Крестоносцы в константинополе
Наконец достоверные сведения о приближении вражеского флота побудили императора сделать запоздалые распоряжения. «И у него, — по ехидному замечанию историка, — палка родила ум». Император приказал спешно починить 20 полусгнивших судов и срыть здания, лежавшие с внешней стороны у самых городских стен.
Между тем флот крестоносцев приближался. «Западные люди, — говорит Никита Хониат, — знали, что греческая империя есть не что иное, как опьянелая и больная с перепоя голова».
24 июня 1203 г. корабли крестоносцев при попутном ветре достигли константинопольской гавани. Корабли, по совету дожа, бросили якорь у Перы, отделённой от Константинополя заливом Золотого Рога.
Тщетно пытался император Алексей III поладить с крестоносцами. Он через послов убеждал их отправиться дальше, в Палестину, обещая щедрые подарки. Но крестоносцы отвергли все предложения.
На другой день, после окончания бесплодных переговоров, крестоносцы, отслужив обедню, собрались на совещание. Рыцари совещались, сидя на конях. Решено было разбить всю армию на шесть отрядов. Передовым был назначен отряд Балдуина Фландрского. Во главе последнего отряда стал предводитель похода, Бонифаций Монферратский.
Несмотря на всю решимость крестоносцев, город с его величественными зданиями и стенами казался хорошо защищённым. По предложению епископов, рыцари исповедались и составили завещания, приготовясь к возможной смерти.
С конями и оруженосцами вступили рыцари на корабли. На противоположном берегу пролива стояли наготове войска Алексея III. Невдалеке от берега рыцари бросались в море и по пояс в воде спешили поскорее добраться до берега. Греки казались готовыми к бою, но как только выбравшиеся на берег лучники и арбалетчики стали приводить в порядок свои ряды, греки дрогнули и поспешно скрылись, предоставив весь берег рыцарям. С кораблей были спущены мостки. Началась высадка кавалерии.
«И знайте, что никогда, — восклицает Жоффруа Виллардуэн, маршал Шампани, — никакая гавань не была взята с такою славою».
На следующий день бой возобновился у стен огромной башни — крепости Галаты, которая преграждала доступ во внутреннюю гавань Константинополя. Осаждённые предприняли вылазку, но были сбиты натиском рыцарей. Многие греки бросились в море, большинство искало спасения в башне, однако они не успели закрыть за собою её ворот. У этих ворот произошла схватка. Крестоносцы, овладев воротами и перебив многих защитников башни, завладели и самой башней.
К башне была прикреплена цепь, препятствовавшая кораблям проникнуть во внутреннюю гавань. Венецианские корабли прорвали эту цепь и вошли в гавань. Предстояло овладеть самим городом. Французские рыцари взяли на себя нападение на город с суши, тогда как венецианцы решили соорудить лестницы и, подведя корабли непосредственно к стенам города, начать штурм с моря. Общий натиск был отложен на четыре дня.
Навстречу атакующей рыцарской армии выступил, наконец, император Алексей, который вывел за стены города до 10 000 воинов. Некоторое время обе армии стояли друг против друга, и ни одна сторона не решалась начать битву. Внезапно византийский император повернул назад, и его войско, не вступив в бой, скрылось за городскими стенами.
День и ночь прошли в ожидании и неизвестности. На утро разнёсся неожиданный слух. Император Алексей III бежал из города. Второпях он оставил свою семью, но не забыл захватить с собой наиболее ценные сокровища императорской казны. Жители столицы, оправившись от неожиданности, поспешили к темнице, где томился в заключении ослеплённый братом император Исаак. Этого слепого узника облачили в императорские одежды и с почётом отвели во Влахернский дворец, где одетый в пурпур Исаак воссел на высоком императорском троне. Крестоносцы совсем не спешили ускорить свидание императора с его сыном, царевичем Алексеем. Напротив, царевич остался в лагере крестоносцев в качестве заложника, а рыцари направили нескольких своих представителей к Исааку, чтобы принудить его дать согласие на все обещания, полученные от его сына перед выступлением в поход.
Рыцари-послы вошли в открытые ворота города и направились пешком к Влахернскому дворцу. На всём протяжении их пути стояли ряды наёмных воинов — датчан и англичан, вооружённых секирами.
Императора рыцари застали в великолепном одеянии, окружённого царедворцами и знатными дамами, празднично разодетыми. Вся эта шумная толпа наперебой прославляла императора, который для них всех ещё вчера был забытым узником.
И сказал маршал Шампани Виллардуэн:
— Государь, вы видите, какую услугу мы оказали вашему сыну и как мы выполнили заключённое с ним условие. Но он не может вступить в город, пока сам не выполнит условий со своей стороны. Он просит теперь, как ваш сын, чтобы вы утвердили его договор с нами.
На вопрос императора об условиях договора посол отвечал: «Во-первых, поставить всю империю в зависимость от Рима, затем дать войску 200 тысяч марок серебра и съестных припасов на год, всем от мала до велика; отправить в крестовый поход 10 000 человек на своих кораблях и содержать их на свой счёт в течение года».
Император нашёл условия договора очень трудными, но при этом заявил, что крестоносцы оказали ему столь неоценимую услугу, что если бы им за это отдать всю империю, то и такое вознаграждение было бы вполне сообразно.
Несколько недель прошло мирно. Крестоносцы присутствовали на торжественной коронации обоих императоров, отца и сына, Исаака и Алексея, которые совместно были провозглашены носителями императорского титула. Пребывая под стенами города в своём лагере, крестоносцы жили ожиданием обещанной награды.
Прошло ещё некоторое время, и отношения крестоносцев и греков резко ухудшились. Город одновременно и восхищал рыцарей, и вселял им непреодолимое желание разграбить все собранные в нём богатства.
«Представьте себе, — рассказывает Виллардуэн, — как всматривались мы в этот город, ибо мы никогда не воображали, что мог быть на свете такой роскошный город. Вы легко себе представите, что многие из армии захотели видеть Константинополь и богатые дворцы, и высокие церкви, которых там так много, и сокровища, которых не найдёшь ни в одном городе в таком огромном количестве».
Случаи грабежей и насилий со стороны рыцарей учащались. Однажды по вине разгульной группы рыцарей вспыхнул пожар, уничтоживший несколько кварталов города. Всё суровей смотрели вслед рыцарям жители столицы, и в их ненавидящих взорах можно было ясно прочесть их отношение к непрошенным гостям.
На молодого императора Алексея IV пали тяжкие обвинения. Ему не могли простить того, что он, пригласив крестоносцев, навлёк на Византию эту беду.
Уплата обещанной суммы затягивалась. Крестоносцы получили лишь половину её — 100 тысяч марок. Укрепившись в пригороде столицы (Пера), рыцари стали угрозой городу. Они требовали денег и ругали Алексея скрягой и обманщиком. Когда при свидании император стал божиться в невозможности уплатить требуемую сумму, горячий Дандоло вскипел: «Подлый, мы вытащили тебя из грязи и туда же опять столкнём тебя!»
С этого момента между Константинополем и Перой началась открытая война.
В одну тёмную ночь гавань Золотого Рога озарилась ярким огненным заревом. Это греки, пользуясь попутным ветром, погнали прямо на крестоносный флот свои «брандеры» — зажжённые корабли, связанные между собой цепями и могущие в несколько минут воспламенить весь вражеский флот.
Завязалась упорная борьба. Наконец венецианским морякам удалось забить железные костыли в носы брандеров и с помощью галер вытащить их в открытое море и там пустить эти плавучие факелы по воле ветра.
Через несколько дней в Константинополе совершился переворот. Престолом овладел приближённый императора — Мурзуфл, который слыл сторонником решительных действий и яростным врагом крестоносцев. Мурзуфл, злоупотребив доверием Алексея, арестовал его и собственноручно задушил. На утро, чтобы скрыть следы преступления, он устроил пышные похороны Алексея.
Однако крестоносцы узнали правду, и так как со смертью Алексея окончательно исчезала надежда дополучить 100 тысяч марок, они деятельно стали готовиться к взятию Константинополя приступом.
Настал день штурма. Каждый корабль устремился к назначенному ему месту. По словам летописца, воинственные крики были так громки, что, казалось, земля распадается. Порывом ветра корабли крестоносцев были вплотную прибиты к стенам. При этом корабли епископов Труа и Суассона — «Пилигрим» и «Парадиз», связанные между собою, подошли к одной из городских башен так близко, что лестница «Пилигрима» достигла башни.
Венецианцы и французы мигом оказались на вершине башни. Вслед за этим другие рыцари, приставив лестницы, овладели ещё четырьмя башнями.
Ещё немного, и крестоносцы заполнили улицы города, с гиком преследуя гонимых страхом, поспешно бегущих греческих воинов. Сгустившаяся тьма прекратила и беспорядочное бегство, и погоню. Рыцари расположились вблизи только что захваченных стен, опасаясь проникать в глубь города, который своими башнями, церквами и высокими дворцами всё ещё производил впечатление неприступного. Кто-то из боязни, чтобы греки не напали, поджёг квартал, отделявший крестоносцев от греков. И город, объятый огнём, запылал. Опустошительный пожар свирепствовал всю ночь и весь следующий день. Не без торжества заявляет по этому поводу французский летописец: «При этом сгорело домов больше, чем находится в трёх самых больших городах Франции».
Когда исчезло зловещее зарево над городом и понемногу стал рассеиваться густой, чадный дым, крестоносцы увидели опустевшие улицы, город, словно вымерший, обезлюдевший в жутком предчувствии расправы.
Без сопротивления достались крестоносцам дворцы Влахернский и Буколеон, в которых, по словам летописца, «сокровищ было столько, что не было им конца».
Группами разбежались по городу торжествующие рыцари, упоённые победой и добычей.
И вне себя от ликования и восторга, французский летописец восклицает: «Добыча была так велика, что никто не в состоянии был определить количество найденного золота, серебра, сосудов, драгоценных камней, бархата, шёлковых материй, меховых одежд. Но я, Жоффруа Виллардуэн, маршал Шампани, свидетельствую вам по совести и истине, что в течение многих веков никогда не находили столько добычи в одном городе!
Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно для всех. Таким образом, армия пилигримов и венецианцев разместилась по квартирам, и все радовались чести и победе, которую даровал им бог и вследствие которой они перешли разом от бедности к богатству и наслаждениям...»
Стоило ли церемониться с несчастным населением? Жителей выгоняли из домов пинками и ударами, а сопротивлявшихся поражали мечом.
Дом, мгновенно очищенный от прежних хозяев, становился достоянием рыцаря. Надо было торопиться, и ликующий крестоносец наспех прибивал над дверью дома свой щит в знак того, что дом принадлежит ему. Это служило знаком для других рыцарей, которые, пробегая дальше, искали себе дома, ещё не занятые.
Пока всё это творилось во имя христианского бога, обезумевшие от горя горожане, содрогаясь, вопрошали себя, как могло случиться, что христиане губят христиан, а бог терпит все злодеяния и весь позор православной столицы. Горький рассказ потерпевшего ведёт византийский историк Никита Хониат. Он рассказывает, что церкви не могли быть убежищем для страдальцев, которых вытаскивали оттуда, раздевали донага, чтобы найти спрятанное золото, и затем куда-то уводили. Сам Никита Хониат уцелел случайно. Среди его старых друзей был один венецианец. Этот находчивый человек оделся в платье наёмника и, став на пороге дома Никиты Хониата, не впускал туда грабителей, крича, что этот дом уже захвачен им для себя.
Но когда по улицам стали толпами идти французские и немецкие рыцари, плохо понимавшие итальянскую речь, друг Никиты Хониата стал советовать ему удалиться как можно скорее, пока мужчин и женщин не заковали в цепи. Желая увести семью Хониата подальше от столицы в безопасное место, венецианец потащил своих друзей на верёвке за собой, делая вид, что тянет только что захваченных пленников. Чтобы эта печальная группа не привлекла внимания крестоносцев, все одели самые худшие, бедные одежды и измазали лица грязью.
Сцены дикого разгрома и варварства происходили повсюду. Не был пощажён и храм св. Софии, главная святыня православной церкви. С шумом и стуком оружия ворвались рыцари в огромный храм, залитый потоками света, струившегося сквозь верхние окна из-под высокого купола. Сотни икон в золотых окладах, усеянных жемчугом, налои, покрытые парчой, затканой драгоценностями; сосуды, мерцавшие в уголках храма, золотые лампады, серебряные кропильницы, раки с мощами — таковы были драгоценности этого храма. С криками неистовой радости и исступления бросились рыцари на добычу. Грубым рывком сорваны парчёвые покровы с налоев. С помощью меча делят два рыцаря между собой икону в богатом золотом окладе. Молодой оруженосец с ловкостью обезьяны взбирается вверх по высокой колонне и пытается сорвать серебряную лампаду, повисшую на большой высоте. Очередь доходит до священных сосудов, во множестве стоящих вблизи алтаря. Пинком ноги вываливает краснорожий немецкий рыцарь содержимое большой серебряной раки. Мощи святого с сухим стуком падают на изразцовый пол храма. Каждому хочется поскорей забрать добычу. Этой добычи много. Уже вводят в притвор храма и в самый храм лошадей и мулов, тянут их к самому алтарю, чтобы поскорей навьючить добычу.
Опьяневший рыцарь развалился на патриаршем троне, глядя, как его товарищи силятся сорвать огромную затканную золотом священную завесу, отделявшую алтарь от остальной части храма. Сорвана и эта завеса, могущая покрыть целый дом. Её вспарывают лезвиями мечей, скатывают отрезанные полосы ткани, поспешно привьючивают их к сёдлам здесь же стоящих коней. Увидел крестоносцев в своих стенах и древний храм героев, превращенный в усыпальницу византийских императоров. С треском сорваны крышки гробов, жадные руки крестоносцев обшаривают истлевший, трупы, императоров. Золотые украшения и кольца прячутся за пазуху. Изумление вызывает труп Юстиниана. Более шестисот лет его прах оставался неприкосновенным. Однако изумление длится недолго, и спустя минуту гробницу обшаривают торопливые воровские руки.
Жадности нет пpeдeлa. Сосуды и статуи изумительной работы ценятся на вес. Их ломают и делят, пренебрегая работой художника, тонким искусством резца, красотой отделки. Большая статуя Юноны украшала площадь. Юнона разделила участь многих женщин столицы, погибших от рук крестоносцев. Медная богиня была разбита на куски и перелита. Статуя была столь велика, что 4 быка с трудом смогли перевезти её голову в главный дворец, куда свозилось в те дни много добра. Погибли прекрасные статуи, украшавшие древний ипподром. В немом ужасе следил, за крестоносцами стоявщий поодаль византийский летописец.
Огромный Геркулес отдыхал в позе печали и утомления. По замыслу художника, герой оплакивал свою судьбу и сетовал на труды, которыми его хотел обременить завистливый Эвристей. Безучастно глядел герой в последний раз на своих палачей. Голова льва, свесившаяся с плеча Геркулеса, взирала на варваров своими застывшими медными глазами. Один из рыцарей снял свой пояс. Этот пояс с трудом сошёлся вокруг мизинца исполина. Ещё минута — и варвары начали сокрушать Геркулеса ударами ломов.
Не оглядываясь, торопливой походкой, всё ускоряя шаг, удалялся византийский историк. Он заткнул пальцами уши, чтобы не слышать невыносимых звуков разрушения. Перед его взором, наполненным слезами, стоял обречённый Геркулес. Казалось, будто вместе с ним умирает старая культура Греции, созданная поколениями зодчих, ваятелей и поэтов...
* * *
Несколько раз менял папа Иннокентий гнев на милость. Сурово осудил он непослушных крестоносцев, дерзнувших отклониться от своего пути в «святую землю». Но когда до него дошла весть о покорении Греческой империи, когда растерявшийся Алексей IV, ставленник крестоносцев, раболепно изъявил свою готовность подчинить Византию папскому престолу, Иннокентий смягчился.
Но вот докатились до Рима слухи о беззастенчивом разграблении храмов и церквей, о дележе добычи между рыцарями, и тогда разгневанный папа снова посылает своё укоризненное послание: «Вы, не имея никакого права, ни власти над Грецией, безрассудно уклонились от вашего чистого намерения, устремившись не на завоевание Иерусалима, а на завоевание Константинополя, предпочтя земные блага небесным. И недостаточно вам было исчерпать до дна богатства императора и обирать малых и великих, вы протянули руки к имуществу церкви и, что ещё хуже, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивали себе иконы, кресты и реликвии, для того чтобы греческая церковь, видя со стороны латинян лишь изуверства и дела дьявольские, была вправе относиться ко всем латинянам с отвращением, как к собакам, для того чтобы она, в силу этого, отказалась возвратиться к повиновению апостольскому (папскому) престолу».
Автор этой беспощадной оценки Иннокентий отлично понимал, что не случайные обстоятельства отвлекли рыцарей от выполнения намеченной «святой цели крестового похода». Он знал, что подлинной причиной, побуждавшей и расчётливого дожа, и меднолобых рыцарей, была та настойчивая, неутолимая жажда добычи, сокровищ, трофеев, которая скрывалась под покровом «святых» целей, оправдывавших завоевательный порыв. В бесславной повести Четвёртого крестового похода, в повести кровавых дел и насилий над мирным населением христианской страны, с непреложной ясностью обнажается подлинная, настоящая цель крестоносного движения, его грабительская сущность.
Созданное чужеземными захватчиками на развалинах Византии государство (Латинская империя) оказалось недолговечным. Оно пало в результате народных восстаний, положивших конец временному господству чужеземцев над греческой землёй.