашла? (С облегчением.) Прекрасно! Попроси её подождать минутку? (Пауза.) Ну, значит, тут такие дела. Ты сядь. Села? Отец умер. Вот так. Алинке позвонили утром. Неизвестно, но что-то быстрое: то ли инфаркт, то ли инсульт. Ну, не сказала. Не знала, как сказать, меня ждала. Я всё-таки мужчина. Мам, она едет туда, ты, может быть, тоже хочешь, я тебе куплю билет? Что? Что ты говоришь? Не слышно. Алло, мам! Мама! Мамочка! Алло!
II
Та же квартира спустя несколько часов. Артём и Алина сидят на разных концах дивана, друг на друга не смотрят. Затянувшееся молчание. Алина всхлипывает.
АРТЁМ (с удивлением). Сколько раз я зарекался с вами связываться! Это же невозможно представить. Вы обречённые, я рядом с вами тоже обречённым делаюсь. Валить! Никогда ни с кем не общаться. Обрезать всё нафиг! (Пауза.) Телефон с утра разрядился, два часа пытался включить, а он ни в какую. Еле отвис. Как знал, что не надо сегодня включаться!
АЛИНА. И как мы будем их делить?
АРТЁМ (хлопая в ладоши). Молодцы же! Всё-таки испортили мне праздник!
АЛИНА. Было бы что праздновать. То, что эта хабаровская потаскуха тебя целый год терпит? Велика заслуга! Я тебя тридцать лет терплю, но в заслугу это себе не ставлю. Что делать-то теперь?!
АРТЁМ. Что делать, что делать! Запасные ключи для соседей делать.
АЛИНА. Что? Какие ключи?
АРТЁМ. Гаечные, ёптыть! (Встаёт, ходит по квартире.) Не знаю, как ты, а я сделаю для соседей запасные ключи, ― есть у меня на примете приличная семья в соседях. Случись инфаркт, может, успеют меня достать и спасти. Тебе, кстати, тоже стоит над этим подумать: внезапные смерти ― это наследственное. Тем более, если с обеих сторон. А ты как-никак одна живёшь, прихватит вот так, и не заметишь. И не вскроют, пока трупного запаха не будет.
АЛИНА. У тебя есть запасные ключи. Соседи знают твой номер.
АРТЁМ. А если не успею доехать и открыть? Будешь лежать и тухнуть всем назло?
Молчание.
АЛИНА (с ужасом). И всё-таки что же нам теперь делать?
АРТЁМ. Ехать хоронить.
АЛИНА. Но как? Кого? Куда?
АРТЁМ. Возьми себя в руки. Езжай к отцу. Я поеду к маме.
АЛИНА (чуть не плача). Я тоже хочу к маме!
АРТЁМ. Хочу ― не хочу. О, великий нехочуха! Никто тебя не спрашивает. Не мне же к папаше ехать.
АЛИНА. Почему бы и не тебе? Ты ― его сын, ты мужчина, в конце концов. А мама ― женщина, я с ней должна быть.
АРТЁМ. Какая разница: мужчина, женщина! Человека в последний путь должны провожать те, кто по нему действительно горюет. Ты любила отца ― значит, тебе и надо ехать его хоронить. Я любил маму. И поеду хоронить её.
АЛИНА. Врёшь ты всё, никого ты не любил.
АРТЁМ (с издёвкой). Потому что я дебил. О! Рифмою заговорил! О! Опять!
АЛИНА. Ни отца не любил, ни маму. Ты только себя и способен любить.
АРТЁМ. Зато ты у нас ― мать Тереза! Любовью за километр несёт! Всё! Я сказал, что поеду к маме, значит, так и будет. Квартиру она мне завещала, если уж на то пошло, мне придётся вступать в наследство. А тебе придётся вступать в папашино наследство, вот и дуй к нему!
АЛИНА. Ну, пойми, глупый: там ведь не только оргвопросы решать, там ещё вещи придётся раздавать: платья, обувь. Тебе проще будет разбираться с отцовскими рубашками, чем мне. Вдруг ты у него что-нибудь взять захочешь на память?
АРТЁМ. Не волнуйся, не захочу. Я бы и гены его из себя вырезал, будь это возможно.
АЛИНА. Конечно, ты прав насчёт наследства… Вот ведь не жилось им в одном городе! (С надеждой.) А может, вместе? Сначала туда, потом сюда?
АРТЁМ. Я хорошо зарабатываю, но не миллионер. Мы на одних переездах разоримся, а ещё гробы с венками покупать. В наше время красиво лечь в землю затратнее, чем пропасть без вести. Имей в виду, если я вдруг исчезну, не ищи меня. Пусть я буду как Экзюпери ― улетел, и с концами.
АЛИНА. Баб своих просвети для начала. А то они не в курсе, кто такой Экзюпери, чего доброго искать тебя станут.
АРТЁМ. Я им нарисую барашка. Ме-е-е!
АЛИНА. Бе-е-е!
АРТЁМ. Кукареку!
АЛИНА. Иди в жопу!
III
Квартира матери. Она мало чем отличается от квартиры Алины, разве что мебель стоит иначе. Ночь перед похоронами. Артём перебирает вещи матери. Разглядывает платья. С недоумением смотрит на некрасивые бюстгальтеры и панталоны. Раздаётся телефонный звонок.
АРТЁМ. Да, привет. Вещи разбираю. Ты была права, я ничего не понимаю в женских платьях полувековой давности. Надо было тебе сюда ехать, а мне ― к папаше. Лодка? Тащи в Москву, будем гонять по Яузе. Ещё не хватало. Я нормально. Да, всё оформил, похороны завтра. Поминки не заказывал, не хочу никого видеть. Ну, вот так ― не хочу! Тётки какие-то, я обзвонил с её телефона. Алинка, мне страшно. Издеваешься? В жопу Алку. Да не любит она меня, ей просто так удобно. (Смеётся.) Вот ты дура! Ладно, завтра созвонимся.
Вешает трубку, отходит от вещей, берёт фотоальбом, перелистывает. Подходит Отец, садится рядом.
ОТЕЦ. Когда я её на танцах увидел, она в платье была: белом, льняном. Да вот же, на фотографии. И волосы в кудряшках мелких. И вся такая!.. Свет от неё шёл. Вот стоим мы в темноте, только площадка фонарём освещена, и она мне с противоположной стороны танцплощадки из темноты светится. Только мне светится! Тоненькая такая… Как полоска между приоткрытой дверью и косяком. Так и манит ― открой, начнётся другая жизнь! Не помню, как подошёл, как пригласил. Она с подругой отдыхала в санатории, а я к бабке погостить приехал. Только неделю и видели друг друга. Август был, звездопады. Мы уходили на речку и целовались над обрывом. Ох, как целовались! Еле держался…
АРТЁМ. Ты откуда… здесь?..
ОТЕЦ. А потом письма. Целый год ― по два письма в неделю. А когда снова в отпуск приехал, то уже прямо к ней, по адресу на конверте заявился. Так и так, говорю: жить не могу, хочу тебя в ЗАГС отвести!
АРТЁМ (оглядываясь). Нет, серьёзно?..
ОТЕЦ. Говорю ей: любить буду до гроба, мир переверну, только будь моей. А она и рада, что нашёлся дурак… Расписались, да к моим старикам поехали. Потом Алинка родилась. Потом ты.
АРТЁМ. Ммм… Счастье привалило…
ОТЕЦ. Ох, как я запил на радостях! Мать ругалась, что ни еды в роддом не принёс, ни пелёнок-распашонок. Сестра носила, тётка твоя. А я с мужиками гулевонил ― чуть меня с шахты не выгнали за прогул. Ну, а как иначе? Сын родился! Это ж праздник какой! Будет и у меня наследник! Продолжатель рода! Даже такси не брал ― из роддома на руках тебя нёс. Наверное, второй раз в жизни я был по-настоящему счастлив.
АРТЁМ. Первый ― из-за Алинки?
ОТЕЦ. Что? А, нет. Первый ― это когда мать твоя замуж за меня согласилась пойти. Я одурел от радости. Боялся её от себя отпускать ― вдруг передумает или кого другого увидит, да и к нему перебежит? Она ведь красивая была, на Марину Влади походила: светленькая такая, взгляд дикий. Посмотрит ― обожжёт! А я кто? Работяга, шахтёр. Разве что зарабатывал неплохо. Да и город у нас ― не чета её деревне. Я ей, можно сказать, настоящую жизнь и показал. А мать всю жизнь себя считала дурнушкой, очень я этому удивлялся. Правда, сестры у неё роскошные были бабы, не поспоришь! У одной глаза на пол-лица, а у другой груди как подушки ― на одну лёг, другой укрылся.
АРТЁМ. Дурнушкой? Бред. Ей же прохода не давали. У них уже подагра, язва, артрит. Едва шевелятся, а маме глазки строят. Только она до последнего тебя любила…
ОТЕЦ. Комплексовала она, конечно, страшно. И меня всё ревновать пыталась. Но кабы не считала себя дурнушкой, за меня бы замуж не пошла. Я впервые её ударил, когда она мне об этом сообщила. И так легко, на голубом глазу это ляпнула ― у меня рука сама дёрнулась и по лицу ей!.. Бусы рассыпал… Думал, бросит меня, уедет, уже готовился в ногах валяться, чтобы простила. Нет, неделю подулась и забыла. И всё пошло по-старому. А сестра твоя не простила, когда ей врезал за несъеденную кашу, до сих пор помнит.
АРТЁМ. Ты же ей зубы выбил, такое непросто забыть.
ОТЕЦ (закипая). А я же не виноват, что она зубами стукнулась об стол! Я ей только подзатыльник дал. Рот надо было закрывать! И кашу жрать. Сама виновата, идиотка. Я ей всю жизнь говорил: трындеть меньше надо! И матери твоей говорил. Обе дуры!
АРТЁМ. Чего ты разорался? Не мне же зубы выбил, слава Богу!
ОТЕЦ. То-то и жалко, что не тебе! Бить тебя надо было вовремя, может, толк бы из тебя вышел. А ты тоже хорош ― всю жизнь у матери на шее просидел, тунеядец! Ты хоть знаешь, как деньги зарабатываются? Тебе бы только пить да гулять, больше жизнь ничему не научила.
АРТЁМ (с обидой). Вообще-то тунеядцем я никогда не был. Кстати, у меня свой бизнес, и зарабатываю я побольше твоего. Ещё и бабам нашим помогаю!
ОТЕЦ. Бизнес! Вы только и знаете, что бизнес-кризис, депутаты-олигархи! А ты бы, как я в шахте смену проработал ― узнал бы почём фунт лиха. Я же вот этими руками для страны богатства добывал!
АРТЁМ. Ты со своей шахтой мне уже вот тут сидишь! Ты там всего год и проработал, видел я твою трудовую. А потом тебя в сторожи перевели за прогулы и за то, что пьяный на работу приходил.
ОТЕЦ. Ну, приходил. Слышь что, меня однажды вообще чуть под суд не отдали за драку. Мать прибежала с коляской, уговорила ментов, чтобы отпустили. Те пожалели ребёнка сиротить. Ты как раз родился.
АРТЁМ. Уж лучше бы осиротили.
ОТЕЦ. Ну и вырос бы идиотом. Хотя ты и так идиотом вырос.
АРТЁМ. Ты ругаться пришёл?
ОТЕЦ. Почти. Мне рассказать тебе надо. Ты ж сам этого не вспомнишь.
АРТЁМ. Чего не вспомню? Того, за что ты меня всю жизнь ненавидишь? Вот уж точно не вспомню, это какие-то твои личные заморочки.
ОТЕЦ. Не личные. Мать бы подтвердила, если бы в гробу не лежала. А хорошо, что она из-за меня!.. (Довольно.) Значит, всё-таки любила… Зараза! Ведь наверняка по мужикам шастала, стерва… А померла из-за меня!
АРТЁМ (устало). Чего тебе надо? Я спать хочу. Завтра трудный день.
ОТЕЦ. Тебе тогда четырнадцать было. Алинке ― восемнадцать. Она первый курс заканчивала. Гордая такая была, сессию на все пятёрки закрыла. Даже сопромат, за него больше всего боялась. Помню, как поздно домой ни приду, а она ещё позже, с подружкой до ночи занимались.
АРТЁМ. Какой сопромат? Она же на филолога училась.
ОТЕЦ. Потом уже на филолога, а сначала хотела инженером быть.
АРТЁМ. Странно. Я не помню…
ОТЕЦ. Потому и не помнишь. Ты тогда связался с компанией. И всё бы ничего, я же сам не ангел, хулиганил по молодости, пил, курил. Дебоширил. По малолетке чуть не посадили, но бог миловал, решили в армию отправить на перевоспитание. Оттуда другим человеком вернулся. А тебе до армии ещё три года оставалось. Да и не успели мы с матерью ничего сделать. Ты только раз пьяным явился, а потом и случилось это.
АРТЁМ. Что ― это? Что связался с компанией?..
ОТЕЦ. Ты им денег задолжал. То ли проиграл, то ли назанимал ― этого мы так и не выяснили. Вроде и не так много задолжал, только требовали они с тебя серьёзно. Но к нам с матерью ты не пошёл. А в тот день Алинка стипендию получила. Домой шла. Если бы соседский мальчишка вас с ней вместе не заметил, мы бы и не узнали, что случилось.
АРТЁМ. Какой мальчишка? Что за чушь?
ОТЕЦ. Ты заманил её на стройку, вырвал сумку и столкнул с высоты. Она чудом осталась жива. А ты забрал её стипендию, и сбежал.
АРТЁМ (с иронией). Куда? В Боливию?
ОТЕЦ. Брось дурить. У неё были множественные переломы, череп пробит, с почками что-то там. А ты ушёл, оставил её умирать.
АРТЁМ. А ты перед смертью головой не ударялся? Хотя если падал, то наверное, ударялся.
ОТЕЦ. Посмейся, посмейся.
АРТЁМ. Да ты сдурел? Алинка никогда не зубрила сопромат, она ниоткуда не падала, никто её не толкал. И уж конечно, это не мог быть я. Берд какой-то! Вот сейчас я себя ущипну и ты исчезнешь. (Закрывает глаза, щиплет себя за руку, открывает глаза, видит, что ничего не изменилось.) Блин!
ОТЕЦ. Это был ты. Мы с матерью искали её больше суток. Ты не хотел нам помогать, убегал во двор. Мы не обратили внимания поначалу. Потом мальчишка сказал, что в тот день видел вас с Алиной вместе, вы ссорились. Мы с матерью устроили тебе допрос, ты кричал, что ненавидишь нас, что всех поубиваешь. Но признался во всём, что сделал. Сказал, что сделал это ради денег, и что деньги уже отдал.
АРТЁМ. Зачем ты выдумал это дерьмо? Ты настолько меня ненавидишь, что готов сделать убийцей?
ОТЕЦ. Ты думаешь, что не делал этого. И это как раз то, чего я не могу себе простить. Алинка мне не может простить выбитые зубы, а я себя не прощаю за её проломленный череп, о котором она не помнит. Короче, когда нашли Алинку, дела возбуждать не стали, мать сказала, что ничего не пропало. Всё сошло за несчастный случай, вроде как сама она полезла на стройку, нога подвернулась… Мать не могла выдать тебя. Всё-таки сын. Мы не хотели, чтобы тебя посадили. Но память. Куда её деть? И тогда мать нашла гипнотизёра.
АРТЁМ. Что за хрень?! Сейчас скажешь, что он заставил меня всё забыть. Я не верю в гипноз, он вообще на меня не действует.
ОТЕЦ. Ты будешь меня слушать? Я могу и уйти.
АРТЁМ. Проваливай, кто тебя держит! Какого хрена припёрся вообще? Я тебя не звал! Сдох ― туда тебе и дорога! И не смей мне тут! И вот это дерьмо мне тут тоже не смей!
ОТЕЦ. Это жизнь твоя ― дерьмо. А я с родными людьми и местами прощаюсь, мне, как покойнику три дня на это положено. Так сказать, отпуск по умерщвлению.
АРТЁМ. Пошёл отсюда!
ОТЕЦ. Как знаешь. Алинке скажи, чтоб лодку и сети соседу отдала, он рыбак. До скорого, сынок!
АРТЁМ. До какого скорого?!
Оглядывается, он один в комнате.
IV