History of strategic aluminum spoons or a brief study on economic contacts of German prisoners of war held in the Soviet pow with the local population in 1941-1955 ; khasanov S. K.
История ЛОЖЕК ИЗ СТРАТЕГИЧЕСКОГО АЛЛЮМИНИЯ или КРАТКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ, ПОСВЯЩЕННОЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫМ КОНТАКТАМ НЕМЕЦКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ, СОДЕРЖАВШИХСЯ В СОВЕТСКОМ ПЛЕНУ, С МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ В 1941 – 1955 ГГ.;
Хасанов С. К.
Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования "Казанский (Приволжский) федеральный университет", Россия, Казань;
студент; livgern755@gmail.com.
Науч. рук. – к.н. Гатин М. С.
УДК 94(100)
Аннотация: в статье анализируются сюжеты хозяйственного взаимодействия немецких военнопленных с населением советского союза, эпизоды из их жизни в указанный период, своеобразная «экономика плена» формы бартера, контакты с местным населением, оказание услуг, способы заработка и пропитания.
Ключевые слова: Великая отечественная война, военнопленные, интернированные, репатриация, меновая торговля, эго-история, история повседневности.
HISTORY OF STRATEGIC ALUMINUM SPOONS OR A BRIEF STUDY ON ECONOMIC CONTACTS OF GERMAN PRISONERS OF WAR HELD IN THE SOVIET POW WITH THE LOCAL POPULATION IN 1941-1955 ;
Khasanov S.K.
Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education "Kazan (Volga Region) Federal University", Russia, Kazan;
student; livgern755@gmail.com.
Research adviser: M. S. Gatin
Abstract: the article analyzes the plots of the economic interaction of German prisoners of war with the population of the Soviet Union, episodes from their lives during this period, a kind of "captivity economy" of the form of barter, contacts with the local population, the provision of services, ways of earning and subsistence.
Keywords: Great Patriotic War, prisoners of war, internees, repatriation, barter, ego-history, history of everyday life.
Обращаясь к сюжетам, касающимся темы военного плена в отечественной и мировой историографии, трудно игнорировать факт проявленного историками интереса к данной теме. Изобилует, как и источниковая, так и историографическая база, однако, в процессе исследования, не было обнаружено работ, специфика которых узко направлена на изучение меновой культуры быта немецких военнопленных в Советском Союзе и сюжетам, относящимся к популярному ныне направлению «истории повседневности». Но, при этом, существуют обширные исследования, касающиеся уже советских военнопленных, в том числе в аспектах экономики плена, чего только стоит работа Николаева Михаила Георгиевича «Меновая торговля и денежное обращение в лагерях для советских военнопленных в годы Великой Отечественной войны (1941-1945) по свидетельствам очевидцев»[1](были заимствованы некоторые типологические черты работы, так называемый «скелет»).
Очевидно, что обширность базы источников, как мемуаров, так и архивных данных в будущем позволит написать массу актуальных исследовательских работ по теме, но в рамках одной научной статьи было бы трудно уместить бóльшую массу источников, чем было охвачено. Исходя из требований к объему работы, было принято решение проводить анализ небольшой группы сюжетов из категории источников личного происхождения, а именно: интервью, вошедшие в книгу Артёма Владимировича Драбкина «Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта», Воспоминания Артюшенко Анатолия Тимофеевича[2]. Дополнительно использовалась литература, статья Е. В. Образцовой «Немецкие военнопленные в воспоминаниях советских граждан»[3], в написании статьи помогла работа Михаила Георгиевича Николаева, упомянутая абзацем выше, использовались материалы Суржиковой Н. В.[4]
Важность темы вполне обеспечивает тот факт, что на протяжении всей, по крайней мере письменной, истории люди вступали в военные конфликты, логично, что тема военного плена столь же древняя, сколь и история войн человечества. Актуализация вопроса в наши дни связана с, не прекращающимися и в наши дни, военными конфликтами. Отсюда вытекает тезис о том, что у исследователей, изучающих повседневный быт, культуру бартера, поведение, направленное на улучшение качества существования, контакты с местным населением, и эго-историю пленных в целом, будет больше возможностей понять процессы, происходящие в их исторической реальности. Не следует забывать и о роли проблемы в отеплении межэтнических связей. Творя бесчинства и, совершая военные преступления, солдаты СС и Вермахта очевидно вызывали ненависть у населения Советского Союза, которая далее передавалась поколениями и после Великой отечественной войны. Потому так важна популяризация вопроса, необходимо говорить о том, что бывший враг не только кровью искупал вину за агрессию, но и участвовал в восстановлении страны вплоть до 1949 г [5] или, даже, 1955 года, когда президиум Верховного Совета СССР издал Указ «О досрочном освобождении и репатриации немецких военнопленных, осужденных за военные преступления». Всего, согласно официальной статистике[6], в СССР было учтено 2 388 443 немецких военнопленных, из них количество умерших в плену: 356 700, а количество репатриированных равнялось: 2 031 743.
Интерес к выбранной теме исследования возник в процессе прочтения автором статьи сборника воспоминаний ветеранов СС и Вермахта.[7] Не случайно в качестве одного из названий была выбрана формулировка – «История алюминиевой ложки», в контексте истории быта и особенно меновой торговли крайне интересными показались воспоминания ветерана танковой дивизии СС «Гитлерюгенд», побывавшего в советском плену с 1945 по 1949 гг. – Гюнтера Кюне. «Когда мы пришли в лагерь, у нас не было ложек. Один товарищ из Рудных гор вырезал деревянную ложку с голой женщиной вместо ручки, с грудью и всеми делами. Мы из этой деревянной ложки сделали форму и лили алюминиевые ложки с голой женщиной вместо ручки, потом их обрабатывали и полировали, они выглядели шикарно. Русские по этим ложкам сходили с ума, все хотели такие ложки. Мы их даже продавали. Но мы очень рисковали, потому что лили ложки из стратегического алюминия, а за воровство очень просто можно было получить 10 лет.» [8]– отрывок, заставивший заняться поисками следов, описанных предметов быта, в которых, если верить описанию, имеет место определенное «искусство», по контексту воспоминаний удалось локализовать местонахождение ложек, упомянутых в воспоминаниях, Гюнтер Кюне упоминал, что, какое-то, время работал на тракторном заводе во Владимире – «Я должен сказать, на тракторном заводе во Владимире, я был очень удивлен, когда мы, как военнопленные, туда зашли.» [9]– а когда вспоминал об упомянутых ложках, он не упомянув места рассказал о стратегическом алюминии, из которого и отливались изделия – «в России, на тракторном заводе, мы до 1946, 1947 года работали с русскими женщинами… мы в литейном цеху лили алюминиевые блоки тракторных моторов.» Отсюда, было несложно заключить, что сами ложки надо искать в музейных фондах города Владимир или во Владимирской области, к сожалению, в музейных фондах, несмотря на все попытки, не было обнаружено подобных экспонатов, возможно эти ценнейшие памятники быта, источники памяти о периоде присутствия сынов Германии на территории нашей родины, хранятся где-нибудь в частных коллекциях, на чердаках или даже в земле. Возможно, потомков владельцев заинтересует происхождение, таких «предметов искусства» в их домах, и они наткнутся на, ожившие в сети благодаря энтузиастам, воспоминания Гюнтера К. или на эту статью и, даже, пополнят местные музейные коллекции предметами, имеющими, пусть даже скромную, но свою историю. Несмотря на то, что такие крошечные элементы кажутся каплей в море исторических явлений, обеспечивают большую детализацию истории повседневной жизни наших предков, соединяют прошлое с настоящим, как звенья в огромной цепи, масштабных и не слишком, событий.
Продажа алюминиевых ложек, о которой вспоминал Гюнтер Кюне является далеко не единственным в своём роде случаем экономического взаимодействия между советскими гражданами и немецкими военнопленными. Кюне вспоминал о своем контакте с гражданкой СССР: «Одна старая русская mamochka спросила у нашего бригадира, нет ли у него двух надежных людей, которые ей помогут собрать урожай картошки. Наш бригадир назвал меня и моего товарища…забрал нас из лагеря, без охраны, и отвел нас двоих к ней, она жила в деревянном доме, по-спартански, но прилично. Мы выкопали картофель, перебрали его и сложили в подвал под домом, чтобы он зимой не замерз. Потом это старая дама приготовила нам картошки, у нее была коза, и она дала нам большую миску йогурта. Первый раз в плену я сытно поел. Я эту старую даму никогда не забуду, потом она нас отвела обратно в лагерь.»[10] – эпизод служит примером оказания услуг взамен на пищу. Динер Манфред, ветеран СС вспоминал о симбиозе с местными: «Мы грузили туши. Наш барак был практически без крыши, поэтому мы жили в частном секторе, у казашек. Воровать мясо было нельзя, за это давали 2 года, но мы воровали, к концу смены прятали кусок мяса в штаны, поэтому казашки, у которых мы жили, были нам рады.» [11]Анатолий Тимофеевич Артюшенко вспоминал об обмене части заготовленных совместно с немцами брёвен на продукты питания: «Это себе возьмете, нам привезите хлеба, булок пять и что-нибудь ещё, еды...они в горах вырубали лес, а мы возили, уже в Краснодаре».[12]
Последний пример очень хорошо демонстрирует взаимовыгодные отношения между местными и немецкими военнопленными, автор осмеливается утверждать, что часто интенсивность контактов пленных с местным населением была прямо пропорциональна качеству их содержания в лагерях, чем хуже были условия питания и общего содержания, чем чаще немцы стремились взаимодействовать с местными, чтобы выжить, это очень хорошо отражается во многих воспоминаниях. В подавляющем большинстве случаев, многое зависело от лагерного начальства. К примеру, в воспоминаниях Фритца Виттмана ветерана Ваффен СС ярко показан контраст между типами мест содержания и условиями в них: «В Ижевске русская администрация была нормальная и немецкая тоже. Там был русский старший лейтенант, когда его приветствовал пленный, он ему тоже отдавал честь. Можете себе представить, чтобы немецкий обер-лейтенант отдавал честь русскому пленному?» и вот ещё один фрагмент: «Осенью 1946 года большую партию пленных перевезли в лагерь на Урале, в Каринске. Это был самый лучший лагерь. Он был заселен только в октябре, до того он стоял пустой и там были запасы продуктов: капуста и картошка.» [13] Поражают и воспоминания ветерана дивизии СС «Тотенкопф» – Генат Альфред: «Там(в лагере) нас принял немецкий комендант лагеря, хауптштурмфюрер СС. Он спросил: «Какая дивизия?» – «Тотенкопф». – «Третий блок, доложитесь там старшине». Мы снова были у нас, в СС! Это был лучший лагерь за все мои более чем четыре года в русском плену. Мы работали в шахте…у нас не было охраны, мы участвовали во всех социалистических соревнованиях, и ко дню Октябрьской революции, и ко дню рождения Сталина, и «Лучший шахтер», мы их все выигрывали! У нас был чудесный политический офицер, он привез нам 30 женщин из лагеря для интернированных, у нас был танцевальный оркестр...И вот теперь сенсация! Мы получали зарплату, столько же, сколько и русские.» [14]– логично, что в таких условиях необходимость контактировать с местным населением с целью выживания сводилась к минимуму. Однако, когда условия содержания в лагере, в силу нехватки пищи, становятся невыносимыми и Виттман сразу же идёт на крайний риск – «Нам две недели давали половинную порцию хлеба и мороженую картошку без соли. Соли в лагере не было. Поверьте, мороженую картошку без соли есть практически невозможно. Я воровал с фабрики побочную продукцию, в основном напильники и носил их на продажу. Так и выживали.» [15]– за кражу и сбыт государственной собственности наказывали надбавкой к сроку заключения. Похожую информацию сообщает интервью служившего в дивизии «Тотенкопф» Манфреда Динера: «Опять приехала русская комиссия, лагерь расформировали, офицеров наказали – они воровали наше продовольствие.»[16] В проанализированных источниках личного происхождения нашли отражение эпизоды, при которых конвоиры или представители лагерного начальства забирали себе продовольствие у пленных: «ко мне подошел монгольский солдат и отнял у меня хлеб и сало.»[17]
Было сложно отнести к какой-либо группе контактов воспоминания ветерана Вермахта Гюнтера Либиша: «машина опять сломалась – открутился болт, и из системы охлаждения вытекла вся вода. Я пошел в ближайшую деревню. Постучался в первый же дом, попросил воды. Я был первый немец, которого хозяева видели в жизни. Меня пустили в дом, накормили и заставили рассказать всю свою историю. Это было непросто, учитывая мои знания русского языка! Наконец меня отпустили, дав два ведра воды. Костя хотел уехать с этими двумя хозяйскими ведрами, но я сказал, что ведра надо отдать, потому что хозяева хорошие.»[18] такого рода взаимодействие стоит назвать случайным, ненамеренным, удовлетворенное любопытство – оказывается платой за необходимые два ведра воды, в том же интервью Либиш описывал ещё один [19]случай: когда его пускали погреться на печи, а он взамен рассказывал истории про жизнь в Германии.
Особняком стоит другой тип контактов военнопленных с местным населением, который описал в интервью ветеран четвертой дивизии горных егерей – Михаэль Загер: «К забору подбежала русская женщина средних лет. Она просунула под забором пакет и сказала что-то по-русски. Я не понял, что она сказала, товарищи в лагере мне потом объяснили, что она сказала: «Hristos voskres, Hristos voistinu voskres». В пакете был хлеб, яйца, мясо, еще что-то. Так мы втроем или вчетвером получили наш пасхальный обед. Это тоже невозможно забыть.»[20] Такой тип взаимодействия с пленными, было бы преступлением относить к экономическому взаимодействию, это, без сомнения, акт милосердия, подобная помощь крайне высоко ценилась, элементарно, помогала многим не умереть с голоду, не утратить веры в людей и оказывала существенное влияние на их пребывание в плену. Такие случаи не были единичными, так, например, ветеран, служивший в третьей горно-стрелковой дивизии Вермахта, Эрт Зигфрид отзывался о людях, которых он видел, будучи пленным, во время пребывания в городе Горький: «Там у нас были какие-то русские знакомые, они с нами разговаривали, иногда что-то давали, но только когда мы были одни…люди пытались нам помочь, но у них самих ничего не было. Я должен сказать, что русские люди очень добродушны, и с ними легко найти общий язык. Причем если русский один и ты пытаешься найти с ним общий язык, то, хотя русского языка мы не знали, объяснялись на пальцах, понимание было фантастическим.»[21] Подобное, можно встретить и в воспоминаниях ветерана седьмой танковой дивизии Вольфганга Морелля: «Наша «провизия» в этом «походе» состояла в основном из пустого хлеба и ледяной колодезной воды, от которой я получил воспаление легких…мы сели втроем в товарный вагон, где нас уже ждал санитар. В течение двух-трех дней, что поезд ехал до Москвы, он обеспечивал нас необходимыми медикаментами и едой, которую готовил на печке-чугунке. Для нас это был пир, пока еще был аппетит. Пережитые лишения сильно потрепали наше здоровье.»[22] Крайне трогательно про это рассказывает побывавший в плену ветеран 71-й пехотной дивизии Вермахта – Эрих Бурхард: «У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала? Это была вторая, после того солдата, что дал мне хлеб и сало, человеческая встреча. Была и еще одна встреча с Человеком…Я прошел комиссию, и меня определили в транспорт…Мой начальник кухни, немец, тоже сталинградец, сказал, что он меня никуда не отпустит, пошел во врачебную комиссию и начал настаивать, чтобы меня оставили. Русский врач, женщина, на него наорала, сказала ему: «Пошел вон отсюда» – и я уехал на этом транспорте. Потом оказалось, что это транспорт домой…эти три человеческие встречи я никогда не забуду, даже если проживу еще сто лет.»[23] Завершая краткий анализ подборки сюжетов, связанных с безвозмездной помощью немецким военнопленным, которые они, спустя большое количество времени, вспоминают и отмечают в интервью, хочется процитировать упомянутого выше Гюнтера Кюне, который, на вопрос о том, что его больше всего поразило в России, ответил следующее: «веселость и сердечность простых людей. В Германии были русские пленные, им определенно было хуже, чем нам. Гораздо лучше быть немцем в русском плену, чем русским в немецком.»[24] В статье не ставилось задач сравнения условий немецкого и советского «плена», поэтому цитата скорее резюмирует общее отношение значительного числа немецких военнопленных к местному населению.
В заключительной части статьи хочется обобщить массив выводов, сделанных выше, формы хозяйственного взаимодействия в статье условно разделяются на три группы: 1) контакты с населением имеющие вполне экономический характер с целью получения выгоды, от обмена или оказания услуг; 2) случайное или «легальное» взаимодействие, которое продиктовано обстоятельствами и не может вполне войти ни в одну из двух групп, чаще всего платой за помощь было удовлетворенное любопытство, сюда же стоит отнести совместный труд на заводах и пр.; 3) акты милосердия – часто советские граждане давали пленным одежду, еду, помогали не умереть в тяжелых условиях. Вышеперечисленные группы разделены автором очень условно, по характеру взаимодействий, разумеется, можно делить по иным принципам, например по типам изъяснения, по степени легальности и пр.
В процессе написания статьи удалось прийти к выводу, который касается прямой зависимости между условиями содержания пленных и интенсивностью их взаимодействия с местным населением: чем хуже условия, тем больше пленные стремятся искать возможность найти пропитание, одежду, обогрев у местного населения, которое чаще не отказывало в помощи, но стоит заметить, что часто и местное население не располагало упомянутыми благами.
Стоит сказать о том, что отношение местного населения зависело от многих факторов, например от того была ли местность в немецкой оккупации или теряли ли конкретные люди близких. Разветвленная и сложная сеть лагерей и пр. мест пребывания военнопленных сильно влияла на восприятие военнопленными периода их пребывания в плену и тем более контактов с местным населением, естественно, что немцы, например, трудившиеся с местными на тракторном заводе во Владимире в качестве специалистов, гораздо чаще взаимодействовали с местным населением, нежели пленные, которые трудились на каменоломнях Южного Урала. Говоря о местах пребывания важно сказать, что в годы войны труд военнопленных за пределами лагерей был распространен ещё слабо. В первое же послевоенное десятилетие обстановка сильно поменялась. Так, Суржикова Н. В. со ссылкой на архивные данные [ЦХИДК, ф.49, оп. 20, д. 26, лл. 32-34.] утверждает, что на производство из лагерей Свердловской области выводилось: в 1945 г. - 39 тыс. человек, в 1946 г. - 53 тысячи человек, в 1947 г. - 33 тысячи человек, в 1948 г. - 24 тысячи человек, в 1949 г. - 13 тысяч человек[25]. Некоторая, малая, часть военнопленных трудилась в сельском хозяйстве, а большинство, конечно же, было задействовано в промышленности и строительстве. Практически всё зависело от администрации лагерей, интересным показался факт того, что многие бывшие пленные, говорят о том, что немецкая администрация в лагере зачастую относилась к своим соотечественникам хуже, чем советская. Очень различными были условия труда и жизни. В целом видно единодушие пленных в вопросе того, что военные и первые послевоенные годы были тяжелейшими в плену и их смертность была высокой.
Список использованных источников и литературы.
1. Артюшенко Анатолий. Интервью 04.11.2005. Архив интервью "Принудительный труд 1939-1945. Воспоминания и история. URL: https://archiv.zwangsarbeit-archiv.de (дата обращения 02.03.2023).
2. Драбкин А. В. Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта / А. В. Драбкин – «Яуза», 2013, 151 с.
3. Николаев, М. Г. Меновая торговля и денежное обращение в лагерях для советских военнопленных в годы Великой Отечественной войны (1941-1945) по свидетельствам очевидцев / М. Г. Николаев // Экономическая история: ежегодник. – 2022. – Т. 2021. – С. 323-368.
4. Образцова, Е. В. Немецкие военнопленные в воспоминаниях советских граждан / Е. В. Образцова // Международный диалог историков. Россия и Германия: проблемы межкультурного взаимодействия. 1990-2020 : материалы Международной научной конференции, Липецк, 24–25 октября 2019 года. – Липецк: Липецкий государственный педагогический университет имени П.П. Семенова-Тян-Шанского, 2019. – С. 182-189.
5. Суржикова, Н. В. Трудоиспользование немецких военнопленных на Среднем Урале (1942-1956 гг.) / Н. В. Суржикова // Немцы на Урале и в Сибири (XVI-XX вв.) : материалы научной конференции "Германия – Россия: исторический опыт межрегионального взаимодействия XVI-XX вв.", Екатеринбург, 03–09 сентября 2001 года. – Екатеринбург: Волот, 2001. – С. 424-432.
6. ЦХИДК. Ф. 1п. — Оп. 32—6. — Д. 2. — Л. 8—9.
[1] Николаев, М. Г. Меновая торговля и денежное обращение в лагерях для советских военнопленных в годы Великой Отечественной войны (1941-1945) по свидетельствам очевидцев / М. Г. Николаев // Экономическая история: ежегодник. – 2022. – Т. 2021. – С. 323-368.
[2] Артюшенко Анатолий. Интервью 04.11.2005. Архив интервью "Принудительный труд 1939-1945. Воспоминания и история. URL: https://archiv.zwangsarbeit-archiv.de (дата обращения 02.03.2023).
[3] Образцова, Е. В. Немецкие военнопленные в воспоминаниях советских граждан / Е. В. Образцова // Международный диалог историков. Россия и Германия: проблемы межкультурного взаимодействия. 1990-2020 : материалы Международной научной конференции, Липецк, 24–25 октября 2019 года. – Липецк: Липецкий государственный педагогический университет имени П.П. Семенова-Тян-Шанского, 2019. – С. 182-189.
[4] Суржикова, Н. В. Трудоиспользование немецких военнопленных на Среднем Урале (1942-1956 гг.) / Н. В. Суржикова // Немцы на Урале и в Сибири (XVI-XX вв.) : материалы научной конференции "Германия – Россия: исторический опыт межрегионального взаимодействия XVI-XX вв.", Екатеринбург, 03–09 сентября 2001 года. – Екатеринбург: Волот, 2001. – С. 424-432.
[5] Образцова, Е. В. Немецкие военнопленные в воспоминаниях советских граждан / Е. В. Образцова // материалы Международной научной конференции, Липецк, 24–25 октября 2019 года. – Липецк: Липецкий государственный педагогический университет имени П.П. Семенова-Тян-Шанского, 2019. –с. 183
[6] ЦХИДК. Ф. 1п. — Оп. 32—6. — Д. 2. — Л. 8—9.
[7] Драбкин А. В. Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта / А. В. Драбкин – «Яуза», 2013, 151 с.
[8] Там же. (с.76)
[9] Там же. (с.65)
[10] Там же. (с.79)
[11] Там же (с. 113)
[12]Артюшенко Анатолий. Интервью 04.11.2005. Архив интервью "Принудительный труд 1939-1945. Воспоминания и история. URL: https://archiv.zwangsarbeit-archiv.de (дата обращения 02.03.2023).
[13] Драбкин А. В. Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта / А. В. Драбкин – «Яуза», 2013, с.129
[14] Там же (с. 120)
[15] Там же (с.29)
[16] Там же (с.111)
[17] Там же (с.135)
[18] Драбкин А. В. Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта / А. В. Драбкин – «Яуза», 2013, с.59
[19] Там же
[20] Там же (с.29)
[21] Там же (с.50)
[22] Там же (с.87)
[23] Там же (с.137)
[24] Там же (с.65)
[25] Суржикова, Н. В. Трудоиспользование немецких военнопленных на Среднем Урале (1942-1956 гг.) / Н. В. Суржикова // Немцы на Урале и в Сибири (XVI-XX вв.) : материалы научной конференции "Германия – Россия: исторический опыт межрегионального взаимодействия XVI-XX вв.", Екатеринбург, 03–09 сентября 2001 года. – Екатеринбург: Волот, 2001. – с. 426-428.