Пипин. Кто рождает слово?
Альбин. Язык.
Пипин. Что такое язык?
Альбин. Бич воздуха.
Пипин. Что такое воздух?
Альбин. Хранитель жизни.
Пипин. Что такое жизнь?
Альбин. Для счастливых — радость, для несчастливых — горе, ожидание смерти.
Пипин. Что такое смерть?
Альбин. Неизбежное обстоятельство, неизвестная дорога, плач для оставшихся в живых, приведение в исполнение завещаний, разбойник для человека.
Пипин. Что такое человек?
Альбин. Раб старости, мимо проходящий путник, гость в своём доме,
Пипин. На кого похож человек?
Альбин. На яблоко[11].
Пипин. Что такое зима?
Альбин. Изгнанница лета.
Пипин. Что такое весна?
Альбин. Живописец земли.
Пипин. Что такое лето?
Альбин. Облачение земли и спелость плодов.
Пипин. Что такое осень?
Альбин. Житница года.
Пипин. Что такое год?
Альбин. Колесница мира.
Пипин. Кто её возница?
Альбин. Солнце и Луна.
Пипин. Сколько они имеют дворцов?
Альбин. Двенадцать.
Пипин. Кто в них властвует?
Альбин. Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы.
Пипин. Что такое чудесное?
Альбин. Я видел, например, человека, прогуливающегося вверх ногами.
Пипин. Как это может быть, объясни мне.
Альбин. Отражение в воде.
Пипин. Почему же я сам не понял, хотя столько раз видел?
Альбин. Так как ты добронравен и одарён от природы умом, я тебе предложу ещё несколько примеров. Послушай. Я видел — мёртвое родило живое, и дыхание живого истребило мёртвое.
Пипин. От трения дерева рождается огонь, пожирающий дерево.
Альбин. Так. Я видел мёртвых, много болтающих.
Пипин. Это бывает, когда их вешают в воздухе[12].
Альбин. Я видел летящих женщин с железным носом, деревянным телом и пернатым хвостом. Они несли с собою смерть.
Пипин. Стрела воина.
Альбин. Кто бывает немым вестником?
Пипин. То, что я держу в руке.
Альбин. А что ты держишь в руке?
Пипин. Твою рукопись.
Альбин. И читай её благополучно, мой сын.
В часы досуга от военных и государственных дел Карл Великий часто собирал вокруг себя образованных людей, которых он выписывал ко двору из разных концов Европы.
Тут побывали итальянцы Пётр Пизанский и историк Павел Диакон; впрочем, один из них скоро умер, а другой уехал в Италию. Тут был испанец Теодульф, поэт и знаток латинского языка. Тут были и учёные из далёкой Шотландии, которых франки звали «скотты». Были здесь и франки.
На этих собраниях читали стихи, спорили о науке и литературе, слушали музыку, обсуждали вновь написанные книги. Тут присутствовали дочери и сестры Карла. Алкуин на этих собраниях пользовался особым почётом, как самый сильный в науках и искусствах. Здесь он много раз мог показать свою начитанность и свой ум. Часто случалось, что возникал какой-нибудь спорный вопрос, и тогда Алкуина просили прочесть лекцию на эту тему.
Для этих собраний Алкуин написал немало стихов. Он назвал это учёное сообщество, по примеру древности, «Академией», и не раз восхвалял Карла за то, что тот создал «новые Афины». Конечно, всё это было явным преувеличением: в действительности это был довольно скромный придворный кружок любителей просвещения.
В этом учёном кружке Алкуин ввёл в обиход обычай иоркской школы — давать прозвища из римской, греческой или библейской истории.
Это было счастливое время для Алкуина. Уже стареющий наставник пользовался общим уважением и любовью, вращался среди знатного общества, окружённый учениками и слушателями.
Но от спокойной преподавательской деятельности Алкуину приходилось порой отрываться. Однажды Карл послал его в Англию в качестве посла для переговоров с одним из англо-саксонских королей. А вернувшись оттуда, Алкуин должен был по поручению Карла начать трудную словесную борьбу с испанскими еретиками, отступившими по некоторым вопросам от церковного учения.
Когда, наконец, эта борьба окончилась, шестидесятилетний Алкуин мечтал вернуться на родину. Но в Англии тогда разразилась жестокая междоусобная война, и старый учитель нашёл, что спокойнее остаться во Франции. Он стал просить Карла отпустить его на покой в какой-нибудь монастырь. Но Карл думал иначе. Он эти годы носился с мыслями о распространении образования по всей стране, и Алкуин казался ему нужным для работы, как мы теперь сказали бы, на периферии. Карл назначил Алкуина аббатом богатейшего монастыря св. Мартина в Туре и велел там продолжать свою учительскую деятельность. Алкуину не хотелось туда ехать, но он повиновался королю, и с 796 г. мы видим его организатором школы при Турском монастыре. Отсюда он пишет Карлу:
«Я, сообразно вашей воле и настояниям, тружусь теперь под кровом св. Мартина над тем, чтобы одних услаждать мёдом священного писания, других поить чистым старым вином древней науки; иных я начинаю кормить плодами грамматических тонкостей, а других стараюсь просветить наукою о звёздах, наблюдаемых с вершины какого-нибудь высокого здания... На утре жизни моей, в цветущие годы жизни сеял я в Британии. Теперь же, вечером, когда начинает во мне стынуть кровь, я не перестаю сеять во Франции... Я желал бы, чтобы оба посева взошли».
Высказанное в этом письме желание Алкуина исполнилось. Многие ученики Турской школы стали известными учителями монастырских и церковных школ Франции, осуществляя заветы своего наставника.
Умер Алкуин в 804 г. Память о нём среди его учеников держалась долго. Через сто лет после его смерти учитель одной монастырской школы писал:
«Что окажу об Альбине, наставнике Карла императора, который... ни перед кем не захотел быть на втором месте, но в светских и церковных науках постарался превзойти всех? Он составил такую грамматику, что Донат, Досифей[13] и наш Присциан[14] в сравнении с ней показались бы ничем».
Как ни несовершенна была школа средних веков с нынешней точки зрения, но заслуги Алкуина в истории европейской культуры очень значительны: он прививал любовь к книге и знанию и оставил после себя ряд продолжавших его работу учеников.
СРЕДНЕВЕКОВАЯ ДЕРЕВНЯ И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ
Когда в V в. варвары-франки вошли в Галлию, они, конечно, не могли знать, что случится с ними через три-четыре столетия. Они все были одинаково свободны, все воины, все домохозяева. Родичи занимали землю сообща, затем делили её между семьями, и когда род разрастался и людей в нём становилось больше, землю делили вновь. Впрочем, земли было много, хватало на всех. Пахал землю каждый сколько хотел или, вернее, сколько мог, так как для большой запашки нужно было много скота и рабов. Луга, леса и болота оставались неделимыми, и деревни пользовались ими сообща: на луга и в леса гоняли свой скот, в лесу охотились, на реках и в озёрах ловили рыбу. Никому не приходило в голову спрашивать, кому принадлежит лес, луг, река, озеро.
Всему этому, однако, скоро пришёл конец. Воины-дружинники, близко стоявшие к королю, во время завоевания Галлии захватили много земли, а те, кто не успел в этом, получили землю в награду от короля. Земля (и захваченная, и пожалованная) была зачастую уже обработана и заселена рабами или зависимыми от прежних римских крупных землевладельцев колонами. Так и в среде самих франков появились богатые землевладельцы и «маленькому человеку» стало трудно охранять свою независимости и былую свободу.
Богатый землевладелец скоро стал ещё более сильным и опасным для «маленького человека». Государство Каролингов должно было вести длительные и дорогостоящие войны. Ядро войска составляли конные воины, одетые в стальные доспехи. А в те времена сталь стоила дорого; чтобы сделать стальные латы и шлем с панцырем, требовалось большое искусство, много времени и затрат. Вот, например, сколько надо было отдать коров, чтобы сделать себе полное вооружение. За шлем надо было заплатить 6 коров, латы стоили 12 коров, за меч с ножнами — 7 коров, за набедренник — 6 коров, за копьё и щит — 2 коровы, за боевого коня — 12 коров. Всего за полное вооружение надо было заплатить 45 коров — целое стадо!
Богатый человек, превратившись в закованного в сталь воина, наводил страх не только на неприятеля, но и на своих земляков. Бедному человеку некуда стало деваться. Его притеснял богатый сосед, рядом с его полями расположились угодья богатого монастыря, а «святой», которому был посвящен этот монастырь, был не менее жаден, был не меньшим насильником, чем сосед-воин. И бедному человеку не оставалось ничего другого, как идти на поклон к своим могущественным соседям. В результате бедняк попадал в зависимость от богатого. Происходило это разными путями.
Стеснённый со всех сторон своими могущественными соседями, маломощный земледелец уже не в состоянии был с ростом своей семьи прихватить землицы, чтобы устроить на ней хозяйство своих сыновей. Он шёл к крупному землевладельцу и просил богатого соседа уступить ему землю. Тот соглашался, но с условием, чтобы взявший землю платил с неё те или другие платежи или обрабатывал за полученный надел ещё и барскую землю.
Бывало и хуже. Богатый притеснял бедняка до тех пор, пока этому последнему становилось невмоготу. Защиты просить было не у кого. Король был далеко, да если бы он и выслушал жалобу, всё равно стал бы на сторону знатного. Волей-неволей шёл бедняк на поклон к богатому, и тут происходил на первый взгляд странный обряд. Бедняк «просил», чтобы богатый взял у него землю. Богатый брал её и тотчас же возвращал обратно, но при этом получивший обратно свою землю крестьянин обязывался платить с неё столько-то и столько-то или нести за неё такие-то и такие-то повинности. Тем или другим путём бедняк попадал в зависимость от богатого.
Монастыри действовали ещё хитрее. У них было много земли, никогда раньше не бывшей в обработке: большие леса, болота, земли, заросшие кустарником и т. д. Пользуясь своим влиянием и силой, монастыри заставляли окрестных крестьян брать такие земли с обязанностью расчистить их, вспахать и засеять, за что уплачивать монастырю не только за эту, вновь обрабатываемую землю, но и за ту, которая была у крестьянина раньше.
Бывало и ещё того хуже. Бедняк, разорившись, мог стать рабом богатого и закабалиться полностью. Документы этих времён говорят нам, что такие случаи бывали очень часто. Были выработаны даже особые формы договоров-записей. Подписавший такой договор или (по неграмотности) поставивший под ним свой знак, тем самым становился чужим холопом. В таких договорах говорилось обычно: «Я, такой-то, по великой моей бедности и заботам, не имея на что одеться и чем питаться, отдаю себя такому-то (богачу), который получает вследствие этого право поступать со мною так, как это принято с прирождённым рабом».
С каждым десятилетием крестьянам становилось всё хуже, всё труднее.
Короли раздавали земли своим дружинникам сначала пожизненно и требовали от них за это несения военной службы. Такие королевские пожалования назывались бенефициями. Мало-помалу эти пожалования стали превращаться в наследственные владения, так называемые феоды. Король наделял таких крупных владельцев земли правом собирать в пределах их владений судебные пошлины, брать в свою пользу судебные штрафы за нарушение порядка, за преступления. Крупный владелец вследствие этого сам становился в своём владении государем, судьёй и администратором. Разумеется, при таких условиях бедные люди лишь в виде исключения сохраняли свою свободу. Огромное большинство крестьян стало превращаться в зависимых и крепостных людей. Так прежде свободные франки потеряли свою свободу.
Короли, вельможи, монастыри и церкви владели теперь большими поместьями. Прежние деревенские вольные общины превратились в населённые крепостными крестьянами закабалённые деревни. Крестьянская (раньше вольная) земля теперь считалась собственностью господина, или, как стали называть его позже, — сеньёра. Крестьяне работали на полях такого сеньёра: пахали его землю, убирали хлеб, косили луга, рубили деревья и вывозили их из лесу и, кроме этого, платили ему зерном, мясом, птицею за ту землю, с которой кормились сами,
О том, каковы были эти поместья и какая была там жизнь, мы можем судить по ряду описаний, сохранившихся от тех давних времён.
Большие королевские, монастырские, или частные поместья бывали иногда очень крупными. Они включали в себя обширные поля, пашни, леса, луга, десятки деревень и тысячи крестьян. Если поместье было очень большим, оно делилось на части. Во главе поместья стоял управляющий, во главе отдельных частей — особые старосты. Управляющий сам часто бывал знатным человеком. У него были свои земли, рабы, крепостные. Старосты в крупных поместьях часто были выходцами из рабов, но мало-помалу становились тоже знатными людьми.
Посреди такого барского поместья находился барский двор, где хранились всевозможные запасы и прежде всего зерно, получаемое либо с крестьян в виде оброка, либо с барских полей, на которых крестьяне отбывали барщину. Тут же при барском дворе находились всякие службы: винные погреба, рыбные садки, птичьи дворы. При дворе жили ремесленники: кузнецы, плотники, столяры, бочары и т. д. Всё необходимое, таким образом, получалось тут же, в хозяйстве такого поместья. Покупалось лишь самое необходимое, продавались лишь излишки. Такое хозяйство мы называем натуральным хозяйством.
Вокруг барского двора располагались деревни и сёла, населённые крепостными и зависимыми крестьянами. У каждого крестьянина был клочок земли, свой скот и сельскохозяйственные орудия. Крестьянин работал на своём поле, часть своего хлеба отдавал господину да, кроме того, обязан был пахать, сеять, боронять, а затем убирать барское поле. Повинности каждого крестьянина были точно определены и записаны в поместных книгах.
Вот, например, что мы читаем в книге аббатства св. Германа, большого поместья, расположенного недалеко от Парижа. Книга эта была составлена ещё в IX в.
«Вульфард — зависимый человек, и жена его свободная, именем Эрмоара, а у них трое детей. Держит этот человек один участок земли, в который входят пашни, виноградники и луг. Должен он платить военного сбора 10 мер вина да за то, что он пасёт свой скот на монастырском лугу, ещё три меры вина да поросёнка одного. Должен он за свою землю пахать на господском поле под озимое и яровое определённое количество земли. Должен убирать хлеб в поле, рубить на господина лес, должен возить хлеб и лес на барский двор и на дворе работать, сколько ему прикажут. Кроме этого он должен давать господину ежегодно 3 курицы, 15 яиц. Если ему прикажут отвезти вино, он должен сделать это. Да из лесу взять и привести 100 драней. Да на лугу скосить такое-то количество сена».
Таких записей мы находим в этой книге тысячи. Управляющие должны были зорко следить за тем, чтобы все оброки и повинности поступали исправно, чтобы все доходы точно учитывались и доводились до сведения господина. В одном из королевских распоряжений, касающихся порядка в крупном поместье короля, мы читаем:
«Пусть управляющие наши ежегодно к рождеству раздельно, ясно и по порядку нас извещают о всех наших доходах, чтобы мы могли знать, сколько вспахано быками, на которых работают наши погонщики, сколько вспахали для нас барщинники, сколько поступило поросят, сколько оброков, сколько штрафов по суду, сколько за дичь, ловленную в заповедных чащах наших без нашего разрешения, сколько за разные проступки, сколько с мельниц, сколько с лесов, сколько с полей, сколько с мостов и судов, сколько со свободных людей, сколько с рынков, сколько с виноградников и с тех, кто платит вином, сколько сена, сколько дров и факелов, сколько тёсу и другого лесного материала, сколько с пустошей, сколько овощей, сколько пшена и проса, сколько шерсти, льна и конопли, сколько плодов с деревьев, сколько орехов, сколько с садов, сколько с огородов, сколько с рыбных садков, сколько кож, сколько мехов и рогов, сколько мёда и воска, сколько сала, жиров и мыла, сколько вина и уксуса, сколько пива, сколько зерна, сколько кур, яиц и гусей, сколько от рыбаков, кузнецов, оружейников и сапожников, сколько от пекарей и сундучников, сколько от токарей и седельников, сколько от слесарей, от рудников железных и свинцовых, сколько с тяглых людей, сколько лошадей».
Таковы были эти барские поместья. Так приходилось работать в этих поместьях крестьянам.
Значит ли это, что вольные люди добровольно, без всякого протеста, надели себе на шею ярмо рабства и зависимости? Конечно, нет. Хроники и другие документы эпохи говорят нам о многочисленных побегах, восстаниях и бунтах крестьян, о поджогах барских замков. Большое количество бродяг по дорогам тоже свидетельствовало о том, что далеко не все выносили тяжесть нового порядка и что многие предпочитали лучше сделаться нищими, чем потерять навсегда свою свободу. Рассказывают, как в одной деревне Сельт, недалеко от города Реймса, крестьяне долго волновались и не желали подчиняться своему господину — реймсской церкви. Их поэтому так и называли «исконные бунтари и мятежники». Однажды (это было в царствование Карла Великого) они восстали, убили управляющего и перестали платить подати и работать на своих хозяев. С ними жестоко расправились. Зачинщиков предали смертной казни, остальных осудили на вечное изгнание.
Особенно большие размеры принимали восстания в тех местах, где живы были воспоминания о прежней свободе. На самом восточном краю Франкской монархии — в Саксонии, недавно только подчинённой и покорённой Карлом Великим, в 841—842 гг. подняли мятеж непокорные саксонские крестьяне, чтобы вернуться к прежним вольным обычаям и, как они говорили, «жить по старине». Случилось это вскоре после смерти императора Людовика Благочестивого, сына Карла Великого. Сыновья Людовика ссорились между собой. Старший сын, Лотарь, которому досталась императорская корона, хотел, чтобы два других его брата, Карл Лысый Французский и Людовик Немецкий, подчинились ему беспрекословно. Но братья подняли против него восстание, а Лотарь, чувствуя себя слабым, стал подстрекать к восстанию против саксонской знати и короля Людовика Немецкого саксонских крестьян, зная их любовь к свободе и зная, что многие из них эту свободу уже потеряли. Крестьяне составили тайный союз, направленный против своих господ. Этот союз назывался «Стеллинга». Вот что сообщается о нём в одной хронике: «В этот год (841) по всей Саксонии великую власть взяли сервы над своими господами; они присвоили себе имя «Стеллинга» и совершили много неразумных поступков. И благородные этой страны претерпели от сервов великие притеснения и обиды». Вероятно, «благородным» порядком-таки досталось, если монах-летописец, всей душой стоящий на стороне этих «благородных», написал такую фразу относительно сервов (крепостных крестьян).
Лотарь знал, что он делал, когда обещал саксам, и свободным и закрепощённым, притесняемым и обираемым «благородными» и духовенством, возвратить им тот «закон их предков», каким они пользовались в то время, когда были ещё язычниками. Взамен этого император требовал от саксов, чтобы они стали на его сторону в борьбе с Людовиком Немецким.
«Благородные» и духовенство саксов были напуганы восстанием. Многие из них бежали. Они боялись, что саксонские крестьяне соединят свои силы со своими соседями норманнами и славянами, у которых старые вольные обычаи были ещё сильны, и вырежут всех «благородных». Лишь с большим трудом Людовику Немецкому удалось в следующем году подавить крестьянское восстание. Мятежные деревни были преданы огню и мечу, сотни зачинщиков были убиты и повешены, тысячи были искалечены. Летописец спокойно замечает по этому поводу: «Он [Людовик Немецкий] тяжёлой рукой укротил великий мятеж крестьян, пытавшихся утеснить своих законных господ, предав смертной казни главарей восстания». А другой летописец, монах, при этом прибавляет: «нанеся благородный удар восстанию, он [король] низвёл восставших до их прежнего состояния» (т. е. снова поставил их в зависимость от господ).
Так были разбиты крестьяне. К XI в. крестьянство в массе оказалось уже закрепощённым. Покорно и понуро шёл крестьянин за своим плугом, зная, что большая часть плодов его труда достанется тунеядцу-сеньёру. Н высоком холме, на склонах гор высился теперь неприступный замок феодала, похожий на гнездо хищной птицы. Оттуда сверху сеньёр и его свита — рыцари, закованные в сталь, устремлялись вниз, в долину, где ютились чёрные от копоти жалкие лачуги крестьян, и горе было тем, кто вздумал бы не повиноваться сеньёру. Но даже и тогда, когда крестьянин понимал, что всякое сопротивление безнадёжно, когда он послушно выполнял все требования сеньёра, он не мог считать себя в безопасности. Феодалы вели постоянные войны друг с другом и, желая подорвать мощь своего, врага, разоряли его крестьян, предавали огню деревни, уводили скот, вытаптывали посевы. Неистовая свора рыцарей и их оруженосцев неслась по крестьянским полям, уничтожая всё на своём пути. Грабить мужика было своего рода забавой для «благородных» хищников.
Люблю я видеть, как народ,
Отрядом воинов гоним,
Бежит, спасая скарб и скот,
А войско следует за ним.
Так пели трубадуры XII в., угождая вкусам своих «благородных» слушателей. Разумеется, крестьяне не всегда оставались покорными, Как ни безнадёжно было их стремление освободить себя от гнёта феодалов, их терпение иногда истощалось, и они мстили своим поработителям. Хронист X в. Гильом Жюмьежский рассказывает о большом восстании нормандских крестьян е конце X в.:
«Крестьяне повсеместно стали устраивать по разным графствам Нормандии многие сборища и постановили жить по своей воле, дабы и лесными угодьями и водными благами пользоваться по своим законам, не стесняясь никакими запретами ранее установленного права. И чтобы утвердить эти решения, на каждом собрании неистовствующего народа выбирали они по 2 уполномоченных, которые вынесли бы их постановления на утверждение всеобщего собрания внутри страны. Когда узнал об этом герцог, он тотчас же направил против них графа Рауля со многими рыцарями, чтобы они дерзость деревенщины и крестьянское сообщество прекратили. И вот он без замедления тайно взял всех крестьянских уполномоченных вместе с некоторыми другими и, отрубивши руки и ноги, отослал искалеченными единомышленникам, чтобы они удержали остальных от таких затей и примером своим вразумили их, чтобы они не испытали ещё более худшей участи. Вразумлённые таким образом крестьяне поспешили прекратить свои сборища и вернулись к плугам своим...»
В начале XI в. крестьяне Бретани, доведённые до отчаяния, подняли восстание «без вождей и оружия». Рыцари потопили этот мятеж в потоках крови. Но волнения то здесь, то там продолжались.
«Накануне крестовых походов, — рассказывает хронист, — множество людей страдали от недостатка пищи, и бедняки, бросившись на богатых, мстили им грабежом и разбоями».
Рыцари, чем дальше, тем всё больше, привыкали считать себя людьми избранными, благородными и с презрением смотрели на простой народ, который, по их мнению, должен был их кормить и одевать и при этом быть всегда покорным своим господам. «Мужику не нужно давать обрастать жирком. Богатый мужик строптив и норовит выйти из повиновения. А поэтому нужно держать крестьян в чёрном теле». Вот что по этому поводу находим в одной песенке XII в., выражающей взгляды дворян-рыцарей:
Мужики, что злы и грубы,
На дворянство точат зубы,
Только нищими мне любы!
Любо видеть мне народ
Голодающим, раздетым,
Страждущим, необогретым!..
И дальше:
Нрав свиньи мужик имеет
Жить пристойно не умеет.
Если же разбогатеет,
То безумствовать начнёт.
Чтоб вилланы не жирели.
Чтоб лишения терпели, —
Надобно из года в год
Век держать их в чёрном теле...
В течение всего средневековья крестьянство принуждено было подчиняться своей злой участи. Оно не в силах было успешно бороться за свою свободу с закованными в сталь насильниками. Все восстания крестьян в средние века неизменно подавлялись. Маркс и Энгельс так объясняли причины этого явления: «Все крупные восстания средневековья исходили из деревни, но и они, ввиду раздроблённости и связанной с ней крайней отсталости крестьян, оставались совершенно безрезультатными». Товарищ Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом указал: «Отдельные крестьянские восстания даже в том случае, если они не являются такими «разбойными» и неорганизованными, как у Степана Разина, ни к чему серьёзному не могут привести. Крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями, и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями»