Формирование идеи европейской гегемонии Германии в немецкой политической мысли (1989-2013)
Аннотация:
В статье исследуется восприятие идеи гегемонии Германии в Европе в немецкой политической мысли после окончания Холодной войны и до завершения Европейского долгового кризиса 2009-2013 гг. Проводится анализ работ немецких исследователей которые осмысляли потенциал экономического и ценностного первенства Берлина на Европейском континенте. Выделяются этапы восприятия немецкой региональной гегемонии в виде дебатов о нормализации, ренационализации и принятия роли финансового лидера. Делается вывод о легитимации этой идеи в немецкой политической мысли по итогам Европейского долгового кризиса.
После окончания Холодной войны, в массовом сознании жителей Европы, а также во многих работах иностранных и отечественных исследователей, Германия воспринималась как скрытый европейский гегемон. Это связано с исторической памятью о Первой и Второй мировых войнах, а также и с экономическими успехами ФРГ во второй половине ХХ века. При этом немецкая послевоенная политическая мысль относилась к идее доминирования в Европе с понятной осторожностью. Такие мыслители как Т. Манн, Ю. Хабермас и В. Рёпке[1] предупреждали немцев об опасности новых устремлений к статусу великой державы.
Тем не менее, объединение Германии в 1990 г. стало причиной ожидания многократного повышения веса ФРГ в системе международных отношений. Подобные прогнозы, сформулированные изначально американскими исследователями-реалистами C Балмером, У. Патерсоном[2] Дж. Миэршаймером[3], активно обсуждались в Германии. Однако значительное число немецких мыслителей (М. Штак[4], Х. Мюллер[5] Ф. Риттбергер[6] и др.) связывали возможное усиление влияния их страны, в первую очередь, с лидерством в международных институтах и интеграционными процессами в Европейском союзе.
В период «однополярного момента» (1990 - 2001 гг.)[7] идея немецкого регионального доминирования, встроенного в мировую гегемонию США постепенно утверждается в трудах ученых. Изменения в европейской политике после объединения Германии породили опасения и надежды на то, что Берлин увеличит свои политические амбиции в соответствии с экономическим потенциалом. Безоговорочное прекращение формальной оккупации и готовность отстаивать национальные интересы после объединения вновь активизировали дебаты о том, что представляло собой немецкую «нормальность»[8].
Так называемые «Дебаты о нормализации», проходившие в немецком экспертном сообществе в 1990-е годы, представляли собой дискуссию о постепенном возвращении немецкому государству атрибутов полного суверенитета, в частности военной мощи, и дальнейшей роли Берлина в мировой политике. В этот период традиционно важная для немецкой политической мысли роль «политики памяти» сменяется эфйорией от объединения[9]. Сторонники разных подходов к международным отношениям: реализму, либерализму и конструктивизму, которые в тот период были достаточно чётко очерчены, в целом приветствуют «нормализацию» немецкой внешней политики при условии активного участия в работе институтов Европейского союза[10].
В начале 1990-х годов начинается поиск консенсуса по проблеме потенциальной роли объединенной Германии в Европе. Становится актуальным ряд вопросов о дальнейшей политике ФРГ: почему Берлин не обладает политической мощью, соизмеримой с его экономической мощью? Что означала бы «нормализация» внешней политики Германии для будущего Европейского союза? Смогла бы Германия оказать стабилизирующее влияние на европейский регион в целом? Хотя немецкие исследователи не утверждали, что ФРГ не претендовала на статус глобального гегемона, идея локальной гегемонии в рамках Европейского союза становилась крайне актуальной.
Концепция немецкой гегемонии в Европе имеет глубокие исторические корни. Однако в наиболее актуальном виде она начала формироваться в первой половине ХХ века когда представители немецкой политической мысли активно занимались изучением понятия «гегемония». Работы Г. Трипеля, Л. Дехийо и Р. Штадельмана заложили основы реалистического подхода к месту гегемона в системе международных отношений. Через немецкоязычных исследователей, эмигрировавших в США, таких как Г. Моргентау, эти взгляды на гегемонию стали органичной частью разработанной в США теории гегемонистической стабильности. Эта теория, с учетом различных альтернативных подходов к ней, включает себя положение о том, что государство-гегемон — это субъект, доминирующий в экономике, военной сфере и культуре. Хотя существуют разногласия по поводу того, может ли государство претендовать на статус гегемона при отсутствии военного превосходства или является ли экономическая мощь достаточным условием для гегемонии, три вышеупомянутых элемента власти являются общими для большинства подходов: идеологическое (культурное) доминирование (обеспечивающее обоснования для принятия международной иерархии другими игроками), военный потенциал (способность принуждать и защищать) и экономическая власть (контроль над производством, распределением, обменом и потреблением).
Призывы к немецкому лидерству после Холодной войны были, отчасти, основаны на теории гегемонистической стабильности. Согласно ей гегемон устанавливает нормы, но, в то же время, создаёт систему стимулов для тех стран, которые находятся ниже в иерархии, чтобы они получали выгоду и оставались в системе. В частности, гегемон идет на краткосрочные уступки тем, кого он включил в свою гегемонистскую систему, чтобы обеспечить свои долгосрочные интересы. В 1992 году немецкие экономисты А. Марковиц и С. Райх доказывали, что уже в 70е – 80е годы ХХ века сформировалась экономическая гегемония Германии в Европейском союзе. Это было обусловлено тем, что европейский рынок был «захвачен немецким экспортом» и обладал, благодаря этому, большей устойчивостью. Авторы понимают гегемонию согласно Г. Триппелю как иерархическую систему, при которой ведущее государство оказывает «определяющее влияние» и устанавливает правила игры, а подчинённые государства соглашаются с данным положением[11]. В этом контексте гегемония в международных отношениях воспринимается как степень воздействия, находящаяся между «влиянием» (der Einfluss) и «господством» (die Herrschaft). Исследователи предсказывали для ФРГ установление не только экономической, но и культурной гегемонии в долгосрочной перспективе, причиной которой должны были стать тесные связи Бонна, а впоследствие Берлина, с Восточной Европой[12]. В своей следующей работе авторы развивают тезис о немецкой региональной гегемонии, которая, по их мнению, усилилась в 90-е годы. В работе приводятся статистические данные о том, что германские прямые инвестиции в Восточную Европу составили уже в 1995 г. 3 млрд. немецких марок и соответствовали тем самым уровню инвестиций в США. Так же торговля с Центральной и Восточной Европой (около 7% от всей внешней торговли ФРГ) составляет примерно такую же долю, как и торговля с США (7,8%)[13]. На основе экономического и возможного в будущем культурного превосходства Марковиц и Райх предрекают Германии доминирование на Европейском континенте.
Альтернативный взгляд на источник гегемонии предложил немецкий ученый Х. Мауль, исследователь послевоенной политики Германии и Японии. В его работах важную роль для определения политики ФРГ играют «ролевые ожидания других государств»[14]. Эти ожидания могли способствовать формированию культурной и институциональной гегемонии посредством стремления Берлина «цивилизовать» международные отношения и соблюдать международное право даже в ущерб краткосрочным национальным интересам.
В этот период основной задачей немецкого регионального лидерства представляется расширение Европейского союза на восток. В этом контексте интересен т.н. «План Шойбле-Ламерса» - проект группы депутатов Бундестага от Христианско-демократического союза. (Überlegungen zur europäischen Politik // Webarchieve. 1994. [Электронный ресурс]. URL: https://web.archive.org/web/20160318173446/https://www.cducsu.de/upload/schaeublelamers94.pdf). Германия в этом проекте должна была играть ведущую роль и увеличить свое политическое влияние в Европе в соответствии с экономическим потенциалом: «Германия могла бы быть призвана, или, исходя из необходимости обеспечения собственной безопасности, попытаться самостоятельно обеспечить стабилизацию Восточной Европы» - указано в тексте проекта. Важно отметить, что В Шойбле, являлся не только консервативным политиком, но и публичным сторонником Теории гегемонистической стабильности в трактовке Ч. Киндлбергера. Во время кризиса евро в 2010 году, будучи министром финансов Шойбле заявил, что, по его мнению, выводы известного американского теоретика должны найти применение в текущей политике: «Центральное послание Киндлбергера в 2010 году как никогда важно. И это послание гласит: «Для того, чтобы мировая экономика была стабильной, ей нужна ведущая нация, доброжелательный гегемон или «стабилизатор« (Выступление федерального министра финансов В. Шойбле в Университете Сорбонны 02.11.2010 г. [Электронный ресурс].URL:http://www.bundesfinanzministerium.de/Content/DE/Reden/2010/2010 11-02 sorbonne.html?view=renderPrint). План Шойбле-Ламерса являлся отражением актуальной в 1990-е годы концепции ФРГ как «Ядра Европы» (Kerneuropa), экономического гегемона, запускающего центростремительные процессы европейской интеграции.
Несмотря на то, что гегемонистский проект Шойбле-Ламерса не был реализован, Германия в соответствии со своими интересами превратилась в выразителя позиции центральноевропейских и восточноевропейских кандидатов на вступление в Европейский союз. Уже в 1995 году, по мнению немецкого исследователя Е. Купера, ФРГ играла важную роль в присоединении к ЕС Австрии, Швеции и Финляндии, стремясь выполнять для Европы ту консолидирующую функцию, которую США выполняли для всего Западного мира[15]. Примером новой политики Германии стал «Веймарский треугольник» - совместный проект Германии и Франции по политической и экономической интеграции Польши в структуры единой Европы, начатый в 1991 г министром иностранных дел Х.Д. Геншером. Также в этом контексте рассматриваются многочисленные программы «Восточного партнерства» со странами бывшего СССР, в первую очередь с Белоруссией, Украиной, Молдавией и странами Закавказья. Исследования политолога М. Эккера-Эрхарда показывают, что в этот период именно расширение Европейского союза воспринималось как миссия и атрибут новой «моральной гегемонии» Германии, которая должна была дополнять её экономическую мощь[16].
В то же время, в первой половине 1990-х гг. ряд немецких учёных выступали с более скептических позиций относительно возможной немецкой гегемонии в Европе. Ф. Ритбергер[17] и К. Вольф[18] в своих работах возражали, предполагая, что курс объединённой Германии окажется принципиально неизменным: сильная экономика, но пассивная внешняя политика. Однако вооружённык конфликты в Югославии и в респуликах бывшего СССР, как показывают некоторые исследователи, вызвали страх дестабилизации Восточной и Центральной Европы, что могло потребовать от Германии более активной, в том числе силовой политики[19]. Немецкий историк и биограф К. Аденауэра Х.П. Шварц в 1994 году издаёт свою работу «Центральная держава Европы. Возвращение Германии на мировую сцену», в которой критикует немецкую элиту за нерешительность и призывает играть ведущую роль в объединённой Европе, в том числе, в вопросах урегулирования региональных конфликтов.
В 1995 году в Основном Законе ФРГ были отменены положения о том, что с территории Германии никогда впредь не должна исходить военная угроза (даже соответствующая статье 115 «Случай обороны»). Это ранее определяло ограниченный характер участия немецкой армии в зарубежных операциях НАТО. Также было пересмотрено действие статей 53, 77 и 107 Устава ООН, посвященных «государствам-агрессорам», которые указывали на ФРГ как на правопреемницу Третьего рейха[20]. Также в этот период Германия стремилась стать постоянным членом Совета Безопасности ООН. Имея в 1995-1996 годах статус непостоянного члена, Берлин активно участвовал в инициативах по реформированию Совета. Эти изменения позволили частично завершить «дебаты о нормализации» и легитимизировать применение Германией военной силы за рубежом.
В эссе Г. Хеллмана «Прощай, Бисмарк? Внешняя политика современной Германии» (1995) ставится задача систематизировать немецкую политическую мысль в период после объединения страны и определить, какие позиции существуют у немецкого истеблишмента по поводу будущего их страны в Европе и мире. Автор отмечает, что первое пятилетие после падения Берлинской стены существенно изменило мировоззрение и самосознание немцев. По его мнению в рамках «дебатов о нормализации» идея активной внешней политики и центрального места Германии на континенте была принята большинством немецких элит.
Военная операция НАТО против боснийских сербов в 1995 г., а также агрессия против Югославии в марте – апреле 1999 г. стали первым случаем использования Бундесвера за пределами Германии, что вызвало достаточно смешанную реакцию в немецком экспертно-аналитическом сообществе. Берлин в середине 1990-х годов, в период кульминации однополярного момента стремился опровергнуть статус «безбилетника» и «импортёра безопасности». В Боснии, Косово, а позднее в Афганистане было задействовано около 10 тыс. немецких военнослужащих. Как отмечал политолог Г.И. Гиссман, «Германия видит в НАТО прежде всего сообщество государств на основе общих ценностей и политический союз, а не военный пакт»[21]. Это было обусловлено тем, что новейшая немецкая политическая культура предусматривала более осторожное использование силы, в сравнении с американской. Военнослужащие Бундесвера в Афганистане в основном обучали местный военный контингент и занимались разведкой, а отправка их в Афганистан была связана с серьезными дебатами в Бундестаге.
Тем не менее, по мнению ряда исследователей, несмотря на то, что активная Балканская политика ФРГ в целом соответствовала национальным интересам, а участие Бундесвера в Афганистане было крайне ограниченным, моральный аспект возможной гегемонии в глазах ряда исследователей был подорван[22]. Дебаты о лидерстве Германии в Европе после 1999 года вновь неизбежно шли параллельно с темой исторической политики и правильного восприятия прошлого[23].
Выводы некоторых немецких мыслителей об изменении в восприятии активной внешней политики Германии и использования ею военной силы оказались слишком поспешными. К началу ХХI века неприятие участия Берлина в конфликтах за рубежом вызвало реакцию в виде возобновления дебатов о нормализации[24]. В конце 1990-х годов наблюдается процесс, который политолог В. Хильц называет «утиханием интеграционной эйфории» (Integrationseuphorie) (Hilz W. Perspektiven der deutschen Außenpolitik seit 1989 / BBP. 2009. [Электронный ресурс] URL: https://www.bpb.de/shop/zeitschriften/izpb/7917/perspektiven-der-deutschen-aussenpolitik-seit-1989/). Помимо нового осмысления морального права Германии на европейскую гегемонию, пересматривалась её роль в качестве локомотива региональной интеграции. Процесс, который можно обозначить как «ренационализация» внешней политики, совпавший с приходом правительства канцлера Г. Шрёдера, существенно менял курс Берлина. В силу того, что Германия более не могла выступать основным бенефициаром расширения Европейского союза на восток, где более активную роль начали играть США, внешняя политика Берлина постепенно переориентировалась на союз с Парижем.
С точки зрения Х. Мауля такой поворот свидетельствовал о потере влияния Германии и утрате культурно-идеологической гегемонии в Европе[25]. Берлин, как он считает, также неоправданно поставил под угрозу свою традиционную репутацию гаранта наднациональной европейской интеграции. Хорошие отношения с Россией и Китаем не могли, по мнению исследователя компенсировать потерю этих позиций. В дебатах о новой нормальности в начале XXI века была обозначены дилемма цены, которую должна заплатить Германия за роль локомотива ЕС.
Сложным моментом в формировании идеи европейского лидерства Германии стал отказ канцлера Г. Шрёдера поддержать интервенцию США в Ирак в альянсе с президентом Франции Ж. Шираком и Президентом Российской Федерации В.В. Путиным. Этот альянс стал кульминацией краткого периода «ренационализации» внешней политики Германии, который означал приоритет национальных интересов над интеграционными задачами. Кроме того, между Германией и США возникли разногласия по вопросам взаимодействия в рамках Киотского протокола, Договора о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний и в других инициативах по контролю над вооружениями. Также одной из важных инициатив Шрёдера стало создание группы G4 в лице ФРГ, Японии, Индии и Бразилии, целью которой было расширение Совета безопасности ООН. Здесь политика нового канцлера продолжала ранее начатую линию по реформе ООН и попытке Германии закрепиться в Совете безопасности[26]. Этап ренационализации совпадает со всплеском интереса к концепции гегемонии. Исследователь международных отношений
Ш. Робель выпускает монографию «Гегемония в международных отношениях: уроки провала Теории гегемонистической стабильности»[27] (2001), где подробно исследует положения теории и критикует её сторонников за экономический детерминизм и невнимание к внутренним социальным факторам государств. Робель предлагает обратить внимание на транснациональные факторы и теорию демократического мира, указывая на многочисленные недостатки концепции США как сверхдержавы, формирующей текущий миропорядок. (Важно отметить, что впоследствие Ш. Робель изменит свое отношение к данной теории и в более поздних работах развивает её положения, указывая на ключевую роль «внутреннего круга» - союзников гегемона[28]). В это же время выходит работа П. Нитча «Германия как европейская держава»[29]. Нитч полагает, что в международной политике гегемонистская власть представляет собой форму правления, основой которой в первую очередь являются не армии, а рынки, не физическая сила, а привлекательные идеи и представления о ценностях. Подобный взгляд снова возвращает немецкую мысль к положениям Марковица и Райха.
После прихода к власти правительства А. Меркель начались новые шаги в сторону европейского лидерства Германии. В 2007 г. ФРГ играла активнейшую роль в разработке и подписании Лиссабонского договора. Великая рецессия 2008 года оказала серьезное влияние на восприятие Германии в Европе. В 2009 г. ВВП Германии снизился на 5 %. Однако последовавший за этим Еврокризис, участие Германии в «формировании политики жёсткой экономии» и подписании Брюссельского соглашения и Европейского бюджетного договора подтвердили стабилизирующую роль сильнейшей экономики Европы. Звучали призывы к Германии действовать более смело, например, со стороны тогдашнего министра иностранных дел Польши Р. Сикорского в речи в Берлине в ноябре 2011 года, когда он заявил, что меньше боится немецкой мощи, чем бездействия Германии, и призвал Берлин взять на себя руководящую роль в Европе (Deutschland soll Euro-Zone retten // Spiegel Aussland. 2011. [Электронный ресурс]. URL: https://www.spiegel.de/politik/ausland/rede-von-polens-aussenminister-deutschland-soll-euro-zone-retten-a-800486.html). Примером, указывающим на частичную реализацию немецкой региональной гегемонии являлся Налогово-бюджетный пакт, который Европейский совет согласовал в декабре 2011 года и который предусматривал, что все страны еврозоны должны включить в свои конституции положение, аналогичное механизму «долгового тормоза», ранее принятому в Германии. В этом же году лидер фракции ХДС/ХХС Ф. Каудер заявил в интервью газете der Spiegel: «Теперь в Европе заговорят по-немецки» (Jetzt wird in Europa Deutsch gesprochen // Spiegel. 2011[Электронный ресурс]. URL: https://www.spiegel.de/politik/deutschland/kauders-euro-schelte-jetzt-wird-in-europa-deutsch-gesprochen-a-797945.html).
По итогам Еврокризиса года немецкий юрист К. Шёнбергер однозначно заявляет: «Сейчас как никогда ясно, в какой степени Федеративная Республика стала гегемонистской державой Европы». С точки зрения Шёнбергера гегемония - это основной субъект федеративного образования. В то время как, по его мнению, США все больше уходят из Европы, а Франция более не претендует на первенство, ФРГ постепенно занимает положение, подобное положению Пруссии в оъединённой Германии после 1871 года. Немецкая гегемония в Европейском Союзе, согласно Шёнбергеру, не может быть приравнена к доминированию Германии в Европе. Федеративная Республика еще слишком слаба для такого господства. Германия сильнее любого из своих соседей, но недостаточно сильна, чтобы доминировать над соседями в целом. Тщательно управляемая гегемония в рамках федеральной интеграции в Европейский Союз является единственным многообещающим ответом на эту дилемму. При этом исследователь призывает опасаться «самопровинциализации» Германии, окружённой дружественными странами такими же членами Европейского союза. Гегемония в Европейском Союзе в основном требует от немецких элит и немецкой общественности того, чего всегда требовало от них положение Германии в центре Европы: отказа от «национальной интроверсии». ФРГ, по мнению Шёнбергера, не может позволить себе умственно и институционально опуститься до эгоистичного управления собственными владениями, к чему может быть склонна стареющая страна. Она должна нести бремя гегемонии, даже если она более болезненно ощущает его на своих плечах.
Одной из самых известных работ, посвящённых теме немецкой гегемонии стала работа У. Бека «Немецкая Европа»[30]. Автор приводит слова выступления немецкого писателя Т. Манна в Гамбурге в 1953 году, предостерегавшего от «немецкой Европы» и утверждал, что «европейская Германия» была бы предпочтительной целью. Однако с точки зрения Бека картина Европы после Великой рецессии выглядит как «европейская Германия в немецкой Европе». По его мнению, гегемония Берлина, усилившаяся после кризиса 2008 г., была связана с отсутствием у Европейского союза единой экономической политики, вместо которой, вынужденно был принят немецкий курс, как курс основной страны-кредитора. Подобное положение, по мнению автора установилась благодаря «модели Меркиавелли» - умеренному и компромиссному курсу канцлера А. Меркель, соответствующему, как считает Бек идеям Н. Макиавелли.
В в своей монографии «Почему Германия разлюбила Европу» немецкий экономист В. Пройсль датирует начало гегемонии Германии в Европе отказом от немецкой марки в пользу единого евро. Он также как и большинство немецких исследователей объясняет лидерство Берлина в первую очередь экономическими причинами[31]. При этом политически, с его точки зрения, немецкая элита плыла по течению, будучи вынужденной поневоле брать ответственность за другие европейские страны. Разочарование в европейском проекте и даже зачатки евроскептицизма затронули руководящие круги ФРГ после кризиса 2009-2011 годов. Однако, по мнению автора, задача немцев в очередной раз поступиться краткосрочными национальными интересами ради европейского будущего, так как влияние Германии в глобальном масштабе ничтожно без ЕС. Пройсль приводит слова В. Шойбле: «Мы — сообщество, связанное одной судьбой. Если в Европе дела идут хорошо, Германия выигрывает от этого больше, чем кто-либо другой. Поэтому мы лучше всего продвигаем наши интересы, чувствуя себя ответственными за других. Условием для этого является принятие другими общих правил для поддержания стабильности». Автор предлагает ФРГ идти на любые меры для консолидации Европейского союза, указывая на огромные долгосрочные выгоды для самой Германии в будущем, если она продолжит быть лидером.
Ещё один исследователь, немецкий политолог Э. Кром, соглашается с позицией Пройсля и считает, что Германия — главный бенефициар введения евро. При этом она же больше всех пострадает от его возможного краха[32]. Атор стремится подчеркнуть, что гегемония Германии является скрытой, осуществляемой через европейские институты и сети влияния, а не посредством репрессивных мер из единого командного центра. Однако, Кром признает наличие конфликта между институциональным устройством ЕС и существующей немецкой гегемонией, полагая, что развитие этого конфликта во многом определит дальнейшую судьбу Европы.
По итогам мирового экономического кризиса идея европейской гегемонии Германии была не только сформулирована, но и реабилитирована в немецкой политической мысли. При этом она была публично озвучена рядом германских и европейских политиков, что свидетельствует о существенных изменениях не только в мировоззрении экспертно-аналитического сообщества, но и в массовом восприятии этой концепции. Посредством множества этапов, таких как нормализация, ренационализация и роль финансового лидера немецкое политическое сознание постепенно принимало идею европейской гегемонии Берлина. Основными её чертами стали: стабилизирующая роль через экономическое доминирование, скрытый характер и действие посредством европейских институтов, готовность поступиться национальными интересами, осторожность во внешней политике и приверженность трансатлантическим отношениям с глобальным гегемоном в лице США. Ещё одной чертой являлся гражданский характер ФРГ как гегемона и устойчивая немецкая «антимилитаристская культура» (по выражению Х. Мауля). Однако дальнейшее развитие «невольной гегемонии», которое мы можем наблюдать, постепенно стирает эту отличительную черту и, возможно, изменит и другие особенности, возвращая европейскую стратегию Германии к многовековым немецким политическим традициям.
[1] Ropke W. Die Deutsche Frage. Eugen Rentsch Verlag. 1945.
[2] Bulmer S., Paterson W. Germany and the European UnionEurope's Reluctant Hegemon? Macmillan International. 2018.
[3] Mearsheimer J.J. Back to the Future: Instability in Europe after the Cold War / International Security. 1990. Vol. 15. No. 1. Pp. 5-56.
[4] Staack M. Handelsstaat Deutschland : Deutsche Außenpolitik in einem neuen internationalen System. F. Schöningh. 2000.
[5] Müller H. Sicherheit für das vereinte Deutschland / Nomos Verlagsgesellschaft. 1999. Pp. 145-170.
[6] Rittberger V. Deutschlands Außenpolitik nach der Vereinigung. Zur Anwendbarkeit theoretischer Modelle der Außenpolitik: Machtstaat, Handelsstaat oder Zivilstaat? / Friedenspolitik in und für Europa, Opladenю 1999. Pp. 83-107.
[7] Период с 1990 по 2001 г. Выделенный американским политологом Ч. Краутхамером.
[8] Hanrieder W. F. Germany, Europe, America: Forty Years of West German Foreign Policy. Yale University Press. 1989.
[9] Wagner, W. M., Rittberger. V. German Foreign Policy Since Unification. Theories Meet Reality. Theories and Case Studies. 2001. Manchester University Press. Pp. 296-322.
[10] Janning G. A. German Europe-A European Germany? On the Debate over Germany's Foreign Policy / International Affairs. 1996. No. 72(1). 1996.
[11] Triepel H. Die Hegemonie. Ein Buch von führenden Staaten [mit einem Vorwort von Gerhard Leibholz aus dem Jahre. Stutgart. 1943.
[12] Markovits A., Reich S. Deutschlands neues Gesicht: Uber deutsche Hégémonie in Europa / In Leviathan. No.23. 1992.
[13] Markovits A., Reich S. German Predicament. Memory and Power in the New Europe. Ithaca/London. 1997.
[14] Maull H. Zivilmacht Bundesrepublik Deutschland. Vierzehn Thesen für eine neue deutsche Außenpolitik / Europa Archiv. No. 47. 1992.
[15] Kuper E. Die Osterweiterung von NATO und Europäischer Union: Ein Vergleich der Argumentationsmuster in Deutschland und in den USA / Solidargemeinschaft und fragmentierte Gesellschaft: Parteien, Milieus und Verbände im Vergleich. 1999. Pp. 319–339.
[16] Ecker-Ehrhardt M. Alles nur Rhetorik? Der ideelle Vorder- und Hintergrund der deutschen Debatte über die EU-Osterweiterungю. Zeitschrift für Internationale Beziehungen. No. 2. 2002. Pp. 209-252.
[17] Rittberger V. Nach der Vereinigung — Deutschlands Stellung in der Welt / Leviathan. 1992. No. 20. Pp. 207–229.
[18] Wolf, K. Das neue Deutschland — eine Weltmacht / Leviathan. 1991. No. 19. Pp. 247–260.
[19] Tewes H. Das Zivilmachtskonzept in der Theorie der Internationalen Beziehungen. Anmerkungen zu Knut Kirste und Hanns Maull / Zeitschrift für Internationale Beziehungen. 1997. No. 2. Pp.. 347-359.
[20] Камкин А. Германское лидерство в Европе — гегемония поневоле? / РСМД. 2016.
[21] Giessmann H. J. Deutschland 60 Jahre in der NATO Eine euroatlantische Partnerschaft / Potsdamer Außenpolitische s Sommerseminar. 2015.
[22] Speck U. Macht gestalten. Optionen deutscher Außenpolitik / Internationale Politik. 2012. No. 1. Pp. 88–96.
[23] Olick J. What Does It Mean to Normalize the Past? Official Memory in German Politics since 1989 / Social Science History. 1998. No. 22 (4). Pp. 547-571.
[24] Martinson J. Rediscovering Historical Memory: German Foreign Military Intervention Decision Making Through the Second Lebanon War / Foreign Policy Analysis. 2012. No. 4. Pp. 389-407.
[25] Maul H. Normalisierung« oder Auszehrung? Deutsche Außenpolitik im Wandel / Aus Politik und Zeitgeschichte. 2004. No. 8. Pp. 17-23.
[26] Добижа Е.Ю. Внешнеполитическая концепция Герхарда Шрёдера в области обеспечения безопасности на Ближнем и Среднем Востоке» / Научный диалог. 2017ю No. 9. Pp. 128-143.
[27] Robel S. Hegemonie in den Internationalen Beziehungen: Lehren aus dem Scheitern der «Theorie Hegemonialer Stabilität». Dresdner Arbeitspapiere Internazionale Beziehungen (DAP). 2001.
[28] Prys M., Robel S. Hegemony, not empire / Journal of International Relations and Development. 2011. No. 14 (2) Pp. 247-279.
[29] Nitsch P. Deutschland als europäische Macht. Term Paper. 2002.
[30] Beck U. Das deutsche Europa: Neue Machtlandschaften im Zeichen der Krise. Berlin: Suhrkamp. 2012.
[31] Proissl W. Why Germany Fell Out of Love With Europe. Bruegel Essay and Lecture Series. 2010.
[32] Crome E. Deutschland in Europa / Zeitschrift für internationale Politik. 2012. No. 20. Pp. 59-68.