[о книге В. С. Смышляева]
Можно реквизировать у человека его дом, квартиру, недвижимость, бриллианты, но нельзя безнаказанно реквизировать его душу, мечту, цель жизни и нельзя безнаказанно присвоить ее себе, нельзя уродовать ее, нельзя выдавать чужую мысль за свою и точно своей собственностью милостиво делиться ею с другими, не спросив даже о том разрешения.
Но В. С. Смышляев держится иного мнения.
Мой бывший ученик Смышляев выпустил книгу под названием: "Теория обработки сценического зрелища", издание Пролеткульта, г. Ижевск, 1921 г.
В этой книге я не нашел ни одной новой мысли, ни одного практического совета, который принадлежал [бы] ее автору и который заслуживал бы издания новой книги. К удивлению, она с начала до конца полна моих мыслей, моих практических советов, теоретических положений. Сохранены даже мои выражения, моя терминология. Читая книгу, я вспоминаю репетиции, на которых я говорил те или другие мысли, вспоминаю согнувшуюся фигуру ученика Смышляева, постоянно записывающего мои [замечания].
"Эти методы (т. е. мои [--К. С.]) явились в результате долгого изучения образцов театрального искусства, театральных теорий (от Щепкина до Таирова и Мейерхольда) и как результаты многих произведенных автором экспериментов, как в плоскости театральной педагогики...",-- пишет Смышляев в предисловии.
Мой шкаф ломится от записей и материала, рукописей будущей книги, которую я мог бы уже напечатать пятнадцать лет тому назад 1. Но есть причины, которые не дают мне возможности этого сделать.
Вопрос совершенно исключительной важности в последовательности и постепенности развития творческого процесса при создании роли. И пока практика не научит меня и не укажет порядка, постеп[енности] и главной линии артистической работы, я не решаюсь издать книги. Все остальное, то есть все составные творческие процессы в отдельности, изучено мною, проверено и принято театрами, артистами и учениками, которые идут по моим указаниям.
То, что мне мешает обнародовать мою работу, не послужило препятствием для Смышляева. Он, не поняв главной, основной сути моей четвертьвековой работы, перепутав все основные положения, с легкомыслием и самомнением, достойным изумления, издал так называемую систему Станиславского, укрывшись за модные теперь ширмы коллективного творчества...2.
Нельзя же считать за новость и мою так называемую систему, которую неопытно, путано и неверно изложил Смышляев в его книге, с сохранением даже моих выражений и моей неудачной терминологии, которую я стараюсь постепенно исправить. Нельзя же считать за новость пресловутое коллективное творчество (просто ансамбль и массовые сцены), которое четверть века тому назад нашумело в театре и с тех пор в достаточной мере надоело. Нельзя также считать за новое коллективные пробы создания пьес, которыми в свое время увлекались вместе с Сулержицким Горький и Ал. Толстой, котор[ый] после этих проб напечатал пьесу, созданную вместе с ними [со студийцами. -- Ред.] при общем творчестве 3.
В поступке Смышляева два момента: один относится лично ко мне, другой затрагивает товарищескую писательскую этику и потому заслуживает общественного внимания.
Смышляев не имел мужества признаться в том, что он заимствовал все у меня, он не счел нужным упомянуть об этом в книге. Это дело его совести. Но вот что важно для меня. Он оказался плохим и отсталым учеником. Он пишет о задах и пишет неверно. Он исказил мои мысли. Моя практика и МХТ ушли за это время значительно дальше его. То, что он пишет,-- неверно.
[О ПОСТАНОВКЕ "ПРИНЦЕССЫ ТУРАНДОТ"]
1. ТЕЛЕФОНОГРАММА Е. Б. ВАХТАНГОВУ
27 февраля 1922 г.
Около телефона стоят старики Художественного театра и просят передать, что все восхищены, восторжены.
Этот спектакль -- праздник для всего коллектива Художественного театра. Ради искусства мы требуем, чтоб он [Е. Б. Вахтангов. -- Ред.] себя берег. Беру с него честное слово перед всем МХТ, товарищами и питомцами. Я должен ему рассказать о финале спектакля. Был взрыв радости. Открыли занавес. Раздались восклицания: "Не хотим расходиться". Мы сидели, занавес был раскрыт, потребовали оркестр. Была длинная пауза, пока выносили цимбалы (и другие инструменты), все ждали и радовались. Прослушали марш оркестра. Хотели устроить общение, свободное, залы и сцены, но пожалели исполнителей. В жизни МХТ таких побед наперечет. Я горжусь таким учеником, если он мой ученик. Скажите ему, чтобы он завернулся в одеяло, как в тогу, и заснул сном победителя.
2. ЗАПИСЬ В КНИГЕ ПОЧЕТНЫХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ
ТРЕТЬЕЙ СТУДИИ МХАТ
Меня заставляют писать в три часа ночи, после показанного спектакля "Турандот". Впечатление слишком большое, радостное: возбуждение артиста мешает бездарному литератору, который сидит во мне.
Поздравляю -- молодцы!!!
Но самый большой молодец -- наш милый Евгений Богратионович. Вы говорите, что он мой ученик. С радостью принимаю это название его учителя, для того чтобы иметь возможность гордиться им.
Ему дай бог здоровья и мудрость в сохранении его.
А вам...?!
Отец говорил мне: учись быть богатым (это было давно, не во времена Советской России).
Я вам завещаю: учитесь быть известными (если судьба судила вам эту роскошь). Это наука трудная.
Спасибо.
Любящий вас
Станиславский